Текст книги "Цветок камнеломки"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 53 страниц)

– Слушай.

– Ну?

– У тебя еще сохранилось то самое виски?

– Не дам!

– Ты слушай. Налей две поллитры, – и пригласи доктора Смирнова.

– Почему его?

– Ему я доверяю абсолютно. А для полной гарантии прежде всего вольешь в него стакан прямо с порога. Слышишь? Его позови! Не сам выбирай, пусть лучше он сам каких-нибудь специалистов зовет, если понадобится… Слышишь, что говорю?

– Да слышу, слышу, успокойся… Эй, эй, ты чего это?

– Ладно, кажется, – ничего не упустил, и теперь, будем надеяться, все будет в порядке… Но вы, надо сказать, вовремя поспели! Еще чуть-чуть, – и не знаю, чем кончилось бы…

– Вот-т ведь пакость какая!

– И не говорите. Вроде бы обыкновенная контузия, – а по клинике, так совершенно новый тип боевых повреждений. Как в свое время лучевая болезнь. Хорошо, что успели-таки изучить…

– Но вы молодец.

– Миша, – разве я? Вы отстали от жизни: теперь там, где есть надлежащая связь и один вменяемый врач, – присутствует ВСЯ медицина, все специалисты, все рецептуры, вся диагностика, какие есть и какие нужно. А теперь – н-наливайте. Это вам не перелом, это всерьез запить требуется…

Это никак не напоминало мгновенного пробуждения, когда вот, только что, – ты еще спишь, а вот уже – бодрствуешь, и все окружающее почему-то, непонятно на каком основании считается так называемой «явью»… Господи, слово-то какое идиотское, точнее – нет, не идиотское, а бессмысленное, а еще точнее, – обладающее мнимым смыслом, знаете, когда на первый взгляд слово что-то такое обозначает, но ежели приглядеться, то, на самом деле, ничего подобного. Обозначает что-то до того момента, пока не вдумаешься достаточно глубоко, и так во всем, чем глубже вдумываешься, тем меньшее количество слов, мыслей, штампов и вещей вообще имеет смысл… – Тут он вдохнул единственно лишь за тем, чтобы по возможности разделить между собой две мысли, потому что, вообще говоря, дышать, заботиться еще об этом, прикладывать какое-то усилие, было вовсе ни к чему, поскольку дышалось некоторым образом само. – Понятное дело, – за исключением Откровения. Может быть, – за единственным исключением. Это получается очень досадно, когда вдруг, – да появляются еще и другие исключения, и их становится все больше. Отвлекают от Главного. От Истины такой абсолютной, такой лежащей превыше всего, что осознание ее забирает человека целиком, так что ему становится ни до чего прочего вообще, все прочее становится таким несущественным… О, какова глубина этого слова: именно «несущественное», от – «не-существования», как будто все, что кроме, – перестает вдруг существовать, теряет – свое существование. Но подобное не длится, не может длиться долго… проклятая человеческая натура не допускает такого вот уровня Слияния Со Всем сколько-нибудь долго, и в конце концов снова начинаешь обращать внимание на всякие мелкие и низменные обстоятельства. Вроде жесткой пластиковой трубки во рту, которую он не жевал – не жевал, а теперь вдруг и начал… Или того, что дышится действительно само собой, но отнюдь не Силой, данной Свыше… Так, что не особенно-то и посопротивляешься.

– А, очнулся? – Он в ответ широко раскрыл глаза. – Если можешь дышать, то моргни…

Он моргнул. Жека отключил "Спиран-Парад – 6П", профессионально убедился, что у выпавшего приятеля действительно все в порядке с дыханием, а потом столь же профессионально удалил трубку у него из трахеи.

– Пользительные капли. Думал, – ты вообще все. С концами отъехал… – Но тут любопытство взяло верх, и он поинтересовался. – А изнутри – как?

