Текст книги "Казнить! Нельзя помиловать! (СИ)"

Автор книги: Александр Бочков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава четвёртая
Кто виноват – скажи ка брат…

ГУЛАГ… Для кого то страшное; для кого то – ужасное; для кого то – привычное место… заключения, ссылки, работы… А кто то: особенно молодёжь, после перестройки – даже и не знает что это такое… Даже старшее большинство, воспитанное на запрещённых Солженицыне, Войновиче, Шаламове и им подобным авторам – не знают истинного предназначения ГУЛАГА в СССР… А оно просто, как и все творения иудеев, созданные для их личного обогащения и подчинения себе колеблющихся соплеменников… С июня 1930 года, выйдя из тени руководителя ГУЛАГА – главного управления лагерей, разбросанных по всей территории Советского Союза, руководителем становится иудей – Коган Лазарь Иосифович. Следом за ним – заменяя его на этом посту, руководителем ГУЛАГА в 1932 году, становится Берман Матвей Давыдович, дослуживший аж до комиссара 3го ранга и должности наркома НКВД с 1936 по 1937 год. Он продержался на этой должности дольше всех – 5 лет. В августе 1937 го его заменяет – до декабря 1938 го года – Плинер Израиль Израилевич… С завидным постоянством на это место назначается один иудей за другим! Странно это – не так ли? Словно место это мёдом намазано? Или реальной прибылью с этого страшного места службы: золотом, камешками и услугами?? Или на это есть какая то другая – несомненно очень важная причина??!

Есть, конечно – иначе иудеи не занимали ключевые должности в этом "государстве" в государстве. Уничтожение генофонда России – как сейчас выражаются современные историки, правозащитники и прочая шалупонь – имело, конечно место. Но только третье по значимости… Второе – уничтожение ярых сторонников Сталина и советского строя… Но самым главным было первое и самое замаскированное значение Гулага – рекрутство и перевербовка! Многим известна печальная, но очень точная фраза: Плохих намного меньше, но они лучше организованы! Вот и в Советском Союзе тех времён иудеев было немного – в отличие от евреев ортодоксов и обычных евреев. И они не могли охватить все линии, точки, места управления – начиная сверху до низу. Поэтому им нужны были помощники. Прихлебатели. Готовые, как и они, "за копейку" всё продать: и родных и близких и друзей с приятелями. И Родину! Те, кто готов был продать Родину – ценились особо! Ибо беспринципность их не знала границ… В лагерях таких – разочаровавшихся, обозлённых и вербовали… Там же перевербовывали сомневающихся, колеблющихся – особенно своих, евреев! Ну что – спрашивали их: вы верили гоям; работали с ними на благо их страны а что получили в ответ? Спрашивающие благоразумно умалчивали то, что именно они – иудеи и посадили евреев! Для перевербовки в свой лагерь и дальнейшей работы уже не на страну, в которой иудеи выросли; страну, которая дала им образование, равные возможности, а на развал этой страны посредством воровства и нанесения ей материального, интеллектуального и морального ущерба…

Комиссар третьего ранга, получивший недавно звание зам наркома НКВД, Матвей Бергман вызвал своего секретаря. Когда тот приблизился к столу начальника – тот толкнул в его сторону небольшой листок:

– Узнай – где сидит этот человек; где сидят его жена и дочь… Сколько осталось… Сделай это через начальника отдела учёта и контроля, не привлекая к этому внимания. Это срочно! Листок вернёшь мне… Всё – иди… – бросил небрежно Бергман, продолжив читать разложенные на столе стопки листов. Секретарь кивнул, словно начальник мог это видеть и вышел из кабинета. Зашёл к начальнику отдела; озадачил его устным приказом Бергмана. Тот, после ухода, взялся за телефон. Нужная ему информация была в Ленинграде…

…За два дня до приказа-просьбы начальника ГУЛАГА комиссара 3 го ранга Бергмана Матвея Давыдовича – еврея по происхождению и иудея по отношению к не иудеям. Скрываемому – когда это нужно…

