Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"

Автор книги: Александр Нерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Брёвнышко, как я и просил Кристалию, прилетело, чмокнула меня в маковку деревянными губками и зависло в ожидании распоряжений, которые я и выдал, не приняв во внимание характер Кристалии, оказавшейся не прочь поозорничать не только с Димкой, но и со мной.

На горизонте тёмным пятном появился дирижабль, на большой скорости приближавшийся в мою сторону, и я встал, отряхнулся для порядка, чтобы прогнать нахлынувшую дремоту.

– Тоже мне лихач. Ребёнок, а туда же, – бухтел я по-стариковски и наблюдал за скоростной посадкой дирижабля. – Вот пойдёт слух про юного пилота дирижабля, так тебя сразу начнут эти фуфайки по Черёмушкам искать, – начал я учить уму-разуму гордо шагавшего пилота, которому только форменной лётной фуражки не хватало. – А как найдут у мамки за подолом схоронившегося, так и оскопят вне очереди.

После моих угроз Димка не на шутку струхнул, а я сразу пожалел, что так бездумно невесть чем испугал мальчишку.

– А я сокроюсь от них, – неожиданно заявил Настевич. – Двадцать второй мир попрошу, чтобы ни одна попадья к нам дороги не нашла. Теперь, слава Богу, нам по лесам прятаться не надо.

– Как прятаться? От кого? – накинулся я с вопросами, а он вдруг осознал, что сболтнул лишнего.

– Дык… Просто…

– Быстро всё вынул и предъявил.

– Я всего не знаю. Только то, что я старше своего дня рождения. Папка через это сгинул. Сыскали нас злыдни и погубили его, – объяснил Димка, только я совершенно ничего не понял.

– Я у Насти всё узнаю. Всё, что ты рассказываешь, мне непонятно.

– Папка мне по секрету сказал, что я зимний фрукт, а не с телеги капустной. Что мне своё рождение в тайне держать нужно. Говорил, мы третий раз место меняем. А если нужно будет, дальше Екатеринодара уедем, и следы запутаем. Как же. Запутали. С четвёртого этажа головой в землю, – рассказал мальчишка о страшной тайне и зашмыгал носом.

– Нюни не распускай, – решил я не церемониться. – Ежели ты такой шустрый и миром понукаешь, то и делать всё нужно правильно. Завтра же клятву двадцать второй принесёшь. Как только глаза продерёшь, тотчас летим на гору. А то посредником ещё не стал, а дирижабли уже строишь.

– Каким посредником? Какую клятву? – очнулся от горьких воспоминаний Димка.

– Видишь пролётку? Сейчас вторую партию капусты отвезёшь, и за мной вернёшься. Почему опять кучу не загрузил? Ставь миражабль, как надо. А уже и не надо, – начал я отчитывать юного лихача, но Кристалия сама переместила дирижабль в нужное место. – Видишь, как мир за тебя радеет? Не задавайся. Это означает, что она не против моего плана на твой счёт. А клятву я тебе позже надиктую. Только мне имена понадобятся, которые твоего деда и прадеда, – закончил я речь кандидата в крёстные посреднические папки.

– Кто их знает, моих дедов и прадедов? Их никто не знает. И я не знаю, – напомнил мне завтрашний посредник, где и в каком мире нахожусь сегодня.

– Обойдёмся мамкой и папкой, – решил я. – Если что, ты это брёвнышко с собой катал, а я только сейчас забрал, договорились?

– Отдашь его? – ужаснулся малец.

– Попрошу из него крестиков сделать. Раздам их добрым людям, – объяснил я намерения.

– А мамке? – недоверчиво спросил Димка.

– А мамке и тебе в первую очередь. Всё из-за вас началось. Чтобы вас оберечь. Нечисть у вас по улицам ходит даже среди бела дня.

К нам подъехала пролётка с седоками, которые спешились и деловито полезли на мешки с овощами, будто так добирались до рынка каждый день.

– К хорошему быстро привыкаешь? – в шутку спросил я Ольговича.

– Вашими молитвами. Спасибо за небесную услугу, – начал он расшаркиваться.

– Не за что. На благое дело никаких сил и средств не жалко, – заверил я в полной солидарности в капустно-морковном деле.

Мы отправили Димку с продавцами в очередной полёт и долго махали руками вслед улетавшему миражу-дирижаблю.