… Это Откровение в отличие от всех остальных прочих, начиная от вызванных совершенно дикими, ломовыми и дубовыми грибами-кактусами, и кончая теми, что навевают продукты Высокого Спора между супермастерами, заработавшими высокое звание Уводящих, не исчезло сразу же вслед за тем, как перестало циркулировать в крови новое снадобье. Действуя как будто само по себе, оно, сохраняя в неизменности ядро Неизреченного Смысла, быстро-быстро покрывалась слоями всяких весьма практичных соображений, позволяющих ему – утвердиться в этом бренном мире, обретя свое собственное, от всех прочих отличное существование. Так, что за время кратчайшей паузы между вопросом Жеки – и ответом он успел в точности узнать, как ему действовать сейчас, как – спустя короткое время, а как – потом, причем и просто – "потом", и потом-потом. Например, сейчас оно требовало принять вид максимально кислый и сделать это с предельным натурализмом. И подсказало, – как. Куда там Станиславскому.

Сотрясаясь крупной дрожью, сел на затянутом клеенкой топчане, вытер с подбородка струйку жидкой слюны, сплюнул прямо на пол.

– Слишком много всего. Ни на чем сосредоточиться нельзя. Вроде восточного базара, когда тебя обступили уж со всех сторон трясут перед самым носом сотней всяких чертовин сразу и орут в самые уши на сто голосов, все слишком какое-то яркое, назойливое. И так утомляет быстро, а тут еще твой бутильный остаток до кучи… Под конец дождаться не мог, когда перестанет колбасить, до того настогрызло. И – больно вегетативные эффекты сильные. Пойду подгузник сменю.

Подгузники, равно как и дыхательная аппаратура, и набор средств первой помощи, – все это стало обязательным для серьезных людей, занимавшихся тем же, что и они. Иначе все слишком часто получалось решительно неромантичным, сильно пахнущим, излишне хлопотным, – да и кончалось СЛИШКОМ быстро. Вернувшись, он уселся на прежнее место и довольно долго молчал с пустыми глазами и отвисшей нижней губой.

– Слышь, – наконец проговорил он тяжелым голосом, как будто через силу, – я, наверное, с концами соскакивать буду. Ну его на хер.

– Да ладно тебе. Хорошего человека депрессняк пожует-пожует, – хохотнул Жека, – да и отпустит. Со всеми так бывает. Че делать-то будешь, – скучища же…

– Не, точняк. Хватит с меня.

– У всех бывает, говорю. Все прошло, пройдет и это.

– Может быть. Может, это как раз и есть твое достижение. В са-амый раз для тех лекарствочка, кто соскок затеял.

– Че, – в натуре?

– Да не. Херово мне, вот и шутки непонятные. Просто говно. Ты был прав, так что пять пэриков с меня.

… Надо, непременно надо было обыграть препарат так, чтобы никому и в голову не пришло его пробовать, не то, чтобы напугать, – это было бы прямой ошибкой, а – грамотно обозначить в качестве решительно неинтересного, причем так, чтобы ни одна тварь не догадалась бы. Игра требовалась тонкая, чтобы, не дай Бог, не переиграть. Откровение прямо сказало ему, как вести себя дальше: объяснять надо. Причем не вдруг, надо сперва по-быстренькому изучить целый ряд наук, чтобы найти Слова, на которых открывшееся ему будет понято всеми, кто хочет, но так, как нужно ему, и, – через него, – в конце концов Откровению. А до той поры – молчать, иначе будет как со всеми другими пророками, которые смогли донести до других только ничтожные, почти бессмысленные обрывки того, что они На Самом Деле Поняли. Годы таиться и нести в себе Это, годы лицедейства, которые нестерпимы для того, кто Знает, – но отныне это его стезя, его крестный путь, и все, буквально все будет подчинено этому… И нет ничего такого, на что бы он не пошел, чтобы донести ВСЕ, – не расплескав по дороге ни капли.