Исаак Моисеевич Зальцман, совсем недавно повышенный с должности сменного инженера до главного инженера Ленинградского машиностроительного завода "Красный путиловец", с утра позвонил на работу и уведомил начальство, что он заболел и сегодня на работу выйти не сможет… Сам же вышел из дома и уехал на личном авто, даже не сказав жене куда. Вернувшись к обеду – есть не стал, только бросил властно – Я буду работать – меня не беспокоить! Супруга молча посмотрела на это безобразие, но скандала закатывать не стала, лишь напомнила негромко: Сегодня мы идём в гости к Розманам… Муж, погружённый в свои думы только кивнул… Зайдя в свой рабочий кабинет, Зальцман поставил слева от кресла свой объёмный кожаный саквояж; сел за стол и задумался. Потом выдвинул верхний ящик стола, достал стопку листов. Взял ручку и начал писать… Исписал один лист; отложил в сторону – взялся за второй. Закончив писать, положил перед собой оба листа и стал их переписывать… Переписал; скрепил обе пары скрепками и аккуратно положил из справой стороны стола – друг за другом… И снова взялся за ручку. Написал что то небольшое по объёму; переписал написанное на второй лист и положил их на листы со скрепками. Посидел, подумал; наклонился к саквояжу. Достал с самого верха холщевую сумку, а за ней стал выкладывать стопки советских денег. Почти с самого дна легли на стол и американские доллары и английские фунты. А за ними легли на стол и "колбаски" с завёрнутыми в бумагу золотыми монетами. Зальцман оглядел это немалое состояние и неторопливо стал складывать его в холщовую сумку: золотые монеты; иностранные деньги, советские рубли… Сложил и с трудом оторвав её от стола, поставил с правой стороны тумбообразного стола. Вытер пот со лба клетчатым платком и снова замер – на пару минут, уставившись невидящим взглядом в закрытую дверь кабинета. "Отмер"; тяжело вздохнул и решительно рванул ящик стола справа. Вытащил из него видавший виды наган; зачем то заглянул в дуло и решительно поднеся ствол к виску, с силой нажал на курок. Грохнул выстрел; с левой стороны головы на стену полетели кровавые ошмётки, стену облило алыми брызгами! Рука с наганом откинулась в строну и с негромким – после грохота, шумом упала на стол. Головы дёрнулась влево и тело рухнуло грудью и головой на стол, "удачно" скрыв разнесённую пулей левую сторону головы. В комнате кто то сдавленно ахнул; у стенки возле входной двери колыхнулся воздух и со стола исчезла одна из стопок бумаг, написанных самоубийцей. И холщовая сумка с деньгами, стоявшая у тумбы стола тоже, вдруг, исчезла растворившись в воздухе. За дверью кабинета раздались торопливые шаги; дверь распахнулась. На пороге возникла массивное тело жены Зальцмана…

– Аааааааа… – раздался в зале полный ужаса дикий крик! В кабинете, казалось – задрожало всё, что могло содрогнуться от этого крика вперемешку с визгом, режущим уши…

Дородная мадам, не переставая кричать, резко развернулась и метнулась к входной двери… Несколько резких рывков; неслышные на фоне крика щелчки замка и дверь квартиры распахнулась внутрь. Дама вылетела из квартиры и бросилась к двери противоположной квартиры. Подлетела, затарабанила в неё со страшной силой. Однотонный вой сменился на другой панический крик – Помогите!…

Привратник, сидящий в своей каморке и читающий газету – вскочил и выбежал на лестничную площадку. Подбежал к перилам и стал заглядывать наверх в пролёт, пытаясь понять – что там случилось?! Он даже шагнул вверх – на пару ступенек, но, обернувшись – вернулся вниз. Наверху – тем временем, открылась дверь, в которую билась в истерике жена Зальцмана и крики перешли во всхлипы и непонятное бормотание… Привратник вернулся в свою каморку и, подумав – снял с рычагов трубку телефона. Набрал номер…

– Алло… Милиция? – начал он… – В доме…… по улице……. у инженера Зальцмана что то произошло. Жена выбежала на лестничную площадку с криками: Помогите… Да… Понял… – закрыть дверь и никого не пускать… Слушаюсь! – вытянулся по привычке старый служака. Он так внимательно слушал то, что ему говорили и так подробно докладывал в трубку, что не увидел, как за его спиной приоткрылась дверь и быстро, но тихо закрылась. Сняв с гвоздя массивный ключ – привратник запер дверь на ключ; повесил его на гвоздь и достав из под стула круглую палку сантиметров сорока в длину, вышел с ней на площадку. Ждать милицию и никого не выпускать…

