Текст книги "Путь на восток (СИ)"

Автор книги: Александр Бочков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– И вообще… Как вы меня все уже достали – дармоеды! – не удержался я – всё вам дай, дай! Хоть бы кто сказал – на… Развернулся и направился к двери. По ушам ударил крик:

– Куда капитан?! Я тебя не отпускал! Не оборачиваясь бросил негромко – чисто для успокоения своих нервов:

– Да пошёл ты – отпускальщик хренов! Уже дошёл до двери, когда услышал за спиной чуть насмешливый голос Судоплатова:

– Товарищ капитан пограничных войск – задержитесь на пару минут!

Глава седьмая

Спасибо этому дому…

Ну раз такие люди просят – почему бы не уважить? Обернулся… Судоплатов, уже вставший из-за стола, обратился к генералу:

– Товарищ генерал-лейтенант – разрешите… – и, не дождавшись разрешения, поднял с пола портфель; поставил его на стул; достал из его недр обычную серую папку с белыми тесёмками… Всё внимание переместилось на него. Неторопливо, явно рисуясь, (ну ничто человеческое нам не чуждо) раскрыл папку, достал лист бумаги:

– Приказом по Наркомату Внутренних Дел СССР капитану пограничных войск НКВД СССР Марченко Михаилу Степановичу присваивается звание майор НКГБ СССР. Подпись лично товарища Сталина – торжественно выдохнул он.

Обкладывают, ай обкладывают. Как волка флажками… Был никто, а вот уже и целый майор НКГБ – по армейской табели о рангах аж полковник. Что то здесь не так! Ну майор НКВД – это понятно, но майор НКГБ – это явный перебор. Хотя… Подпись самого Сталина… Личные войска готовит себе Верховный Главнокомандующий?! Что то там посланец товарища Берии ещё говорит…

– Подразделение майора Марченко входит в структуру НКВД-НКГБ и подчиняется лично товарищу Сталину… – уведомил сидящих майор.

Вот теперь всё понятно – как я и думал, но мы ещё побарахтаемся…

– Ошибочка вышла товарищ майор… – вкрадчиво начал я, после объяснения Судоплатова – моё подразделение напрямую подчиняется только…, а не НКВД-НКГБ… – и многозначительно замолчал. Ай да я, ай да умница! И от подчинения Берии отказался и своего начальника прямо не назвал. А уж кто что додумает – так тут я не виноват… Судоплатов сбился – не ожидал такое услышать, но тут же сам додумал – как я и предполагал! Кивнул, соглашаясь; достал картонную коробочку – видимо фурнитура к званию и посмотрел на меня. А я что – я подошёл; отдал честь и сказал полагающееся:

– Служу трудовому народу! Майор пожал руку, протянул коробочку. Взял, собрался уходить…

– Это ещё не всё товарищ майор – остановил он меня. Достал из папки лист бумаги поплотнее… Ай – мне сейчас станет плохо!

– Постановлением Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик… – торжественно начал он – майору НКВД СССР Марченко за создание специального подразделения; за умелое командование; за уничтожение немецко-фашистских захватчиков; за освобождение городов Барановичи и Минска присвоить звание Герой Советского Союза с вручением медали золотой Звезды Героя СССР и Ордена Ленина! Подпись – лично товарищ Сталин! Тут и меня проняло не по детски! Непроизвольно вытянулся, хрипло выкрикнул от полноты переполнивших меня чувств, вроде даже патриотических, кинув лихо ладонь к виску:

– Служу трудовому народу! Спасибо за награду, оказанное доверие партии, правительству. И лично товарищу Сталину! Я не подведу; не осрамлю высокое звание, которым меня наградила Родина и товарищ Сталин! И ведь выпалил на автомате: я – человек 21го века! Судоплатов достал из портфеля сафьяновые коробочки; лист гербовой бумаги; книжечку на орден Ленина и малиновую книжечку-удостоверение Героя СССР. Подошёл, взял, волнуясь; ещё раз отдал честь, развернулся и пошёл к выходу. Пока шёл позабыл всё на свете. Когда дошёл до двери – немного пришёл в себя, остановился, развернулся к ошеломлённым военным:

