Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
– Мы, как пожелаем, так и поживаем. А теперь слушайте мою команду, – залез я на командирского конька-горбунка. – Обе в мебельный и хозяйственный, в рыночный и базарный. Куда хотите, туда и ступайте. А только чтобы сегодня же обе квартиры, как зеркальные отражения были. И о буржуйках не забудьте.
Димкина мамка назначается дежурной по покупкам. Вечером спрошу с обеих. А если что бубнить вздумаете, я вам такую кару небесную устрою, что… Рекрутирую деток на обучение голландскому, тогда взвоете. И про два «Трио» зарубку сделайте. С вас обеих миры под одну гребёнку причёсывать начну. Вмиг одинаковыми станете!
Закончив гневную речь я собрался вернуться с Настевичем в Кристалию, но тот закапризничал и не пожелал расставаться с мамкой. Наверно, испугался её дежурства по покупкам, за которое я пригрозил голландской карой.
– Пригляжу за ними. Заодно напомню, что покупать надо, – начал он выпрашивать первый отгул. – У меня не забалуют.
– С Дашкой захотел погулять? – решил я не сдаваться сразу, а поторговаться на будущее.
– Только мамке помогать. Слово посредника, – пообещал он.
– Про такое слово забудь. Никто не должен его слышать, а то беду накличешь, – припугнул я малого, но делать было нечего. – Объясни им, что я тебе рассказывал. О том, зачем мирам сравняться нужно. Про пуповину между мирами и их мамкой пожалобней распиши. Они же сами мамки, так что, сообразят. А потом в свой мир за буржуйкой.
Я вздохнул и вышел на лоджию, собираясь вернуться в двадцать второй мир, а там уже и к Яблоковой на расстрел за взятки.
* * *
Ливадия с грозовыми атрибутами перенесла меня обратно в Кристалию, где я, не откладывая в долгий ящик, ринулся на лестничную площадку, и далее, целясь вниз, вон из второго подъезда. Потом пошагал к мадам на разговор с пристрастием о взятках с зеркальными дверцами.
– Кто там? – спросила Яблокова, после того как распахнула дверь и уставилась на меня снисходительным взглядом.
– Взяткодатель несостоявшийся, – представился я и вспомнил, что так и не выяснил судьбу второго трио-трюмо.
– Входите, товарищ лейтенант. Тут все свои. Нечего дурака из себя корчить, – вежливо попросила мадам, а я открыл рот, собираясь о чём-то спросить, да так и вошёл в квартиру за номером один.
– Внештатная сотрудница, старший сержант в отставке Яблокова, – доложила домком и взяла под козырёк невидимой фуражки.
– Внештатная? – обомлел я и обессилено рухнул в кожаное кресло.
– Всё правильно. Из роли шизофреника можете не выходить. Я понятливая. Знаю, как тяжело нашему брату прикидываться слабоумным.
– Доложите, как положено, – ляпнул я первую вспомнившуюся фразу старшего по званию. – И сядьте, пожалуйста. Вы же у нас главная по дому.
Яблокова села напротив, но продолжила вести себя скромно.
– Ну, – поторопил я, желая узнать, какой «стихийный» сюрприз меня ожидает.
– Вы, конечно, пожелаете спросить, как я узнала, что вы к нам с инспекцией? – приподняла бровки домком и уставилась в пол.
– Конечно, – согласился я, вспомнив, как во всех мирах представлялся инспектором.
– Вот. Нашли бдительные товарищи сексоты. Секретные сотрудники. Тоже, понимаете ли, работаем и бдим, – объяснила она и кивнула на мою растерзанную школьную форму, аккуратно сложенную на табурете у окна.
– Ах, это. Я её, так случилось… Оказавшись в нескольких боевых переделках кряду, безвозвратно испортил, – не соврал я о форме.
– Ваша начальница в курсе ваших подвигов и уже прислала новую. В двух экземплярах. С фуражкой. Можете завтра же получить на складе КЖБ. А если нужно для дела, то и я к вашим услугам. Схожу, получу. Заодно доложу, что проверку на верность партии прошла. Вы же за водочные талоны не в обиде? Вам же по штату не положено? – выложила расстрельные новости старший сержант.
Я не просто обомлел или обмер, я выпал в осадок двухпудовой гирей, обронённой в глубокий-преглубокий колодец.
«Моя начальница? Моя фуражка? Форма? КЖБ?» – застучало в голове молотом по наковальне.
– Можно мне обратно в роль шизофреника? Я у вас для официальной проверки кое-что спросить должен. Если ответите правильно, так и быть, доложите, что проверку прошли, – жалобно попросил я мадам внештатную сотрудницу, незнамо какой организации.
– Всё понимаю. Порядок, есть порядок. Придуривайтесь в вашем стиле, а я подыграю. И никто тогда не обвинит нас в сговоре, – согласилась Яблокова.
Я вздохнул с облегчением и задумался о вопросах, давно вертевшихся в голове, на которые так и не нашлось рассказчиков.