ХXXVI

С формальной точки зрения это, безусловно, были лучшие курсанты из всех, кого ему приходилось видеть. Курсанты-мечта. Вот только казалось ему, что на такие мечты способна, разве что, книжица какого-нибудь зачерствевшего устава. Аккуратно подстриженные, в идеально подогнанной форме, невероятно опрятные. Постоянно, – все до единого! – внимательные. Нет, поначалу он пробовал, пытался спрашивать внезапно и задавать вопросы врасплох, когда начинало казаться, что смотрят не на него, а сквозь, – но потом бросил, потому что попытки оказывались заведомо бессмысленными. Они повторяли слово в слово, называли, в каком контексте было упомянуто то или иное положение два дня назад, свободно применяли по-военному косноязычные инструкции к решению задач. Мало того, – они все до единого оказались отменно подготовлены физически. Но и это клише допускало слишком много вариантов толкования, а тут все было достаточно своеобразно: мало силы и выносливости, мало особой тягучести, этого умения тянуть даже тогда, когда силы, вроде бы, должны были давно кончиться. Они, ко всему к этому еще оказались способны с первого раза повторить любоеупражнение, любой прием из числа тех, которые он им показывал. Сразу, в полную силу и без малейших шероховатостей, неизбежных для любого новичка. Но у него были еще и другие точки зрения, – помимо формальных. Ну не могла здоровая натура здоровых парней о шестнадцать-семнадцати годах не бунтовать против навязанной извне дисциплины! Не могли они не хамить, не нарушать дисциплину, не проявлять извечного карманного бунта, мальчишеской фронды, на все проявления которых существуют столь же извечные способы пресечения. Нет. Слушают, как будто сейчас война, им – идти на задание, из которого практически невозможно вернуться, а это – последний инструктаж. Впрочем, – глазами не едят. Это еще очень мягко сказано, потому что куда правильнее было бы, в высоком штиле Петра: «отнюдь не едят».

Практически все, кто переехал в БЖЗ, были специалистами в своей области, носителями обширных и реализуемых, взятых в приложении знаний, – и точно так же практически каждый был обязан передать свою науку подрастающему поколению. Это было прямо оговорено в уставе, которому обязывался следовать каждый переселенец. Соответственно, истово храня верность новому, добровольно принятому закону, он тоже преподавал свою специфическую науку, делился своим смертоносным опытом, передавая молодому поколению свои знания, варьировавшие от жутковатых и до откровенно кошмарных, и он. Поначалу он еще пробовал отнекиваться. Выражал сомнения относительно того, стоит ли учить здешнююмолодежь такому. А, – говорят, – по общесоюзной программе положено. НВП называется. А тем, кто желает овладеть в расширенном объеме, будет преподавать он. Так, как он считает нужным. Давая все, что будет сверх программы, на правах факультатива. Работа с этой молодежью заставила полковника каким-то образом обобщать, группировать и формулировать обширнейший багаж его специфических знаний, и этот процесс неожиданно увлек его. Вот только ученички, слушатели его ненаглядные из числа старшеклассников здешних школ и даже кое-кого из парней постарше определенно вызывали сомнения и даже опаску. Он учил их тому, что знал (было у него такое достаточно аргументированное мнение, которое он предпочитал не афишировать) э-э-э… не хуже кого бы то ни было на этом свете. Партизанские и контр-партизанские действия. Контртеррористические действия, тактика, стратегия, оперативное искусство. Спецоперации на собственной территории и за рубежом. Освобождение заложников. Городской бой, бой в помещениях разного типа, и бой в условиях пересеченной местности. И, соответственно, – оружие, транспортные средства, пара комплексов "активного выживания", пара – практичных комплексов рукопашного боя, подходящих для людей очень сильных и с хорошей реакцией куда больше, чем любое карате, и еще то, что он считал собственной, для внутреннего употребления смонтированной системой ниндзюцу. Они, – осваивали с пугающей легкостью, так, как будто делали что-то подобное раньше, но он-то, он-то знал, чуял, что все сказанное им воспринимается этими вежливыми и серьезными отроками и отроковицами весьма критично, применительно к себе и собственным статям. Как внешним, так и, главное, – внутренним. Слова его и примеры – понимаются, безусловно, но как-то не так, как понимает их он сам, становятся деталями вовсе не тех нейронных ансамблей, нежели у него.

