Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Что ему надо? – насторожился Димка.
– Вэлкам. Вэлкам, – махал мужичок и продолжал улыбаться, явно догадавшись, кто мы и откуда.
– Понятия не имею. Главное, что он на деда Пашу не похож. Разберёмся, – пообещал я себе и подошёл к автомобилю.
– Главное, на деда Макара не похож, – согласился Димка.
– Америка ор Совьет Юнион? – спросил мужичок, приоткрыв дверцу автомобиля.
– Совета просит, – решил знаток иностранных языков Дмитрий и, обращаясь к мужичку, выпалил: – Не знаем, что тебе посоветовать. Дорога тут одна, так что не заблудишься. Езжай дальше в свою Америку.
– Раша? Раша-а! Оу-кей, Раша. Вэлкам, – обрадовался мужичок ещё больше и выскочил из авто.
– Бешеный какой-то, – заподозрил я неладное.
А очкарик уже вовсю запихивал Димку в автомобиль и что-то объяснял ему на голландском.
«С младшенького начал, – струхнул я не на шутку, решив, что нас всё-таки забирают в плен, как вражеских шпионов. – Сколько раз с друзьями играл в такое, но чтобы в жизни… Почему ты нас, Стихиюшка, не сокрыла?»
– Он нас к рынку подвезти хочет, – обрадовался Димка, нисколько не испугавшись заморского плена, и сам запрыгнул на заднее сидение.
– И поэтому хохочет, – запоздало зарифмовал я и кивнул мужичку, а потом произнёс первое нерусское слово, значение которого не знал: – Дала-кай. Согласен на подвоз к рынку.
– Вэлкам, – кивнул мужичок, подтвердив, что уговор состоялся, и я влез на сиденье рядом с водителем.
Мы поехали по дороге вдоль пруда, в который меня окунула Стихия, и только в этот момент я понял, что выбрался из воды совершенно сухим.
– Димка, это не морок, часом? Может, мы спим? – поделился я обоснованными сомнениями.
– Может, ракета и была ненастоящей, зато мужик этот всамделишный. Видишь, как чешет на своей бибике.
– Нам тюльпаны нужны, – объяснил я иноземцу цель нашего прибытия. – Тюль-па-ны. Ферштейн?
– Йа-йа. Нацюрлих, – сразу понял водитель.
– Не нацюрлихай нам, фриц поганый, – процедил сквозь зубы Димка и скорчил свирепую мину.
Сообразив, что своим немецким словечком спровоцировал голландца перейти на ненавистный киношный язык, я успокоил напарника:
– Он не немец. Это из-за меня он расхэндыхохлился. Не обижай его, он же рулит.
– Ай эм ноу джёмен, – замотал головой несостоявшийся фриц.
– Дала-кай, – согласился я. – До деревни нас, пожалуйста. А там мы семян тюльпанов купим и домой, – пообещал я и Димке, и мужичку.
– Йес. Тьюлипс. Ви файнд райт нау. Вот кайнд ю прифё? – завёлся голландец, как по команде, и сильнее надавил на газ.
– Говорит, что тюльпаны кончились, а остались только тьюлипсы, – поспешил Димка перевести на русский.
– Вот кайнд? Вот калар? Эксплейн плиз, – согласился мужичок с Димкой.
– На водку меняет, но спрашивает какой колер и какой плиз. А водку требует «Экстру». Давай, говорит, «Экстру» и объясни, какой колер тебе нужен, – авторитетно заявил знаток голландского и водки.
– Нет у нас «Экстры», – объяснил я мужику, как можно понятнее. – Нету. А колер нужен красный. Кра-сный. И плиз такой, чтоб всем тёткам понравился.
– Оукей. Андэстуд, – закивал мужичок. – Джаст шоу ми он пикчерз ат зе фли-маркит.
– А сейчас о чём он? – спросил я Настевича.
– Ругается, что водки нет, – тут же перевёл недоросль.
– Ты так скоро сам на голландском заговоришь, – позавидовал я его таланту схватывать всё на лету.
Через несколько минут мы подъехали к центру маленького сказочного городка. Остроконечные черепичные крыши двухэтажных домишек с раскрашенными в разные цвета фасадами вплотную соседствовали с такими же чудными магазинами с огромными витринами вместо окон, или с уличными ресторанами со столиками и резными стульями, стоявшими прямо на тротуарах.