– Это, что ли, древо палестинское? – спросил Ольгович, кивнув на моё брёвнышко.

– Оно родимое. Только не знаю из Палестины или из другого места. Темно тогда было, – начал я рассказ, но осёкся. – Говорят, оно светом горит. Только мои грешные глаза его не видят, а Димка видит. И другие люди видят. Особенно ведьмы и всякая нечисть. Из него смола вытекает, когда оно плачет, на наши грехи взирая. В церкви эту смолу раскуривают. Ладаном она называется, – рассказал я всё, что знал о Босвеллии.

– Да ну, – удивился Ольгович.

– Коромысло гну, – выдал я отповедь с кацапским акцентом.

– А ведьмака прогнать сможет? – спросил агроном.

– Как младенца из кондитерской, – легкомысленно пообещал я, не понимая, к чему клонит Степан.

– Поехали испытаем, – раззадорился капустный фермер.

Пока я чесался, он чуть ли не втолкнул меня на пролётку, и через минуту я летел ясным соколом на войну с неведомым ведьмаком, не успев ни глазом моргнуть, ни коробку распаковать, чтобы выпустить на свободу хоть какие-нибудь знания о ведьмаках и способах борьбы с ними.

– Как ею управляться? – спросил Ольгович.

– Читай молитву и осеняй крестным знамением, пока из него дух вон не выйдет. Пока не зашипит, как шкварка на сковородке, – ответил я, припомнив сеанс избавления от скверны ведьмовского клада.

– Какую молитву? – не понял агроном.

– Сильную. Начинается с: «Первым разом, божьим часом».

– Не знаю такой. Может, ты сам его? Ну, того. Зажаришь. А то завёлся. Девок портит. Урожай на корню изводит. А попадья с ним шашни крутит, – взмолился Степан за урожайных девок.

– Попробую, – согласился я, стесняясь признаться, что, считая себя православным, не знал ни одной молитвы.

К хате колдуна мы подъехали быстрее, чем мне хотелось. Она оказалась такой же белёной мазанкой, только скромнее станичных хат в моём мире.

– Как девчачья времянка у Павла, – вспомнил я, где уже видел подобное строение.

Ольгович всучил мне в руки оружие против зла в виде палки-прогонялки, и подтолкнул к калитке колдовского дворика, а сам остался наблюдать за смертным боем издалека.

Делать было нечего, и я, понадеявшись, что колдуна не окажется дома, шагнул в калитку навстречу неизвестности.

– Тук-тук, – сказал я вполголоса и ударил палкой в раму окошка.

– Кто там? – спросил знакомый молодой голос.

– Инспектор по колдовству и магии, – заявил я, почему-то нисколько не испугавшись.

Дверь скрипнула и отворилась, а я замахнулся деревянным оружием на выходившего колдуна.

– Ясень? – вырвалось у меня, когда увидел знакомого хулигана. – Это ты народ баламутишь? Сейчас я тебя со свету сживу. Будешь знать, как шкодить и людям урожай губить.

После угроз зловеще двинулся на Ясеня, а тот и глазом не моргнул. Закурил папироску и, как ни в чём не бывало, уставился на меня.

«Кристалия, голубушка, помоги с хулиганом справиться. Если добром не послушает, закинь его, куда подальше», – попросил я и начал читать Димкину молитву.

– Первым разом, божьим часом, помолюсь я Господу Богу, всем святым…

Читал молитву и осенял Ясеня дубинушкой, рисуя над его головой кресты. А он стоял, курил и не обращал внимания на мои религиозные деяния, пока, вдруг, изо рта у него вместо папиросного дыма не повалила чёрная копоть, которая тут же собиралась над его головой в облачко.

Поначалу он недоумевал, а потом зашипел, пытаясь что-то сказать. Его оторвало от земли и подняло на пару метров над двориком, потом развернуло плашмя и начало выжимать, как выжимают из половой тряпки воду. Копоти от такой выжимки выползало из него всё больше и больше, а я, как заводной крестил веткой Босвеллии и, не останавливаясь, читал неожиданно вспомнившуюся молитву.