– Товарищ генерал-лейтенант. Если я понадоблюсь – я у себя. Милости прошу. По оружию, боеприпасам, продовольствию и прочему – только полностью сформированным подразделениям с отработанной инфраструктурой! И вышел, оставив их гадать: что это я сказал? Выйдя в коридор повернулся к бойцам:

– Вы ничего не слышали и ничего не видели! Я по прежнему капитан и товарищ командир! Если кто узнает об этом – кивнул на коробочки в моей руке – отчислю из Спецназа: жестоко отчислю! Ни к чему мне сейчас эта праздничная мишура…

– Ну почему товарищ командир – вы же это заслужили! – воскликнул комод. Обернулся к командиру отделения:

– Я что – всё это один сделал?! Я что всех немцев один побеждал?! Вот когда утвердят списки всех награждённых, которые я передам с очередным самолётом товарищу Сталину – вот тогда и я надену майора и звезду Героя! А пока – всё по прежнему. И не возражать! – оборвал поползновение к дискуссии на эту тему! И радостно мне было, но вот словно туча какая то на меня надвигалась, а какая? Чувствовал – надвигается что то нехорошее, тёмное, а что – не понимал и от этого раздражение во мне все закипало и ширилось… Быстро загрузились в машины и помчались на товарную станцию – головную базу Спецназа в городе – словно на пожар! Доехали; я ушел к себе в штабной автобус – разобраться в себе… Закрыл за собой дверь; «взлетел» над товарной станцией, осматривая всё вокруг. Все вроде в порядке; причин для беспокойства нет… Понёсся по местам расположения батальонов и прикреплённых к ним батальонам рекрутов. И тут вроде всё в порядке. Есть правда вопросы к оставленному мной на хозяйстве Мазурову, но это так – в рабочем порядке, хотя… – очень уж он превысил свои полномочия…

Вернулся в себя; уселся за разработку очередной операции, принципиально отличающуюся от проведённых ранее… Вскоре нам предстоит столкнуться с врагом лоб в лоб, а здесь нужна новая тактика: и в обороне и в наступлении и нужно эту тактику обкатать здесь – где нам нет ещё жёсткого противодействия. Опробовать; обкатать; устранить возникшие недостатки и недоработки… С головой ушёл в работу. Сколько времени прошло – не знаю, только пришёл в себя от нервного стука в дверь штабного салона!

– Товарищ командир! Вас срочно зовут к воротам! Там такое!!! Провёл, по привычке ладонями по поясу и бёдрам: ножи, пистолеты на месте. Сорвал, на ходу, со стены МП-40; отомкнул магазин, проверил – полон; вставил обратно, закинул на плечо. Готов к неожиданностям! Вышел и быстрым шагом направился к воротам, у которых уже стоял в полной боевой готовности дежурный взвод охраны. Прошёл мимо; мне открыли калитку в железных воротах. Шагнул за них и словно споткнулся: Лист дубовый сорвался с ясеня – ну не хрена себе охренасина… Вся улица перед воротами была заполнена толпой военных – бывших пленных! Повернулся, отдал негромко приказ.

Ворота распахнулись; из них выкатились два Бюссинга и один танк – троечка… Разьехались треугольником: по бокам, за пулемётными гнёздами, Бюссинги, а сзади – T-III. Перед броневиками в цепь выстроились бойцы охраны с автоматами наперевес. Ворота закрылись… Немцы, в своё время, сделали перед воротами что то вроде блокпоста: по пулемётному гнезду из мешков с песком по обе стороны ворот и вкопанные в землю куски рельсов, обвитые колючей проволокой с проездом посередине для двух машин. Проезд перекрывался деревянной конструкцией, обмотанной такой же колючей проволокой. Вот возле этого заслона и волновалось людское море… Обвёл взглядом лица: злые, раздражённые, решительные. И с чем пожаловали – догадаться не сложно… Вот оно – предостережение сверху! И кто виновник всего этого – подсознание мне услужливо подсказало! Ну: с виновником – это потом, а сейчас – надо разгрести возникшую проблему. Прошёл к Бюссингу; залез на бампер, глянул сверху. М… да…: До самого конца недлинной, но широкой улицы колыхалось людское море. Очень агрессивное море, способное смести в один момент всё на своём пути! Тысяч восемь-десять прикинул я…