– Что такое КЖБ? – начал я, напустив на себя подобие невменяемости.
– Ах, извините. Запамятовала, что название уже сменили. Раньше, когда служила, был Комитет Женской Безопасности, а сейчас КСБ. Комитет Советской Безопасности. Или, как вы, мужики передразниваете, «Куда Следует Бабам». Смейтесь на ваше шизофреническое здоровье.
Я для правдоподобия пару раз хихикнул и продолжил расспросы.
– А «Трио»? Вы отвергли его?
– Как испытательную взятку отвергла. Оно же на вашей конспиративной квартире. А в соседней комнате мой шкаф «Размах» о четырёх секциях. Можете пройти и проверить.
– Ясно. А почему, скажите на милость, он из дверей собран? – решил допытаться из-за чего в этих мирах такие проходные шкафы.
– По истории женского освободительного движения у меня пятёрка. Докла… Объясняю. Когда Надежда Крупская победила царицу и уняла железной рукой екатериноградские беспорядки, выяснилось, что на мебельных фабриках после пожаров ничего, кроме дверей не уцелело. Тогда рабочие женщины, в благодарность победившим революционеркам, изготовили первый в истории шкаф для одежды из одних только дверок. С тех самых пор, соблюдая традицию, только такие шкафы-дверки изготавливаются в память о погибших екатериноградских революционерках.
Для скромных и малообеспеченных – модели «Мини» и «Дуэт». Для остальных, согласно семейным бюджетам, «Трио» и «Размах». Для высших слоев партии и руководства страны – «Классика» о пяти секциях. Примерно, такая же, какая была у самой Крупской, только из современных материалов, – закончила историю шкафостроения мадам Яблокова.
– Правильно у вас пятёрка была, – только и смог я вымолвить.
– Спасибо, что заставили починить раму, – продолжила разговор Яблокова.
«Я что, не заметил отремонтированное окно? Грузчики-сборщики расстарались, а я ни ухом, ни рылом?» – расстроился я и потерял нить разговора.
– Какие ещё вопросы для проверки? – услышал я мадам и пришёл в себя.
– Никаких. Мне уже пора. Про аренду ледника с вами Настя побеседует, а мне по делам, – решил сбежать при первой возможности.
– А мне у вас спросить можно? Про задание? – завела хитрую песню Яблокова.
– Вы что же, хотите, чтобы из меня сделали боксерскую грушу? И там, где следует, колотили её целыми днями? – отшутился я, продолжая играть роль шизофреника.
В ответ Яблокова так рассмеялась, что её аккуратная прическа разлохматилась, а накладной шиньон, выскочив из шпилек и родных волос, укатился в соседнюю комнату к «Размаху» в гости.
– Ох, и шутник вы, Александр Валентинович. Ох, шутник. Надо же было так меня поддеть. Молодца! Не обидно мне за ваше отбивное боксёрское яблочко. Ну, не прощаюсь, – продолжила хохотать домком и, не обращая внимания на свой взлохмаченный вид, открыла мне дверь.
Я, подобру-поздорову, не мешкая, выскочил на свободу.
– С вашей формой и моим докладом мы сговорились? – услышал вслед от мадам.
– Само собой. И не забывайте о режиме секретности, – напомнил я, улепётывая, куда подальше.
* * *
Стремглав влетел во второй подъезд и покосился на новёхонькую раму, закрашенную, как и положено, с запасом, только вот, краской в подъезде совсем не пахло, зато в воздухе витал аромат алкоголя.
«Водкой облили? Или у них краска на спирту? Ага, и обойный клей на пиве. Тьфу, на меня», – разогнал я ненужные мысли и отдал себе чёткие приказы:
– В квартиру за тюльпанами. Потом в станицу.
Взвалив на плечо увесистый мешок с семенами тюльпанов, стартовал с лоджии. Пролетая над Кубанью увидел нездоровый ажиотаж на левом её берегу, где рядом с двумя новёхонькими лодками собралась гурьба народа. Люди не просто стояли и глазели на «Закубанье-1» и «Закубанье-2», а по одиночке и парами разбегались в разные стороны с мешками на плечах, унося привезённые из станицы овощи, а вместо убежавших, подбегали новые желавшие взвалить на плечи такой же нелёгкий груз.
«Станичники выгружаются? – подумал я. – Тогда почему с мешками в разные стороны убегают?»
Любопытство пересилило, и я, сделав круг, опустился в район капустных военных действий.
– Жги, коли, руби! – услышал сразу же после размагничивания от невидимости, а затухавшим эхом послышалось: «Крест-крест-крест».
– Бог в помощь, – поздоровался я и сразу пожалел о любопытстве и опрометчивом решении приземлиться.
– Жги, коли, руби! – продолжили станичники выказывать уважение секретному агенту КСБ. – Вы в Закубанье? Дирижабль уже отбыл? Вам помочь с поклажей?
– Я к Ольговичу. Это ему посылка из Голландии. Луковицы, как он просил. Самолётом из Амстердама. Издалёка, значит, – начал хвастать тюльпанами, нагоняя на мужичков нездоровый интерес к содержимому мешка.