…Я спокойно смотрел, как уже никогда не назначенный в будущем, на должность наркома среднего машиностроения Исаак Зальцман выпускает себе мозги выстрелом в висок. А вот для Алишера Хафизова, стоявшего рядом со мной в невидимости – такое зрелище было Явно в новинку. Парень охнул и побледнел! Лишь бы не наблевал! – подумал я, метнувшись к столу. Сумку на плечо; стопку исписанных листов в руку и обратно – обхватить парня за плечи и не дать ему раскиснуть – к кабинету стремительно приближались громкие шаги жены. А потом по ушам ударил дикий крик вперемешку с визгом! Пока супруга орала на пороге, я, с удовлетворением, смотрел на мёртвое тело. Не будет в будущем твари, оболгавшей наркома машиностроения Малышева! Не будет гадины, вызвавшей своими действиями цепную реакцию директоров заводов, выжимавших из рабочих и служащих все силы ради своего собственного благополучия! Не будет иудея – одного из многих, обманом получившего звание Героя Социалистического труда! Не арестуют по доносу директора кировского завода Отца, освобождая место новому директору – Зальцману! Не будет безвременной и непонятной смерти авторитетнейшего специалиста в области танкостроения – еврея Гинзбурга, отправленного Зальцманом на передовую для ремонта танков в полевых условиях. Отправленного за ошибки Зальцмана и погибшего во время бомбёжки! А во время бомбёжки ли? Не будет гибели сотен танковых экипажей, погибших из-за того, что эта сволочь взяла перед Сталиным обязательства – резко повысить количество выпускаемых танков и самоходок. И повысила – в ущерб качеству и здоровью работяг на заводах! Это ведь кто то из таких, как Зальцман, бросил фразу: Зачем выпускать качественную технику, если она живёт всего три боя… Не будет дурного примера для руководителей заводов и, возможно – не арестуют сразу же после войны наркома авиастроения Шахурина, под руководством которого творились такие же недоброкачественные выпуски. Уже самолётов… Не будет дурного примера для других, который – как известно: заразителен!

– Вот скажи мне Михаил… – наконец то разомкнул свои уста, а проще говоря, заговорил через полчаса езды по неприметным улочкам Ленинграда, Алишер – зачем он застрелился – а? – спросил, наконец Хафизов, сидевший до этого молча и глядя отсутствующим взглядом в лобовое стекло… А меня то он Михаилом назвал…

– Наверное совесть замучила… – бросил равнодушно, не отрывая взгляда от дороги – хотя… – какая у таких может быть совесть? На вот – посмотри… – вытащил из внутреннего кармана куртки пару написанных Зальцманом листов и бросил их Алишеру на колени. Тот подхватил их и углубился в чтение. Прочитал, вскинул возмущённо голову:

– Так это он моего отца… – аж захлебнулся парень от переполнившего его возмущения! Я лишь пожал плечами:

– Не сам, конечно: ему нужно быть вне подозрений! Но по его просьбе, или намёку… Заставить такое сделать дурака, подлеца или жадину несложно. Стоит только намекнуть: я пойду на повышение, а ты на моё место, или: я на повышение и тебя за собой потяну… И всё!

– Сначала твой отец; потом сменный инженер; потом главный инженер… А следующий на очереди должен стать директор завода…

Прибывший наряд милиции, увидев такое "непотребство", да ещё и с номенклатурным работником – доложился начальству. Начальство приехало разбираться. А за ним и сотрудники НКВД подтянулись. И дело забрали себе… Очень удобное дело: на лицо явное самоубийство, но можно под него и подставить кого нужно…

Через два дня в Ленинградском отделе надзора и контроля зазвонил телефон… Из центрального аппарата запросили данные на осуждённого Хафизова с семьёй. Начальник отдела поставил в известность о звонке Начальника Ленинградского НКВД. А у того – бумаги Зальцмана о оговоре этого Хафизова, которые он положил, пока – себе в стол… А это – должностное преступление! И карательная машина НКВД завращалась как бешенная: следователь тут же начал пересмотр дела! Главк поставили в известность о признательном письме Зальцмана – из Москвы тут же последовал устный приказ: ускорить пересмотр дела с вынесением постановления о реабилитации! НКВД никого зря не сажает! Быстро было подготовлено решение коллегии о неверном приговоре… По месту отбытия наказания Хафизова старшего, его жены и дочери полетели грозные телефонограммы самого зама наркома товарища Бергмана! И на месте тут же взяли под козырёк – Слушаюсь!

