Текст книги "Цветок камнеломки"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)

– Это в них говорит провинциальность. Непременно хоть в чем-то обойти спецов из столицы… Ладно, уступаю грубой силе, но предупреждаю – вы будете страшно разочарованы.

– У меня другое мнение. В ящиках, которые невозможно даже поцарапать, редко хранят подштанники. Но я непременно упомяну, что вы исполняли служебный долг до последнего.

Дверь распахнулась, и в зал ресторана вошло сразу пятеро мужчин, которые даже не удосужились снять с себя мокрые плащи и шляпы, – очевидно, им каким-то образом удалось убедить швейцара, что в этом нет необходимости. Двое сразу же подсели за столик к Черному с Клетчатым, третий, с грохотом выдвинув тяжелый стул, сел в проходе, рядом с соседним. Двое, натурально, направлялись к ним. Один, – был вполне подобен трем первым и совершенно незнаком, зато второй… Поскольку Майкл был твердо уверен, что бодрствует, он решил было, что встретился с обыкновенным полуденным глюком. Кого это явила в этом укромном месте неверная судьба всех путешествующих? Кто послужил главным сюрпризом этого обильного сюрпризами обеда? Кого это принес Ветер Странствий и чьи паруса наполнил так туго? Кого, наконец, не ждали, а он – приперся? Уважаемый шеф, начальник департамента "R", владеющий русским в пределах вышеупомянутого джентльменского набора из терминов "водка", "Калашников", "карашёо" и артикля "биляд". Мистер Филипп Честер Рид собственной персоной, и улыбается так, будто они и всю-то жизнь были не разлей – вода, и в последний раз расстались лучшими друзьями. Благо еще, что не жевал, а то непременно поперхнулся бы, причем насмерть…

– Бог мой! – С гнусавым западным прононсом провозгласил он, издали раскрывая свои широкие, мокрые объятия. – Оскар! А ты-то здесь какими судьбами?

– Простите, – Майкл со слабой улыбкой вежливого человека наморщил лоб, как бы в усилии вспомнить, – лицо ваше мне кажется знакомым, но никак не могу припомнить…

– Джон Доу! Совместно переносили дорожные тяготы в незабвенном рейсе тринадцать – тринадцать – пятьсот шестнадцать одиннадцатого одиннадцатого семьдесят восьмого.

– Бог ты мой! – Столь же бурно обрадовался Островитянин. – Джонни! И ты здесь? Лишний раз убеждаюсь, что мир в наше время – удивительно скученное местечко. Присаживайся. Вот, познакомьтесь с мистером э-э-э… Знаешь, Джонни, мистер по какой-то причине предпочитает пользоваться псевдонимом.

– Как жаль. Но это его священное право, тем более, что он, кажется, куда-то торопится…

На человека в берете было страшно смотреть. Его ухоженное лицо сейчас вдруг словно бы сморщилось, как печеное яблоко.

– Хорошо. Я сейчас уйду. Но обещаю вам, что эта встреча – не последняя.

– О`кей, старина, последнее слово осталось за вами, закажите где-нибудь там себе выпивку… Да, – не забудьте захватить с собой во-он тех джентльменов.

И, провожая покидающую зал троицу долгим взглядом, вздохнул:

– И эти шакалы, – наши союзники… Дожили.

– Аккуратнее, Фил. В этой стране вы – одинаково играете на чужом поле и потому находитесь в равных условиях. Так что они совершенно спокойно могут устроить нам какую-нибудь каверзу.

– Для этого надо носить в штанах яйца. Но – к делу: вы и впрямь добыли так много, как об этом говорят?

– Не сильно прегрешу против истины, – медленно проговорил Майкл, – если скажу, что добыл все.

– Если можно, – поподробнее…

– Боюсь, сэр, – Островитянин покачал головой, – это не слишком простые объяснения. И не слишком быстрые. Право слово, – нам следует поторопиться, а все объяснения отложить на потом, когда мы будем в полной безопасности. Лучше – за океаном. Но позвольте спросить, – почему здесь именно вы, Фил?

