Текст книги "Цветок камнеломки"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 53 страниц)

– Куда "скорая" девалась, – прошипел Постников – выяснили?

– А – шофер напился, в столб приехал. Причем ты скажи, – нормальный пожилой мужик, не сволочь какая из этих нынешних, никогда за ним не водилось такого, – а тут как на грех…

– А другой у них, понятно, не было?

– Да откуда?!! Сам подумай, кто в наше время пойдет работать на "скорягу", кому оно нужно? Только последнего разбора теребень!!!

– Ы-ы-ы-ы…

Постный, тощая жердь с пугающим взглядом светлых глаз, только тихо взвыл, глядя мимо собеседника и так сжимая кулаки, что побелели костяшки. Больше всего ему хотелось прямо сейчас прикончить кого-нибудь, но, по определенным причинам, с этим приходилось повременить. И от этого, от самой этой необходимости, от того, что эта необходимость вообще возникает, от того, что все кругом в последнее время состоит из таких вот необходимостей, стало и еще хреновей.

– Да брось ты, Юрь Митрофаныч, – цепь диких, нелепых случайностей…

– Да, – ответил он странным голосом, от которых знающему его захотелось бы немедленно испариться, оказавшись где-нибудь совсем далеко, – случайность. Конечно. Вот только случайностей этих больше, чем ты думаешь! Он ко мне не зря, он ко мне не просто так собирался!!! Он сначала в "Менделеевский" сходил, отоварился, – и тогда собрался! При нем на три килограмма было, причем такое, что не нароешь, – платиноиды, рений, гафний, и все прочее в том же духе! Нет бы до того п-подохнуть, или уж после того, – так нет!!! Так что теперь ни "пэров", – ни элементов, чего хочешь, то и делай! В-вот ведь в БОГА!!! В ДУШУ!!! В КРЕСТ!!!

Он бы с удовольствием что-нибудь сломал или разбил, но все, мало-мальски для этого подходящее вокруг не ломалось и не билось, причем винить даже и в этом было некого, – сам делал. Не упуская никаких мелочей. Чтоб не билось, не ломалось, не горело, – и держало бы автоматную пулю по крайней мере. Так что и тут клин. И ведь не заподозрил ничего, когда ему всю затребованную сумму "пэриками" выдали: все честно, вразбивку, разного номинала, номера не то, что разные, – от разных серий, а тут – на тебе!

Кто-то очень тонко просчитал специфику шантажиста, взявшего в заложники половину страны, учел, что уж кто-кто, а он-то – пэры тратить на девок не будет, и на рубли не поменяет, по прямой, исконной принадлежности пустит, на Чистые. На Чистые, которые по большей части в "Менделеевском". Том самом "Менделеевском", которому без разницы, подряд идут учтенные купюры, или врозь: все равно вычленят и арестуют. Первым же посланным вежливо предлагали подождать, – а потом на них гуртом вываливалась охрана в доспехах и только что не с артиллерией. Да и много ли их осталось, – таких, чтоб можно было послать – с такими суммами?!! За таким грузом?!!

Так что ему – Ему! – пришлось скупать нужное у малолеток – старателей, нищих и хищных, втридорога, а главное – миллиграммами, когда нужно было в сто, в тысячу раз больше! И нельзя было, как в золотые прежние времена, взбесившись, заплатить, вместо кредиток, – пулей в наглую прыщавую рожу. Или, что куда забавнее, – ржавым ломом в задницу. Потому что тогда вообще негде взять будет, амба. Нашли-таки узкое место!

Ну да, ну – узкое. Но не убойное. Не смертельно все это, можно отсидеться, ведь отсиделся же в тот раз, когда взяли его посланцев, кое – нагрести, кое – наскрести, блеснуть талантом, наделать дешевых суррогатов, тряхнуть стариной – пойти в старатели, начать все сначала… Можно было бы связаться с этими умниками и еще раз, содрать и еще столько… И пол-столько и четверть столько… Пользуясь все той же угрозой, но только в тот раз он еле уцелел, такая работа пошла по определению места, откуда шла передача, такие брошены вычислительные мощности. Аж лестно. Нет, так-то оно жить можно. А там, глядишь, повезет, и он снова встанет на ноги. Уж тогда он им покажет! Уж он им с-сделает! Все кровью рыдать будут! Стонать от ужаса до самой своей мучительной смерти! Он и не заметил, как, поуспокоившись было, снова разъярился просто-напросто своим мыслям, и, весь во власти ослепительно кровавых мечтаний, не понял сначала, что белое пятно перед самыми его глазами, – перекошенная и мучнисто-белая от ужаса физиономия подручного. Тогда он с усилием расслабил сведенное судорогой бешенства лицо, разжал кулаки и даже улыбнулся.

