Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
* * *
Что-то меня остановило, когда уже собирался вылезти в родной мир, но замер в позе горе-спортсмена, испугавшегося вышки для ныряния в воду. Как схватился руками за лесенку, так и не смог себя заставить подняться по ней.
«Что-то сейчас будет. Ой, будет, – начало постреливать пульками в опустевшей головушке. – Мне домой нельзя? Или мама Кармалия хочет поговорить?»
Но ничего не происходило. Никто со мной не затевал ни разговора, ни нравоучений. «Силу посредника потерял? Или нельзя с букетом вылазить? – размышлял я и терялся в догадках. – Или что-то лишнее сегодня сболтнул?»
– Мама Кармалия, это ты меня обездвижила? – спросил я у полумрака подвала, но он остался безучастным.
Пришлось прокручивать в памяти все дневные события и выискивать хоть что-нибудь, что могло стать причиной превращения в памятник, но голова упорно не желала ни вспоминать, ни слушать грозные призывы вернуть в моё распоряжение только-только отремонтированное тело.
Делать было нечего, и я как стоял с букетом из веток, так и окунулся в любимое забытьё, которое в последнее время стало запросто приходить ко мне и без призывов или приглашений.
* * *
– Марш, пока дальше не перепугал! И по дороге всё, что должен, вспомни, – задорно скомандовал Угодник откуда-то издалека.
– Я и сам хочу. Только прирос к лестнице, как поганка к пеньку, – оправдывался я, не выпуская веточек из рук.
– Что должен, вспомни! – не успокоился голос Угодника.
– Что вспомнить? – начал я обижаться. – Нужное что-то из головы выковырял и за ненадобностью выбросил?
– Марш, пока дальше не перепугал! И по дороге всё, что должен, вспомни, – вредничал голос, и всё тут.
– Про Стихию, которая Аквария, которая Кометовского рода-племени? Или её Природу по имени Натура? Или про деток мамы Кармалии, имена которых она диктовала, а я ушами махал вместо крыльев?
– Что должен, вспомни, – согласился голос.
– Значит, точно про имена миров. А сейчас не морок, случаем? Может я заснул на бегу? Такое тоже может быть, если даже в небе у меня получалось.
– Вспомни, – начал сдаваться голос и перешёл на просьбу.
– Если бы я мог. Первых я и так потом узнал. Прямо сейчас назвать могу: Скефий и Татисий. А следующих за ними, мне без того полёта не вспомни-и-и… Иттить колотить! – заверещал я от ужаса, потому что мигом оказался в небе над замёрзшим лесом мировой мамки с её детками, хохотавшими во все их лужёные глотки.
И только ласковый голос Кармалии снова летел рядом и диктовал:
– Это и есть двенадцатый, как ты нарёк его. Только я ему имя другое дала. Скефием его назвала. И первый он был у меня сын, а за ним Татисий, а за ним Наверий, а за ним Вардиний, и Феоний, и первая дочь Амвросия, и Леодий, и Реводий, и Заргий, и Мелокий, и Даланий, и Талантия с Фантазией, и Гвеодий, и Корифий. Это только первенцы. И ты их всех в круге первом видел. Запомни.
– Только не нужно меня в кровать закидывать, – попросил я Кармалию. – Мне на Черёмушки сегодня.
В то же мгновение оказался в подвале и сразу попробовал пошевелиться.
Свобода движений вернулась, и я буквально пулей вылетел из подвала в сарай, заполненный Александрами, собравшимися у деда Паши почти всем составом.
* * *
– Сколько ждать можно? – загалдели на меня Александры, как оголодавшие щенки на забывчивого хозяина.
– Фу! – скомандовал я всей своре разом.
– Это двенадцатый, – разочаровались цепные или охотничьи, я так и не понял.
– А вы кого ждали? – набросился я на товарищей.
– Шестой где-то застрял. Мы собрались решать, кому вместо одиннадцатого идти. Жребий сейчас бросать будем. Промеж нас девяти, – наперебой возмущались близнецы. – Потом того, кому выпадет такое счастье, будем подменять в его мире. И в школу вместо него ходить. Чтобы мамка с папкой не заметили отсутствия. Павел твой так придумал.
– Почему промеж девяти? Нас же двенадцать. И опоздали вы со жребием. Сейчас, кого из нас не хватает?