– Седьмым разом божьим часом помолюсь я Господу Богу, всем святым, всем преподобным. Колдун Ясень, тут тебе не жить. Честным людям не вредить. Отсылаю тебя на дальние болота. Туда, где люди не ходят, собаки не бродят. Во имя Бога нашего и всех нас, крещёных и нарожденных.

– Куда? Куда мне сгинуть? – захрипел Ясень, сдавшись.

– Да хоть в двадцать четвёртый мир. Тамошнего чернокнижника я уже приголубил. Теперь он в спящих мирах копотью дрищет, а обратной дороги по гроб не сыщет.

– Согласен. Согласен на двадцать четвёртый, – заголосил колдун.

– Дыми отсюда. Если ещё раз встретимся, не знаю, что с тобой сделаю, – пригрозил я напоследок и рявкнул, что было силы: – Аминь!

Из облачка, собравшегося над головой Ясеня, ударила настоящая молния. Округа озарилась ярким дневным светом, а колдун, получив небесным электричеством в мягкое место, заверещал благим матом.

После молнии чёрное облако рассеялось, а Ясень взмыл вверх, дымя прострелянным задом, как подбитый немецкий самолёт. Потом его завертело, закружило и швырнуло на склон Фортштадта, на котором тут же завыла собака.

«Жучка. Значит, колдуном прямо в пещеру стрельнуло», – догадался я. Следом за Жучкой завыли все станичные собаки. С переливами, с подтявкиваньем, провожая Ясеня в неизвестный мир.

– Фу! – так же громогласно крикнул я деревенским псам, и те вмиг затихли.

Картина получилась, как в хорошем кино. И чувства, и декорации, всё было таким настоящим, таким реальным, что было не ясно, Кристалия так расстаралась, или я тоже приложил режиссёрскую руку и душу и, конечно, волшебную палку.

– Жги, коли, руби! – не своим голосом возопил Ольгович и бросился ко мне. – Вот это да! Никто не поверит. Надо же, какая сила в веточке. А, может, в тебе?

Полураздетые станичники повыскакивали из хат на мои вопли, молнию и собачий лай, и сбежались к хате колдуна, выкрикивая излюбленное в этом мире «Жги, коли, руби!»

– Пошли с глаз долой, – сказал я Степану и пошагал прочь. – А колдун ваш завалящий был. Молитва – вот, в чём сила. Крест православный – тоже сила.

– Давай спалим его хату? – предложил Ольгович.

– А Шашня на это как посмотрит? Хотите палить – палите, а я бы святой водой на неё брызнул и сиротке какому-нибудь или вдове отдал.

– А если вернётся? Спалить бы, на всякий случай. Но попадья… – задумался Ольгович.

– Если вернётся, найди волшебную Жучку, что на бугре в пещере живёт. И ей, как человеку, всё расскажи и пожалься. Она сразу же к Богу, или ещё к кому, кто у него в заместителях. Они или сами колдуна под нож, или меня кликнут. А я всегда к такому приключению с открытой душой.

– Это которая привидение в красной норе? – уточнил парень.

– Какое ещё привидение? – начал я по Стихию, а потом понял, что он имел в виду Жучку. – Собака та наполовину привидение, конечно. Просто я думал… Красная нора? Там же розовая ракушка, а не красная.

– Розовая, – согласился Ольгович. – Это мы промеж собой ту пещеру красной норкой называем. Поговаривают, там мутные людишки шляются. Но они нам не мешают. Пусть живут, как умеют.

– Жги, коли, руби! А правда колдуна не стало? – догнали нас станичники.

– Кубань как мамку люби, – вяло приветствовал их Степан и остановился. – Во. Ты-то нам и нужен. А колдуна наш благодетель вывел, как моль нафталином. Пикнуть не успел, как скрючило его и вышвырнуло с нашей землицы.

Мы отошли в сторонку, увлекая за собой мужичка, которого искал Ольгович. А станичники всё-таки собрались спалить ненавистную колдовскую хату.

– Остановить их? – спросил Степан.

– Куда мы против коллектива? Пусть палят. Пусть душами оттают, – махнул я на поджигателей двухметровым сокровищем.

– Жгите. Бог вам судья, – сказал Степан сошедшим с ума землякам.

– Что делать будем? А то племянник уже прилетел, – указал я на перепуганного Димку, бежавшего к нам по улице между метавшихся и оравших станичников обоих полов.