– Ты не поверишь, – только по той причине, что мы лично знакомы и знаем друг друга в лицо. Руководство находится в самой постыдной панике, какую я когда-либо видел, и ведет себя так, как будто живет последний день. Тратит все ресурсы, включая человеческие, так, как будто по завершении этого дела они ему больше не понадобятся. Ставят на карту все, – как в покер. В чем дело? Я ничего не могу понять!

– Дело в том, – Майкл опять покачал головой, – что у тебя мудрое руководство. Да еще и со здоровыми инстинктами. Оно совершенно право. Жизнь одного отдельного человека, – любого человека, – равно как и жизнь полка или дивизии не имеет значения по сравнению с моей своевременной доставкой ТУДА.

– Ты того, – не преувеличиваешь?

– Гос-споди… А сам-то ты как думаешь?

Дверь распахнулась, и в дверь ресторана "Синий Лен", расположенного на первом этаже Дома Колхозника вошли семеро мокрых мужчин под предводительством уже знакомого им человека в берете.

– О! – Сказал Рид, со вздохом вставая из-за стола. – Я, кажется, ошибся. Оказывается, это нам – пора. Всего доброго, джентльмены, желаю приятно провести время…

Человек в берете, сцепив зубы, встал у него на пути. Невооруженным взглядом было видно, что столь неприличное поведение противоречит буквально всем чертам его в высшей степени корректной натуры, но, очевидно, выбора у него действительно не было. Его пестрая, но равно нелепая свита выстроилась в шеренгу, Рид, угрожающе склонив голову, словно бык, глубоко засунул руки в карманы и негромко лязгнул:

– Парни, – "Мэйдэй"…

Четверо в плащах немедленно взяли Майкла в середину каре, со всех сторон прикрыв его собственными телами.

– Голос прорезался, – с чудовищной ненавистью прошипел Филипп Рид, вцепившись бешеным взглядом в зрачки визави, – решили взять, не спросясь у старших, а? Забыли, кто ваш настоящий хозяин? – И рявкнул. – Место, нахлебники!

Очевидно, эта тактика в данном случае оказалась ошибочной, потому что хамство американца парадоксальным образом дало человеку в берете совершенно необходимую ему точку опоры, и к нему в полной мере вернулось присущее ему самообладание.

– Видите ли, сэр, – какие-либо слова в данной ситуации совершенно ничего не значат. Мистер Спенсер останется с нами, причем все остальные варианты являются совершенно неприемлемыми.

– И что, – нехорошо удивился Рид, – стрелять будете?

– Мне право же очень неприятно отвечать утвердительно, сэр. Лучше будет, чтобы до этого не дошло.

– Парни, – полуобернулся назад вожак, – эти ублюдки действительно стоят у нас на пути, или мне показалось?

Никогда не следует браться не за свое дело. Его замах по направлению к физиономии британца был решительно пресечен невысоким человечком с невыразительным, очень смуглым лицом. Он буквально взлетел со своего места, без всякой подготовки, как будто его метнула катапульта, схватил Рида за запястье и легко, как соломенную куклу, перебросил американца через спину, четко впечатав его физиономией в пол. И – сел, страшно оскалившись и схватившись за глаза, потому что один из американцев применил ослепляющий пистолет. Оружие человека в берете хлопнуло дважды, первым выстрелом угодив в американца с "горгоной", а вторым – в спину еще одного молниеносно бросившегося в бой смуглолицего коротышки, что был похож на первого, как близнец. Они еще валились на пол, когда у трех "торпед", не вышедших из строя, в руках как по волшебству возникли уже самые обыкновенные "беретта 0,38", правофланговый британец – выхватил из-под полы кургузый пистолет-пулемет, а человек в берете, страшно оскалившись, повел стволом к следующей по счету цели, но неизреченным образом не довел.