Я не боялся этой толпы: чувствовал, что могу уничтожить всех! Но это же наши, советские! И как всегда – обманутые теми, кто за их счёт стремятся поправить своё благосостояние. Сколько таких появилось в молодой Советской республике после Октябрьского переворота, именуемого немного позже Октябрьской революцией; взлелеянных, взращённых иудеями на базе их иудейской философии! Эти атаки на пулемёты без должной, по уставу РККА подготовки; это наплевательское отношение к своим подчинённым, являющимся для таких лишь ступенькой для подъема на следующую высоту! Я могу, но они тут при чём?! Окинул взглядом первые ряды: да уж…

– Чем обязан вашему приходу сюда товарищи бывшие пленные?

– Дайте нам продукты, оружие, одежду! – выкрикнул очень активный мужичок из толпы, с замашками политработника. Ну конечно – именно они умеют красиво и убеждённо говорить. Только говорить…

– Вы пришли не по адресу… Ваши продукты, одежда и оружие у ваших командиров – совета Обороны города. Идите к ним и требуйте у них: Спецназ всё, что имеет взял сам. У немцев! Вот и вы тоже – идите и возьмите всё, что вам хочется у немцев. Силой оружия – как мы! Оружия у совета Обороны для этого хватит… Организуйтесь в взвода, роты, батальоны; выступайте из города под руководством назначенных вам командиров; нападайте на немцев; разгромите их и забирайте у них всё – что найдете! Мы не придём к вам с просьбой или требованием – поделитесь с нами тем, что вы захватили…

– Товарищи! – активный мужичок аж выскочил от усердия из толпы и повернулся к мрачным бойцам и командирам – они… – махнул рукой в нашу сторону – забрали себе всё, что было в городе и не отдают! А мы ходим в лохмотьях, голодаем из-за них! Пусть они отдадут нам то, что забрали! А потом мы пойдём, разобьём немцев и захватим у них трофеи! И не будем жалеть то, что захватим – не то, что эти жадины… Толпа одобрительно загудела. Понятное дело: идти отбирать у немцев – это не то, что прийти и отобрать у своих…

– А кто освободил город? – выкрикнул я – кто освободил из плена вас?! Кто отнял у немцев то, что они захватили? Может быть вы? – начал медленно закипать. – Мы отдали совету Обороны города всё, что необходимо для того, чтобы жить, работать, служить. А деликатесы всякие забрали себе – имеем право! Я уже сказал… – закричал еле сдерживаясь – хотите хорошо кушать – идите и возьмите у немцев! А мы всё, что имеем – добывали не для вас: мы всё добывали в боях. Для себя! – раздражение злость прорвалась сквозь сдержанность.

– Вот их истинное лицо товарищи! – выкрикнул политрук – как буржуи – только мне, а на остальных им наплевать! А мы не для того революцию делали, чтобы среди нас были такие собственники! У нас всё просто: не понимают – разъясним; не хотят – убедим. Силой пролетарского сознания! – яростно жестикулируя выкрикнул он. Вот оно как! Это можно… Выдернул из кобуры ТТ. В шуме и гвалте выстрел из пистолета услышали только передние ряды. Пуля ударила в колено агитатору за светлое настоящее за чужой счёт и он с воем от дикой боли рухнул на грязный асфальт, корчась и завывая от боли.

– Можно и убедить. Силой! – выкрикнул я. На несколько секунд в первых рядах воцарилась тишина. Стали затихать и следующие ряды.