– Знакомьтесь. Это наш краснодеревщик. Федот, тебя-то мы и искали. Не трясись. Мы прогнали колдуна вот этим деревом. Человек хочет крестиков тебе заказать из него. Чтобы на груди их носить да Бога о милости просить. Нашего Бога, понимаешь? Нашего, – начал втолковывать игрушечнику Ольгович что-то для меня не совсем ясное.

«Может здесь у мужиков другой Бог?» – мелькнула у меня еретическая мыслишка.

– Оно от какого дерева? – спросил Федот и протянул дрожавшие руки к Босвеллии.

– От ладанного, – ответил я, чтобы было понятнее, и передал своё оружие из рук в руки. – Берёшься? Только без огласки. А то отведу глазки.

– Как же не взяться? Дело-то богоугодное. По всему видать, нашего Бога дело.

– О каком своём Боге вы талдычите? Он у вас православный? С Иисусом в сыновьях? – не выдержал я и спросил.

– Так-то оно так, конечно, – согласился Федот. – Только когда в нашу армавирскую церковь заходишь и на кастратов поющих глянешь, сомнения в душу так и лезут. Мол, не так всё устроено. Не по его заветам.

– Дело поправимое, – понял я про какого они Бога и умолк, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Какие сделать? – спросил Федот, а сам продолжил нежно поглаживать брёвнышко.

Я, недолго думая, вынул из-за пазухи свой крестик и показал ему.

– Или такие, или которые сумеешь. Какие душа подскажет, такие и делай. Только к вечеру назавтра, будь добр, а четыре крестика выстругай. Я скоро домой отбуду, а дел у меня на десяток ваших станиц. Договорились?

– Солдатушки, бравы ребятушки, – запел дрожавшим голосом Федот вместо ответа, да так душевно запел, что у меня от его песни сразу прослезились глаза. – Где же ваша си-ила?.. Нашу силу на груди носи-или. Крест, вот наша сила!

Что тут началось! Подбежал Димка и стал подпевать бондарю-краснодеревщику незнакомыми словами, такую знакомую песню. Ольгович, со слезами на глазах, тоже загорланил, что было сил:

– Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши души? Наши души в аду бесов душат. Вот, где наши души.

За ними и все поджигатели колдовской хаты подхватили песню, и мне показалась, что вся станица высыпала на улицу и запела:

– Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши беды? Наши беды – баб наших победы. Вот где наши беды. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши жёны? Наши жёны – ружья заряжёны. Вот, где наши жёны.

Когда слышал знакомые слова, и сам, поддавшись общей магии ночного бунта против колдуна, против засилья неразумной, по их мнению, власти женщин, подвывал своим незнакомым взрослым голосом:

– Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши детки? Наши детки – пули наши метки. Вот, где наши детки. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваша хата? Наша хата – лагерь супостата. Вот, где наша хата!

Пропев вместе со всеми не менее десятка куплетов, я основательно расплакался, но, как и все вокруг, слёз своих не стеснялся. А когда все разом замолкли, и в ночном воздухе повисла тишина, Федот продолжил петь последний куплет срывавшимся на всхлипы голосом:

– Солдатушки, бравы ребятушки. Теперь, где ваши души?

И снова все вокруг подхватили:

– Теперь души в раю слёзы сушат. Вот, где наши души…

Я не стал дожидаться окончания песни и вечера в целом, схватил Димку за плечо и поволок его в темноту ночной станицы, подальше от глаз, слёз, и от разгоравшейся хаты колдуна Ясеня.

* * *

– К дирижаблю? – спросил Димка.

– Брось шуточки, – попросил я устало.

– Понял, – сдержанно ответил он и взялся за мою руку.

Я шёл вперёд и ничего не видел от слёз, поэтому не сразу осознал, что давно лечу вместе с Димкой, изображавшим самолётик. Я был старшим самолётиком, но летел неправильно, а он младшим, только настоящим и правильным.

«Так-то лучше. А то дирижабли какие-то изобретает», – подумал я, перестал шагать по воздушной дорожке и сразу стал правильным самолётом.

Кристалия принесла нас на лоджию и приземлила. Всё это она сделала по Димкиной просьбе, и я дал себе слово поутру первым делом слетать с ним на Змеиную гору, чтобы он принёс клятву в том же месте, что и его старший самолётик в моём заплаканном взрослом лице.

