Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– По злополучным, – ответил я и протянул ей всё ещё тёплый пирожок.
Вдова бесцеремонно отбросила костыль на пол, закинула забинтованную ногу на другую, здоровую, и принялась за угощение.
– Димка дома или у твоей мамаши? – спросил я без обиняков.
– Какой ещё Димка? – не сразу сообразила беда, а потом отмахнулась от меня, как от мошки. – Спрятался за диваном. А вот Даша потерялась.
– Даша? У тебя же сын, – попытался я образумить женщину.
– И ты туда же? – занервничала Настя. – Никто не верит, что я дочку народила. Подсунули мальчишку и рады. А то что Даша потерялась, никому и дела нет. И что за люди...
– Потерялась? – оторопел я, а тут ещё, ни с того ни с сего, звякнуло над темечком.
– Сколько раз объясняла, что с ног меня сбили и вытолкали через оконную раму на козырёк подъезда. Не сама я стёкла разбивала и выпрыгивала. Не сама! – раскричалась беда, как одержимая. – Хочешь верь, а хочешь дальше инспектируй. И всё вокруг не моё. Всё точь такое же, но чужое. Мальчишку только жалко. Всё одно, не мамка я ему. Не мамка и всё тут!
– Погоди-погоди. Сейчас и с твоим рубероидом разберусь, – начал я о чём-то догадываться.
– А что такое рубероид? – безынтересно спросила Настя, расставляя гранёные стаканы в подстаканники и разливая в них чай.
– Просмоленный картон, чтобы крышу покрывать, – ответил ей, а сам дальше кумекал что к чему. – И тебя тоже спасать нужно. Сейчас чуток отдохну и дальше помчусь. Я уже близко. Уже на пороге…
– Почему вы такой грязный, товарищ инспектор? – спросила Настя, а я смутился и вернулся взглядом к замызганной школьной форме.
– С бедой вашей с утра воюю. Такого натерпелся, что ни в сказке сказать, ни топором нарубить.
– Может, умоетесь и переоденетесь? Я и барахло вам выдам. Всё одно, не помню, чтобы покойный муж такое носил. Так что, мне оно без надобности, – заявила беда, подняла с пола костыль и поковыляла в коридор.
– Что-то сейчас будет, – пообещал я себе, пытаясь осознать вертевшуюся в голове догадку. – Что-то сейчас пойму.
– Нате, – сказала Настя и швырнула в меня охапку брюк, рубашек и пиджаков.
Я подхватил упавшее на пол добро и пошёл искать, где можно переодеться.
– Вы куда? – рявкнула беда. – Марш в ванную. Вымойтесь сначала. Я воды натаскала, так что вам хватит.
Представив, как хромоногая тётка с костылём подмышкой таскает вёдра на пятый этаж, я ужаснулся и отворил указанную дверь в узенькую ванную с фаянсовым унитазом и огромной деревянной бочкой, на боку которой висел алюминиевый ковшик.
– Вот, оказывается, как проживают с удобствами, – позавидовал я владельцам квартир, а, вернее, пожалел их. – Это ещё кто такой? Ой…
Из настенного зеркала на меня исподлобья взирал незнакомый хмурый мужик лет тридцати с хвостиком. Лицо его было перепачкано сажей, взгляд ввалившихся глаз был уставшим, и, вдобавок ко всему, он являлся моим полным зеркальным отражением.
«Какой старый», – ужаснулся я, осознав, что это и есть «я», только тридцати трёх лет отроду, что вовсе не красавцем стану, когда доживу до такого преклонного возраста.
– Закрываться нужно, – толкнула меня Настя и ввалилась в ванную, – Вот бельё и полотенце.
Вдова ушла, а я сразу же заперся на шпингалет и начал разбор несуразностей, которые случились со мной в Кристалии. Когда снял ненавистную школьную форму, которая вместе со мной «повзрослела» и увеличилась в размерах, вслух подумал:
– Разве в мороке можно изгваздаться по-настоящему? Или меня взаправду целый день расстреливали и маслом поджигали? Ещё утром форма была новенькая со всеми пуговицами. Точно на инспектора был похож. Значит бабка в Маринии не была слепой?
Я разделся и брезгливо скомкал, вонявшую дымом и мусором, безнадёжно испорченную, форму. Подозрительно покосившись на предложенную одежду покойного мужа, снова глянул в зеркало и спросил отражение:
– Это одевать можно? Никто не обидится?