– Одиннадцатого и шестого. Ты пришёл. Третий лошадь ищет. Его после каких-то полётов от всего освободили. А тебя, сказали, и вовсе не будет скоро. Всего восемь нас осталось, – доложил Александр-первый.
– Куда это я денусь? По мирам пойду одиннадцатого искать? – спросил я и задумался, а в голове снова зазвучал голос Угодника, как заевшая пластинка: «Тебе же придётся эту кашу расхлёбывать… Сынишку её помнишь? Димкой зовут. Кто там за ним уход строит? Ты строишь. Марш, пока дальше не перепугал!»
– Где вы с третьим целый день пропадали? – вернули меня подчинённые из грёз о моём неизвестном предназначении.
– Ой, братцы. Простите. Обещаю всё, что разрешат, потом рассказать. Только не сейчас. Мы сегодня Угодника встретили. И беду с ним сыскали. Сейчас я до дома и сразу оттуда на Черёмушки. До вечера мне ещё много, чего узнать нужно, – молол я языком и путался в словах, а мои кобельки отчего-то онемели и даже рты открыли. – А шестого не ждите. Карма его такая, как он говорит. Попался он мамке одиннадцатого, когда к вам на собрание добирался. Теперь без жребия за него расплачивается.
Доложил я честному собранию, а сам боком-боком и в двери. И пока моя команда растерялась от новостей, дёру оттуда выдал сверхскоростного. Деда Павла с его Америки чуть не снёс заодно с калиткой, но вовремя замедлился, а то бы ещё и букет растрепал с его умиравшими и новорожденными листиками.
– От беды тикаешь? – спросил дедуля.
– От недомерков спасаюсь. Я же не знаю, что можно им рассказывать, а чего нельзя. Тебе третий всё доложил? – тараторил я, а сам косился на недовольные рожицы, выглядывавшие из-за времянки.
– Угодник явится, и мы с ним обо всём сговоримся. А ты мчись, аки ветер. Только букет во времянку снеси, в водичку на окошко поставь. Николай там ночевать будет. И лисапет его, будь он неладен, за времянкой поселится, – сдержанно сказал Павел, как будто Угодник к нам часто наведывался и каждый день беды поспевали к обеду.
– Не-не-не. На лавочке твоей его оставлю. Во двор ни за что не вернусь. А то точно загрызут. Договорились? – схитрил я и покосился на сердитые взгляды братьев, но неожиданно вспомнил, о чём собирался узнать у деда: – Как же он из того мира в этот заедет?
– Мчись, тебе говорят. Умник, выискался. Жди, покуда созреет, помнишь? – прорычал дед сквозь бороду, и я, от греха подальше, побежал домой, оставив и букет на Америке рядом с дедом, и невидимое яблочко дозревать на веточке древа познаний, росшего тут же, за забором, прямо над скамейкой.
Глава 5. Семейное дело
Дома всё было тихо и мирно. Ну, на первый взгляд. Моё дневное отсутствие не вызвало никаких расспросов, и я с жадностью набросился на ужин, после чего засобирался на Черёмушки. Причём, с таким деловым видом, будто каждый вечер ходил туда, как папка на завод.
– Куда намылился? Дня целого мало было? – удивилась мама.
– же не успел на Черёмушки смотаться. А деду очень-очень надо, – сказал я правду, как и учил дядька Угодник.
– Чего ему там понадобилось на ночь глядя? До завтра не терпит? Ты сегодня и так перетрудился.
– Никак не терпит, – ответил я, стараясь не выказать никаких эмоций. – Я же обещал ему. Поэтому...
– Раз такое дело... Тогда на машине туда поедем. Все вместе, – ошеломила меня мамочка, и я сразу же поспешил с возразить:
– Никак нельзя. Мне туда одному нужно. Только одному. Ведь там такое может произойти, что весь мир содрогнётся.
– Тем более. Передай отцу, пусть мигом собирается и машину заводит. Куда и зачем я сама скажу. Мне к подруге с работы заехать нужно. На Новороссийской живёт. Ты же знаешь Сашку Бороду. Его мамка это. На конвейере работает.
– Не знаю я никакого Бороду, – промямлил я в полной растерянности, и попытался вспомнить, откуда в памяти такое знакомое прозвище.
"Борода? Не тот ли Санька, с которым в детсаде... Точно. Но он, вроде, Бородин" – вспомнил я о дружке одногодке и тёзке.