… Вот только не везет что-то. Уже с месяц. Блестящие замыслы, дерзновенные в своей неожиданности ходы, неизменно дававшие весь ожидаемый результат и даже немножко больше, вдруг перестали удаваться. Какой-то чертов порочный круг: меньше возможностей – меньше выбора для возможный действий – более ожидаемые действия на более ожидаемых путях. На которых его ждут неумолимые засады, лишающие его возможностей. Круг замкнулся. Да какой там круг – воронка. Некая сумма кругов, что делаются все уже и уже. По-идиотски канул Ромыч, и, похоже, с концами, а с ним канули Чистые, на которые он так рассчитывал. Меньше людей, меньше средств. С меньшими суммами, но тоже вовсе не лишними, взяли вовсе не лишних Карповича с Лесниным. А Вьюн? Того вообще арестовали по ошибке, спутав с каким-то варнаком, находившимся в розыске, но при нем нашли тридцать граммов палладия, пять – рения, и еще кое-что, по мелочи. И ведь сбросить не успел, – это Вьюн-то! – и погорел безвестно. Минус люди – минус средства. Минус самые оперативные и удобные каналы связи. Минус авторитет, – а это, в конце концов, опять-таки минус люди.

Меньше комфорта и душевного покоя в местах, где пока еще можно отсидеться, да и самих этих мест, все больше похожих на норы, на берлоги, становится все меньше.

Кажется, что даже и мыслей-то стало меньше, – если учитывать только конструктивные мысли, как будто кто-то влез и под черепную коробку, добравшись уже и до мыслей его. Как будто долгая, долгая белая полоса его жизни вдруг сменилась черной, что обещает вот-вот стать уж вовсе непроглядной. Да куда уж дальше-то, – ни единого просвета, ни малейшей удачи с тех самых пор… а с каких, собственно?

… И еще почему-то обидно, что вот не он затеял это идиотское, никому не нужное мочилово, а взъелись почему-то именно на него. Когда было, за что, – так ничего, сходило, а когда вовсе даже не он начал, – так вот вам, пожалуйста. Не-ет, – похоже, все-таки придется, придется начинать новую жизнь. Как не печально. Увы! Но сначала надо бы покончить со старой. Чтоб уж вовсе с концами. Посетить в последний раз маленькую, трогательную Валечку, которая давеча так кстати позвонила, напомнив о своем существовании. Для него – в последний, а для нее – в самый последний. Кстати, – она к тому же еще и подросла что-то в последнее время. Подросла, подрасцвела и начала терять прежнюю трогательность. Так что все тут одно к одному, а он, по крайней мере, отведет душеньку. С воронкой, маской, расширением, крючками и всем прочим. К сожалению, – без "папашки", но тут уж… Ничего, будут у него и другие в его будущей, совсем новой и счастливой жизни.