Отражение заблестело глазами, давая понять, что мне сейчас меньше всего нужно переживать о таких мелочах, как вещи с чужого плеча.
– Чего тогда лыбимся? – подыграл себе, припомнив другое отражение, глядевшее на меня в мороке из второго пляжа, и отшатнулся от зеркала. – Там тоже я был? Только ещё старше? Во дела. Что же это за мороки, если в них уши с задницами краснеют, одежда пачкается стекловатой и маслом, а чужие рожи становятся своими собственными? – разговаривал я с собой, а сам намыливал незнакомое, заросшее чужими волосами упитанное тело, на которое старался поменьше смотреть.
Закончив процедуры, ополоснулся из ковшика, пофыркал от освежившей воды и вышагнул из оцинкованного таза. Полотенце спасительно согрело начавшее дрожать тело, а мысли вернулись к тому с чего началось прозрение на тему мирового промаха с бедой.
– Если к одному старшему миру приклеена пара миров помладше, а в нём случается беда, то и в двух последующих такое же несчастье возможно. Если Настя, выпрыгивая в наш одиннадцатый, затолкала вот эту Настю из соседнего мира в свой. Тогда сразу в трёх мирах беда. Если так, значит в Татисии Настя из Кристалии, в Кристалии Настя из Ливадии, а в Ливадии никого нет, потому что Настя из Татисия умерла.
Я оделся в первое что попало под руку и вышагнул из ванной. Быстрым шагом, пока взбодрённое прохладой тело снова не ослабло от усталости, вошёл на кухню. Здесь сидела и Настя из Ливадии (по моему предположению), и Димка из Кристалии.
– Здравствуй, Димка, – нарочито жизнерадостно поздоровался я с перепуганным мальчуганом. – Как жизнь-малина? Что, брат, эта мамка тебе не подходит? Сейчас всё исправим. Мигом обменяем её на твою настоящую.
Димка пригнул голову ниже покрытого скатертью стола, где продолжил теребить пирожок, но ничего не ответил.
– Он не разговаривает? – обратился я к Ливадийской.
– Сказали, что ему скоро пять, почти как Дарье, только разговаривать со мной он не хочет, – пожаловалась Настя.
– Пошли в коридор. Дело есть, – скомандовал я и, взяв в руки букет, вышагнул из кухни.
– Что ещё? – перепугалась Настя, но похромала следом.
– Побожись, что усыновишь Димку, если не успею всё исправить, и его мамка помрёт в чужедальней стороне, – выдвинул ей ультиматум.
– А Даша? – заморгала Ливадийская, готовая вот-вот залиться горючими слезами.
– За неё не беспокойся. Жива она и здорова. Обещаю её найти не сегодня, так завтра точно. Только вот, с бедой своей возможно не успею справиться. Так что, божись, тебе говорят! – потребовал я тоном, не допускавшим возражений. – И пусть мне всего десять лет, я за все ваши злоключения в ответе.
– Так ты ангел? – всхлипнула беда и повалилась на колени.
– Язык прикуси. Я живой. Или… Точно живой. Только что умывался. Божись или не верну тебе дочку, – настоял я на обещании.
– Богородицей тебя молю! Верни мне доченьку Дашу. Обещаю любить Димку, как божьего сыночка. Только верни-и… – зарыдала ополоумевшая Настя.
– Снова влип, – коротко упрекнул я себя и повернулся уходить. – Если быстро обернусь, ты мне двери откроешь? На улице уже стемнело, а я... не ночной инспектор.
– Открою-у! – всхлипами пообещала Ливадийская, и я как ошпаренный выскочил из квартиры.
* * *
«Что такого языком мелю, отчего все с ума сходят? – думал, спускаясь вниз по лестнице. – Взрослый называется. Умом как был младенец, так и остался».
Я вышел на вечернюю улицу и спешно миновал припозднившихся на лавочке хоккеисток, которые обрадовались моему появлению и зашушукались.
«Придётся подальше отойти", – напомнил себе, как такие же бабульки тащили меня на расправу.
Когда оказался на пустыре, который, по моим прикидкам, должен был существовать и в Ливадии, осмотрелся и на ощупь выбрал три нужные веточки.