– Тс, – услышал Димку. – Они сидя спят.

Я сначала не понял, о ком он, а когда заглянул на кухню, только что успокоившееся сердце защемило с новой силой.

Мама с дочкой спали в обнимку сидя на новеньких стульях перед новеньким столом до отказа заваленным вкусностями и яствами, которые они наготовили за день.

– Что делать будем? – спросил я у Димки.

– На кровать уложим? Или пожалеем и домой отправим? – предложил он.

– И отправим, и уложим, и денег дадим. Смотри сколько наготовили. Неделю целую есть будем. Пирожки, блины, мёд, сметана. Всего не перечесть, – разгорячился я.

– У них же там ничего этого нет. Опять голодать будут? Они хоть и женщины, а всё одно жалко их.

– Давай себе кое-что отложим, а стол с едой и стулья… Даже кровать не жалко. Всё в их мир перенесём, – загорелось во мне озорное детство.

– А мамке ещё купим, – поддержал Димка.

Так мы и сделали. Сначала сговорились с Кристалией, потом смотались в Ливадию и всё там подготовили. Место на кухне и в комнате расчистили. Опять же, с Ливадией договорились. Денег пятьдесят серрубликов отсчитали и записку написали, чтобы не волновались, а смело покупали всё, что нужно.

Потом под вспышки молний в Кристалию перепрыгнули. А через пару минут вместе со спящими красавицами, со столом, стряпнёй, честно разделённой, прямо на стульях, с кроватью, матрасом и подушками… Хлоп! И мы в Ливадии.

– Сейчас ты на балкон, а я с миром пошушукаюсь, – велел я Димке.

Когда он отошёл подальше, я договорился с Ливадией, чтобы она, или разбудила спящих красавиц после нашего отбытия, или сама их спать уложила на новую кровать с матрасом и полудюжиной подушек.

Когда возвратились в Кристалию, заново организовали старенький столик и вывалили на него оставленные для себя кушанья. А потом на еду накинулись, изголодавшись от добрых дел.

Спать также разошлись по старым местам, еле передвигая ноги от переизбытка эмоций в сердцах и пирожков с блинами в животах.

Глава 20. День Димкиной клятвы

– Ты какой номер? – обращаюсь я к Александру из моей команды, летающему за окошком, и не сразу понимаю, что он наполовину прозрачный.

– Двенадцатый, – отвечает тот и улыбается рожицей третьеклассника.

– Не шути. Я из двенадцатого. Я, – втолковываю расшутившемуся близнецу. – Ты из третьего или одиннадцатого?

К окну подлетают ещё двое Александров.

– Я одиннадцатый, – докладывает первый из них. – Доедай, и айда до дома.

– А я третий, – рапортует второй.

Со всех сторон начинают собираться летающие девятилетние Александры, которые кружатся и наперебой представляются:

– Я первый. Я второй. Я четвёртый…

Замечаю, что вновь прибывшие летуны счётом ровно одиннадцать душ не такие полупрозрачные, как прилетевший первым и назвавшийся двенадцатым.

– Не пойму. Один прозрачный, а другие… – не успеваю договорить, как вдруг на улице появляется огромная стеклянная великанша с мухобойкой в руке и разгоняет моих близнецов, как мошек.

Причём, ей наплевать какие они по прозрачности. Всех распугала и, покосившись на меня, прошла мимо.

Я пугаюсь и великаншу, и того, что оказался тринадцатым, после чего убегаю в туалет, где, глядя на своё полупрозрачное девятилетнее отражение, через которое видно бочку, ковшик и окно в ванной, пугаюсь ещё больше и просыпаюсь в холодном поту.

* * *

– Димка, ты где? – спросил я, когда проснулся.

– Здесь, – пробурчал из кухни Настевич. – Не добудился тебя, и что?

– Выгляни с балкона. Тётка стеклянная не ходит с мухобойкой?

Через минуту услышал, как помощник с полным ртом доложил:

– Не видно. А что, должна?

– Ты там жуёшь что-то?

– Не пропадать же добру.

Я встал с дивана и пошагал в ванную, в которой ванны отродясь не было. Умываясь, случайно глянул в зеркало и отвёл взгляд, пытаясь вспомнить, что же такого видел во сне.