Молниеносное движение непостижимым образом все длилось и длилось, не в силах достигнуть цели, которая все никак не приближалась, как в гнусной истории про Ахиллеса и черепаху, загаданной древним негодяем по имени Зенон, а потом не то, что исчезла, а стала несущественной, не имеющей смысла и все время, непрерывно ускользающей из памяти. Он скрежетал зубами и мычал в немыслимом усилии удержать его в сознании, но уже в следующее, бесконечно длящееся мгновение все никак не мог вспомнить, почему его челюсти стиснуты с такой силой, что он тут делает, где верх, где низ, и кто он такой вообще, а при любой попытке взглянуть в нужном направлении взгляд увязал, как в зыбучих песках, в тошнотном сером мерцании. Инстинктивно почувствовав, что нужно делать, англичанин закрыл глаза, и наваждение почти тут же прекратилось.

Он обнаружил себя сидящим на полу, упершись в него той рукой, в которой находился парализующий пистолет, один из приданных ему горцев лежал лицом вниз, а из спины его торчала парализующая стрелка с оранжевым опереньем, другой – сидел на полу и выл, раскачиваясь и прижимая руки к глазам. Прямо у его колена располагались чудовищные тупоносые ботинки американца, широко разбросавшего свои мамонтовы ноги и спящего мертвым сном. Филипп Рид слабо ворочался на полу, будучи не в силах вот так, сразу поднять расквашенную о кафельный пол физиономию. Один американец сидел за столом, вжимая лицо в столешницу и пронзительно визжал, быстро-быстро перебирая под столом ногами. Остальные, – точь-в-точь как он сам, – сидели и лежали в разных позах с совершенно ошалелым видом.

– Кляйнмихель, – брезгливо произнес худой человек с пышной седой шевелюрой, – будьте любезны перевести то, что я имею сказать этим господам. Я хочу, чтобы они поняли мои слова в точности. Поняли – и хорошенько запомнили бы…

– Я, конечно, приложу для этого все усилия, но вам, Леонид, стыдно не знать ни одного иностранного языка.

– А я знаю. Украинский. Со словарем. Но к делу. Господа! Мы не можем вам воспрепятствовать, ежели вы, где-то там у себя, желаете выяснить между собой какие-либо отношения, хотя и приложим все силы, чтобы выяснение это не носило характера варварского и фатального. Но кровавых разборок на своей территории мы не допустим ни под каким видом. Мы, видите ли, считаем насилие в этой стране своей исключительной прерогативой. Я предупредил, – и тот, кто нарушит безусловный запрет на насилие, будет строго наказан. Лучше бы вам даже не знать – как. И – вот еще что: надеюсь, ни у кого не возникнет дурная мысль оказывать сопротивление, или что-то в этом роде? Это было бы крайне опрометчивым решением.

За его спиной, двоясь, троясь, расплываясь временами в смутное, как клок тумана, облако, мерцал и клубился серый фантом. Один взгляд на него вызывал тошноту и головокружение, настолько, что глаза попросту отказывались совершать нужное движение и огибали этот облик, смутный, словно призрак, видимый только мельком, только на самом краю периферического зрения и исчезающий при малейшей попытке прямого взгляда. Но даже несмотря на это, на то, что этого нельзя, немыслимо было рассмотреть, оттуда исходило совершенно явственное ощущение какой-то вызывающей готовности и уверенности, что сродни уверенности вооруженного охранника, держащего под прицелом безоружных, и совершенно невозможно, немыслимо казалось как-то ослушаться или воспротивиться.

– Мой молодой друг, – сказал седовласый Леонид, указывая большим пальцем себе через плечо, – любезно согласился сопровождать меня на эту встречу. Спокойствия ради и на всякий случай. Как видите, присутствие его оказалось весьма кстати. Со своей стороны могу предложить, чтобы, – если уж так вышло! – вы попросту разделили материалы, полюбовно, как то и надлежит стратегическим союзникам: контейнеры, находящиеся у нашего общего друга э-э-э… Оскара, на самом деле совершенно идентичны.