– Ливадия у нас двадцать третья. Лишь бы в ней всё было, и не пришлось всю ночь бродить по оставшимся мирам».
Когда начал рисовать круги, веточки сразу же засветились бледно-зелёным светом, чему я несказанно удивился. После кругов, перекрестил воздух и вывел себе две оценки. Двойку, за недогадливость и медленное прохождение миров второго круга, в которых не было никаких бед, и тройку, за вовремя придуманные хитрости.
Веточки начали тлеть, выделяя столько дыма, что хватило бы затуманить целый стадион.
Я смело шагнул в дым и сразу поздоровался с Ливадией.
– Здравствуй, Ливадия. Беда у тебя?
Когда никто на моё приветствие не ответил, резко развернулся и пошёл в сторону от дыма, огибая его, на всякий случай, после чего прицелился в нужную пятиэтажку.
Всю дорогу думал о том, что буду делать, если никто не откроет дверь квартиры, но так ничего и не придумал.
Уже войдя в точно такой же подъезд с выбитой рамой и брызгами стекол на ступеньках, попросил у мамы Кармалии сил для завершения поисков:
– Мама Кармалия, помоги, а то уже скоро сам сломаюсь от всего навалившегося.
Посчитав дело сделанным, поднялся на последний этаж и постучал в нужную дверь.
– Кто там? – спросили меня грубым мужским голосом.
– Инспектор, – оторопел я и в очередной раз соврал.
Замок щёлкнул, дверь отворилась, и предо мной оказалось моё перепуганное отражение, опять старое, но почему-то в полный рост.
– Двенадцатый? – заморгало отражение, якобы приходя в себя от шока.
– Душенька, сейчас не до шуток, – посетовал я, потому что снова попал в морок и увидел свою говорящую душу.
– Точно двенадцатый! – заорала душа, бессовестно схватила меня за шиворот и втащила в квартиру.
Я повиновался очередному мороку очередного мира и ничегошеньки не соображал, поэтому не мешкая отправился на кухню.
– Меня нашли! – орала душа и бегала по квартире. – Дашка, мы спасены…
«Неужели это третий? Его что, следом послали, когда от меня вестей не дождались?» – подумал я и решил всё выяснить.
– Ты кто? – покосился на прыгавшего от радости двойника.
– Одиннадцатый. Я думал ты за мной, – сразу погрустнел напарник.
– Одиннадцатого так саданули об асфальт, что он провалился в неизвестный мир.
– Ты же сам меня послал к Третьей больнице. Я и отыскал эту беду окаянную. Всё как ты просил. А когда нашёл, прицепился к ней с расспросами.
– Куда потом пропал? – смягчился я.
– Куда? Меня у больничного входа за ногу схватили и сюда закинули. Ещё по пути женским голосом грозили, чтобы за ребёнком присматривал. А я ни каши варить не умею, ни деньги зарабатывать. Тут ещё косички плести, представляешь? Хоть и вымахал до взрослого состояния, а только всем взрослым премудростям заодно с этим не обучился. Ещё воду таскать на пятый этаж. Греть, купать, стирать. Дикость, а не мир. Домой бы, а? – разбушевался двойник не на шутку.
– Ладно. Признаю в тебе близнеца из одиннадцатого мира, – торжественно произнёс я, но в душе, всё равно, остались сомнения, и никакой радости от такого поворота дел не родилось.
– Слава Богу, – вздохнул с облегчением близнец.
– Где Дашка? – потребовал я аудиенции с целью своего визита.
– Спать только что уложил.
– Буди. И сам собирайся, – приказал ему на правах старшего.
«Теперь у меня двое малых детей на руках и один повзрослевший оболтус? Да, чуть не забыл. Ещё и сумасшедшая Настя в придачу, – задумался я и сразу же упорхнул в воображаемый склад с ровными рядами коробочек с проверенными знаниями. – Как сообщить, где нашёл беду? И то, что со мной пропавший, смертью асфальтного героя павший?»
Ничего так и не придумал, а вернулся из склада обратно в Ливадию, потому что услышал, как закапризничала Даша.
– Кто тут к мамке хочет и поэтому хохочет? – взялся я за точную Димкину копию, только женского рода-племени. – Не спится? К мамке охота?