Через два дня, утром – на привокзальную площадь Северного вокзала столицы заехала неброская чёрная "Эмка". Заехала и встала в ряд таких же автомашин. Из неё вылезли двое молодых парней. Постовой сержант направился было к стоящим парням, но остановился и пошёл в другом направлении. А более старший что то сказал щупловатому и тот направился, через зал ожидания, на перрон. Встал недалеко от входа в зал и замер. Через полчаса к перрону подошёл пассажирский поезд Архангельск – Москва… Из вагонов начали выходить пассажиры; шум, гам; улыбки и радостные возгласы встречающих… Из плацкартного вагона вышла бедно одетая пожилая женщина; растерянно повела головой по сторонам. Рядом с ней встал сержант НКВД. Достал из планшета конверт; молча сунул ей в руки и направился в зал ожидания. А женщина осталась стоять на перроне. В руках – почтовый конверт; у ног – тощая котомка… Парень, стоявший до этого столбом и оглядывающий приехавших, неуверенно двинулся к женщине…

– Наиля?… – растерянно произнёс он. Женщина неверяще посмотрела на парня и судорожно вскрикнула:

– Алишер! И заплакала навзрыд! Парень рванулся к женщине; обнял её и тоже заплакал… Конверт выпал из рук женщины и упал на мёрзлый бетон. Крутившийся, невдалеке, мелкий шкет рванулся к стоящей паре, но словно какая то сила отшвырнула его в сторону: зло, безжалостно! Парень пришёл в себя; подхватил с грязного перрона конверт и повёл женщину через зал на площадь, обняв за плечи…

Я смотрел, как к машине подходит Хафизов с пожилой женщиной… Не может быть?! Сестре Алишера, когда её забрали в НКВД, было на два года больше, чем младшему брату. А тут к машине подходит женщина лет тридцати пяти – сорока! Побила её, однако, жизнь…

Усадил Хафизовых на заднее сидение и повёз к себе в квартиру… А куда ещё? Привёз; сестру отправил в ванную… Прохожу мимо – слышу плач… Потянул дверь – открыто… На порёбрике ванны сидит одетая Наиля и тихонечко плачет. А за спиной уже сопит Алишер…

– Наиля – ты чего… – спросил я. Она подняла полные слёз глаза:

– Я… Я… Я не верю, что всё…, всё это правда… Кажется сейчас сюда зайдет охрана… и уведёт меня… обратно в барак… – сквозь всхлипы, выдавливала она из себя слова, жутко звучащие в чистой городской квартире… Подошёл, погладил её по грубым, давно не видавшим хорошего мыла, волосам… Она схватила мою руку, прижалась к ней щекой и зарыдала: громко, навзрыд! А я стоял и молча гладил её… Наконец она успокоилась. Попробовал воду – остыла уже… Слил немного и напустил горячей. Сказал властно: Давай быстрее раздевайся и в ванну! И волосы помой с мылом, а то они у тебя жёсткие и грубые… Загнал Алишера на кухню – варить курицу. Сестре нужно будет сначала бульончика попить, да курочки варёной немного поесть. Пусть желудок привыкает… А сам начал готовить еду нам с Алишером…