Все улыбались, здоровались, снимая шляпы. Играла духовая музыка, напоминавшая мелодию из мультфильма.
– Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, – пропел я и понял, что мелодия, хоть и похожая, но отличалась от советского мультика.
– Вэлкам, – предложил мужичок выйти из его авто и, помогая себе жестом, помахал нам рукой.
– Что-то у них слов мало, – удивился Димка. – Залезайте – вэлкам, вылезайте – вэлкам. Бедный какой-то язык. Такой можно быстро выучить.
Мы выбрались из голландского «Запорожца» и направились к ближайшему рынку.
Оказалось, что большинство торговцев продавали только странные горшечные цветочки, не успевшие зацвести, семена и семечки всяких размеров и калибров, но большей частью у всех и каждого на прилавке имелись горки разноцветных луковиц. И красных, и белых, и даже фиолетовых, но всегда каких-то странных, очищенных и приплюснутых. Может быть, сорт у лука был местный голландский, а потому мелкий и плоский, было не ясно.
Остальные торговали разнообразными ручными поделками, старыми вещами, новыми вязаными кофтами и шапками, лежавшими на маленьких раздвижных или разборных столиках. В общем, куда ни глянь, каждый, что хотел, то и продавал.
– У нас на базаре харчей и то больше. Тут же, окромя лука и рассады, ничего съестного нету, – прокомментировал свои впечатления Настевич, побывавший разок на рынке.
– Кто осенью рассадой торгует? Разве что, голландцы, – засомневался я, что всё увиденное мы поняли правильно.
Когда я остановился подождать мужичка, обещавшего продать тьюлипсы вместо тюльпанов, залюбовался на местных женщин. Большинство из них были со странными белыми чепчиками-пилотками на головах и в одинаковых длинных платьях с вертикальными, и почти пижамного вида, полосками. Все фрау-мадам под музыку одновременно кружились, поворачиваясь то влево, то вправо, отчего их наряды надувались колоколом, и пейзаж становился ещё волшебнее, ещё неправдоподобнее.
– Тьюлипс, мистер. Вэлкам, – вернулся к нам мужичок и настойчиво пригласил к продавцам.
– На кой нам их лук? – опешил Димка. – Не чернушка, не сеянец. Такой мелкий чистить намучаемся.
– Он договариваться нас ведёт. Чтобы без водки всё получилось. А семена, может, у них в машинах валяются. Кто их разберёт? – понадеялся я на лучшее.
Мужичок подвёл нас к продавцам, которые тотчас поздоровались с ним, обзывая его «манеером», наверное, так по-ихнему звучит наше слово «товарищ».
– Главное, чтобы, как шпионов в милицию не сдали, – припомнил я недавние опасения и перестал подслушивать аборигенов.
Мужичок о чём-то сговорился с торговцами, те сначала закивали, что согласны продать тьюлипсы не за водку, а потом разбежались к своим автомобилям.
– За семенами побежали, – предположил я и взялся разглядывать остальные прилавки.
Продавцы начали возвращаться к мужичку без семян, но с какими-то цветными картинками. Я уже заподозрил неладное, но когда увидел, что это цветные фотографии тьюлипсов, вздохнул с облегчением.
– Сейчас глянем, какие бывают колеры и плизы. Всё будет в лучшем виде, – гарантировал я Димке.
Голландцы гурьбой подошли к нам и начали показывать цветные картинки, тыча в них пальцами, а я с Димкой стал их разглядывать и прицениваться к плизам.
– Их тьюлипсы на наши тюльпаны точь-в-точь похожи, – удивился я.
– Тьюлипс. Йес, – загомонили продавцы хором
Я взял одну из картинок и ткнул пальцем в красные цветочки.
– Вот колер. Красный нужен. Кра-с-ный, – объяснил им доходчивее. – А оплата в крупинках. В серебряных рублях.
Сразу же достал из кармана пару монет и предъявил их на обозрение.
– Крупский? Стёрлинг сильвер! – ахнули голландцы, но от денег сразу отказались.
– Ноу-ноу. Презент. Онли презент. Джаст презент. Квонтити шорт. Бат, ноу мани. Ол тугезе, – что-то скомандовал землякам наш водитель-манеер, после чего они потеряли к нам интерес и разошлись к своим прилавкам.