Когда подхватил на руки Настину дочурку, попросил напарника хоть немного прибраться в комнатах, на что тот недовольно буркнул, и мне пришлось пригрозить оставлением в этом, ненавистном ему, мире.
Пока он шуршал, собирая мусор в газетные кульки, я решил побеседовать с девчушкой.
– Ты говорить умеешь? Я же не знаю, как твою мамку зовут. Ещё ошибусь с возвратом.
– Мама Настя, – смешно выговорила Дарья.
– Сколько тебе лет? – задал я обычный для взрослого вопрос, но вместо ответа Даша показала пять пальчиков правой руки.
– Пять, – проворчал недовольный уборщик.
– Тебя никто не спрашивает, – отчитала Даша моего близнеца.
Я искренне рассмеялся и, подхватив Дашу и букет, шагнул на выход из квартиры.
– Куртку её брать? – спросил близнец.
– Бери. И запри квартиру. Мы недалеко, но надолго, – сказал я и вышел на лестничную площадку.
Осторожно спустился по лестнице с ребёнком на руках, а близнец, недовольно сопя, выволок из подъезда газетные свёртки и детскую куртку. Обождав, пока он сбегает к мусорному баку и обратно, мы втроём отправились к стартовой площадке.
– Сколько сейчас времени? – спросил я у одиннадцатого.
– Укроп его знает, – ответил он, а я передал ему Дарью.
– Не переживай. Тебя сейчас этот дяденька к мамке доставит, – успокоил разволновавшуюся девочку, а одиннадцатый тут же заботливо надел на неё куртку.
Я выбрал очередные три веточки, осмотрелся по сторонам и начал выводить круги, крест, и цифру двадцать два.
Когда всё вокруг заволокло дымом, скомандовал:
– За мной! Не отставать. Малым детям пора спать.
Глава 11. Ангельские хлопоты
– Мы точно уже в другом месте? – сомневался одиннадцатый, всё ещё не веря в своё избавление.
– Веди себя культурно. Без высокомерия к пострадавшей мамаше, – предупредил я друга, предвидя слезливое зрелище на пороге квартиры в исполнении благодарной мамки.
– Ты ещё не знаешь, как в этих мирах тётки себя ведут. У них же тут всё наоборот. Мужиков ни в грош…
– Тебя попросили? Будь добр исполнить, – оборвал я дружка. – Когда проводим их обратно, всё расскажешь.
Мы непринуждённо вышагивали в сторону пятиэтажки, когда вдруг тишину спящей Кристалии разорвал душераздирающий женский вопль.
– Ангелы! Ангелы идут! – прокричала Дашкина мамка откуда-то сверху, и мы замерли на месте.
– Кто это? – спросил одиннадцатый.
– Моя мама, – ответила Даша и тут же потребовала: – Лучше отпустите, дяденька.
– Пусть сама шагает, а мы подождём, пока Настя не уймётся. Укроп их знает, этих мамок, что у них на уме. Сперва порадуется, а потом в лицо вцепится. Ещё верещать будет, что это мы её дочку уворовывали, – скомандовал я, и мы, опустив Дарью на дорожку, возвратились на всё ещё задымленный пустырь.
– Приготовь свой фокус на всякий случай, – попросил одиннадцатый.
– Готово всё. Но если с перепугу адрес неправильный напишу, можем попасть в какую-нибудь западню, а там нас или из арбалетов расстреляют, или на вертеле зажарят, или молнией по заднице саданут.
– Да ну, – не поверил одиннадцатый ни одному моему слову.
Мамка Настя пулей вылетела из подъезда и ринулась навстречу топавшей по дорожке детской курточке с голенькими ножками в красных башмаках.
– Уже хорошо, что не из окна, – начал я комментировать встречу мамки с её потерянным ребёнком, но от всего творившегося запершило в горле и зачесалось в носу.
Стоял, пытался избавиться от душивших слёз, а с улицы то и дело доносилось:
– Доченька!
– Мамочка!
– Моё ж ты дитятко!
– Мамулечка!
«Уши заткнуть и отвернуться?» – подумал я, но взглянув на почти равнодушное лицо неудавшегося няньки сразу вспомнил об оставшемся без присмотра Димке.
– Если что, я их на себя беру и убегаю, потом сверлю на ходу дырку в их мир, а ты мчись в квартиру. Там Димка один остался. Всё ясно? – приказал я напарнику по несчастьям.