– Зато у него самого нет двойника, – угрюмо проговорил человек в берете, поднимаясь с пола, – а это может оказаться решающим обстоятельством.

– Тут я вам ничем помочь не могу. Выбор всецело за господином Кляйнмихелем.

– Нет тут никакого выбора, – угрюмо проговорил Майкл, – я, как и всегда, буду выполнять однажды принятые на себя обязательства.

– Вот и замечательно. А мы, со своей стороны, приложим все усилия к тому, чтоб вам ни в коем случае не помешали… Вот он, – палец Феклистова указал на держащегося за глаза горца, – мы могли бы оказать экстренную помощь.

– Благодарю вас. Подобные вопросы мы привыкли улаживать собственными силами.

– Ну как знаете. А то он производит впечатление дорогостоящего… специалиста. И еще раз: обе партии выполнили задание руководства, но помешать противной партии сделать то же мы попросту не позволим. Табу. От души рекомендую смириться с этим обстоятельством.

– Вынужден признать, что ваши аргументы достаточно серьезны, сэр. – Угрюмо проговорил человек в берете, тяжело поднимаясь. – Но не могу дать определенных обещаний. Это противоречит моим представлениям о долге. Я сожалею.

– Отсутствие гибкости лишит вас малейших шансов на выполнение этого самого долга. Даже бескомпромиссность требует своего рода компромиссов.

– Разве что в пределах, – слегка развел руками англичанин, – которые окажутся совершенно необходимыми.

– Это, – безотчетно подражая какому-нибудь литературному члену Палаты Лордов, – ваше неотъемлемое право. Но от души советую не искать этих пределов. И уж, тем более, не пытаться испытывать их на прочность… Так левая или правая?

XXXVIII

– Это – нечто поразительное, мистер Спенсер. Я бы сказал – фантастика, если бы этот термин не был чистой правдой во-первых и приуменьшением во-вторых. И, – безусловно, – это самый поразительный успех работы разведки за всю историю…

– Сэр, но…

Попытки вставить слово неизменно оказывались бесполезными. Джорджи – как за глаза называли директора CIA подчиненные, совершенно очевидно его не слышал. Оглушенный свалившимся на него успехом, просто не был способен. Это бывает даже с такими серьезными, состоятельными и суховатыми людьми, как директор: лицо горит, глаза блестят, а до слуха доходит исключительно собственный, чуть срывающийся от волнения голос. Налицо все признаки того опасного инфекционного заболевания, которое лично он перенес в варианте вялотекущем.

– И вот скажи еще, – насчет того, что тебе все это чуть ли не впихнули в рот, – это правда или ты просто из ложной скромности? Но все равно, – невероятная, неслыханная с их стороны глупость. Очевидно, что оставаться в дураках, – просто-напросто их природа…

– Сэр, вынужден напомнить, что они занимаются такого рода практикой более пятнадцати лет и накопили колоссальный опыт. Все растиражировано, массировано и работает с достаточной интенсивностью…

– Не важно, кто растил дерево, плод все равно пойдет на пользу только тому, кто его сорвет и съесть. Не важно, что на такую замечательную штуку первыми набрели, – сдуру или более-менее случайно, – русские. Вы же сами утверждали, что им ничего не идет впрок, и теперь я в этом убедился сам. Мало сказать, что у них вся само валится из рук, у них прямо-таки рот дырявый, не способны даже разжевать и проглотить… А теперь мы им покажем, что они отыскали на самом деле! Там, где у русских было одно применение, у кого-нибудь другого – десять, у нас будет – сто! Пятьсот! Пятьсот тысяч! Так всегда было, и так будет впредь. Это неизбежно.

– Это так, сэр, но у меня было время для подробного анализа возможных последствий, я разработал и привел в докладе целый ряд сцена…

– Конечно-конечно. Мы ознакомились, приняли к сведению, твой доклад со всеми выкладками разбирает целый штат аналитиков, и все такое, но то, что мы уже успели понять, тем более заставляет нас спешить. Разумеется, мы будем предельно осторожны.