– В своих стреляешь гад! – выскочил из первых рядов разъярённый военный – давить надо таких как ты! Новый выстрел и военный загнулся от пули в живот. Застонал и рухнул головой в асфальт. Толпа передних рядов замерла; а до следующих рядов стало доходить, что не все нормально в «Датском королевстве»…

– Идите к своим командирам! – в ярости заорал я – здесь вы ничего не получите, кроме своей смерти! Даю вам одну минуту! Через минуту любой, кто останется на улице – будет уничтожен! Это моё слово – слово командира Спецназа! Отогнул манжет куртки, демонстративно глянул на часы – Время пошло!

Задние ряды заволновались, закрутились водоворотом, уходя назад с этой негостеприимной улицы. Кто то там пытался их удержать, но людские водовороты бурлили и утекали с улицы. Внимательно держа под контролем улицу, контролировал толпу: не захочет ли кто выстрелить в меня? Такой вариант не исключался, но я сканировал ауры и не видел желающего стрелять в меня. И снайперы над забором грузовой станции тоже обшаривали в прицелы волнующуюся толпу… Минута заканчивалась, а с улицы ушло не больше половины. Повернулся назад:

– Завести моторы! – рявкнул водителям. Взрыкнули двигатели Бюссингов; взревел за спиной мотор танка…

– Минута прошла! – выкрикнул я со всех сил, глянув на часы – но я не зверь – даю вам ещё одну минуту! Потом не обижайтесь! И демонстративно уставился на часы:

– Прошло двадцать секунд… Прошло тридцать секунд… Толпа ускорила движение, хлынула, побежала к повороту с этой улицы: Спецназ, среди бывших пленных, имел определённую репутацию…

– Осталось двадцать секунд! – выкрикнул яростно с каким то не человеческим предвкушением! Большая часть, не успевшая уйти в первую минуту, понеслась со всех ног с улицы. Только самые упёртые, заведённые, доведённые до исступления остались – волновались у перегороженного прохода. И было их много – не меньше тысячи. Эти – не уйдут, доведённые до состояния, когда смерть уже не страшна – главное цель; такие в любую секунду могут броситься вперёд, сметая своими телами заграждения из колючей проволоки. Этого никак нельзя допустить: последствия могут быть самыми ужасными – для моих бойцов! Значит – только одно! Руки вниз, ладонями к толпе: по кирпичику силы в каждую ладонь! Вам была дана возможность уйти. Вы не захотели! Что ж: кто не спрятался – я не виноват!

Тёмные сгустки силы сорвались с ладоней и распылившись в воздухе в виде облака поперёк всей улицы, накатились на стоящую у заграждения безумную толпу! Первыми попали под её воздействие лежащие на асфальте двое раненых… Одежда с них опала на грязный асфальт, высыпав из под неё серый порошок, а затем стали опадать передние ряды. В мёртвой тишине! Те, кто увидел, что творится впереди, пришли в себя, развернулись, пытаясь вырваться из толпы, но задние ряды, ещё ничего не зная – сдерживали их порыв… Толпа закружила, забурлила, опадая передними рядами и неумолимо сокращалась к задним рядам! Наконец и задние ряды начали что то понимать: развернулись, припустили к спасительному повороту. Поздно – ваше время истекло! Вы сделали свой выбор!

Облака силы настигали бегущих, обнимали из чёрно пеленой и неслись дальше, оставляя за собой опавшую одежду и серый пепел… Несколько десятков любопытных – из тех, кто ушёл из толпы в данные им две минуты, но задержался посмотреть – а что будет дальше, увидели этот ужас и припустили от летящего на них, но невидимого ими облака. Облако сгустилось в чёрные тени, метнувшиеся серыми гончими к своей добыче: любопытной Варваре на базаре нос оторвали, а тут больше чем любопытство – тут тайна и мне болтливые свидетели не нужны! Не ушёл никто! Тьма собралась в тугой комок и метнулась ко мне! Вонзилась в меня, сворачиваясь во мне в кирпичики и укладываясь в хранилище! Я с трудом удержал себя от того, чтобы не закричать от восторга! С трудом – за моей спиной мои бойцы…

Обернулся… Потрясённые, ошарашенные лица, выпученные от ужаса; широко распахнутые глаза, распахнутые в немом крике рты… Нашёл глазами остолбеневшего командира взвода:

– Возьми грузовики; собери в кузова все тряпки; вывези за город; облей как следует бензином и сожги, чтобы следов не осталось. Исполнять! Комвзвода пришёл в себя, начал отдавать команды. Распахнулись железные ворота станции; выехали грузовики и бойцы взвода стали забрасывать в кузова тряпье, вытряхивая из него то, что ещё несколько минут назад было людьми. Живыми людьми… Выехал грузовик с бочками и колонна покатила по притихшим, как то сразу, городским улицам… Кинул четвертинку силы вдоль улицы: словно воздушный вихрь пронёсся по улице, взметнул с асфальта серый пепел и развеял его над прилегающими к станции улицами. Вот и всё… – с горечью вздохнул я: и страшно и жестоко, но что поделаешь – война… Можно было бы по другому – сделал бы. Только нельзя было по другому! Спустился, словно старый дед с бампера Бюссинга, хотя сила во мне бурлила неимоверная! Пошёл, не глядя в открытые ворота. Бросил командиру взвода, сменившего уехавший взвод:

– Через час все командиры батальонов и их начальники штаба, кроме комбатов рекрутов – ко мне в штабной автобус…

Через час в чреве штабного автобуса было тесно от набившихся в него комбатов и их начштаба – 12 батальонов; 24 командира… Расселись кто где успел. Сидя за столом обвёл собравшихся тяжёлым взглядом. Комбаты тут же насторожились: что сейчас выкинет их непредсказуемый командир?

– Вы уже, наверное в курсе… Для тех, кто не в курсе: к воротам станции подошло около десяти тысяч бывших пленных с требованиями – дать им оружие, продукты, одежду…

– И что, товарищ командир? – не выдержал Молодцов…

– Я отказал им и сказал, что те, кто не покинут улицу будут уничтожены… Повисла гнетущая тишина: никто не решался спросить, зная мой крутой нрав в таких вопросах…

– Большая часть меня правильно поняла и ушла. Но больше тысячи осталось. Пришлось, как я им и сказал – уничтожить оставшихся… Кто то из сидящих охнул; кто то негромко выматерился…

– Как говорят в народе: мой грех; мой крест – мне его и нести… Только есть среди нас те, по чьей вине я принял на себя эту тяжкую ношу… Комбаты украдкой переглянулись – кто бы это мог быть?

Никому из живущих рядом с военной частью не придёт в голову идти к воротам военной части и требовать чтобы им дали то, что принадлежит этой части. Они знают: часовые их не подпустят к охраняемому объекту! Они могут лишь послать своих представителей, которые будут просить, но не требовать… По другому может быть только в том случае, когда командование части будет само давать жителям то, что они попросят раз, другой; одно, другое… Вот тогда окрестные жители могут и с требованием прийти: дайте нам то-то и то-то… Замолчал, устало глядя поверх голов командиров…

– Скажи мне Мазуров – кто разрешил тебе пускать в наши бани бывших пленных? – задал вопрос не глядя на майора. От внезапного вопроса, в ситуации, когда нервы натянуты как струны: потяни ещё немного и струна лопнет, Мазуров вздрогнул, но ответил уверенно:

– А что здесь такого? Ко мне подошли командиры, представились: их взвода, роты не имеют возможности помыться, а у нас бани простаивают… Попросили разрешить помыться. А мне что – жалко что ли? Они же наши, советские – такие же военные, как мы. Что – для своих жалеть? Это не правильно! Вот я и разрешил. Кивнул головой задумчиво, проверяя по ауре реакцию на сказанное: кто то был с ним согласен; кто то был удивлён моим вопросом…

– А скажи мне майор: кто тебе разрешил отдавать этим помывшимся тренировочную форму твоих бойцов? – задал следующий вопрос. Мазуров напрягся: чуйка его показала куда ветер дует; что скрывается за моими, вроде бы невинными вопросами…

– А что тут такого? – вклинился в наш диалог капитан Старостин – бывший подчинённый Мазурова ещё до плена – я тоже отдал тренировочную форму: она вся изорвана, заштопана; на ней живого места нет! Её всё равно менять надо было в ближайшее время. Так бы выбросили или на тряпки пустили, а так – доброе дело сделали: своим помогли! – резко ответил капитан. Равнодушно посмотрел на него:

– Разве твоя фамилия Мазуров? Или я тебя просил? Старостин на миг стушевался, но ответил довольно резко:

– Я высказал свою точку зрения. Она полностью совпадает с мнением майора Мазурова. Или нам уже запрещено высказывать свою точку зрения? Вон оно как?! Где то я что то упустил…

– Я не слышу вашего ответа майор… Мазуров набычился:

– Комбат Старостин всё верно сказал: я помог нашим – отдал им ненужное нам тряпьё. Я считаю, что мы должны отдать всю тренировочную форму всех наших батальонов, как износившуюся, в штаб Обороны, а бойцам выдать взамен новую, пока есть время… И снова я отследил реакцию – кто то согласен, а у кого то нет по сказанному возражений. Красиво говорит Мазуров, правильно…

– Последний вопрос майор к тебе и тем, кого это касается… Кто вам разрешил посылать полевые кухни батальонов за пределы расположения, для того, чтобы на них готовили для бывших пленных? Вот тут глазки забегали ещё у двух комбатов; ещё двое комбатов уже давно сидели с опущенными глазами. Мазуров, к которому я обратился, смело посмотрел мне в глаза:

– С кухнями, как и с банями: если мы можем помочь – так почему не помочь? На режим питания батальона это не отражалось… Капитан Старостин так же дерзко смотрел на меня, готовый в любую минуту поддержать друга. Запустил я воспитательную работу с комбатами… За боями и атаками; погоне за трофеями упустил главное – постоянный контроль за своими командирами…

– У меня вопросов нет, кроме вас двоих… – посмотрел на двух комбатов, сидевших с опущенными глазами. Встал комбат – старшина Рябушкин, оправил под ремнём форму, вытянулся:

– Так ведь от вас не было приказа отдавать форму и давать полевые кухни – ответил старшина. Лейтенант Прохоров – ещё один комбат из тех, кто оставался в городе, поднявшийся вместе с ним только кивнул.

– Садитесь… – бросил стоящим комбатам. После того, как они сели, продолжил неторопливо, словно вдавливая в их сознание слова:

– Спецназ – это закрытое подразделение, вход в который запрещён любому постороннему – разве что товарищу Сталину разрешено. Пока так было – ни кому не приходило в голову прийти к воротам расположения и что то просить, не говоря уже о том, чтобы требовать! Я сказал совету Обороны города и это наверняка узнали все остальные: хотите получить что то сверх того, что мы дали вам – идите и отберите это у немцев, как это сделали мы! А халявы – не будет! И всем всё было ясно… А тут командир батальона пускает в бани мыться непонятно кого. И пускает за просто так… А ведь насосы качают воду; нагревается вода; работают генераторы и расходуется топливо! Зачем, почему, для чего? Добреньким захотел показаться товарищ майор?! За чужой счёт?! То же самое и с формой: вот я какой не жадный! И приятель твой тебя поддержал. По полевым кухням: тратилось топливо, чтобы отвозить и привозить кухни обратно; повара уставали, вместо того, чтобы отдыхать… А ведь только я решаю: кому что дать; у кого что забрать… А главное: всё имущество Спецназа принадлежит мне. Если кто то не понял – повторю: ВСЁ ИМУЩЕСТВО СПЕЦНАЗА ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ! – выдохнул жёстко и властно.

– В Красной Армии имущество взвода, роты, батальона, полка, дивизии принадлежит его хозяину – Государству и советскому народу! А командиры всех уровней – только ответственные за выданное им государственное имущество! Но это в Красной Армии: им это всё выдало Управление снабжения. Нам – Спецназу, никто ничего не выдавал! Спецназ сам это всё взял! Спецназ – это государство, а я – тот, кто создал это государство и кто несёт ответственность за это государство! Я планирую операции; участвую в них; отбираю людей в подразделения… Если бы не было меня – не было бы и Спецназа и вас бы не было, как командиров Спецназа! Вы все бы сидели в немецком плену! Поэтому только я могу распоряжаться имуществом и только я могу отменять мои же приказы! Я выстроил отношения с бывшими пленными и советом Обороны, а ты Мазуров всё это разом похерил!