– Ключи подойдут? – всё ещё с безразличием спросил напарник.
– Сейчас мне не до ключей. А вот если она милость на гнев сменит, нам обоим места мало будет. Договорились?
– Всё сделаю, – согласился близнец, а потом пробубнил: – Опять воспитателем и водоносом работать.
А Настя с Дашей на руках, наревевшись вволю, поплелась в подъезд.
– А теперь что делаем? – спросил дружок.
– Ждём. Вдруг опомнится и снова выскачет чёртиком из табакерки.
Мы подождали, пока Настя поднимется на пятый этаж, и я скомандовал:
– За мной. Тёпленькими возьмём, пока не уснули.
Я пошагал ко второму подъезду, а вот одиннадцатый засомневался.
– Давай вернёмся в прошлый мир и там спать завалимся, – предложил он, явно не желая общаться с женщинами.
– Наутро соседи сбегутся и спросят, куда мы Дашку дели. Что тогда будет? – спросил я и сам перепугался такой перспективы.
Мы благополучно добрались до подъезда и начали подниматься вверх по лестничным маршам. Чем ближе я подходил к двадцать второй квартире, тем сильнее сомневался в правильности своего решения, но ничего другого на ум не приходило.
Не успел постучать в дверь знакомой квартиры, как из неё выскочила счастливая Настя с Дарьей на руках.
– Вы ещё не улетели? – удивилась она по-доброму.
– Нет. Назавтра вы улетаете отсель, – заявил ей одиннадцатый.
– Куда? – не поняла Настя.
– До утра у тебя побудем? – попросился я на ночлег. – А утром домой вернёшься.
– А тут что? – всё ещё с подозрением спросила она.
– А тут квартира Димкиной мамки. Сама говорила, что здесь всё чужое, – напомнил я деликатно. – Откуда, по-твоему, я Дарью принёс?
Настя заморгала ничего не понимавшими глазами, а тут еще, откуда ни возьмись, проснувшийся Димка захныкал у меня за спиной и спросил:
– А мою мамку когда принесёте?
– Разговаривает! – удивилась Настя. – Знакомься. Это твоя сестра Даша. Даша, это твой брат Дима.
– Рано пока его мамку хоронить, – остановил я семейные знакомства. – Всем спать. Есть где нам ангельское гнёздышко свить?
– На диване. Если конечно поместитесь, – предложила вдова.
– Завтра всё ясно станет. Если с бедой справимся, ты с дочкой к себе вернёшься, а если не справимся, тогда вернёшься с двумя детками. Договорились?
– Конечно, – пообещала Ливадийская, и мы с одиннадцатым тут же замертво свалились на жалкое подобие моего домашнего дивана.
* * *
– Мам, а если он окажется настоящим головастиком и обо всём догадается?
– О чём?
– О беде, о раздваивании. Мало ли, о чём.
– Беспокоишься?
– Ещё как.
– Пусть узнаёт, если ума хватит.
– Вдруг, он правду о раздваивании узнает, сразу же поймёт и об удочке.
– Ты уже как человек, ей Богу.
– В каком смысле?
– В человеческом. Знать будущее боишься, и не знать тоже боишься.
– Разве они тоже обо всём думают и анализируют?
– Неужели не думал, что всё о чём ты знаешь, может оказаться, если не ложью, то полуправдой?
– Пугаешь? Я и так много времени провожу в раздумьях. А тут ещё законы о времени: «Живи сегодня, в будущее не заглядывай, назад не смотри».
– Мы же их ошибки можем исправить, а свои нет. Тебе мироустройство не нравится? Станешь Богом, делай что пожелаешь. А когда и Богом к концу жизни доберёшься, вот тогда и поймёшь всё. Если, конечно, поймёшь. В крайнем случае, в кино на Родину сходишь.
– Шутишь? Пусть всё узнаёт. Мешать не буду. Как попросит, так и сделаю. Память стереть? Пожалуйста. Знать обо всём, но не думать? На здоровье. А если про удочку догадается, я в рот океан и молчок. Только, может, не давать ему раздвоением заниматься? Ведь башковитый, зараза.
– Что-нибудь с сестрой придумаешь. И пусть всё идёт своим чередом. По легендам мы сами в круговороте. Каждый оборот всё по-новому. Может, должен он обо всём узнать? Рискованно, конечно, комбинировать удочку с бедою, но ничего не попишешь. Раз взялись, так делайте что должно. Живи и надейся.