Будучи честным профессионалом, Кальвин в свое время инициировался в формат "ЗиС", – сразу же, как только процедура перестала быть делом порядком рискованным и крайне сомнительным, стала стандартной и надежной, поскольку без этого, понятное дело, он тут же переходил во второй сорт: так вот эти – вполне соответствовали кондициям"ЗиС", – но как-то в том числе. Не будучи, – он видел это совершенно отчетливо, – зисменами, они явно обладали по крайней мере всеми их возможностями.

…Зачем вам все это, ребята?

– Хотелось бы дожить до старости, вот как вы, например.

– И что, по-другому – никак?

– Кто его знает. Только другие варианты все больше… Ненадежные больно, сомнительные. Да и обидные.

– Инициатор. Не хочу называть себя стандартным именем, потому что дело у меня – особой важности, и если вы согласитесь с этим, беру временное погоняло «Инициатор». Предлагаю, чтобы сказанное здесь никоим образом не покидало Внутреннюю Сеть.

– Трезор. Излагай.

– Инициатор. Небезызвестный вам Постный был бездарно упущен этими портачами с запада, сначала – потеряли, потом – не могли найти, а когда нашли, то обнаружили, что он обустроился на прежнем месте. К нему сунулись, по обычаю своему – не достали, и тогда он связался с ними и заявил, что, ежели они не оставят его в покое, да, кроме того, еще не дадут того-этого, то начнет он взрывать фугасы по двадцать кило стэкса в разных густонаселенных местах, а заряды эти, числом около тридцати, – установлены в разных укромных местах заранее. Перечислил города, где эти его штуки стоят, и предложил выбрать город, где они хотят видеть наглядную демонстрацию, а ежели они откажутся, то он выберет за них. Москву. К примеру – одну из станций метро…

– Каган. Школа №38 в городе Воронеже.

– Инициатор. Так точно. Вечернее время, сто двадцать три погибших, в том числе сто восемь детей.

– Монте-Гуща. Хороший парень. Душевный.

– Каган. Дурак!!! Еще шутит он!

– Инициатор. Да. После демонстрации связался, сказал, что перечислил не все города, и пообещал в следующий раз выбрать более урочный час, а город, как и в первый раз, предоставит выбирать им. А чтоб этого не произошло, рекомендует принять все меры, чтоб у него не то, что подозрений, – сомнений не возникало бы. Чтоб, значит, душа у него была спокойной.

– Трезор. А они?

– Инициатор. Естественно, оставили его в покое. Естественно дали ему затребованное то-это во вполне приличных масштабах. А что им еще оставалось делать?

– Каган. А как-нибудь подобраться – пробовали?

– Инициатор.Сейчас кину ориентировку, – это открытые, почти что, сведения… Как видите, – общается только с узким кругом приближенных, только через их посредничество и, кроме того, сделал себе «ТрансФин – 3», а на его базе – профессиональный детектор лжи, на котором время от времени этих самых своих приближенных прогоняет. Так, что берет даже скрытые эмоции. Двух, спервоначалу пойманных на злоумышлении, по своему обыкновению немедленно замочил.

– Монте-Гуща. Нет, это какой-то уникум. Потому что, в соответствии с давно замеченной закономерностью, такие люди долго не живут.

– Инициатор. И, однако же, – факт. Живехонек. Я его раньше знал, так это такой был заморыш, гнифель, соплей перешибить впору. А теперь, как вернулся с Кавказа, да как выбился в лидеры, – так и не узнать.

– Трезор. И что ты предлагаешь?

– Инициатор. Я – Инициатор. Если бы у меня было, что предложить, – я имею ввиду предложить всерьез и по существу, – то тогда уж наверное сказался бы в Председатели. Очевидно только, что нужно сделать так, чтоб его не было. И именно на эту тему я инициирую стандартную Процедуру. Итак: те, кто вступил со мной в беседу. Те, кто слушают, но молчат. Все, кто согласен с важностью поднятой проблемы. Ищите единомышленников, привлекайте тех, кто опытен в подобных делах, тех, кому есть что сказать по поднятому вопросу. Следующая сессия – послезавтра, в это же время.