Пока завтракал в одиночестве, Димка вовсю пыхтел в своей комнате, найдя себе интересное занятие.

– Таким должен быть? – подбежал он с нарисованной картинкой дирижабля.

– Опять? Ты что, не понимаешь? – набросился я с упрёками.

– Всё одно же пригодится. Если не строить, то знать нужно, о чём мир просить. Сам говорил, много чего не хватает.

Пришлось закругляться с завтраком и чертить недостающие, по моему мнению, части летательной машины.

– Кабина для мамки, это правильно. Только, как она в неё заберётся? Рисуй верёвочную лесенку.

Рулит он чем? Рисуй перо руля. Вот такое. Как на речных лодках. Теперь пару пропеллеров с моторами с обеих сторон на коротких крылышках. И чтоб крутились, как вентиляторы. Стоишь – они стоят. Летишь – они крутятся. А дальше всё правильно.

Забыли штурвал, но он в мамкиной кабине. Так и скажешь, если кто спросит. А вот, откуда мы его взяли? Вот вопрос, так вопрос, – нахмурился я, когда закончил исправлять чертёж.

– Полетели уже на гору? – предложил Димка, устав рисовать и думать.

– Воды нужно набрать. Нет, не фляжку. Во фляжке лечебная вода. Другое что-нибудь есть? – решил я тщательно подготовиться к путешествию на Змеиную гору.

Димка нашёл бутылку из-под газировки, которую мы отмывали-отмывали, да и бросили это неблагодарное занятие из-за его полной бесперспективности.

– Лимонад где покупали? – спросил я, решив, лучше потратится, чем заработать понос от грязи в бутылке.

– Это из-под масла. Лимонад я сроду не пил и не знаю, где продаётся.

– Какого же укропа мы её отмывали, если она из-под масла? – разгневался я на потерю времени понапрасну. – Летим на рынок, где я ещё ни разу не был. Мелочь красномедная имеется. Если что, купим газировку там.

Я набрал горсть серрубликов побольше, рассчитывая по дороге к Змеиной горе столкнуться с финансовыми проблемами и, схватив смешно брыкавшегося и визжавшего Димку себе под мышку, шагнул на лоджию и попросил у Кристалии обычный комплект авиа-услуг.

Кристалия нас подхватила и подбросила к Анапской, только, пронесла чуть дальше по Черноморской, где и оказался искомый нами рынок.

Мы опустились наземь и в сокрытом состоянии начали изучать, какие бывают рынки в женских мирах.

Чего там только не было! Но больше всего мне понравились колечки жареной домашней колбасы. Я хоть и позавтракал, но слюнки так и потекли без остановки.

– В глазах рябит. Ищем газировку и сваливаем.

– По-нят-но, – растягивая слово, выговорил Димка.

– Что тебе понятно, недоросль?

– Понятно почему меня мамка на рынок не водит. Чтобы не расстраивался. Молодец мамка, – похвалил сыночек Настю.

– Стоп-стоп. А я кто тогда, если привёл тебя в расстройство?

– И ты молодец, – не растерялся Димка. – Как бы я узнал, что мамка молодец.

Я подивился логике мальчугана, но на смех сил и желания не нашлось. Уж больно захватывающее зрелище представлял собой рынок. Не рынок, а деликатесная ярмарка.

– Лимонад, – ткнул пальцем Настевич, пока я снова и снова натыкался взглядом то на колбасу, то на копчёные окорока, то на запеченных куриц.

– И ты молодец, Димка. Нашёл нам лимонад, – похвалил я мальца.

Мы пошагали к киоску, совершенно забыв о своей невидимости.

«Две копейки за пол-литра», – подивился я дешевизне, когда прочитал ценник.

– Нам две бутылки, – попросил я у продавщицы и отсчитал четыре красномедные копейки.

– Фиг нам, – вздохнул Димка. – Мы же сокрытые. Теперь я лимонада не попробую.

– В этот раз расплатимся и сами возьмём. Но ты так никогда, запомни, никогда не делай. Посредникам озорничать запрещено, – закончил я поучать и потянулся за бутылками на витрине. – Тебе же всё равно, что ситро, что дюшес, что лимонад? Может, на пробу все три возьмём?

– Можно, – согласился Димка.