– Живу и надеюсь.
* * *
Приоткрываю глаза и вижу, что лежу на деревянной лавке. Лавка очень неудобная, жёсткая, и загибается бесконечной лентой по огромному округлому залу со множеством точно таких же лавок.
«Морок, не до тебя сейчас, – закрываю глаза и улыбаюсь наивной попытке напугать меня или в очередной раз повоспитывать. – Мне выспаться нужно. Обдумать, чем с утра заняться. Конечно, я и в мороке могу выспаться. Пусть и на лавке. В кресле кинотеатра получалось же».
– Проснись, – треплет за плечо одиннадцатый.
– Ещё чуть-чуть и проснусь, – обещаю я другу.
– Встать! Суд начат, – слышу громкий незнакомый голос.
– Подъём, – снова пытается разбудить напарник.
– Погоди ты. Тут судить кого-то собрались.
– Подсудимый, вас не касается? Немедленно встать! Пока за неуважение к суду пару суток не схлопотали, – снова, но уже раздражённо заявляет голос.
Меня бесцеремонно хватают за шиворот и ставят на ноги.
«Началось», – думаю я, что это одиннадцатый не добудился меня, а потому решил поднять спящим на ноги.
– Куда в такую рань? – спрашиваю я и открываю глаза.
«Батюшки свят. Где я?» – осознаю, что нахожусь в незнакомом месте в котором полным-полно народа. Гляжу на огромный зал, в котором оказался, и на людей, рассевшихся на лавках.
– Что смотреть будем? – спрашиваю у зрителей.
– На тебя и будем смотреть, – слышу в ответ тот самый незнакомый голос, потребовавший встать и угрожавший за неуважение к чему-то, двумя сутками чего-то.
– Я вам не цирк на колёсиках. И не мультфильм, – говорю им и поворачиваюсь к голосу, после чего изумляюсь ещё больше. Позади меня оказался трон на три человека или, скорее, на три короля, а рядом с ним столы с рулонами свитков и полдюжины писарей с чернильницами и гусиными перьями наготове.
– Кто тут короли? Три толстяка, как в сказке? – беспардонно интересуюсь и киваю в сторону пустующих тронов. – Или у вас три медведя заседают?
– Тут заседают те, кому положено, – снова слышу тот же голос, но никого не вижу. – Суд начат!
Из-за тронов выходят три женщины, разодетые в тёмно-красные балахоны и чинно рассаживаются на троны. Всматриваюсь в их лица и понимаю, что все они сёстры-близнецы с совершенно одинаковыми безучастными лицами.
– Мужчин здесь не водится, что ли? – спрашиваю у вредного невидимки.
– Обвиняющая, Защищающая и Независимая на месте, – торжественно вещает голос. – Свидетели обвинения, прошу занять свои места.
Откуда-то из-за спин зрителей появляется колонна женщин-милиционеров, марширующих в ногу, как на параде. Справа от меня прямо в воздухе возникает белый экран огромных размеров и начинается фильм.
Я смотрю сперва на колонну женщин, которая подходит слева от меня и останавливается, а потом на экран, с уже начавшимся фильмом о чём-то очень забавном, потому как зрители стали посмеиваться.
Всматриваюсь в полупрозрачные пляшущие картинки, и вижу, как в левом нижнем углу экрана из пламени появляется бес с рожками, а справа и сверху к нему опускается белый ангел. Потом они здороваются друг с другом и одновременно втискиваются в стеклянную бочку. Крышка бочки захлопывается, ангел с бесом начинают вращаться и перемешиваются друг с другом, как раствор в бетономешалке.
Через минуту всё останавливается, и в бочке оказывается полуголая дама в купальнике. Дама вылезает через открывшуюся дверцу, и я вижу надписи на купальнике, которые почему-то длиннее и шире, чем сама женщина и совершенно одинаковые.
«Censored» – читаю незнакомое иностранное слово, потом перевожу взгляд на лицо дамы и вздрагиваю оттого что вижу всё, что творится в её прозрачной голове. А там у неё то и дело вспыхивают красные и зелёные искры, ползают синие змеи, надуваются и лопаются чёрные шарики. Всё это мелькает, шипит и взрывается.