Майор вздрогнул, лицо пошло алыми пятнами…

– Ты дал повод этим бездельникам думать: раз Спецназ дает форму просто так; раз позволяет мыться просто так; раз даёт свои кухни для готовки – значит может дать и больше! Надо просто надавить посильнее! Ну не будут же они стрелять по своим?! Значит дадут что-нибудь. Это для начала… Потом можно будет ещё раз прийти, но потребовать уже больше! И так до бесконечности: важен первый шаг! Ты своими куриными мозгами не понял даже такой простой вещи: из ста пятидесяти тысяч освобождённых нами пленных, в городе сейчас осталось не более шестидесяти-семидесяти тысяч!

– А где остальные? – прорычал злобно – остальные – разбежались! А вот если бы я был таким добреньким, как ты и накормил, одел, вооружил тысяч двадцать?! Они и сыты и обуты-одеты и оружие есть… И ушли бы они из города, а у нас не было бы продуктов, оружия, формы на двадцать тысяч. А сейчас она у нас есть – мы вон вооружили батальон Неулыбина, да ещё людей ему дали! У этого командира – не убегут! И как только совет Обороны сформирует подразделение – Спецназ ему поможет, но не на халяву: Неулыбин встал в оборону Барановичей! Ты даже этого не понял майор… – устало закончил я…

– Товарищ командир… тяжело поднялся Мазуров – виноват… Простите – искуплю свою вину любой ценой!

– И снова ты ничего не понял майор… Из за твоих действий, действий твоего друга; действия двух комбатов, пошедших у тебя на поводу и, выходит, не имеющих своих мозгов, мне пришлось уничтожить больше тысячи. Наших. Советских. Обманутых… Пришлось – иначе бы они смяли охрану и ворвались на станцию! А там – бог его знает как бы повернулись события… И ты хочешь, чтобы я тебя за это простил? Мазуров побелел как мел…

– Вы, трое… – скользнул взглядом по Старостину и двоим комбатам, посылавшим свои полевые кухни в расположения проживания бывших пленных – В С Т А Т Ь! Два комбата вскочили; Старостин медленно поднялся, выражая своей позой недовольство…

– Вы все четверо, вместе с вашими начштаба, отстраняетесь от командованием батальоном. Вы выводитесь из состава Спецназа. Сдадите форму Спецназа; получите старую советскую форму и будете выведены за ворота. Вам дадут винтовку; пятьдесят патронов и обычной еды на неделю… Для Спецназа вы больше не существуете! Все ваши личные вещи, в том числе и те, что на вас – сдадите охране базы – отчеканил жёстко.

– Какими вы вышли из лагеря – такими и уйдёте с базы – продолжил выдержав паузу. – А тебя майор – я так просто отпустить не могу: на тебе слишком много висит – и знаний и вины… Поэтому – всё по справедливости! Ладонь вытянулась в сторону Мазурова и он растёкся, обрушился на пол серым пеплом – только форма опала на пол, да кобура с пистолетом громыхнула об пол… Старостин неверяще смотрел на то, что осталось от его друга. Резко повернулся ко мне: лицо перекосила злобная, яростная гримаса:

– Ты… ТЫ! Ты убил моего друга! Рука его рванула из кобуры ТТ. Попыталась выдернуть, да так и замерла с полувытащенным из кобуры пистолетом. Я встал, подошёл к нему; положил ладонь на лоб; пустил в голову немного тёмной силы, стирая все знания, полученные после освобождения из плена. Точно так же прошёлся вдоль ряда комбатов и их начштабов. Вернулся, сел за стол. Отчисленные ожили, завертели головами по сторонам. Вызвал командира личной охраны, сказал, что надо делать. Отчисленных увели мои бойцы…