Я добавил ещё пару монеток и высыпал в блюдечко шесть копеек прямо продавщице под нос.

– Уплачено, – сказал Димка и схватил бутылку дюшеса.

Я взял лимонад и ситро, тоже сказал ничего не понимавшей тётке «уплачено», и мы покинули рынок.

– А за колбасой и окороком обязательно сюда наведаемся, – пообещал я будущему посреднику и напарнику.

* * *

Когда рассказал Кристалии, что мы с Димкой собрались делать, подробно обрисовал ей дорогу к Горькой балке и дальше к Змеиной горе. Она тотчас подняла нас в небо, и мы снова стали самолётиками. Только на этот раз из нас вышли военные бомбардировщики с газированными бомбами.

«Давай нас на сверхзвуке. Как ночью в Палестину», – подзадорил я голубоглазую великаншу, и мы понеслись с огромной скоростью, только ветер в ушах почему-то не свистел. Я заподозрил, что мы были в каком-нибудь коконе из воздуха, который мчался вместе с нами, не шумел сам и не заглушал звуков вокруг нас, поэтому мы всё слышали, а кричали, просто так, по привычке.

– Куда мы мимо Фортштадта? – удивился Димка.

– На Кудыкину гору, что Змеиной зовётся, когда лицом повернётся. И если не струсишь и первым укусишь, она засмеётся, волной обернётся. А не обернётся, мы её лимонадом по темечку, – смягчился я и добавил не в рифму, чтобы успокоить парнишку, и без того выпучившего глазёнки.

– Сказки, – вздохнул Настевич.

– Долетим и увидим. Сказки или присказки. Сено или солома, как у зайчихи дома. Или как у тушканчика в норке серебра с золотом горка. Или как у змеи медянки с ядами полные склянки, – прострекотал я, вспомнив привычку к придумыванию присказок.

– Откуда ты всё это знаешь? – подивился Димка.

– От верблюда горбатого. От медведя щербатого. От бычка безрогого. От барана безногого. От волка плешивого. От козла паршивого. От коня вороного. Всего знаю много, – протараторил я и выдохся, но увидев приближавшуюся Змеиную гору, продолжил: – Вот и волна, из воды бывшая с пеной, застывшею. Из моря сбежавшая, горою ставшая.

– Стоит, улыбается, нас дожидается, – добавил Димка свою присказку, безмерно меня удивив.

– Видела, тётенька мир? А ведь он ещё не посредник, а только кандидат-проситель, – похвастался я, обратившись к Кристалии, потом подумал и обратился ко всем мирам всех кругов сразу и, конечно, к их маме Кармалии. – Видели, миры, кого вам в помощники нашёл? Не было бы у вас такого счастья, да Настина беда помогла.

* * *

Мы сначала замедлились, потом плавно снизились и приземлились на Змеиную гору. Зрелище для меня было ожидаемое, а вот Димка верещал не останавливаясь.

– На горы никогда не забирался? – спросил я, когда выбрал подходящий для клятвы валун и поставил на него бутылки с газировкой. – Только это, конечно, не гора, а отрог или косогор. Когда смотришь снизу, он похож на гору с белёсым гребнем, точь-в-точь, как морская волна. Спустимся, и сам увидишь.

Озаботившись чем-то важным, отвлёкшим меня от осенних пейзажей и самой клятвы посредника, я не понимал, что в окружавшей нас идиллии было не так.

– Я про Фортштадт мечтал с балкона, а тут настоящая косая гора, – продолжал удивляться Димка.

– Вон, зайцы тебя встречают, – сказал я, не обрадовавшись даже зайцам, которые, куда ни глянь, мирно прыгали по косогору.

– Они настоящие? Ура! – утонул в восторге кандидат в посредники.

– Ёжики верчёные, – заохал я, когда наконец прозрел. – А Кайдалы где?

До меня, наконец, дошло, что было не так. Здесь не было пруда, столь любимого папкой и дядей Витей. И мной, конечно.

С отсутствием кошары и баранов я бы смирился. Даже с полным бездорожьем и степью без следов земледелия, но с отсутствием пруда – ни за что.

– Ты про тот круглый домик? – спросил Димка и дёрнул меня за рукав.

– Какой ещё домик? – не понял я.

– Вон там стоит, – указал он пальчиком.