Неожиданно сверху парашютом сваливается платье и самостоятельно надевается на тётеньку, а затем осенним листом опускается уже знакомый мне красно-чёрный платочек, который повязывается на её прозрачную голову и прикрывает содержимое безобразие.
Дама расправляет плечи, одёргивает подол и удаляется из кадра, виляя хвостиком, выглядывающим из-под платья.
В кадр из огня снова вылезает бес, снова прилетает ангел, и всё повторяется.
Зрители хохочут в голос, а мне не ясно, причём здесь я, если нужно разобраться с хвостатыми женщинами? Узнать сначала, откуда они взялись, и что такого у них в головах.
– Вы увидели, о чём писал наш подсудимый, – прокомментировал голос всё ещё невидимого мне мужичка.
Зрители начинают аплодировать, а я вздыхаю с облегчением.
– Уже подумал, что меня судите, – говорю и встаю, чтобы уйти подальше от нелепого судилища над незнакомым мне подсудимым.
Иду, рисунок мраморных плит ползёт навстречу, а всё остаётся как было. Я всё на том же месте, в зале суда. Начинаю бежать, но и это не помогает. Плиты мрамора под ногами ускоряются и приноравливаются к моим мелькающим ногам.
– Чудить будете или отпустите подобру-поздорову? – требую я объяснений и останавливаюсь.
– И правда, – говорит средняя тётенька на троне. – Это не он написал, а Анхель Мария Де Лера. Он просто цитировал. «Что за существа эти женщины, мой друг. Они наполовину…»
– Хватит, – останавливает её соседка слева. – Не до лирики сейчас. Суд начат.
– Есть свидетели защиты? – спрашивает голос, комментирующий всё вокруг.
В зал входит толстячок с рыжими волосами, рыжим пиджаком и такими же рыжими засаленными брюками. За толстячком еле поспевает плавными широкими шагами девушка в зелёном платье с узором из жёлто-белых цветочков, на голове у которой видимо-невидимо торчащих косичек с вплетёнными зелёными листиками и цветочками, точь-в-точь с нарисованными на платье. Они подходят и усаживаются за моей спиной.
Я кошусь на строй милицейских дам, разместившийся с другой стороны зала, когда голос вызвал свидетелей обвинения, сравниваю свою и другую сторону, и понимаю: «Не в мою пользу».
– Начинаем, – торжественно произносит всё тот же голос. – Подсудимый Александр, сын Валентины и Василия Скефийских, обвиняется в неуважении, а также легкомысленном отношении ко всему незнакомому, особенно в мирах с альтернативным жизнеустройством.
– Когда успел? За вчерашний день, что ли? – возмущаюсь я и перебиваю ненавистный голос.
– Он даже суд не уважает, – слышится от зрителей. – Штраф ему!
– За неуважение к собравшимся Александр Скефийский приговаривается к трём суткам пребывания в мире…
– Фантазии, – снова перебиваю голос. – В Фантазию хочу. Или в Талантию.
– Это мир первого круга. А вы уже не мальчик, – возмущается голос.
– Не мальчик? Мне же ещё десяти не исполнилось, – искренне возмущаюсь я.
– Секретари что-то напутали? – спрашивает голос у писарей.
Вокруг начинается суета, писари вскакивают из-за столов, начинают разворачивать рулоны с каракулями и датами, а я, улучив момент, подхожу к свидетелям защиты и здороваюсь.
– Здравствуйте, уважаемые. Я Александр из Скефия. Мне, правда, скоро десять. А выгляжу так потому, что прибыл беду вашу поправить. Вы же знаете, что мне сюда моложе тридцати трёх лет нельзя, – доверительно толкую я свидетелям защиты.
– Смотрите, – слышу я и оборачиваюсь на экран, но ничего не вижу.
– Он с пирожком и деревом разговаривает! – удивляются зрители в зале.
– С каким пирожком? У меня что, свидетелей защиты нет, кроме пирожка и дерева?
Рыжий мужик смеётся и указывает на девушку в зелёном платье, которая выдергивает из причёски три веточки и протягивает мне. Я беру их, таращусь на тонкие, но прочные палочки и недоумеваю, что происходит.
«Неужели, это дерево? А мужичок, получается, пирожок бабы Нюры?» – изумляюсь я, а девушка с косичками и рыжик кивают мне и улыбаются.