– Сказал, что им брезент нужен, а не рубли. Накрывать на зиму что-то от дождя и снега. А мы свои парашюты потеряли, – перевёл с голландского расстроенный Димка.
– Сейчас в другое место сходим и там поищем, – успокоил я ребёнка.
А наш мужичок нырнул в багажник автомобиля одного из продавцов и, сговорившись о чём-то, выторговал у того холщовый мешок светлого цвета. Мешок, как мешок, только уж больно чистый. Потом манеер вернулся к нам и сунул этот мешок мне в руки.
– Припеа, – попросил он подержать его покупку. – Джаст, кип оупн.
Неожиданно со всех сторон с пакетами и свёртками начали возвращаться продавцы, а я стоял, замерев, и терялся в догадках. А вот Димка, утратив интерес ко всему происходившему, встал напротив одной из продавщиц и начал её передразнивать, повторяя за ней вращения влево и вправо.
– Юбку полосатую забыл надеть, – крикнул я напарнику.
А продавцы начали высыпать в мешок те самые луковицы, которые были у всех на прилавках. Один высыпал с килограмм, другой с полкило, третий. Мешок начал наполняться.
Потом и тётеньки, закончив крутиться и раздувать платья, принялись подбегать и, узнав в чём дело, сломя голову убегали в разные стороны.
– Что с ними? – вернулся ко мне Дмитрий. – Война началась, что ли? Куда все?
– Укроп их разберёт. Поможем мужичку с луком и бежим отсюда, – предложил я план действий.
Но тётеньки тоже стали возвращаться от своих прилавков. Проявив голландскую сознательность и солидарность, они тоже решили помочь мужичку.
– Он цинги боится. Думает, что мы с тобой его заразили, – решил Димка.
– Точно, – согласился я с догадкой Настевича и начал втолковывать улыбавшемуся очкарику, что мы не заразные. – Нет цинги у нас, манеер. Нету. Держи свой мешок сам, если инфекции боишься. А мы пойдём семена искать. Вечереет уже. Слышишь, голландец?
Но мужичок продолжал улыбаться, а продавцы и продавщицы бегали туда-сюда и сыпали, сыпали, сыпали мелкий голландский лук в мешок, пока тот не заполнился окончательно.
– Финиш, – объявил мужичок во всеуслышание и замахал руками. – Инаф.
Ажиотаж прошёл, и все подошли поблагодарить меня и Димку за помощь их земляку, опасавшемуся потерять белоснежные зубы от русской цинги.
– Мы тут не причём. Мы и не собирались его заражать, – растолковывал продавцам Настевич. – Благодарят, что не заразили. Ох, и чудаки эти голландцы. Что мужики, что женщины.
– Ладно, пошли, – скомандовал я, воспользовавшись, тем, что мужичок забрал у меня мешок и начал его завязывать.
Не успели мы сделать и пары шагов, как мужичок заверещал, будто мы всё-таки его заразили.
– Бежим? – предложил Димка.
– А куда? Догонят. Просим о сокрытии, и всё, – озвучил я свой план, а мужичок уже похлопывал меня по плечу и о чём-то лепетал.
– Джоукер. Кип ёр бяг. Тьюлипс фор ю энд ёр сан, – объяснил он и заулыбался.
– Что ему ещё? – оторопел Настевич.
– Берите мешок с семенами и бегите уже на станцию, – услышал я голос Стихии и обернулся. – Весь блошиный рынок на ноги подняли. Вот шутники.
Пред нами во всей красе предстала Стихия в своём тётковском варианте и, улыбаясь, крутилась то влево, то вправо, раздувая нарядное голландское платье. Влево, вправо. Влево, вправо. Влево, вправо…
– Ёжики-переёжики, – вздохнул я с облегчением и начал жаловаться своей подруге на неё же саму. – Разве так можно, Стихия? Ты всё это время рядом была?
– Как ты её назвал? – зацепился Димка за имя девчушки.
– Стихийным бедствием, – подтвердила красотка. – Благодарите добрых голландцев за подарок и шагайте на станцию, – напомнила она о нашем липовом отъезде.
– Спасибо, товарищи голландцы! – рявкнул я громогласно и картинно поклонился. – Кубанцы век вас помнить будут.
Стихия незамедлительно перевела мои слова на голландский, и все загудели, закивали, и начали расходиться.