Ага. Классическая ария недоумка, из чистого детского любопытства впервые пробующего героин. Гос-споди! Какая же это на самом деле мука, – знать, во что это все выльется, и не иметь ни малейшей возможности как бы то ни было повлиять на развитие событий. Поневоле посочувствуешь Кассандре, Терисию и прочим Нострадамусам тех времен, созданных мрачной фантазией древних греков… и у кого-то еще хватало наивности считать их светлым, солнечным племенем… хотя сказано же, не помню – кем, как бы не ими же: чем ярче солнце, тем глубже тень. А вот ему, ему лично, никогда бы и в голову не пришло, что наступит такой день, когда он очень хорошо, до глубины души поймет – Кассандру. Содержимое его сундуков, – равно как и тот же самый героин, – это ничего особенного, это просто-напросто такие материальные факторы, которые делают будущее пользователя вполне определенным. По крайней мере, – по ряду весьма существенных параметров. Все, как ему сказали, все, как рассчитывали, и, что самое противное, все, как с некоторых пор ожидал лично он. По этой причине скажем себе "все" еще раз. На этот раз просто "все", без пояснений. Потому что зависящее от него он уже сделал, и больше ничего поделать тут не может. Остается позаботиться о себе, точнее – продолжить начатое раньше, когда он, вовсе не ожидая столь щедрого подарка от своих гостеприимных хозяев, начал готовить "похоронку" сам, в силу собственного скромного разумения, и вот о ней-то никто кроме не знает. Слишком увлеклись несметными сокровищами, таящимися в двух сундуках. Были загипнотизированы настолько, что не видели ничего кроме. Итак.

…Взять положенную ему на радостях громадную премию. Взять наградные. Взять скопившееся жалование за полгода без малого со всеми положенными надбавками. И срочно, пока начальство еще теплое, взять длительный отпуск на лечение истасканных нервов. Отправиться в прочно позабытое родовое поместье, уладить все дела, подтвердить все права, запасти все необходимое, огородиться, вооружиться, заминировать все подходы и выходы, забаррикадироваться и зарыться как можно прочнее. Постараться поселить в одной берлоге и жену, и любовницу, причем с женой, если не поймет, – развестись и взять еще одну любовницу. Или, если возникнут какие-нибудь проблемы с разводом, то сильно не заморачиваться, а просто выгнать на хрен, и взять еще одну любовницу. Или двух. И срочно наверстать все упущенное по части обзаведения потомством. Возможно более многочисленным. Сделать все, чтобы о нем забыли как можно более прочно вплоть до тех самых времен, когда всем окончательно станет не до него. И тогда уже попросту стрелять по всем, кто явится без приглашения. И все вышеизложенное нужно делать быстро-быстро. Настоящим системным технологом его, понятно, не назовешь, но уж тем скромным набором, который он вез всем, а привез – себе, он владеет вполне уверенно. Проживет. Лишь бы только НАСТОЯЩЕЙ войны не случилось…

Время от времени он, продолжая улыбаться вдохновенному Джорджи, и не слыша ни единого слова из его речи, останавливал свои, взявшие излишний разгон мысли, поскольку весь опыт хоть и достаточно наполненной, но все-таки упорядоченной жизни, весь хваленый британский здравый смысл не то, что свидетельствовали, а прямо-таки вопияли: да ты с ума сошел! Да: паранойя! Бред! Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Да: в Наше Время это невоз-зможно! Но остановиться надолго не получалось, потому что, наглядевшись того, как неумолимо сужается воронка решений, уготованная им сутью вещей, он волей-неволей начинал думать о насущном и вытекающем из складывающейся ситуации, одно цеплялось за другое, и он не успевал опомнится, как все возвращалось на круги своя. Мысли разгонялись, как реактор со стержнями, заклинившимися в поднятом положении, и Неслышимая Речь Джорджи парадоксальным образом служила этому процессу катализатором:

… Подумать, где раздобыть, пока не поздно, как можно большее количество Чистых, в первую очередь, понятно, – платиноидов, рения, гафния. Позаботиться, чтобы никто этого не заметил раньше времени. Подумать, как поступить с теми, кто послужит партнерами по добыче вышеупомянутых Чистых. Стащить в поместье как можно больше металлического лома, все равно какого, любого, лишь бы поразнообразнее, тонн пятьсот, и переделать его в чушки фунтов по шесть. Пока никто не в курсе, откупить какую-нибудь крупную свалку, огородить, поставить охрану, чтоб впускала всех ввозящих и не выпускала бы никого вывозящих…

… Но все это ни на йоту не приближает его к решению главной проблемы: как добыть медицину. Тут он пас, слуга покорный, не будет даже и пытаться, так что нужно придумывать что-то другое, сговариваться со Смирновым, чтоб взял ученичка, только где взять такого, чтоб не дезертировал сразу же, как только начнет что-нибудь из себя представлять, чтоб не кинул… Потому что "мозаика" это такая отвратительная штука, которая превращает в совершенно аморальных тварей даже самых, вроде бы, надежных. Вот взять, к примеру, – его. Да ой, но только все равно нужно, все равно как-нибудь нужно решить с этим делом…

Поначалу они, – все, кого смогли сманить, увлечь, направить и вообще – всячески собрать из ведущих частных лабораторий, правительственных центров и крупнейших университетов, – ни во что особенно не верили, относились к предложенному им проекту со скепсисом, и ничего у них, соответственно, не получалось. Потом некоторые, прежде всего теоретики, увлеклись красотой совершенно новых для них формальных идей, – им не требовалось дополнительных доказательств, они и так видели, – и постепенно увлекли других. При этом тоже почти ничего не получалось, но даже те дикие, гротескные результаты первых, неумелых попыток были, тем не менее, настолько интересны, что люди забывали о времени и проводили в лабораториях дни и ночи. Это какая-то загадка природы, но только при освоении какой-нибудь сложной деятельности исключительно по инструкции, какой бы подробной она ни была, когда некому показать, как оно делается по-настоящему, поначалу неизбежно получается фигня, – попробуйте, к примеру, научиться оперировать по учебнику хирургии, сами увидите, что получится. Нет, лучше даже и не глядеть. В инструкциях походя упоминаются действия, которые являются само собой разумеющимися для всех, кто хоть мало-мальски в курсе, но составителям вовсе невдомек, что именно эти банальности являются камнем преткновения для тех, кого профессионалы традиционно именуют «чайниками». Потом кое до чего доперли сами, кое-что подсказали непонятные жучки с западного побережья, которых приволокли ребята из CIA, и кое-когда начало получаться. Примерно то, чего ожидали. Время от времени – даже вполне то, что требовалось. И, как обычно, выявились люди, у которых получалось гораздо лучше других, как будто созданные для нового рода деятельности. В общем и целом контингент оказался таков, что нужда в жучках, которые умели кое-что практически и помогли поначалу, скоро прошла, и они – сгинули, как и не было, и больше их никто не видел.

Одно дело – высокие абстракции, восторги чистого творчества, и совсем другое дело, к примеру, мотоцикл «Эфа». На самом-то деле с вечера была произведена закладка информационного ядра сразу двух сложных изделий, но мотоцикл созрел первым, аж в пять сорок две утра, и, кроме этого, существовали другие веские причины начать испытания именно с него. Отправители посылки постарались не упустить никаких мелочей и в контейнере, среди всего прочего, присутствовал и диск: «Каталог, краткое описание и инструкция по эксплуатации готовых изделий», – всего на 11403 образца, начиная от погружного насоса производительностью десять литров в минуту и кончая какими-то сверхзвуковыми самолетами, конвертопланами и балкерами, – из лейкосапфира, со штампом «Проверено», подписью Ответственного Секретаря, все, как положено.