– В детский садик вместе ходили. Не знает он, – подтвердила мама, что я правильно вспомнил. – Марш, говорю, к отцу, пока он вина не напился. Уже кругами вокруг погреба ходит. Того гляди оскоромится. Поспеши, сынок.
Делать нечего. Поплёлся к папке с надеждой, что он сумеет отговорить мамку от её планов. «А лучше надоумить его винца отхлебнуть из откупоренной бочки. Хоть самую малость. Лишь бы для запаха. У него же имеется для этого секретный шланг», – замыслил я недоброе и пошагал во двор.
Отец с Сергеем гуляли вокруг дома.
– Ты уже винца дерябнул? А то мамка ни с того, ни с сего на Черёмушки захотела, – как можно естественнее спросил я родителя.
– Желудок что-то разыгрался. Так что, сухой я. А что ей там нужно? – расстроил меня папка несвоевременной трезвостью и вернувшимся гастритом.
– Отвезти её на Черёмушки к Бороде в гости. За каким-то интересом. И всё лесом, да лесом, – пробурчал я недовольно и задумался, что же теперь делать, если отвертеться от родителей никак не получается.
– Мне туда тоже на заправку нужно. И как я мог забыть, – обрадовался папка и взвалил братишку на плечо.
«Сговорились!» – заголосил я у себя в пустой голове, а вслух еле выговорил:
– Меня там не отпустишь погулять? Очень-очень надо. Погулять и для дела. На пару минут.
– Какие прогулки? Солнце сядет скоро. Хватай Серёгу, а я рубль на бензин возьму и машину со двора выгоню.
«И что теперь делать?» – почти простонал я, подхватывая Серёжку из папиных рук, а в меня, вдруг, задуло теплом, прямо в расстроенное чуть ли не до слёз лицо.
– Скефий, родной. Помочь хочешь? – зашептал я, отбегая подальше от папки.
Снова тёплый выдох. «Интересно. Такого раньше не бывало. С чего, вдруг, мир решил помогать? Может, не знает, что рёбра выздоровели?» – озадачился я и решил поплакаться, а заодно рассказать о возникшей проблеме.
– Мне к Татисию надо. Туда ты, конечно, можешь меня со всеми родственниками запульнуть, а обратно как? Татисий же пока не у дел. Мне дом Настин искать нужно. Слухи разные запустить, о которых Угодник говорил, – жаловался я Скефию на родительскую заботу, а у самого перед глазами стихийный букетик из хвороста встал и стоял в воздухе, как наваждение.
«Что-то новенькое, – удивился я, когда в лицо задуло тёплом. – Словить какого-нибудь братца и вместо себя здесь пристроить, а самому в подвал и на одиннадцатые Черёмушки?»
Не успел замыслить коварство, как Скефий сразу же отверг мой план, дунув в лицо морозцем. На сильно, но доходчиво.
– Понял. Ясно. Вижу, – отрапортовал я немому, но не глухому миру, и вспомнил такой же мороз над Фортштадтом. – Ехать с мамой и папой на Черёмушки?
А мне вместо ответа очередь из холодных и тёплых воздушных поцелуев.
– Что-то сначала сделать, потом ехать? – решил я попытать счастья с догадкой, мелькнувшей в голове, и получил положительный ответ.
– За букетом сходить, а потом в путь? – спросил я уже у Сергея, которому надоело болтовню мою слушать и отворачиваться от сквозняков, поэтому он начал вырываться из рук.
Скефий напоследок приложился ещё одним тёплым порывом, и я, подыгрывая брату, потащил его в калитку, потом через всю улицу и за угол к дедовой хате. Серёжка, обрадованный свободе, бойко переставлял свои пинетки по дорожной пыли, цепко держась за мою руку, и уже через пару минут мы достигли дедова царства-государства.
Голос Угодника я услышал задолго до того, как мы с братом бесцеремонно ввалились к самодержцу во двор.
– Родня! – обрадовался дядька и набросился на младшего племянника. – Привет, Васильевич. На рыбалку уже ездишь?
Угодник схватил Серёжку и начал высоко подбрасывать над головой, а тот визжал от радости так, что я перепугался, не услышит ли мамка и не прибежит ли спасать сыночка от космического пришельца.