– Инициатор. Есть ли у кого-нибудь сведения, представляющие интерес для данной сессии?

– Люкципурс. Найдем. Не знаю, сколь близко знал его в былые годы наш уважаемый Инициатор, но, думаю, что все-таки не слишком близко. Я имею ввиду его странные чудачества в сексуальной области. Хотя это, может быть, не так уж и важно?

– Монте-Гуща. Если нет ничего, то даже что-то может оказаться чем-то. Чем мы, в конце концов, хуже Центра Стратегических Исследований, который собрал все подобные штуки на Гитлера…

– Люкципурс. У него много врагов, можно сказать, – у него кроме врагов-то никого и нет. Но его не слишком частые забавы особого рода, и врагов, естественно, создают особых. С тем особым достоинством, что некоторые из них еще живы.

– Инициатор. Вот как? Интере-есно. Это, надо признать, – довольно-таки необычное обстоятельство для обсуждаемой кандидатуры.

– Люкципурс. Он не может иначе. Дело в том, что это входит в систему. Милое чудачество его состоит в пристрастии к девчонкам тринадцати-четырнадцати лет. Нет, это-то, само по себе, как раз по-человечески очень понятно, хотя обычно такими склонностями обладают люди лет на двадцать – двадцать пять постарше. Интересны нюансы. Он не только пользует их сам, но еще и ставит с их участием особливые живые картины. Самый любимый спектакль состоит в том, что девицу ставят в коленно-локтевое положение, и амбал в маске палача занимается с ней анальным сексом…

– Монте-Гуща. Ты, между прочим, давай без лишних подробностей. У нас тут девушки.

– Инициатор.Это кто это тут девушки?

– Каган. Я, например. Только кого это вы назвали «девушкой»?

– Люкципурс. Я продолжу? Так вот, при этом обязательны белые пышные бантики, а сама она должна дрожать и плакать, но тихонько, ни в коем случае не орать. При этом ее отец, – или заменяющее его лицо, если отец не выжил, – гладит ее по головке, успокаивает и целует в заплаканное лицо. Как правило, – этим ограничивается, особого какого-то садизма, вроде бы, – не было. Чего, разумеется, нельзя сказать о других инсценировках.

– Инициатор. И что из этого может следовать?

– Люкципурс. Предупредил же, – не знаю. Знаю только, что, вопреки обыкновению, нынешняя фаворитка держится при нем довольно долго, почти год. Она подкупила его тем, что во время первого представления, как только ей, значит, воткнули, – она страшно закричала и потеряла сознание. Но только если эту тему обыгрывать, то надо спешить, она, можно сказать, перестарок, месяца через три пятнадцать стукнет.

– Инициатор. Не знаю, что здесь можно обыграть.

– (Кто-то не представившийся, в дальнейшем Н.) Ну, это как раз просто. Де-санкция. Комплексная.

– Инициатор. Ого! Владеем техникой? Есть навыки?

– Н. Ну, – тренировались, понятно, на кошках. На тренировках, вроде бы, что-то начало получаться.

– Люкципурс. Постный, – это вам не тренировки. Второй попытки, скорее всего, не будет. Да и пытаться, скорее всего, будет некому.

– Н. Вы, очевидно, просто не вполне представляете себе, о чем идет речь. На самом деле все не так уж страшно, уверяю вас… Во всяком случае мы так считаем.

– Инициатор. Я не понимаю, – вы так просто встряли, или решили взять это дело на себя?

– Н. Мы достаточно давно ищем к нему хоть какой-то ход, и то, что нарвались вдруг на вашу сессию, – просто подарок судьбы.

– Инициатор. Берете на себя функции Председателя?