– И тебе, мужичок, спасибо. Извини, но у нас ни водки, ни брезента с собой нет. Так что, не поминай нас, русских балбесов, своим голландским лихом, – поблагодарил я водителя «Запорожца», а тётка-красотка и мужичка рассмешила переводом.
Взвалив на плечо увесистый мешок с луком, оказавшимся семенами тюльпанов, я пошагал в указанном Стихией направлении, изредка приглядывая за семенившим сзади пострелом.
На дорожку голландские дамы что-то всучили сиротке в руки и его авоську, и он, счастливо улыбаясь, плёлся сзади и то и дело выкрикивал многозначное голландское слово «вэлкам».
– Вылезайте. Залезайте, – переводил я на русский улыбавшимся прохожим.
Мы дошли до колеи железной дороги с малюсеньким домиком, прилепившимся к её насыпи, и взобрались на небольшой крытый перрон. И домик с названием станции, и перрон с его плоской кровлей ясно давали понять, что такие маленькие у них в Голландии не только луковицы тьюлипсов, но и вокзалы тоже.
– Один взрослый, один детский, – сказал я кассирше, заглянув в её окошко. – До станции Армавир-Два. Или Армавир-Туапсинский. Как у вас там, в книжке голландской написано?
Кассир закивала, наверно, хорошо зная такую станцию, и я достал из кармана серрубли, чтобы расплатиться. Серрубли нежданно-негаданно оказались другого цвета и размера, а вместо старухи Крупской на них появилась другая женщина, моложе, с короной на голове, и отвернувшаяся куда-то в сторону, как и наш дедушка Ленин. Такому обстоятельству я нисколечко не удивился, как-никак сама Стихия спряталась где-то за спиной и наблюдала за нашим отъездом.
Кассир приняла монеты, отсчитала сдачу и протянула мне пару картонных прямоугольников с дырочками в середине и мелкими голландскими буквами, но зато с нашими русскими цифрами.
Тут же к станции бесшумно подошёл паровоз с одним-единственным пассажирским вагоном и парой дремавших голландцев внутри, и мы, предъявив дырявые билеты выскочившему из вокзала контролёру в форменной фуражке, прошли в вагон.
Когда я уселся поудобней, положил ноги поверх мешка, на всякий случай, чтобы никто не позарился на тюльпанные семена, а Димка, обняв авоську, свалился головой на мою правую ногу, паровоз свистнул и тронулся с места.
– Почему только один вагон? – безынтересно спросил малый да удалый.
– Слишком мало голландцев в Армавир ездят, – предположил я и сладко зевнул.
Глава 23. Разоблачение секретного агента
– Мам, ты видишь, что она вытворяет?
– Вижу, и что?
– Они у меня ничегошеньки, кроме денег, не сделали. По космосам, по Нидерландам…
– Дети есть дети. Пусть балуются.
– Она же нас всех старше.
– Что предлагаешь?
– И меня тоже пусть перемены затевают. Нечего им…
– А, может, нечего было тебе свою Настю под ноги бедовой подбрасывать? Думаешь, одна такая умница? Я сразу всё смекнула. Ишь, мастерица интриги и ультиматумы строить.
– Прости, мама. Я никогда…
– Тихо ты. Вон, разбудила сокровище головастое. Зашевелился. Сейчас что-то будет. Ой, папочка. Ой, творец-огурец.
* * *
– Мам, расскажи мне сказку.
– Ты же взрослый уже.
– Я не по-настоящему взрослый. Скоро опять Скефию кукиши показывать начну.
– А какую? О змейке?
– Про жучка-жужелицу.
– Не знаю, жужелица то была, или ещё какой жучок-паучок, а только жил да был…
– Нет-нет. Давай с самого начала. Как он первый на земле завёлся. Кто у него женой был. С появления начни. А потом жил-был.
– С рожденья-появленья и начну.
А появленье жучка было самое что ни на есть обычное. Аквария его придумала, Натура тут же им обернулась, а через минуту раздвоилась и выскочила из него. Они так всегда всё делают. Это я про Акварию и Натуру. Придумают, обернутся, проверят, чтобы в утробе всё правильно работало, а потом будто выдваиваются изнутри. Глядишь, а уже новый член семьи земных жителей родился.
Забегал наш жучок, зажужжал. Где, говорит, моя половинка?