Рассеянно, «на автопилоте» открыв собственную дверь, как делает это большинство граждан, она услыхала тихий скрежет, который раздается в тех случаях, когда под дверь попадает какой-то небольшой предмет, и она, распахиваясь, везет его по бетону либо же замызганному, шершавому подъездному кафелю. В данном случае это оказалось цилиндриком длиной сантиметров десять – двенадцать, – вроде губнушки в металлическом футляре, только раза в полтора подлиннее и, вроде бы, – потоньше. Самых простых очертаний, вещь все-таки обладала неизъяснимым изяществом, – впрочем – подобные формулировки вовсе не были ей присущи: вещь как будто бы сама просилась в руки, ну, она и взяла, не задумываясь, зачем это делает. По одному концу вещи, оказавшейся довольно тяжелой, виднелось окружающее его кольцо, чуть побольше диаметром, на другом, сбоку, – виднелся невысокий выступ в форме трапеции. И – цилиндр исключительно ловко, как влитой, лежал в руке. Вертя его и так, и этак, она довольно скоро нажала на выступ, и из цилиндра с мягким щелчком выскочило сверкающее, идеально полированное, не имеющее пороков узкое лезвие, обоюдоострое и с чуть выпуклым ребром посередине. Одна кромка, на взгляд, казалась чуть более изогнутой. Это была прекрасная игрушка, но еще это была Вещь. В глазу почти любого человека, умеющего видеть, есть точный прибор, измеряющий Это. Далеко не каждый способен распознать дешевку, но редко кто ошибется, встретившись с истинным шедевром. Оно и не удивительно, примитивная, по сути, «выкидушка» была специально заказана Ювелиру, делалась им на полном серьезе, со всем тщанием, и стоила очень недешево. Она удивилась бы, случайно узнав, какие достижения в области математики и материаловедения были заложены в изготовление этого ножа. Кроме всего прочего, – это на самом деле не было металлом и не искажало электромагнитных полей. Она подолгу играла с находкой, перехватывала ее так и этак, часами смотрела, как, – не выскакивает даже, – а возникает безупречное лезвие, которое невозможно поцарапать. Которое чуть ли ни под собственным, вовсе небольшим весом надвое режет гвоздь. Скоро это стало потребностью. Тот Самый, в общем, ни в чем ей не отказывал, – кроме тех вещей, которых ей хотелось особенно сильно, – но ничего подобного, вещей такого класса, у нее, разумеется, не было. Ее можно было сравнить разве что с древней, массивной, роскошной фамильной драгоценностью в убогом ларце небогатой наследницы впавшего в ничтожество рода. Талисман и некое подобие фетиша. Откуда он взялся, было, в общем, понятно: на тяжелом металле двери было глубоко вырезано: «Я тебя люблю. Приходи на тот же место в час» – видать, сунул мимо кармана, либо еще чего.

Очевидно, организационные хлопоты по устройству уютного любовного гнездышка, которое хотя бы отчасти могло соответствовать прежнему уровню, равно как и осмотрительное, со всеми предосторожностями перемещение в это гнездышко утомило его больше, нежели предполагалось. Да нет, поначалу-то все было, как положено, как по писаному. Когда ее привели, и она вошла в спальню, где он лежал, – руки за голову, – в красном халате, из-под которого торчали худые, поросшие белесым волосом ноги, она невольно бросила взгляд на стол, где были разложены различного рода инструменты и приспособления, – как преимущественно медицинского, так и общего назначения. Подбор в данном случае имел значение, потому что буквально с каждым из предметов этой коллекции она, если и не познакомилась на себе, то видела их в действии на других. Перехватив, – как и задумывалось, – ее взгляд, он, – как и собирался, – улыбнулся особой улыбкой, которая должна была выглядеть радушной, но оставляла глаза холодными, и сказал особым тоном, таким, чтобы она и не сомневалась в лживости его слов:

– Ах, это! Не волнуйся, это просто так, для антуража. Знаешь, что такое "антураж"?

Он неизменно требовал, чтобы Валечка раздевалась за дверью и шла к ложу любви через всю комнату в одной маечке, и ни в коем случае не смела закрываться. Более всего его и умиляло, что она до сих пор сохраняла стыдливость, – это после самого близкого знакомства с целой коллекцией вибраторов, фаллоимитаторов, да и просто половых членов, разного достоинства, в розницу и оптом, и вообще после всего, что он с ней проделывал за эти долгие полтора года! – и шла, как приказано, но все-таки чуть боком, а ножки при этом норовила ставить носками внутрь. Умиляло, но при этом и заводило, иногда, признаться, даже слишком. Почти до увечья. За это и держал так долго, вместо того, чтоб поступить так же, как с прежними: разными способами, но, во всяком случае, с глаз долой. За это, а еще за то, что она до сих пор так неподражаемо боялась, так, что у нее все на свете сжималось и становилось, как в первый раз. Ну, – почти.

Обычно у него первый разик и не затягивался, ему и отводилась роль своего рода прелюдии, краткой и довольно формальной, перед долгими играми инструментального, психологического и постановочного плана, за которыми и между которыми следовали второй и следующий разы. Обычно. Но, как уже говорилось, на этот раз Юрий Митрофанович либо устал, либо перенервничал, либо просто плохо выспался накануне, но только вдруг глаза его как бы сами собой закрылись, и он заснул. Похрапывая во сне, как многие и многие самые обыкновенные мужчины после самых обыкновенных, с ленцой, любовных упражнений с законной, к примеру, супругой. Этого в его сценарии не было, но в чьем-то, очевидно, все-таки присутствовало. Ведь не может же быть случайным, чтобы демон, которого до этого мгновения – не было, не существовало, и не должно было существовать, дабы не было риска обнаружения, вдруг сложился воедино из присутствующих в голове любого человека готовых, но мертвых поотдельности частей, ожил и – всецело овладел ее существом именно в этот момент.