– (Н., с данного момента – Председатель.) Пожалуй. И, поскольку речь пошла о конкретных именах, адресах и обликах, предлагаю перейти на герметический режим дальнейших сессий…

Один, – с распущенной жирноватой волосней, в темных шерстяных клешах и темной рубахе с длинными рукавами, застегнутой, – как иначе-то? – на все пуговицы. Специально стоит так, чтоб создавалась видимость несуществующего на самом деле животика. Модель: Хулиганистый Парень Из Райцентра. Очень пристойно исполнено. Один, – в черной майке с красной надписью «Но пасаран!» по-русски, в черных джинсах и черных кроссовках (если приглядеться повнимательнее, очень непростая обувь, штучная, ювелирная работа), узкие темные очки, черная летняя кепчонка с длинным козырьком на манер так называемой «бейсболки» – и паршивая редкая щетина на подбородке. Модель: Фрондирующий Студент, хороша тем, что является вечной и оттого находится как бы вне моды, – с заменой аксессуаров, естественно. Аутентично. Один, – в жуткого фасона, так называемых «школьных», очках с простыми стеклами, в мешковатой зеленой футболке и каких-то бесформенных, с пузырями на коленках, штанах, нарочито ссутулился. Можно сказать, – модель сезона: Юный Композитор. Может быть, – даже не изображает… Хотя, – что это он? Как будто не узнал Святослава – Терцию, и не знает, как тот выглядит обычно.

И трое, – в грязно-серых, с белесыми разводами комбинезонах с капюшонами, затянутыми по брови, в масках, в глухих матовых очках. Они не рекламировали, но и не слишком-то скрывали своих приготовлений к чему-то такому, так что он узнал, проведал о затее учеников. Это было видно хотя бы потому, как они двигались, явно входя в Образ: постоянно расплываясь по комнате, как сигаретный дым, даже глядеть было нехорошо. Поэтому, появившись в комнате, где совершенно очевидно шли последние приготовления, спросил тем тоном, которым обычно задают риторические вопросы:

– К маскараду готовимся? Так не сезон вроде бы? Или вы средь бела дня собираетесь в таком виде рассекать по городу?

– Ничего. – Ответил один из камуфлированных после короткой паузы, во время которой они не прерывали своих приготовлений, и их сэнсей по голосу узнал Игорька – Консула. – Сойдет для сельской местности.

– А старшим показать, значит, – не надо? Глупые, не поймут и с советами будут лезть?

– Ну что вы. Просто… Просто не хотели отвлекать серьезных людей всякой ерундой.

– Это вы ликвидацию Постного ерундой называете?

– Ну так ведь, чай, и не прокладка Северомуйского туннеля.

– Не Второе Открытие Америки.

– Не Второе Закрытие Кибернетики.

– Не высадка на Луну.

– Не расщепление атомного ядра.

– Не погоня вчерашнего борща за живым человеком.

– Не доказательство теоремы Ферма.

– И уж тем более не Конец Света.

– Останавливать вас, видимо, бесполезно, поэтому спрошу хотя бы: а вы не боитесь становиться убийцами? Причем не по приказу, а по собственной воле, – а это, ребятки, совсем разные вещи, что бы там ни говорили вам всякие-разные… гуманисты. Не дай вам бог на себе почувствовать, в чем состоит эта разница.

– Ликвидация Постного – это, товарищ полковник, не наша терминология. Мы говорим всего лишь о решении проблемы вышеназванного Постного. А это, поверьте, тоже со-овсем разные вещи, что бы там ни говорили всякие любители обобщать. К вам это, само собой, не относитесь…

– Этот человек, как феномен, подобен мнимому узлу. Вроде бантика, которым вы фиксируете шнуровку на обуви. Будучи результатом случайной флюктуации, он и сгинет так же бесследно, без особой ударной волны, которая в противном случае была бы, разумеется, совершенно неизбежной. Гнойник можно вскрыть острым железом, а можно и того… Применить ну, – о-очень мощные рассасывающие средства. Но мы, поверьте, рассмотрим все возможности.

Это, понятное дело, – Терция. Тренируется, значит. Входит в образ и переламывает натуру. Молодец, потому что уж он-то как раз скорее всего убил бы. Попросту и без этих ихних аннигиляторских штучек, когда нечто исчезает вполне логично и мотивировано, потому как вместе с породившими его причинами и условиями.