– Мне от родителей отделаться не получается, – попытался я перекричать братишку.
– Ты ещё на Черёмушках не был? – спросил дядька.
– Не вырвался пока. И Скефий требует букет взять с собой. Хочет меня со всей семьёй на Черёмушки в Татисий закинуть, – пожаловался я.
– Мне тоже байк сюда перегнать надо. Только я завтра хотел вместе с Настюхой. Но, если надо, так надо. Я тогда хворост сам возьму и на Черёмушках вас перехвачу. Когда дым впереди повалит, считай вы уже обратно вернулись. Всё понял? – успокоил меня дядька, только я не всё из сказанного успел переварить и усвоить.
– Вместе с «Москвичом» нас забросит? – попытался заполнить пробелы.
– Скефий перенесёт туда, а из Татисия я вас верну. Впереди «Москвича» поеду и открою окошко домой. Что непонятно? Ты только всё сделай как надо. Импровизируй, как я у больницы. И не бойся, что родители участвовать будут. Завтра им никто не поверит, вот увидишь, – обрадовал меня дядька и продолжил кидаться в Скефия визжавшим от радости племянником.
* * *
Еле оторвав братишку от Николая, я вернулся к уже заведённому «Москвичу» и такой же заведённой мамке.
– Прям, ни минуты без деда не можешь, – пожурила она, и мы, рассевшись по своим местам, поехали на одном автомобиле, но в разные стороны.
Папа, мама и Серёжка на Черёмушки, а я в соседний мир, на те же Черёмушки, только одиннадцатые по счёту.
Когда проехали кинотеатр «Родина», я обратился к Скефию с просьбой о перемещении нас в Татисий при условии полного соблюдения правил дорожного движения.
Привычно мелькнуло в глазах черно-белыми вспышками, и я догадался, что мы уже на месте.
Отец тряхнул головой и несколько раз моргнул, разгоняя наваждение.
«Вспышки увидел или разницу между мирами?» – заподозрил я неладное.
– Что за… новости? – пробурчал папка, долго подбирая цензурное слово.
– О чём ты? – спросила его мама.
– Ты ничего видела? – удивился отец.
– Ничего, – пожала плечами мама.
– Вот именно, что ничего. Я один туннеля не вижу? Снова переезд? Мы что, в шестидесятые годы вернулись?
Я обмер. «Папка в посредники записался. Разницу между мирами увидел. Хорошо, что Татисий задремал, а то бы сразу туннелем занялся», – ужаснулся я, а мой родитель ещё несколько раз тряхнул головой, потом успокоился и прошептал: «Бред сивой кобылы. Привидится же такое».
Мы высадили маму у нужной ей пятиэтажки и с ветерком помчались куда-то за Черёмушки. Я радовался и тому, что уже нахожусь в Татисии, и тому, что папка перестал искать очередные бредни кобылки, тоже оказавшейся сивой, как и дедов мерин.
Мы благополучно доехали до заправки, на которой, на удивление, не было очереди, и отец отправился платить за бензин.
– Подешевел! Подешевел! – запрыгал он, как мальчишка прямо у будки заправщицы.
– Кто подешевел? – безынтересно спросил я, когда он вернулся на своё сиденье.
– Бензин стал по пятаку за литр. Представляешь? Почти в полтора раза подешевел.
– Завтра снова цену поднимут, – напророчествовал я сгоряча.
– Не мели ерунды, – отмахнулся папка и надавил на газ. – Куда мчим? В какую сторону?
– К школе, что напротив твоего переезда, – осторожно сказал я, опасаясь навлечь гнев за незнание географии одиннадцатого Армавира.
– Где я через железную дорогу на завод хожу? – уточнил он.
– Ага.
– Там, вроде, четырнадцатая школа, – припомнил папка. – На кой она тебе?
– Дед просил найти там хоккеисток. Сходить нужно к ним в гости. Узнать по какому поводу собрание активисток, – врал я напропалую.
– Ночь уже скоро. Какие сейчас активистки-хоккеистки? Колбасу под вечер ожидают? Или на ночь глядя в очередь записываются, как в войну?
– Какую войну? – перепугался я.
– Такую. Во время которой соль и спички с прилавков сдувает. Да консервы, да муку с сахаром, – совсем не шутил папка.
– Там другая беда, – сказал я со знанием дела. – Там мёртвые из могилы поднялись и сыночка от верной гибели спасли.