– Ты уверен?

– А ты, оказывается, просто не готов. Если задаешь такие вопросы.

– Что, и сомнений никаких?

– Как тебе сказать. Даже в том, что я сейчас вижу именно тебя, тоже присутствует определенная мера сомнений. С формальной точки зрения. Если уж говорить о бесконечно – малых величинах.

– А если все-таки – того? Не прокатит?

– Тогда мы наведем его на другую запретную точку. Или на третью. При той убогой и все больше вырождающейся топологии, по которой размазан наш друг, эта задача имеет, мягко говоря, обозримое количество решений. И ты сам это отлично видишь, а болтаешь сейчас только ради болтовни. От совершенно излишних нервов.

– А… когда?

Консул глянул на часы.

– Да прямо сейчас.

Пять секунд. Пять секунд за время которых ей вспомнилось все, все совершенно немыслимые комбинации ощущений, что пришлось испытать по прихоти вот этого, – она чуть повернула голову и вгляделась в лицо спящего со странным интересом, как будто увидела его в первый раз, – и тут же шея будто сама по себе повернулась к столу, с разложенными на нем инструментами, и все это сошлось одно к одному, как подходят друг к другу смазанные детали только что разобранного для любовного ухода «АКМ», собралось воедино единственно возможным способом, так, что не могло не сработать. Как не может не сработать вполне исправная бомба после того, как взорвется запал и поздно, поздно что-либо предпринимать.

Действуя, как автомат, наблюдая за своими поступками вроде бы как со стороны и даже думая о вовсе постороннем, Валечка – выпустила лезвие ножа-подкидыша, невесть – как и оказавшегося-то сейчас в ее руке, и – широким махом полоснула недавнего партнера по горлу. Лезвие, способное рассечь легированную сталь, как мякоть банана, и разрезать надвое природный алмаз, только широко, от уха и до уха скользнуло по упруго прогнувшейся коже, оставив неглубокий, слабо кровоточащий порез, по существу – царапину. Надо отдать ему должное: мгновенно проснувшись, он в долю секунды оценил обстановку, но выводы из этой оценки сделал неправильные. Уперев в ее глаза стылый взор, он прохрипел:

– Бог в помощь!

Следом он все-таки попытался схватить ее за руку, и это вполне сошло бы с Валечкой, но демон – тот знал, что делать, а кроме того – значительно превосходил его в реакции. Уводя руку, ее обретшее собственную волю тело тем же движением ткнуло его лезвием в глаз. И нож скользнул по прогнувшейся поверхности глазного яблока, как палец – соскальзывает по мокрой резине туго надутого мячика, – глаз, как и шея, был предусмотрен. Но вот то, что, соскользнув, лезвие легко войдет во внутренний угол глазницы, явно не предусматривалось. В глазу бывшего композитора вспыхнул ослепительный, как вспышка ядерного взрыва, свет: "А!" – коротко вскрикнул он, хватаясь за нож, но демон, очевидно, знал, что лоботомия (в отличие от перерезанных сонных артерий, сразу двух) – далеко не всегда ведет к летальному исходу. Валечка вдруг со страшной, вовсе не девичьей силой хватила по ручке ножа кулаком, словно кувалдой, вогнав в глазницу и всю его рукоятку, так, что глаз выскочил из орбиты, а Постников откинулся на подушку и выгнулся, с хрипом заскреб пятками по натянувшейся простыне. Демон, свершив свое жизненное предназначение, распался на части и умер, так что охрана, вопреки всем запретам вломившись-таки в помещение, обнаружила там одну только дрожащую от ужаса, сотрясаемую нервной икотой голую девчонку, совершенно не способную что-либо толком объяснить, и бессознательного хозяина с царапиной на горле, глазным яблоком, вывалившемся на щеку, и какой-то круглой штукой, вогнанной в его череп через глазницу: поначалу им показалось даже, что это нечто вроде арбалетного болта.