– Это вы, ребятишки, в том ауле не были. А то по-другому бы запели.

– Мы, товарищ полковник, в Вятских Полянах на экскурсии были. Сразу после. Так что с другими песнями у нас тоже все в полном порядке.

– А еще у него нет ни вкуса, ни такта, а чувство гармонии ему совершенно чуждо. Пачкотня – и вообще-то последнее дело, а уж кровавая…

– А тебе не кажется, – тихий голос подполковника выдавал всю меру владевшего им бешенства, – что слова твои, – одно дешевое пижонство? Ты никакого представления не имеешь, о чем разглагольствуешь, эстет сопливый!

– Простите, товарищ полковник, но сейчас вы говорите чужие слова. Уж кто-кто, а вы-то, с вашим очень особенным опытом, знаете, что бывают случаи, когда как раз остаться в живых – нестерпимое безобразие и откровенная гадость. Такое, что люди стрелялись от невозможности его вытерпеть. А есть случаи, когда такое же уродство, – не убить. Зато смерть бывает по-настоящему, без всякого пафоса красивой, такой, что потом впору песню сложить. Без крови, как ни крути, не стоит ни одно стоящее дело, а вот кровавая грязь – это из другой оперы.

– А в том мире, который выстраивается вокруг этого человека, отвратительно жить, как отвратительно жить в грязном и больном теле, покрытом вшами и язвами. Почти физически невыносимо, понимаете, товарищ полковник?

– Может, лучше и мне с вами, – спросил он, отлично зная, что услышит в ответ, но при этом, вопреки всякой логике до замирания сердца надеясь, – тряхнуть, так сказать, стариной?

Но это неизбежное, после напряженной паузы, когда он буквально чувствовал поле напряжения, возникшего в комнате, все-таки прозвучало:

– Ей-богу, Валериан Маркович, – не стоит беспокоиться. Мы тут своими силами, э-э-э… сами…

Светло-серые обменялись закамуфлированными взглядами и выстроились в неровную шеренгу, правофланговый вполголоса скомандовал: "Раз-два!" – и они закачались из стороны в сторону, в такт, подбирая какой-то ритм, такой, что его почти что можно было услышать, но все-таки неуловимый, превращаясь в размытую серую зыбь, так, что ему, спецназовцу, мастеру скрада, сознательному ниндзе, зисмену, человеку, которому фокус, основанный на ловкости рук было показать принципиально невозможно, – стало дурно от одного только взгляда на это, и захотелось прикрыть глаза, но они, похоже, нашли, наконец, что искали, окончательно размылись тошнотной полосой серого тумана, – и исчезли без следа. Глядя на их упражнения, он как-то позабыл про ряженых, – и это обстоятельство, надо сказать, было тоже из ряда – вон, – так вот их тоже не оказалось, как будто тройка серых, отыскав свой путь, прихватила с собой и вторую троицу.

Он учил их и сам научился ценить собственных жутковатых учеников, но ценить – вовсе не значит понимать. Новая поросль деятелей, по молодости своей не ведающих сомнений и уверенных, что они знают лучше. Хотя какая там поросль? Порода. Чувствуешь себя динозавром, который после долгой череды поколений, бывших один в один, вдруг произвел на свет хоть и страшненькую, с полным клювом острых зубов, но все-таки птичку…

– Дэвушка! Да куда бежишь, подожьди…тэ!