– Не зажужжал, а зацыкал. Ц-с. Ц-с. Вот так. А «ц-с» – это на его языке значило, что он очень недовольный.
– Ты будешь рассказывать, или мне продолжить?
– Продолжай, пожалуйста.
– Где, говорит, моя половинка? А Аквария с Натурой забыли про его половинку. Смахнули они жука, нечаянно, с лабораторного столика, да и не вспомнили про него. Новым делом занялись. Тогда срочно птичку придумывали. Птичку особую, бескрылую, носатую. По Новым Зеландиям чтобы бегала между кустиков. И имя уже ей придумали, а вот саму птичку – никак. Киви у той птички имя, стало быть.
– Про жучка, про его судьбу расскажи. Как он раздваивался и старался сам создать себе половинку. Ну, чтобы ему не скучно было. Потом опять раздваивался. Потом снова и снова. И всё прозрачней и прозрачней становился. А с половинкой так и не получилось. С женой, значит. Все мужчины у него получались, как и он сам. Дораздваивался, что невидимым стал.
– Сам дальше рассказывай. Ишь, умник, нашёлся.
– Уже немного осталось. Он же потом свои половинки искать начал и снова с ними срастаться. Чтобы обратно видимым стать. Срастался-срастался…
– Собрал все, и видимым стал. Аквария его заприметила и попросила Натуру сотворить ему подружку.
– А потом из жёнки-подружки Натура выскочила. А теперь, мам, начинай своё жили-были.
– Нет уж. Теперь ты спать ложишься, голубчик.
– Ну мама Кармалия. Я и так уже сплю…
* * *
– Вставай, Васильевич, – разбудил меня Димка ни свет, ни заря.
– Что там опять случилось? – спросил я младшего помощника.
– Не расскажешь, как ты меня с вокзала домой принёс? Мамка божится, что не знает, во сколько мы вернулись. Почему сразу не помылись после блохастого рынка?
– Я же тебе говорил, что мы в мороке. Пригрезилось всё, как видишь, – возмутился его недоверию к моим вчерашним догадкам. – Придумал же, рынок для блох.
– А мешок с голландским луком? Вот он. А билеты картонные? Морок? А подарки из заграничной станицы? – пошёл в контратаку Димка. – А гостинцы от твоей зазнобы? Полная корзинка, между прочим. Ещё и с запиской. Букет опять же с тюльпанами и хворостинами. Это ты нашу квартиру в балаган превратил, а не мамка.
– Остынь. Набросился, как тузик-карапузик на дедову грелку. Дай в себя прийти. А ведь и правда, как это мы сели в вагон в Голландии, а проснулись в Армавире. Ещё и с подарками? Ну, тётка-красотка. Ну, С… Ц-с! – закипел я праведным гневом с утра пораньше.
– Знаешь, как мамке за нас грустно. Не верит она, что мы всего такого наворочали, и нам за это ничего не будет.
Только когда я вскочил с дивана и огляделся вокруг, наконец, понял, что так взволновало Настю и её сыночка.
Это была Димкина комната. Но уже не вчерашняя с детской кроваткой, из которой мальчишка давным-давно вырос, и баулами с тряпьём. Только блёклые обои напоминали, что мы всё ещё в Настиной квартире. Огромный новёхонький диван с двумя креслами поселился в комнате вместо детской кроватки. Кухонный столик, растеряв керосинку и прочую утварь, переехал сюда же и укрылся отстиранной старенькой скатертью.
Скатерть оказалась не простой, а, скорее всего, дальней родственницей самобранки, потому как весь столик был завален всевозможным добром, и не только им.
Из всего изобилия знакомыми были лишь авоська с остатками скоросъедов и веточки дерева, которые мне уже однажды дарила Стихия, когда отправляла на войну с бедой.
Веточек было всего шесть, по паре каждого вида. Две спавшие, две проснувшиеся, две засыпавшие, и стояли они в трёхлитровой банке с водой вместе с крупными разноцветными тюльпанами.
Далее на столе лежали типографские стопки свежеотпечатанных бланков накладных и заявок, причём, все они были разными и по размерам, и по цвету бумаги. Рядом со стопками стояла огромная корзина с неизвестными фруктами, а может даже овощами. Я не только не знал названий этих фруктов, но и, вообще, ни разу в жизни их не видел.