– Третья попытка в легкой атлетике считается последней. Так что смотри и делай выводы. Человека, который любезно согласился ответить на все твои вопросы, зовут Дмитрий Алексеевич. Он тут на хозяйстве, вроде как комендант порта Тихий. Формально порт принадлежит Академии Наук, метеорологам, гидрографам и тому подобное, но, – Михаил развел руками, а англичанин – понимающе кивнул, – сам понимаешь…

Размеры подводных контейнеровозов, стоявших под погрузкой по обе стороны причала, впечатляли, но не слишком. Ярдов двести в длину максимум. При поперечнике около двадцати пяти. Очень хорошие обводы. Оно, в принципе и не так уж удивительно, потому что базовую часть конструкции что здесь, что для ВМФ делали, скорее всего, одни и те же лица. Причем, возможно, на одних и тех же верфях. Со множеством совпадающих устройств, имеющих то же самое назначение: без спросу и без особенных помех проникнуть туда, куда всякого рода зануды тебя по каким-то вздорным причинам не пускают. Разница, в принципе, только в самой конечной цели: нагадить или продать. Причем продать – тоже, скорее всего, нагадив, так что и в конечных целях большой разницы все-таки нет. Та, что слева – «ИПЛ Љ41», она же «Плисецк Љ41», та, что справа, – наоборот, «Плисецк Љ23». Это тут такие серии, причем какой номер на данный момент наибольший, неизвестно. Два мостовых крана чудной здешней системы сноровисто снуют туда-сюда над разверстыми провалами трюмов, слой за слоем опуская несерьезные с виду розовые контейнеры. Вместо стрелы и системы тросов, – хобот, который вытягивается и сокращается, как дождевой червь, которого ливень выгнал на поверхность. Работа идет с пугающей быстротой и в неестественной тишине. Та, которая «Љ23», загрузилась быстрее, створки палубы внутреннего корпуса бесшумно сомкнулись, не оставив видимых следов в месте соприкосновения, скользнули, вставая на место, гигантские крышки люков наружного корпуса, после чего, появившись откуда-то, место бывшего проема толстым слоем покрыло гнусного вида серо-синее желе, больше всего напоминавшее не то густой мазут, не то грубое смазочное масло. Оно быстро, на глазах густело, выжимая влагу, что целыми ручейками скатывалась по тускло лоснящемуся корпусу, и свежий ветерок доносил ее пронзительный, колющий запах, пока заплата не слилась воедино со всем остальным антиакустическим покрытием. Теперь было в пору не верить собственным глазам, потому что никаких следов проема тут, разумеется, не было, не могло быть.

– Ну и что, – Островитянин пожал плечами, – впечатляет организация работы, но что это доказывает-то? Ничего же не видно…

– Ну, это как раз проще всего, – сказал Дмитрий Алексеевич, без особого успеха пытаясь перелистнуть страницы замусоленного блокнота заскорузлыми пальцами, – что у нас тут… Та-ак, гидролизные машины "РХГЛ – 5/11(ф)" производительностью до пяти тонн в час, шестьсот пятьдесят штук, десять тысяч сменных катализных блоков к ним же… хм, гляди, все, до единого в, в комплектации "тэ-тэ"…

– И что это, собственно, обозначает?

– А обозначает это, собственно, что направляется груз в Южную Америку, поскольку мало того, что исполнение тропическое, так еще и в качестве сырья – сахарный тростник. Точнее, – жом от тростника.

– Так, может, – Индонезия? Или вообще Австралия?

– Может быть, – не стал спорить Дмитрий Алексеевич, – но, скорее, все-таки, Южная Америка. Там люди такие, знаете, без предрассудков, сплошное удобство. Туда мно-го возят, особенно после того, как Пиночета, – он мимолетно завел глаза к Небу, – того…

– Да, трагическая история. Но на чем мы остановились?

– А, да… Еще – сто пятьдесят мотоциклов "ИЖ – 82", пять вертолетов "Бэ – 2", -небольшие такие, примерно тонны на две, знаете? – как всегда, – ЭХГ, сотки и двухсотпятидесятки, восемьсот. Автомобильные моторы. Четыре универсальных микрофабрики по производству строительных материалов, – стали хорошо брать в последнее время и еще спрашивают. Ну и много всякого по мелочи…

– Например?

– Инструменты. Часики "Луч – Гарант", – у меня у самого такие, – оптика…