Вообще говоря, она была вовсе не в его вкусе, но, однако же, увидав юную незнакомку Дато буквально остолбенел, по всему телу пробежали мурашки, как будто его ошпарили ледяным кипятком. Он вообще был и эмоционален, и влюбчив, и импульсивен даже для представителя своего эмоционального народа, но этот случай все-таки оказался из ряда – вон даже для него. Оно понятно, что любовь с первого взгляда, – всегда в первый раз, всегда – вот оно, потому что в единый миг перестает существовать все, что было прежде, до этого мига. Не роскошная блондинка с ногами от коренных зубов и платиновыми волосами, распущенными поверх загорелого тела, совсем юная девушка, почти ребенок, еще немного неуклюжая, с по-девчоночьи худыми ногами, она вдруг предстала в его разом воспалившемся мозгу самым прекрасным из всего, что он видел до сих пор. Даже сама эта нескладность трогала и умиляла до слез, а все вместе, – заставило потерять голову, но даже и при этом он чувствовал, не мог не чувствовать некоторую неладность этого дела. Помимо всего прочего, ему было просто-напросто по возрасту рановато интересоваться недозрелыми малолетками, обычно – это беда людей, годящихся ему в отцы. А еще это, по нынешним непонятным временам, вполне могло скверно кончиться. Здесь и сейчас, в коренной России, это могло кончиться никак, а могло – тяжелым увечьем. А еще – его знаки внимания порадовали ее примерно так же, как, к примеру, приставания очень пьяного и очень вонючего нищего. И реакция была та самая, неподдельная.

Для осуществленной шизофрении, именуемой общественным бытием человека, вообще очень характерно, чтобы в одном мозгу, никак не смешиваясь, лежали вроде бы совершенно взаимоисключающие вещи. Вот так и ее специфический, можно сказать, – уникальный опыт тесного общения с очень специфическим мужчиной не имел никакого отношения к естественной реакции страха и отвращения хорошей девочки – к приставшему на улице взрослому мужику, да еще кавказцу. Вот дурак какой-то! Поэтому она почти бежала от него по улице, оглядываясь. Это – и обижало преследователя, и распаляло, к этому он вовсе не привык. Он был богат: его папа, приехавший сюда по каким-то своим скучным делам, был одним из первых лиц влиятельного грузинского клана, сильного обширными горными территориями и торговлей с Ираном. Дато был молод, модно и броско одет, с детства ни в чем не имел отказа и поэтому считал себя неотразимым. Не выдержав, он схватил упрямую беглянку за руку.

– Да от-твяжиссь, – она, изо всех сил упершись ногами, вдруг ударила его смешной лаковой сумочкой на ремешке и вырвалась, – ты!!! Скажу Юре, он тебя вообще убьет!

– Что прицепился, – приостановившись, спросила басом немолодая тетка с неизбывной до скончания века тяжелой сумкой, – к девке? Щас милицию позову! Понаехали тут…

Он поневоле отвлекся, а в это время преследуемая успела юркнуть в подъезд. Жертва скоропостижной страсти успел-таки просунуть руку внутрь прежде, чем тяжелая дверь захлопнется, но к двери в ту квартиру, где она жила одна, все-таки опоздал. Звонил. Стучал. Услыхав какой-то скрежет, она позвонила по телефону, которым не пользовалась практически никогда. Он, в свою очередь, услыхал, как она набирает номер на допотопном, от прежнего хозяина оставшемся агрегате чуть ли ни двадцатилетнего возраста, и все-таки вышел из подъезда. Поглядывая время от времени, сквозь щель в шторке, она видела, как он стоит – и пялится на ее окна. Ходит туда – сюда, – и пялится. На скамеечку сел – и продолжает пялиться. Зевает – а смотрит. Через четверть часа подъехали ребята, узрели его, и направились для объяснений, но он все-таки вывернулся и удрал.

– Вообще дикая история, и не припомню, когда такое случалось-то в последний раз. Ромычу вдруг стало плохо, кровью блевал, пошел в сортир – в обморок грохнулся… Ну, – «Скорую» позвали, он до последнего сопротивлялся, – как же, к тебе спешил! – ждут-ждут, а ее все никак, Влад его в охапку, – и в больницу, своим ходом, привезли, – он уже не дышал почти, без давления был. Язву залепили, кровь перелили искусственную, – больно много лить, говорят, опасно, если нормальную… Все б ничего, но кто ж знал-то, что у него аллергия…

– Ну?

– Ну шок. Еле откачали, сейчас на аппарате, говорят, будто шибко опасаются, что того…

– Чего – того?!!

– Что идиотом останется. Полным кранком. Овощем.