Внезапно из ванной донёсся странный шум; всхлипы, сдавленные вскрики… Метнулся; рванул ручку двери! Знакомая картина: девушка барахтается в ванной: то скроется в воде с головой, то вынырнув хватается за бортики и, оскользнувшись – падает снова в воду. Да с головой! И смех и грех! Видимо разморило бедняжку и заснула. А ванна большая – для неё… Вот и соскользнула в воду, да потеряла ориентировку со страху! Видел я такое пару раз: пьяный нырнул, да и не прогнулся в спине, чтобы вынырнуть по инерции и стал грести руками. И уходить всё глубже и глубже! Пока я добежал, да пока нырнул за ним – он уже и нахлебался вдоволь, да ко дну пошёл… Ну – вытащил, да откачал по всем правилам. И что? Через пол часа он, с дружками снова пил – за спасённого утопленника… Хорошо хоть нырять больше не стали… Подскочил; подхватил полу захлебнувшуюся даму подмышки и выдернул из воды! Поставил на ноги – кашляющую, сипящую, голую… И вышел из ванной: картина полу утопленница была не самая красивая: всклоченные комки запутавшихся волос; посиневшее лицо…

Через полчаса Наиля вышла из ванной. Закутанная в мой мужской халат; смущённая до невозможности, но с вымытыми до блеска волосами… Ну… – после того, как помылась – даже помолодела слегка, но всё равно – за столом, перед нами, сидела пожилая женщина, а не молодая девушка… Поужинали: она – бульончиком с серым хлебом, да мясца куриного чуток, а мы – как положено мужчинам – основательно.

– Так – Наиля… – бросил я властно – давай в спальню… Алишер – повернулся к брату – приберись тут и в спальню не входи, пока я не выйду… В глазах у парня мелькнуло что то такое – ну и пусть… Зашли в спальню – я закрыл плотно дверь.

– Раздевайся и ложись на кровать… – сказал негромко. Наиля молча, послушно сняла халат; аккуратно положила его на стул возле кровати. Легла и раздвинула ноги. Привычно, равнодушно… М…да… Присел рядом; положил ладонь на живот. Наиля молча смотрела в потолок…

– Закрой глаза и ничего не бойся… – произнёс спокойно, уверенно. И коснувшись второй рукой головы послал мысленный приказ – спи… Провозился почти час – вымотался, словно один разгрузил 64 х тонный вагон с картошкой! Устал – как собака, но остался доволен собой: это неописуемое ощущение восторга, когда из под твоей руки, медленно наползающей на старую сморщенную кожу телу, выходит кожа свежая, молодая! Пожилая женщина, лежащая на кровати, теперь выглядела намного моложе – лет на 24–25. До её прежнего возраста я её доводить не стал – подозрительно! А так – через годик восстановится сама. Наконец закончил восстановительную процедуру, вышел из спальни. Алишер, сидевший истуканом на стуле – вскочил.

– Алиш… – не в службу, а в дружбу – организуй поесть. Да побольше

Парень метнулся на кухню. Я поплёлся за ним. Молча сел; молча начал неторопливо есть: с трудом хватало сил, чтобы донести кусок до рта… Набил живот – откинулся довольно. Всё так же молча остался сидеть за столом – переваривать, пищу, как удав… Так прошло с полчаса, но Хафизов тоже держал марку – ни о чём не расспрашивал. Тут – нарушив тишину, из спальни раздался громкий девичий плач…

– Иди, успокой сестру… – видя как вскинулся парень, сытно пробормотал я – и прикрой её, если она снова вздумала голой рыдать… Алишер метнулся в спальню! Под всхлипы сестры и их бормотание я даже задремал… Проснулся от ощущения, что на меня кто то смотрит. Открыл глаза – на пороге кухни стояли брат с сестрой. И смотрели на меня – словно на икону; словно на чудотворца, святого! Даже неловко…

– Так… – лениво протянул я – Наиля спит в моей спальне… Девушка отчаянно замотала головой. – Это не обсуждается – пресёк сопротивление. – Алишер – ты спишь на полу в зале. Матрац, одеяло и подушку достань из шкафа. Я – на диване… Наиля – давай, помой посуду и все ложатся спать – мне с Алишером завтра рано вставать. Ехать нам далеко – в Ленинград. После обеда туда приедет на поезде ваш отец. Нужно его встретить и привезти сюда…

Поездка в Ленинград, за отцом Алишера, прошла буднично, за исключением мелкого инцидента: на перроне вокзала, к обнимающимся отцу и сыну подошёл сержант милиции. Опытный взгляд сразу выделил из общей толпы приезжих сидельца. А у такого документы проверить – "святое" дело: уставом постовой службы предписано…

– Ваши документы граждане! – раздался за спинами обнимающихся Хафизовых строгий голос человека, обличённого властью. Отец вздрогнул и съёжился – по привычке, вбитой сапогами и прикладами за несколько лет лагерного режима. И Алишер почувствовал себя неуверенно: как поднадзорный Московской области мог оказаться в Ленинграде? И сержант это увидел – рука легла на клапан кобуры…

– Сержант… – раздался за его спиной негромкий холодный голос. Милиционер обернулся и наткнулся на холодный равнодушный взгляд молодого человека. Поневоле вытянулся – от парня веяло нешуточной властью. И взгляд был пронизывающий до самых печёнок!