– Тестокартофельный и Босвеллия могут покинуть зал суда, – объявляет голос.
– Ага, – возмущаюсь я. – Последнее забирают, ироды. Пусть со мной посидят, пока не проснусь.
Но Тестокартофельный и Босвеллия встают, кланяются в мою сторону и исчезают, оставив после себя облачко непахнущего дыма.
– Пора проснуться! – командую я себе во весь голос и пытаюсь дозваться одиннадцатого, лежащего рядом на диване.
Две женщины выскакивают из-за строя обвинителей и противно гнусавят:
– Он нас тётеньками обозвал. И никакого внимания не уделил. Просто омерзительный и гадкий мужчина.
– Повиляйте... Повиляйте хвостами, как в парке, когда меня распряжённым дразнили, – говорю я тётенькам.
Зал взрывается смехом и подбадривающими возгласами. Тётеньки краснеют и торопятся убежать из зала, а я осматриваюсь и вижу только суетящихся секретарей с рулонами манускриптов в обнимку.
– Он и меня в заблуждение ввёл, – верещит знакомая слепенькая бабулька. – Инспектором по морали назвался. Люська мой всё видел.
Я поворачиваюсь на голос бабки и вижу её и Люську, оказавшуюся копией вредной бабульки, только мужского рода и лет на сорок моложе.
Зрители снова громко смеются и указывают пальцами куда-то в сторону и вверх. Я гляжу в том направлении и замираю, увидев на экране себя посреди грядки со зловонной травкой, и Люську, пока ещё в собачьем обличье, и всё в точности, как было во время моего перемещения в Маринию.
– Почему не заколдовала его? – спрашивает кто-то из зала. – Он же твою траву вытоптал, которая для черной магии.
Зал шумит, возмущается, но всё больше слышатся одобрительные возгласы с требованием «освободить от ответственности по данному эпизоду».
– Как же, заколдуешь таких, – возмущается старуха. – А Сакру Олибану в его руках видели? Носитесь с Бурзерами по мирам, чтоб вы повысохли!
Старуха топает ногой и вместе с Люськой исчезает, а зрители снова смеются, глядя на экран, на котором показывают продолжение моих приключений.
А на экране я разговариваю с Настиной мамкой, уклоняюсь от падающего рубероида, воюю с миром по имени Амазодия, пытаюсь спасти сразу двух детей в двух мирах. Зрителям такое представление нравится, и они от души хлопают и смеются.
– Видели, как он ей отрезал? Меняй, говорит, фамилию на Забияку или Кусаку, – смеётся мужской голос в глубине зала.
– А вы видели его лицо, когда он кричал: «Целёхоньким к мамке твоей на поклон явлюсь! Пугай, сколько хочешь!» Вот это мальчишка, – вторит мужскому голосу невидимая мне тётенька. – Если бы такие у меня водились, никаких бы бед не понадобилось.
– Как бы мы тогда их заманивали? – возмущается чуть ли не половина зала.
– Попрошу тишины, – прикрикивает на расшумевшихся зрителей голос, руководивший всем с самого начала. – Извините за путаницу, но этому человечку, действительно, нет ещё шестнадцати. Суд объявляет приговор и откладывается до тридцати трёх лет.
– С чего это? – не соглашаются в зале. – А если он перед этим экзамен на Бога сдаст? Судить его тогда никто не посмеет. Вдруг, получится с первого раза? Он вон какой башковитый и ничего не боится.
– Не беспокойтесь. Путаницы впредь не допустим. На всякий случай, память ему подкорректируем. А сейчас, внимание! – успокаивает всех ненавистный голос и объявляет: – Вердикт. Александр Валентинович Скефийский приговаривается к неделе исправительных работ в одном из миров по его выбору. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
– Хочу в Фантазию, – требую я под аплодисменты зала.
– Никак невозможно, – отказывается от своих слов голос. – Никак. В Фантазии возраст не изменяется. И чтобы там побывать, требуется сдать экзамен. И без всяких помощников.
– Тогда в Талантию, – снова требую я и топаю ногами по мраморному полу.
– Тоже невозможно, – заявляет голос.
– Тогда какой же это мой выбор? Вы думаете, что я после всего этого вернусь в Амазодию? Накось, выкусите, – заявляю я и показываю всему залу пару кукишей.