– Бред, – заявил папка. – Я конечно знаю, что необъяснимое бывает, но до такого додуматься…
– Это как с твоим бензином, назавтра и следа не останется, – напророчил я на свою голову.
– Фантазёр, – подвёл папка итог сыновним откровениям и ткнул пальцем в лобовое стекло. – Тут, и правда, митинг в защиту деликатесов.
Я увидел впереди такую же толпу, как в Третьей больнице. Она стеной стояла между двухэтажными домами и так же волновалась и шевелилась, в ожидании какого-нибудь события, вроде нашего с Укропычем запуска в космос.
«Ого, – перепугался я, что снова окажусь в центре внимания. – Разве один с такой оравой справлюсь? Как, интересно, Угодник включает свой свет в голове? Вот бы мне сейчас такой рубильник».
Папка припарковался у обочины, взвалил задремавшего Сергея на плечо и скомандовал:
– Айда в разведку.
– Может, я один? – предложил я. – А ты машину посторожишь? Я мигом.
– И всё интересное пропустить? Мёртвые с косами. Младенцы спасённые. Или очередь за варёной колбасой, – размечтался отец.
Мы осторожно вклинились в живое людское море и начали продвигаться туда, откуда слышались речи пламенных болельщиков сборной одиннадцатого мира по доверчивости.
– Здесь это было, – услышал я до боли знакомый голос, обещавший этим утром со мной окончательно и бесповоротно разобраться.
От испуга во мне что-то щёлкнуло, и я как обезумевший заверещал в голос:
– Пропустите нас, дяденьки-тётеньки! Мы Насти покойной родственники. Где тут наша Машка, которая ей близняшка? Опять себя за сестру-покойницу выдала? Вот стерва. Добрым людям головы кружит, а со своей не дружит, – вопил я, представляя, что у меня, как у Николая, загорелся в голове хоть маленький, но зато светлый фонарик. – Чего вы тут собрались? Война скоро? А спички купили? А соль с сахаром? Дайте мне с папкой дорогу. И где там Настин муженёк?
– Уймись, – хохотал папка, будто я только для него затеял этот концерт. – Сраму с тобой не оберёшься.
– Где этот ирод царя небесного? – причитал я, подстёгиваемый изнутри. – Покажите его рожу. Ща папка её начистит. Век помнить будет. Где Маша, радость наша? Пусть вернёт её папке. Он же тоскует по ней, как по колбаске по рубль двадцать.
Папка давился со смеху, а вот народ сначала косился на моё умалишённое выступление, а потом, увидев хохотавшего и тосковавшего по колбасе дядьку с ребёнком на руках, разочарованно вздыхал и начинал расходиться.
Я, как настоящий артист, деловито вышагивал по освобождавшейся впереди дорожке в сторону панельной пятиэтажки, стоявшей в окружении низкорослых двухэтажных сестёр, и приговаривал:
– Ну, дура баба. Дура. Папка тоже хорош. Женился на старости лет. Вот Настюха, та была умница, а её сестра Машка – форменная балда. Но родила батьке Серёжку и любит он её за это до беспамятства.
Папка шёл сзади и пытался всем объяснить, что я у него не сумасшедший, а на меня просто что-то нашло. Народ от таких объяснений еще больше прибавлял шагу и, кто перекрестившись, а кто плюнув с досады, расходился и разбредался, втолковывая особо непонятливым и пока ещё толпившимся, что всё это наша полоумная семейка устроила, и никакого чуда не было.
После такого их ничем нельзя было удержать, и я намётанным глазом оценил то, что натворил, сам от себя не ожидая.
– Ты зачем врал про Машу – радость нашу? – догнал меня папка, когда я уже, задрав голову, разглядывал в наступивших сумерках разбитое окно второго подъезда пятиэтажки.
– Как брат твой просил, так я и пел. Лучше смотри, откуда тётки выпрыгнуть готовы, чтобы детей своих спасти.
– Что мелешь? Ты же сказал… Или я чего-то недопонял? А ну, признавайся, зачем балаган устроил?
– Так надо было. Чтобы все разбрелись и не сошли с ума. А Настю мы спасём. Домой вернём в лучшем в мире гипсе. Дядька Колька обещал, братец твой, – проговорился я снова.
– А мы тут что делаем? – спросил родитель.