– Эти поднадзорные со мной… – властно бросил парень и добавил торжественно – благодарю за бдительность товарищ сержант!

– Служу трудовому народу! – выпалил сержант, вытягиваясь ещё сильнее. Парень достал блокнот и ручку, откинул обложку:

– Ваша фамилия и имя? – спросил незнакомец. Сержант назвался…

– Я передам вашему руководству своё мнение о вашей бдительности товарищ сержант… – бросил буднично "чин" из НКВД – приходилось милиционеру сталкиваться по службе с такими. Только отношение к таким, как он, у НКВДшников было вообще никаким! А этот – отметил… – довольно подумал сержант. Может благодарность объявят перед строем… – пронеслись мечты в голове – или даже премию дадут… Премию сержанту не дали – дали больше. Пятидневный отпуск! Каждое хорошее дело должно быть поощрено, так же как плохое – наказано! Потому то я "зашёл" к начальнику отделения, пока отец с сыном сидел в "Эмке" и внушил ему – сержанта Пескова поощрить отпуском за бдительность и безупречную службу! Товарищи из НКВД отметили… Кто – не представились, но по службе отозвались благожелательно…

Длинная дорога домой вымотала не хуже чем встреча сестры Хафизова… Правда эмоционального всплеска было поменьше – Алишер уже второго родственника встречал за последние несколько дней… И физической усталости за рулём было никак не избежать. Потому приехали за полночь. Отец отмылся, поел; получил порцию слёз от обрадованной дочери… Все трое взгрустнули, узнав о том, что их мать и жена скончалась в лагере от непосильной работы.

Погрустили и легли спать: отец с сыном – на моей кровати; Наилю положил на диван, а сам – на пол в зале. Вот тут девушка проявила свою истинно татарскую упрямость: не буду спать на диване, когда их благодетель спит на полу. Упёрлась и всё! Пришлось уступить… Лёг на диван и тут же заснул – не было сил, чтобы спорить… Проснулся от того, что правому боку, почему то – стало жарко. Проснулся – кто то прижимается ко мне. Горячим обнажённым телом. И не только прижимается! Осторожно, аккуратно высвободился из горячих объятий, чуть при этом не уронив девушку на пол: диван не предназначен для двоих, лежащих рядом – узковат… Шёпотом, с применением лёгкого внушения уговорил Наилю не обжаться из-за моего отказа: я не брезгую и не презираю её, но принять её благодарность в таком виде – не желаю… Не из-за этого я помог им обрести свободу – она их по праву! Ушла на пол, не обиделась, но чувство огорчения и расстройства было…

Рано утром безжалостно поднял всех: труба зовёт; дел впереди много! Я и так потратил на них немало своего времени… Перекусили и в путь – в Тушино. Доехали без проблем. Первым делом – к директрисе. Показал ей документы об освобождении отца Хафизова – полной амнистии без права поражения в гражданских и юридических правах.