«Если эта невидаль от Стихии, значит, съедобная», – решил я и продолжил осмотр комнаты.
Следующим новичком в комнате оказался престранный шкаф, состоявший из трёх секций. Секции были ничем иным, как дверцами с зеркалами и без, и составляли единое многодверное целое.
«Трио», – мелькнула в голове догадка. А у шкафа слева и справа на торцах по дверце, а спереди целых три в ряд с зеркалами на каждой. «Трио-Трюмо», – окрестил я шкаф-новосёл.
Мало того, внутри шкафа между левой секцией и средней – дверца, и точно такая же между правой и средней. Весь шкаф представлял собой проходной двор для детских игр, а никак не серьёзную мебель. В центральной секции «Трио» на дне валялись полочки, плечики для одежды, а в углу стояла перекладина для этих плечиков.
«Зачем она трио-трюмо у Димки поставила? И полки почему не заставила установить?» – недоумевал я.
Закончив осмотр, потеребил выкупанного Димку по мокрым волосёнкам и сказал:
– Всего то? Со мной такое не первый раз. Подумаешь, понравились мы голландцам и тётке-красотке. Всему найдём объяснение. Показывай остальное. Где стол, стулья, кровать? Где мамка? Нужно же человека успокоить. Не у всех женщин детки посредниками работают и целыми днями по разным мирам мотаются. Ладно, завтрак и в поход. Семена в станицу. Новости за границу. Яблокову в темницу.
– Кстати, она тебе привет передала. К себе зовёт. За взятку привлечь обещала. Меня на балконе увидела, когда папин крест разглядывал, – продолжил стращать младший напарник.
– Шизофреников всерьёз не принимают, а потому мне всё безнаказанно. Особенно с такими тылами, как двадцать вторая мира и зеленоглазая тётка-рапира, – решил я держаться молодцом, но в душе что-то дрогнуло. – Так ты крест разглядел, или нет?
– Туман сейчас. Но мне кажется, что вижу, – признался Настевич и увязался за мной.
Мы вошли в кухню, где я восхитился новым столом во всей его раздвинутой красе и стульями с буфетом. Стол был уставлен скоросъедами и прочими вкусностями, а нарядная Настя в чистом, но застиранном платье уже сидела за ним и ожидала нас к завтраку.
«Дастархан», – недолго думая, обозвал я раздвижного красавца, скорее всего, из-за царившего на нём изобилия. Картина была бы идеальной, если бы не старенькая неказистая керосинка, поселившаяся на краешке нового стола.
– Может, новую керосинку купим? – спросил я у хозяйки, вместо приветствия.
– Лучше буржуйку, – мгновенно среагировал Настевич. – Старую мамка за долги продала, а на новую так и не заработала. Холодно уже скоро будет, так что, пора бы купить. На буржуйке и готовить сподручнее. Воду, опять же, в выварке греть для стирки или купания. А керосинку на лоджию. К Верному Ответу в подружки.
– Буржуйку на кухню, чтобы квартиру отапливать? – удивился я неведомым удобствам.
– Куда же ещё? В ванную? – изумились жители квартиры.
– Сколько денег нужно? Мы на тюльпанах сэкономили. Кстати, пока вспомнил. И Димке, и себе вещей прикупи. Зимних, демисезонных. Обуви. Шапок. Валенок. Он у тебя теперь работник. Целыми днями мотаться будет, как я сейчас, – вспомнил я о погубленной стиркой одежде. – А на новую кровать и диван не мешало бы покрывал, простыней, прочих тряпок.
– А вам одёжу? – спросила Настя, принимая от меня двадцать серрубликов.
– На кой? Я же через пару дней снова мальцом-огольцом стану. Если только про запас. Да и то, когда меня к вам… – застыл я на полуслове и задумался. – А идея-то здравая. Если снова в ваши миры закинет, я же запросто к вам в гости приду и переоденусь. Если, конечно, твой новый муж… Хотя, ты же главной будешь. Ладно. Пока мне не до этого, – прервал я рассуждения, когда увидел, как у Насти округлились глаза.
– Сколько их? – спросила она дрожавшим голосом и продолжила таращиться.
– Мне почём знать? Сколько раз захочешь замуж, столько и будет, – смутился я от взрослого вопроса.