– Смотрим, как тут всё устроено, чтобы мне не напутать потом. Я же с этим делом не меньше недели куковать буду.
– Не подскажете, что тут случилось? – спросил папка у хоккеистки, всё ещё стоявшей у злосчастного подъезда, как вратарь на воротах. – Мой старший говорит, что здесь чудо материнства было?
– Мы тоже так думали, – подтвердила бабулька, оказавшаяся соседкой Настиного мужа. – Настю-то мы схоронили год назад, а про сестру и слыхом не слыхивали. Наверно, стеснялась её, раз она у вас убогонькой оказалась и из окон выскакивает.
– Это всё мой пострел только что выдумал. Что тут на самом деле было? – не поверил отец первейшему очевидцу, на которого уже подействовал светом мой фонарик, или моя байка про сестру покойной в этом мире Насти.
– Димка игрался на детской площадке и зацепился, или ещё что, а только ваша Маша вынесла головой окошко в подъезде и накинулась на него как коршун. А он малец ещё совсем. Чуть вашего грудного постарше. Ноги она себе повредила и руки, и лицо в кровь. Полоумная, что с неё взять. И ревела белугой, что сыночка спасла. А он перепугался и закричал, что мамка с того света вернулась. Тут и мы, дуры, вой подняли, потом мужа её позвали. И всё завертелось. Только Витька своего Димку в охапку и ходу из дома. До сих пор не знаем, где прячутся. А вы, случаем, не знаете? Их квартира нараспашку осталась, – доложила папке, а заодно мне, очевидица Настиного воскрешения.
– Не знаю я ничего, – открестился папка. – Где же она сейчас?
– Настя на кладбище, а ваша в Третьей больнице, – покосилась на папку соседка.
– Хватит с меня, – обиделся отец на обвинительный взгляд бабульки. – Ещё поженят на Маше, потом объясняйся с мамашей. Поехали, заберём её от Черномора и домой. Устал я что-то. И Серёга уже спит вовсю. Поехали, тебе говорят!
Мы вернулись к Москвичу, который стоял и ожидал возвращения домой, в двенадцатый мир.
– Не переживай, – шепнул я автомобилю. – Как чудо-юдо мотоцикл увидишь, так за ним держись.
– С машиной разговариваешь? Бред. Бред! – замахал папка руками, после того, как уложил Серёгу на заднее сиденье.
Мы вырулили на дорогу и помчались за мамкой. Я сидел и внимательно смотрел на Черёмушки, на школу, на улицу Маркова, стелившуюся под колёса своим асфальтом.
Мама уже стояла в условленном месте и пританцовывала, нетерпеливо ожидая нас из похода. Папа резко остановился, взвизгнув тормозами, и через минуту начался допрос, где же нас носило.
– Сколько ждать можно? Я такое сейчас узнала. Такое! Не поверите. Все Черёмушки гудят, – начала рассказывать мама, уже известную мне и папке историю о воскресшей Насте, разбитом окне, том свете и почти задушенном Димке.
Я покосился на обогнавшего нас знакомого кожаного мотоциклиста и, когда, неожиданно для всех, кроме меня, всю дорогу заволокло белёсым дымом, вздохнул с облегчением.
– Скефий, снова здравствуй, – почти вслух поздоровался я с родным миром.
– Автола перелил, зараза. Дороги не видно, – ругался папка и на старшего брата, и на мамку, болтавшую без умолку о чуде, и на меня, подшутившего над одиннадцатым миром, а заодно над ним.
Глава 6. Хулиганская роль
– Браво Создателю! Браво Творцу! – раскричались вокруг меня зрители и громко зааплодировали.
Я проснулся в кинотеатре, сидя на первом ряду и поневоле вскочил от досады на себя из-за того, что проспал самое интересное.
По экрану ползли финальные титры, а празднично разодетые зрители хором читали имена актёров, режиссёров и прочих помощников неведомого автора только что закончившегося фильма.
– Глядите. Астра всё-таки изменила имя. Теперь она Кармалия, как её окрестил Головастик, – удивился чему-то мужичок, похожий на учителя.
– И дети её, и порядок их рождения, тоже переиначены. Смотрите, – вторила ему преподавательница Машиностроительного техникума.