К этому времени ЭХГ, с которыми поначалу все измудрялись, как могли, свелись к двум основным конструктивным типам: псевдофрактальному, простому, дешевому, но не столь долговечному и нуждающемуся в достаточно квалифицированном уходе, – и основанному на так называемых "полуавтономных микроглобулах". Генераторы этого типа были много дороже, требовали относительно солидного количества Чистых, – и не абы каких! – но зато были способны самоочищаться и самовосстанавливаться очень долго, – никто просто не наблюдал их достаточно длительное время, чтобы дождаться заметной амортизации. Кроме того, их отличала высокая устойчивость к каталитическим ядам. Все, что положено полноценным изделиям класса "В". Именно таким генератором мощностью до трехсот киловатт обладала "Эфа", которая при необходимости могла выдать все эти киловатты сразу.

Уже и до этого у группы "Четки" кое-что, по мелочи, получалось, но когда Колин Ландсберг, уверявший, что является классным мотоциклистом, оседлал "Эфу", когда она, обидевшись на корявое управление, взаправду рванула вперед, чуть не сбросив незадачливого седока, все присутствовавшие как-то вдруг осознали, что этим – переходят некий рубеж, и ничто уже и никогда не будет так, как прежде. Седок – слышал режущий свист, чуть высунувшись из-за щита, очень хорошо чувствовал страшный ветер, выбивающий слезу, судорожно сжимал немеющие губы, чтобы твердый, как пальцы врага, воздух не порвал бы ему рот, а вот зрители не слышали практически ничего.

Помимо всякого рода прорывов и революций в "мозаике", случавшихся чем дальше, тем чаще, но не реже раза в полгода, тут наличествовала еще и эволюция, конструкторы мало-помалу добрались до аэродинамики воздухозаборов и гадючий, шипящий свист, столь характерный для ЭХГ на протяжении первых десяти лет, стал уходить в прошлое. И, в некоторых случаях, ушел вообще. Так что с точки зрения стороннего наблюдателя Колин летел по полю в угрожающей тишине и выглядело это до странного, неожиданно дико. Если бы он не врал насчет своего класса, то, наверное, с самого начала вел бы себя осторожнее, а сейчас, получив обещанные в описании сто километров за две с половиной секунды и пока что сто восемьдесят – всего, он растерялся, а рефлексов, которые позволяли бы действовать не раздумывая, тут не было, – управление электрической машины было очень простым, но довольно-таки существенно отличалось от привычного среднему мотоциклисту. Слава Богу, – хоть рулить было можно так же, как обычно, и поэтому постепенно сложилось время для сознательных действий, так что он, припомнив инструкцию, убавил ток и снизил обороты. Теперь, когда ситуация потеряла характер экстремальной, появилась возможность оценивать и сравнивать. Первое сравнение пришло на ум, когда он, со звериной плавностью снижая скорость, притирался к группе поддержки: как помело на бреющем. Идиотское само по себе, оно, тем не менее, было самым подходящим.

– Вот так оно и бывает с машинами времени, – сказал он давно заготовленную фразу, – и проезжаешь-то всего-навсего один кружок, а оказываешься в другой эпохе.

– Ты это к чему?

– Да так, подумалось. Парни, мы потратили одну ночь на то, чтобы получить вот этот агрегат, и обошелся он нам долларов в двести от силы. Про его конкурентоспособность с мотоциклами я говорить не хочу, – это просто другое транспортное средство. Если мы захотим, то через неделю будем иметь по машине на брата. Если напряжемся, – то получим то же самое через день от послезавтра. Если заморочимся и сделаем бак побольше, то будем через неделю иметь по тачке. Что это будут за тачки, – не знаю, но, судя по этому вот байку, – недурные.

– Нас сюда собрали не для этого!

– А для чего? За месяц работы мы хорошо поработали руками а еще, в конце концов, научились выполнять полученные инструкции. Дальнейшее, как любят говорить у меня в колледже, не несет в себе признаков принципиальной новизны. Можем научить других, и они справятся не хуже. Все.