– И кто будет следующим – а, Степанов? – ехидно поинтересовалась директриса. О… – эмоции прорезались! Начальница, видимо поняла ход моих мыслей и скупо улыбнулась – Наверное Колюня? А что – лось он здоровый и не такой тупой, как кажется… Пообтесать… Ну… – раз пошла такая пьянка… Попросил директрису показать личное дело Колюни. Начальница хмыкнула, но достала из шкафа обычную тонкую папку. Так – и что у нас здесь? А здесь у нас – Борисов Николай. 1920 года рождения. В спец учреждении – два с половиной года… Отец – комбриг бронетанковой бригады. Нелестно отозвался о танках с гусеницами и железнодорожными колёсами под брюхом. И тактику использования таких танков назвал идиотской! А ведь как красиво: танковое подразделение заезжает на рельсы; становится на железнодорожные колёса и катит себе, с ветерком! Ни грязи; ни ям; ни ухабов. А скорость! Мечта наступающих!!! Всё это верно и красиво – на бумаге! А на деле? Да снять один пролёт железнодорожного полотна и всё! И времени на это нужно не много… И ставь по бокам полотна пушки и лупи по стоящим танкам! А можно ещё и сзади рельсы снять!!! Вот это и рубанул комбриг со всей своей революционной сознательностью! А ему – враг народа! Изменник Родины!! Немецкий шпион!!! Потому что не хотел, вражина, чтобы советские танки, по железным дорогам, быстро домчались до сердца вражеской Германии… Видимо кому то – в управлении вооружений, очень хотелось, чтобы миллионы народных денег утекли в никуда; десятки умов тратили свои усилия на то, чтобы слепить из дерьма хоть какую-нибудь конфетку. Ну хотя бы на вид?! Это вместо того, чтобы реальным делом заниматься! И ведь кто то получил за это и чины и звания и премии! А противник этого безобразия – практик, а не кабинетный теоретик – 10 лет лагерей! А раз так – чем он хуже Хафизова: надо помочь парню. Но это чуть позже…

После директрисы поехали в гор. отдел. Зашёл к капитану – он здесь всех знает и, наверняка, подскажет к кому обратиться: я подумал, что Хафизовым нужно немного переждать в тихом месте. А Тушино – как раз такое место: и от столицы недалеко и глаза начальству не мозолит. Поднялся на второй этаж, постучал… Из-за двери прорычали:

– Кого ещё чёрт принёс! Неласковая встреча. А может загляну – подобреет? Открыл дверь – капитан сидит за столом – сыч-сычём!

– Чего надо?! – рявкнул капитан. О… – нам здесь не рады…

– Извините, что побеспокоил товарищ капитан…

– Зайди! – рявкнул зло капитан. А вот так со мной нельзя! Но…

– Я как-нибудь в другой раз… – возразил миролюбиво. Зря возразил.

– А ну зашёл сюда! – взорвался, вскочив, капитан – я тебя не отпускал! Ну это форменное хамство: со мной и так… И вроде не пьян?

– Отпускалка у тебя на меня ещё не выросла, капитан… – процедил сквозь зубы, стоя на пороге. Выдал и хотел уйти, только сыскарь вдруг словно надломился – рухнул на стул, жалобно скрипнувший под ним.

– Извини, Степанов… – пробормотал он, не глядя мне в глаза – друга у меня вчера убили… Ночью… С работы домой шёл – задержался… И ведь его здесь каждая собака знала… – прошептал потеряно…

– Местные? – спросил участливо. Капитан поднял голову – на глазах слёзы; лицо перекосила гримаса нешуточной душевной боли…

– Нет – не наши… Я всех перешерстил – говорят залётные… А что им у нас делать? Разве что отлежаться решили у знакомцев?

– И никаких зацепок? – дожимал вопросами капитана, хотя понимал умом – не просто ему даются ответы на мои вопросы – ох не просто!

– Потому и сижу здесь, а не урок допрашиваю! – обозлился капитан.

– Тогда так… – протянул я – соберись… Ты поможешь мне, а я помогу тебе. Сыскарь посмотрел на меня осмысленным взглядом: Говори…

Обрисовал ему ситуацию, отвлекая его от траурно-озлобленного состояния: нужно поставить на учет и выдать паспорта родственникам поднадзорного нашей "спецухи". Бывшего поднадзорного: отца и сестру освободили подчистую, без поражения в правах. И он, получается, тоже чист перед Родиной. К кому обратиться, чтобы все было сделано без проволочек? Капитан посмотрел документы Хафизовых; вышел из кабинета, мрачно бросив: Жди здесь… Вернулся, так же мрачно буркнул – Зови их сюда… Вышел, спустился, позвал… Зашли; я знаком показал – садитесь на стулья. Сам остался стоять… Капитан окинул их неприязненным взглядом; задержался, на несколько секунд, на Наиле. Затем капитан мрачно объяснил отцу порядок их действий: к кому идти и что там говорить и делать. Затем бросил мне:

– Это под твою ответственность! Если что – с тебя будет спрос! Я кивнул – понял, согласен… Сыскарь мрачно посмотрел на Хафизовых:

– И чего сидим? Особого приглашения ждём?! Первым выскочил из кабинета отец – вбита в подкорку привычка реагировать на рык…

– Я на машине товарищ капитан… Поехали – по дороге поговорим…

По дороге быстро раскрутил сыскаря на предмет местонахождения местного пахана: где живёт, чем "дышит", какая у него охрана… За охрану капитан не знал: когда он приезжал к пахану – у него в хате никого не было, кроме охранника – звероподобного молчаливого мужика, заросшего волосами по самые брови… Ну и во дворе копошилась парочка бомжеватого вида, но сыскарь не заблуждался: с какой стороны нож держать они знают, а может быть и не только нож… Что ж – поглядим на эту птицу-небылицу под названием "пахан местный"… Подъехали; я бросил капитану сквозь зубы, улыбаясь во все 33 зуба:

– Спину мне прикрывай, но оружие не свети до поры… До какой поры – говорить не стал: не мальчик-гимназист – сам поймёт… Открыл дверь машины; обошёл капот и вальяжно направился к высоким – в полтора человеческих роста воротам, на ходу рванув молнию замка на кожаной куртке. Крепким воротам – впору только танком выносить! Но нет такой крепости, которую бы не взяли большевики: у каждой есть своя слабинка… Здесь – засов на калитке. Брус толстый, но на удар не рассчитанный… Калитка прикрыта плотно к косяку, но в узенький просвет этот самый брус видно. Вот и славно! Сзади хлопнула дверь моего авто – значит капитан прикроет мне спину. Ну что – поехали! Правая ладонь откинула утяжелённую полу куртки; легла на рукоять Браунинга Hi Power? Торчащую из открытой тактической кобуры (эта машинка неплохо послужила мне в Испании)…

Рывок из кобуры; щелчок предохранителя и 9 мм пули ударили точно в щель – дробя, словно долото, засов пополам. Быстро, словно автоматная очередь, вылетел из ствола весь магазин – 13 пуль, словно гигантской пилой, перерезая толстый засов. Пустой магазин – в карман; полный из кармашка на кобуре – в пистолет! Удар ногой в калитку и она распахнулась, пусть не гостеприимно, по принуждению, но открылась. Шагнул в проём, отслеживая то, что творилось на дворе. Да – пара ребятишек, явно бандитской наружности, растерялись на миг от такого хамства, но один сунул руку за спину полушубка. Зря ты это парень! А ведь мог бы ещё пожить… Ствол дёрнулся в сторону наглеца; грохнул выстрел. Тело отбросило на спину и вторая пуля вонзилась упавшему уже в подбородок. Контрольный выстрел… Второй тут же вскинул руки вверх, но крикнуть: Сдаюсь – не стреляйте! – не успел. Я просьбы не стрелять не слышал, потому тупоносая 9 мм пуля вонзилась второму охраннику в правое плечо и закрутила его волчком. А с болевым шоком трудно устоять на ногах… Но это уже не моё дело – сзади меня идёт капитан. А я шагнул на крыльцо…

Рывок двери на себя и в сторону, за косяк! Грохнул выстрел! Наган – машинально отметил я, а тело уже само качнулось в проём, но раньше тела туда высунулась рука с браунингом. Приходилось мне выполнять такое упражнение – стрельба из-за угла… Рука выходит чуть раньше корпуса и в момент остановки тела, чтобы юркнуть обратно за угол, палец нажимает на курок по зафиксированной глазами цели. Так и тут – только намного легче: фигура личного охранника перерыла весь коридор. Два выстрела слились в один: в грудь и в голову… И последовавший за ним выстрел из нагана! Пуля свистнула в дверном проёме и унеслась куда то за забор. И новый выход на стрелковую позицию – уже всадить пулю в шевелящееся на полу громадное тело. И ещё одну, чтобы успокоить его уже навсегда: трудно что то сделать с развороченной, двумя пулями, головой… Хотя… – вон: курица и петух бегают ещё несколько минут с отрубленной головой! Но человек – не курица, хотя бывают и среди них особи: и курицы и петухи…