Я увидел серо-коричневую юрту, стоявшую гораздо правее места, на котором в моём мире был пруд. Возле юрты копошилась пара чабанов, а их бараны большим серым блином паслись неподалёку в степи.

– Нюни на потом, – скомандовал себе. – Иди сюда, товарищ кандидат.

Усадив Димку на валун рядом с бутылками, я долго и подробно рассказывал историю появления посредников. О том, кто они, зачем нужны мирам. О том, что случается, когда миры живут без них. Не забыл и о том, что было у нас, когда миры начали меняться.

Малец внимательно слушал и впитывал, а по его повзрослевшему лицу было ясно, что он ко всему происходившему относился очень ответственно.

Когда закончил обзор истории нашего ремесла, пообещал ребёнку ответить на его вопросы позже. После принесения клятвы. Конечно, при условии, что двадцать второй мир примет его на должность мирового посредника.

– Теперь-то дирижабли строить не будешь? – спросил я и приготовился к таинству принесения клятвы.

– Почему не буду? – удивился Димка.

– Ладно. Потом тебя перевоспитаю. Напомни, как твоего папку звали? – уточнил для протокола.

– Витей, – неуверенно пролепетал Настевич.

– Сейчас с миром с глазу на глаз поговорю, чтобы… – начал я объяснять, что собрался узнать имена Димкиных предков, а потом импровизировать с текстом клятвы, как вдруг получил тёплую, но звонкую оплеуху, означавшую: «Я на все твои фокусы согласна. Не тяни время. У тебя и так много дел».

После оплеухи совсем недолго пошумело в ушах, а я, заодно, собрался с мыслями.

– Повторяй в точности за мной, – скомандовал Настевичу, перекрестился, поклонился, и начал клятву. – Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести тебе клятву для вступления в посредники промеж сестёр и братьев твоих, – торжественно выговорил, а Димка, не дожидаясь, когда сделаю паузу, сразу всё повторял, словно был моим эхом.

Я снова поклонился, как положено при произнесении клятвы, и Настевич повторил поклон.

– Я, Дмитрий, крещёный и нарожденный в тебе, сын Виктора и Анастасии, нарекаю тебя Двадцать Второй, и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить тебе верой и правдой во славу Божию, – на ходу сочинил я новый текст, подстроив его под второй мировой круг.

Снова тонкоголосое эхо в исполнении Настевича повторило всё слово в слово.

– А ещё прошу тебя возвращать мою душу грешную и тело моё бренное ото всех мест… Да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между твоими братьями и сёстрами… И пусть будет так, пока твоё солнце светит и моё сердце бьётся. Помоги нам, милостивый Боже, – дочитал я до конца, иногда подождав понемногу, пока Димка поспеет за мной, и снова поклонился Кристалии в пояс.

Не успел Настевич повторить окончание клятвы, как нас сдуло с валуна тёплым порывом ветра и понесло в синюю даль, кувыркая и подбрасывая, словно мы были жонглёрскими мячиками.

– Лимонад забыли, – верещал Димка и хохотал что было сил.

– Ты поклониться не успел. Но, всё равно, твой мир тебя признала, – прокричал я в ответ, тоже радуясь, словно ребёнок.

Нас приземлило к родникам, бившим из земли, как раз над тем местом, где была низина или балка, как у нас называют такие места, где должен был быть пруд.

– Смотри. Наш лимонад, – изумился полноправный напарник и указал на ручеёк, вытекавший из родников.

Я увидел три наши бомбы, охлаждавшиеся в прозрачной водичке.

– Переживал, что пить захотим, а тут родники, – удивился я простому объяснению появления пруда в родном мире.

– Дала-кай. Дала-кай! – раскричался кто-то в камышах, окружавших ручеёк.

– Что долакать? – не понял я.

– Дала-кай, – повторил мужичок в засаленной одёжке, достававшей до земли, и вышел из камышей к нам.

– Русский понимаешь? – спросил я Далакая, нисколько не удивившись его появлению.

– Бикмеюшка всё понимает. Дала-кай, – то ли о себе сказал мужичок, то ли о своём невидимом дружке.

– Какая Бикмеюшка? – уточнил Димка.

– Такая-сякая. Моя Бикмеюшка. Твоя Дала-кай, – ответил мужичок и указал на нас пальцем.