Я повернулся к экрану и начал читать уплывавшие вверх титры:
«Первенцы: Скефий в роли Скефия. Татисий в роли Татисия. Наверий в роли Наверия. Что за наваждение? Имена знакомые. И Вардиний, и Феоний… Стоп. Что-то вспомнил. “И первая дочь Амвросия, и Леодий, и Реводий, и Заргий, и Мелокий, и Даланий, и Талантия с Фантазией, и Гвеодий, и Корифий”. Откуда я их знаю? Кто мне о них рассказывал? Или уже не первый раз засыпаю в кинотеатре?» – ужаснулся я своему неуважению к искусству.
– Не подскажите, кто автор? – поинтересовался я у зрителей, продолжавших хлопать и восхищаться закончившимся фильмом.
– Тихо! Тс! – цыкнуло на меня сразу несколько человек.
– Как можно-с, молодой человек! Как можно-с Творца назвать автором? Вы что, у нас впервые? – не на шутку рассердилась тётенька из Машиностроительного. – Вы не знаете, что он не любит, когда его так называют? Позор, молодой человек! Это в вашем возрасте недопустимо. А если Он об этом узнает?
– Кто «Он»? – изумился я ещё больше.
– Творец. Он творит всё, что вокруг. И фильм этот с актёрами творит прямо на съёмках. И никто не знает, чем всё закончится. А вы «автор». Все у него авторы. Все. А он один Творец, – подключился к нашей беседе мужичок-учитель. – Знать бы кого он сам в этот раз играл? В прошлый, поговаривают, Угодника. В запрошлый Павла. В поза-позапрошлый…
– Какая вам разница, кого, – накинулась на мужичка машиностроительная тётенька. – Лучше скажите, почему ни разу не объяснили, как выбирают на роль посредников? Всем же ясно, что только те подходят, которые в первые дни после зимнего солнцестояния нарождаются. В первые дни Нового года по древнему обычаю. А тема эта никогда не освещается. В который раз прихожу, а всё одно. Хорошо, что часто переснимают. Я уже в седьмой раз на премьере. А вы?
– Да, – согласился мужичок. – Не ведётся он пока на пять миллиардов лет. Вот же додумались головастые. Даже мы столько не живём.
Я перестал прислушиваться к заумной болтовне соседей и вернулся к экрану, потому что никто вокруг расходиться не собирался, а первому покидать зал не хотелось.
«Круг второй. Хармония в роли Хармонии. Мариния в роли Маринии. Что-то новенькое, – продолжил я чтение бесконечных титров. – Геродий в роли Геродия. Агафтия в роли Агафтии. Касиния в роли Касинии. Аргесий в роли Аргесия. Карпания в роли Карпании. Вот имена! Герделия в роли Герделии. Карфоний в роли Карфония. Атлакий – Атлакия. Аплисия – Аплисии. Лавродия – Лавродии. Киркания – Киркании. Варгоний, Валыкия, Гласидия, Крашелий, Валкодий, Амазодия, Баюлия, Перлония, Кристалия, Ливадия, Сималий, Асимпия, Симфадия, Барбария, Виргодий. Слава Богу, кончились. Или нет? Круг третий… Круг четвёртый… А это ещё кто такие?»
Когда увидел новое продолжение текста с совершенно одинаковыми рядами имён, ещё больше удивился: заголовки у рядов отличались, а вот содержимое было, как две капли воды… Точнее, как много капель совершенно одинаковой воды.
«Что за бред?» – возмутился я и, наплевав на приличия, первым шагнул к левому боковому выходу из кинозала с твёрдым намерением сразу же всё разузнать, а если нужно, ещё раз сходить на невероятный сеанс, после которого зрители не хотят расходиться.
«Так это Родина? Как я мог не узнать?» – поразился я на улице и ринулся ко входу в кинотеатр и дальше к кассовому окошку.
– Сколько за билет? – спросил у кассира.
– Опять вы? – возмутилась тётенька-кассир. – Каждую премьеру к нам являетесь и по нескольку сеансов спите в зале.
– О чём вы? – изумился я.
– Всё о том же. Идите на выход, вас там уже ищут, – стрельнула глазками недовольная кассирша.
– Да кому я нужен?
– Идите-идите. Без разрешения режиссёра билет не получите, – прозвучало из окошка, как из вражеской амбразуры.
«Делать нечего, – загрустил я. – Придётся топать до дома. Не к режиссёру же, в самом деле. А то, ишь, нас там ищут».