– Тьфу, на тебя! – отмахнулась вдова и покраснела всем лицом. – Я ему про миры, а он меня замуж.
– Про миры я и сам не знаю, – осознал я, что проболтался. – С нашими, в которых ты уже бывала, сорок два. А ещё младшие братья и сёстры у них имеются. Куда я, слава Богу, ещё не наведывался.
– Я что, уже несколько миров посетила? – изумилась бывшая беда.
– А кто мимо двадцать третьего вашего запрыгнул в наш одиннадцатый? Ты. По пути свою близняшку, которая Дашкина мамка, в гости к Димке затолкала. Помнишь невидимого беса, который брыкался? Она это была. Спроси у сыночка. Твоя полная копия, хоть и не родная вовсе, – разошёлся я с поучениями, ничего не утаивая, потому как запоздал с секретностью, а по губам меня никто не хлопнул. – И ты, пострел, слушай и запоминай. Скоро сам бедовым мастером станешь. А не только голландский язык разучивать.
– Я готов, – подскочил Димка и запихнул в рот остатки оладушка с яблочным припёком.
– Обожди. Мне своё яблочко, которое из первой квартиры, надкусить нужно. А если живым вернусь, тогда и проявим заботу на нашу работу, – пообещал я напарнику.
– Вот бы глянуть на близняшку, – мечтательно закатила глаза Настя.
– Я думал ты о следующем муже. А которая? Их у тебя… Голов пятнадцать, не меньше, – сосчитал я в уме количество возможных вдов.
– Мне та нужна, которую, как ты говоришь, я к Димке вместо себя запихнула.
– Не испугаешься? – спросил у неё сыночек. – А то я мигом.
– Я сейчас вас обоих испугаю. Без самодеятельности тут, – призвал я к порядку бедовое царство-государство. – Она такое желание тоже высказывала. Хотела поговорить про долю, про судьбу, про ваши женские штучки на тему: «Не одна же я такая разнесчастная».
– Давай сведём их, – предложил Димка.
– Сведём и выведем. Вэлкам туда и вэлкам обратно, – то ли пообещал я, то ли передразнил.
– Записку читай и иди к своему яблочку, – обиделся Димка, а Настя отвернулась, скрывая от меня свои чувства.
– Сведу. Могу прямо сейчас. Марш на лестницу! – оттаял я, когда представил, что такого они про меня подумали.
– Переодеться надо, – подпрыгнула Настя и замерла, что-то для себя решая.
– Не на выставку идёте, а на… А делайте, что хотите. Только запомните, что для всех соседей вы сёстры, – решил я разделаться с внезапной помехой, чтобы развязать себе руки для обычного рабочего дня.
Настя тут же опрометью выскочила из кухни, а Димка принёс ту самую записку, как он обозвал серенький листок с аккуратным девчачьим почерком.
«Не обижайтесь на старушку. Всё, как просил, сделала. Требования миров на столе. КСБ у яблочка. Кушайте витамины. С космическим и голландским приветом, Рифма», – прочитал я престранную писульку, так ничего и не поняв, а аккуратно написанные слова тут же исчезли.
Я не удивился, не расстроился, потому что текст так и отпечатался в памяти. Пару раз повторил его и начал анализировать, пока в соседней комнате что-то шуршало, шипело, хрустело, а на кухне звякало посудой.
«Кто из них, интересно, гладит, а кто посуду моет? Ладно. Про записку, – настроился я на послание и задумался. – “Старушка” – однозначно Стихия. А что я у неё просил? Не помню. Может, я ещё... Сейчас не просил, а когда… Я “будущий” просил? Точно.
Дальше. “Требования миров”. С меня уже миры что-то… Ах, да. “На столе”. Потом гляну на их требования.
“КСБ у яблочка”. Хоть убей, не знаю, про что это. Схожу к Яблоковой на выволочку, а там… Она что, не взяла Трио? И Настя шуршит, поэтому не спросишь и не заглянешь, вдруг, второй шкаф у неё в комнате?
Дальше. “Витамины” – это те, что в корзинке. “С приветом”, а мы точно знаем, кто у нас с приветом. “Рифма”. Рифма – это стихи, а стихи – это Стихия».
Закончил я кумекать над исчезнувшими словами, так и не поняв половины, и пошёл в Димкину комнату искать «требования миров».