– У Рама и Джин начало получаться с составлением композиций.

– Это – да, – с уважением кивнул Колин, – вот только до того уровня, который мы наблюдаем в нашем Ковчеге, им лет пять напряженной практики. Как до Луны на карачках. Хорошо в качестве спорта и для умственного развития, но бизнес совершенно нерентабельный. Не то, за что согласится платить деньги наше начальство. Но у меня вопрос ко всем собравшимся: так ли уж необходимы деньги тому, чем мы стали, и при том, к чему мы получили доступ?

– Что-то я не пойму, – с чуть заметной угрозой в голосе проговорил Линдон Ли, ярый республиканец из Джорджии, – к чему это вы клоните, мистер?

В том, что ты чего-то не понимаешь, как раз нет ничего удивительного, – подумал его собеседник, но сам только завлекательно улыбнулся.

– Как это ни смешно, но ничего дурного. Я всего-навсего о том, что, совершенно честно отрабатывая свои деньги, мы можем параллельно прибарахлиться. Шикарно прибарахлиться. Я что-то не помню федеральных законов, которые облагали бы налогом самоделки. Я имею ввиду серьезных законов о таких же серьезных налогах.

Это было слишком хорошо понятно и насквозь близко каждому жителю этой страны. Это – затрагивало и доставало до глубины души.

– Найдут, к чему прицепиться, – раздался безнадежный голос, – у них знаешь, какие крючкотворы.

– А если помалкивать? В смысле, – просто не болтать лишнего? Какая им разница, на каких именно вещах мы набиваем руку?

– Бессмысленный разговор. Отсюда не вынести даже гвоздя.

– Разумеется, бессмысленный. Я же исключительно только в плане чистой теории. Хотя, если всерьез, то, пожалуй, взялся бы воспроизвести то же самое у себя в гараже. Да-да, даже вот этими вот своими корявыми руками. Что уж тогда говорить о Ли…

– Про такую вещь, как авторские права и патентное право ты, понятно, забыл?

– Авторские права-то тут есть, не сомневаюсь… Вот только почему мне никто не покажет автора?!! Где он?!! Где? Ау-у! А авторские права е-есть, это да! А знаешь, что будет? Мы перетаскаем им все каштаны из огня, и тогда нам скажут, что мы – свободны! Спасибо, парни, ваша страна вас не забудет. Дадут горсть крашеной бумаги, и даже, может быть, добавят еще полгорсти в качестве премии. Пожмут руку. А себе возьмут то, что мы тут накопали. Можешь быть уверен, – остальным не удастся даже лизнуть. Даже понюхать! И еще, помяни мое слово, – это будет по всем правилам оформлено законодательно. А действительно, – зачем? Только последний идиот будет плодить себе конкурентов…

– Такими вещами полна жизнь. Так бывает всегда. И тот, кто все время будет помнить об этом, будет всю жизнь чувствовать себя неудачником.

– Никогда, – слышишь меня, а если слышишь, то запомни, – никогда еще вот эти самые не брали себе так много. И не оставляли так мало другим. Ты понял, нет? Они возьмут себе возможность обходиться без денег, оставив себе при этом и деньги, и власть, которая станет тогда совсем уж беспредельной, а тебе, мне, всем остальным оставят только деньги, – сколько дадут. Если еще сочтут нужным – давать.

Вот за это евреев и не любят. Они неизменно несут с собой смуту. Да нет, – они и есть олицетворенная смута. Смута политическая. Смута финансовая. Смута научная. Смута в искусстве. Смута в душе. Все то, что без них было ясно, понятно и не требовало никакого обдумывания, становится смутным, темным, зыбким и ненадежным. Они превращают в болотную хлябь самые, что ни на есть, незыблемые устои. Без него все было бы хорошо. Без него не было бы никаких таких мыслей…

– Хорошо, – угрюмо прохрипел Ли, раскуривая тоненькую сигару, – а что ты, собственно, предлагаешь?