Я вышел кинотеатра и осмотрелся. Ничего подозрительного или интересного так и не увидел, и уже решил уходить домой, как меня окликнули.
– Где вас носит! Опять в кино ходили? – возмущался бежавший ко мне толстячок в берете. – Сколько можно! Роль выучили?
– Какую роль? – поразился я до глубины души.
– Какую, какую, – передразнил меня киношник. – Старшую хулиганскую.
Толстячок сунул мне лист нелинованной бумаги, на котором я с изумлением прочитал:
«Самый главный хулиган в районе кинотеатра “Родина”. Терроризирует всех детей в округе. Отнимает деньги и прочие ценности. Выбивает стёкла из окон граждан, общественных зданий и т.д. Курит папиросы “Беломорканал”. Пьёт фруктовые некрепкие вина. Состоит на учёте в “Детской Комнате Милиции”. Прогуливает школу. Кандидат в Колонию Малолетних…»
– Не буду я этого субчика играть. И курить ваш «Канал» не собираюсь, – возмутился я и огляделся на невесть откуда взявшуюся ораву кинематографистов.
– Вечно капризничает. То он курит, то не курит. То пьёт, то не пьёт, – пробурчал толстячок.
– Не буду, – твёрдо пообещал я, но никто и бровью не повёл.
Меня препроводили к переносному столику, где тут же сдёрнули верхнюю одежду и напялили другую, соответствовавшую хулиганской сущности главаря. Потом силком усадили в кресло и начали кисточками разрисовывать лицо. Я не сопротивлялся, а заинтересованно слушал крики на съёмочной площадке, в которую превратился весь прилежавший к кинотеатру район перекрёстка улиц Советской армии и Новороссийской.
– Где массовка? – орал толстячок на кого-то. – Где? Снова всех по одному? Быстро под копирку размножить. Мне плевать, что они одинаковыми получатся. Где памятник? Где, я вас спрашиваю? Афиши местами поменять! Почему я один должен следить за всем?
– Несут ваш самолёт, – ответила ему какая-то тётенька. – Афиши уже меняем.
– Какой самолёт? – не понял я и повернулся на голоса. – Батюшки свят! – запричитал, перепугавшись и своего не угадываемого отражения в зеркале, и плавно летевшего по улице сверхзвукового истребителя, причём вместе с его постаментом, и грузчиков в синих комбинезонах, легко державших постамент с самолётом над головами, и до боли знакомых афиш.
«Сегодня. Кармалия и её традиции». «Завтра. Это случилось в XII!» – прочитал я и затрепетал ещё больше.
Потом всё вокруг завертелось быстрее и быстрее, а я, потеряв волю и ориентацию в пространстве, нежданно-негаданно оказался за спиной весело скакавшего и вопившего мальчишки.
Позади что-то щёлкнуло, и прозвучала команда: «Жизнь!»
– Не понял, – удивился я. – Мне казалось, в таких случаях выкрикивают «Мотор!»
– Попрошу по сценарию, – услышал раздражённый шёпот осерчавшего толстяка.
– Слышь, малявка, гони десять копеек! – рявкнул я на шпингалета, согласно выученной роли.
Малявка лет восьми перестал подпрыгивать, повернулся ко мне перепуганными глазками, но нагло заявил:
– Можете поколотить меня и даже нос разбить, а денег не увидите!
– Ты нас ни с кем не путаешь? – заорали справа и слева мои младшие дружки-хулиганы. – Мы что, на твоего папочку похожи? Или, может, на мамочку? За зуботычинами и мордобоем – это к ним. Если не отдашь мелочь, мы тебя ремнём выпорем и уши открутим.
Мы подхватили мальчишку и потащили к ближайшей парковой скамейке. Потом я расстегнул и снял ремень, ещё недавно заботливо надетый не то гримёром, не то костюмером.
– Дяденьки-тётеньки! – запричитал малявка. – Спасите-помогите! Меня грабители пороть собрались.
«Откуда я его знаю? В кино видел, что ли? Мастерски он перепуганным прикинулся. Сразу видно: талант».
– Вот молодёжь пошла. Им уже десять копеек для хулиганов жалко. А ещё октябрёнок, наверно, – хором возмутились одинаковые лица актёров-прохожих в одежде лётчиков и врачей.