Никаких других записок так и не нашёл, и начал читать пахнувшие краской типографские бланки, склеенные в книжечки: «Заявка, накладная, требование...»
– Так вот, какие требования. А как понять её «требования миров»? Это же бланки для заказов. Вот с тарного завода из Майкопска, вот с «Точмаша» из Москвы. Снова тарный завод, только цвет у бумаги другой, снова «Точмаш». Один, значит, в подарок от Кристалии, а другой от Ливадии? Вот было бы смешно, – перестал я разглядывать книжечки и закинул их на подоконник, рассмеявшись над такой глупостью, как бланк-подарок от каждой мирной сестрички.
– Мы готовы, – доложили из коридора мамка с сыном.
– Куда это вы собрались? – ужаснулся я, взглянув на парочку в фуфайках и резиновых сапогах с узелками через плечо. – Насовсем от нас? А там тоже всё новое и жутко страшное. Особенно, кровать с диваном. А остального если нет пока, то уж под вечер, гарантирую, что так же всё будет.
– Так мы же в гости, – опешила Настя, а Димка насупился и отвернулся.
– Быстро разделись. Немедленно! Подумают ещё, что вас родной мир прогнал, – прикрикнул я на переселенцев. – Вам всего-то надо на лестничную площадку выйти, и всё. Или на балкон. Корзинку в руки, и вперёд! Знаю, что постесняетесь попробовать витамины, так что, взяли с собой и там близняшек угостили.
Мамка с сыночком, нехотя сняли тёплые вещи, отложили узлы со сменным барахлом и, захватив стихийные фрукты, построились на лоджии.
– Я мигом, – сказал я и вышел из квартиры, оставив пару переселенцев в квартире.
Выпросил у Кристалии отсылки, подробно объяснив, куда и зачем все мы собрались. Моргнули молнии, дверь, сохранив линялый цвет, поменяла вмятины и трещины, и я тут же постучался.
«Что-то непонятно. Вроде же недавно заселились, а всё такое блёклое, выцветшее», – задумался я о всякой ерунде.
– Кто там? – спросила дверь голосом Дарьи.
– Ангел Васильевич. Открывай, пока мы с Дмитрием не передумали, – представился я, как можно задорнее.
– Димка уже у нас. И мамка его. А вы кто? – потушила мой оптимизм Дарья.
– Я сейчас и ему уши в трубочку сверну, и тебе, за то, что не открываешь, – не успел пригрозить, как дверь распахнулась, и на пороге появился напарник с довольной физиономией дегустатора неизвестного заморского фрукта.
– Они уже рыдают в обнимку, а мы с Дашкой пробуем подарки, – деловито доложил он, как ни в чём не бывало.
– Вот же люди, – расстроился я, что вышло не по моему плану, и шагнул в квартиру. – То с баулами и сапогами, то с балкона: «Здрасти, мы ваше счастье».
– Мы же с тобой одновременно перепрыгнули, а они в Дашкиной комнате были. Ой! Ай! Слёзы. Плаксы. Давно не виделись, – катко обрисовал Димка встречу мамок.
– Как это, давно не виделись? Они же ни разу в жизни не виделись, – начал я возмущаться, но тут же нарвался на неприятности.
– Благодетель! – разом взвизгнули и набросились на меня две Насти, а я сразу же растерялся, не от их воплей, конечно, а от того, что перестал различать кто из них из какого мира.
Через минуту вдовы перестали меня мутузить и обмякли. Начали глазеть друг на дружку, как в любимое «свет мой, зеркальце». Сколько смешанных чувств выражали их лица, по своему малолетству мне не дано было понять, да и не больно-то хотелось, и я начал инспекцию на предмет покупок вещей и мебели.
Ничего нового, кроме пары стульев, стола и кровати, в квартире не появилось, как я и ожидал. Вдова двадцать третьего мира не поверила, что ей разрешили тратиться на все её нужды и ничегошеньки не купила.
– Которая тут Дашкина мамка? – вернулся я в кухню и скорчил свирепую начальственную рожу.
– Вот наша, – указал Димка на свою мамку.
– Ясно. Эта переселенка, а эта скупердяйка, – сориентировался я в мамках. – Почему не выполняете приказов и не ходите в магазины?
– Вы и так много для нас… А сами не знаю, как поживаете, – начала оправдываться Дашкина мамка.