– Все свободны. О том, что стало здесь с майором рассказывать не надо. Никому! Иначе можете оказаться на его месте! А над тем, что произошло здесь и произошло благодаря действиям отчисленных – подумайте. До завтра. Завтра я устрою чистку в рядах Спецназа – запустил я что то воспитательный момент среди командного состава. Придётся исправлять… Все свободны. До завтра… Командиры, не глядя друг на друга быстро и, видимо с облегчением, покинули штабной автобус. Я устало откинулся на спинку стула. Накатила апатия и тоска: жуткая, выворачивающая наизнанку душу… Захотелось бросить всё к чёртовой матери и уехать куда-нибудь подальше – в глушь! На берег лесного озерка или речки… Чтобы только я и природа. Накатило, но стало понемногу отпускать. Вот только сейчас я понял – как тяжело и невыносимо трудно порой было Сталину! Как сжигались миллионы нервных клеток после таких вот собраний; как отнимали они месяца и годы, отпущенные ему сверху! И ведь не навредить хотели Мазуров и компания – помочь нашим; проявляли искреннее сочувствие. А что в результате? Вот так и Сталин, думаю, видел действия своих сподвижников – вполне искренние, но видел и последствия таких действий; их инициативности…

Не один раз читал «умные мысли» наших кабинетных теоретиков, утверждавших, что наших командиров лишали инициативности, а вот немецкие командиры имели свободу действий и действовали разнообразно, инициативно, самостоятельно – потому и побеждали! Идиоты! Первое место, где инициатива наказуемо – это армия! Не может в армии быть инициативных действий – всё только по приказу! К тому же эти диванные теоретики не знают, да и не видят разницы между инициативностью и усилением боеспособности! Командир любого уровня должен делать всё для улучшения боеспособности но – только с разрешения или ведома вышестоящего начальства! Это аксиома, не требующая доказательств! Иначе непременно получится инициативность, которая и выдала конечный результат: гибель тысячи бывших пленных и уничтожение Мазурова… В опусе Резуна-брехуна, взявшего гордый псевдоним Суворов есть такая сцена: по тревоге нужно вывести танки из части. У ворот образовался затор. Молодой командир взвода проявил инициативность: танком снёс забор и вывел свой взвод на позицию вовремя! Получил благодарность от проверяющего и взыскание от командира части. Вот он какой молодец! А в части были ещё одни ворота, но открывались очень редко; замок ржавел под дождями и снегом а ключ от них был неизвестно у кого. Так что выехать через них по тревоге не представлялось возможным… Так вот если бы этот командир взвода взял на себя уход за замком на воротах; один ключ дежурному; один ключ с боксы на видное место и один ключ постоянно в кармане кителя или танковой формы, чтобы любой мог открыть эти ворота – вот это был бы молодец. Вот это была бы не инициативность, а повышение боеспособности не только его взвода, но даже роты! А если в армии каждый начнёт творить то, что он считает правильным со своего шестка? Что будет твориться в армии?! Так ведь таким как Резун-брехун этого не понять! И остальным, потому как они либо вообще не служили, либо тупо «отслужили»… А что касается немецких командиров… Не было у них ни какой инициативности, свободы выбора, самостоятельности! Был набор отработанных схем действий, проверенных на учениях и в боевых действиях. Недаром, столкнувшись с упорным сопротивлением они просто терялись! А за самостоятельность и инициативность того же Гудериана и Манштейна отстраняли от командования!

Не один и не два раза читал у наших умников: прямо перед началом войны один из старших командиров КОВО решил проявить инициативу и выдвинуть дивизии в предполье. Берия узнал и доложил Сталину. Тот дал нагоняй командиру и приказал отозвать дивизии на место. Вот какой нехороший Берия и какой гад Сталин! Они во всём виноваты! Если бы не они… И не вдомёк, почему то, этим убогим, что в 1940 году конгресс США принял закон, разрешающий военную помощь по ленд-лизу странам пострадавшим от агрессии. Так вот выдвижение дивизий к границам – это прямая агрессия, позволяющая Гитлеру заявить на весь мир: русские двинули дивизии к нашим границам и нам ничего не оставалось, как ударить первыми – опередить их!