– Он организует сборку бочек. И капусту командует заквашивать. В этом году мы без потерь урожай запасим и часть его в бочках заквасим. По зиме продадим дороже, и себе вкусней и людям пригоже. И не мять, по многу раз перегружая, в мешках урожая. Стало быть, играем на Кубаночке, аки на скрипочке сразу в два смычка. «Закубанье-1» и «Закубанье-2» после выгрузки тары в работе.
В честь такой радости первая ходка капусты за полцены. И лодок обкатка-освоение и на капусту ажиотажа обострение. А слухами и земля полнится, – всё говорили и говорили станичники, перебивая и дополняя друг дружку, а у меня так и запело в душе при упоминании лодочных названий.
«Когда же я просил их написать? – начал вспоминать, но сразу забросил, когда перед глазами всплыли накладные на получение груза. – За названия точно заплатил, только не глянул за какие. Будущий “я” расстарался за меня прошлого? Нет, не прошлого, а самого настоящего».
– Я самый настоящий, – сказал себе вслух.
– Никто и не спорит, – согласились станичники. – Ты настоящий Крест. Попадья говорит, что теперь у нас все овощи крещёные и очень полезные для человеков и их домашней скотины. И всё это после установки памятного крестика. А на следующий год, вообще, весь урожай животворным будет. Кто скушает, сразу же засветится, как ты, божиим сиянием.
«Не хватало новым Угодником прослыть. Заразился-таки тем светом. Ой, заразился. А глазастые фуфайки сразу разглядели», – встревожился я не на шутку.
– Это вы загнули. И я обыкновенный, и овощи ваши обыкновенные. Только, если с любовью их взрастите, тогда они вам и вкус, и пользу подарят. И здоровье от этого будет. У хороших людей, конечно. А у всяких лентяев, навозом стыдно назвать то, что у них будет, – закончил я в сердцах, а мужики расхохотались зычными голосами.
Лодки закончили выгрузку. Я взял свой мешок, сел в «Закубанье-2» и первый раз в жизни поплыл на лодке через родную реку.
Станичники начали энергично грести веслами, приговаривая, как дворники: «Иттить иху! Иттить иху!», и «Закубанье-2», забрав вправо после старицы, врезалось в бурное течение Кубани.
– Почему вы приговариваете «иттить иху», как все работяги? – спросил я у рулевого.
– Как Макар приговаривает, так и мы. Чтобы знал он, что мы долго жить собрались. А то махнёт косой и скосит, несмотря на то, что он Добрый. Ха-ха-ха! – расхохотались все гребцы и пассажиры.
«Снова опростоволосился, – пожалел я, что спросил. – Где-то это имя уже слышал. Не забыть у Ольговича спросить. У нас, хоть, и пугают им, но никто не знает, с чего это имя такое нарицательное и отрицательное».
Мы приплыли в Закубанье. Киль лодки плавно вмялся в глинистое дно у берега, после чего все пассажиры и гребцы выпрыгнули из лодки, впряглись в верёвку, которой потащили новенькое «Закубанье-2» вверх по течению, изображая бурлаков.
Я попросил у станичников выдать мне мешок с луковицами и, получив его, засеменил к центру станицы в поисках Ольговича.
* * *
Стук молотков был слышен издалека.
«Бочки собирают, или что другое мастерят?» – размышлял я, вышагивая по Закубанью, а впереди, то же самое эхо разносилось, предупреждая всех и каждого о моём появлении: «Крест-крест-крест».
Наконец, оно докатилось до Ольговича, и тот, вскочив в пролётку, уже мчался навстречу, поднимая дорожную пыль.
– Жги, коли, руби! – прокричал он издалека.
– И вам не хворать, – прокряхтел я и сбросил непривычно тяжёлую ношу наземь.
– Снова с подарками?
– Мы всегда не с пустыми руками.
– Что на этот раз? – начал он допытываться.
– Семя из стран заграничных для посадки тюльпанов тепличных.
– Можно гляну? – спросил он разрешения.
– Твои они. Твои. И, между прочим, бесплатные, – протянул я голландский мешок неугомонному станичнику.
– У нас говорят, что за бесплатное бес платит. А это, я так понимаю, кредитное семечко. И не семечко вовсе, а луковки? Точно они тюльпанные?
– Взойдут, увидишь. Мне на иноземном объясняли. Из первых рук, так сказать. Картинки этих цветов показывали и гарантировали, что настоящие тьюлипсы. А по-нашему тюльпаны. Только вот, красные они, или ещё какие, я так и не понял. Бери свой кредит.
– Беру-беру, – закивал Степан, потом завязал мешок и закинул его в пролётку. – Кстати, я тут узнал про парники и теплицы. Решили с мамкой и то и другое за зиму построить. Как у вас со стеклом и лесом? Их и полиэтиленом можно обтянуть.
– А какая разница между теплицей и парником? – решил я узнать о том, о чём сам же ораторствовал.
– Я думал, ты знаешь. Парник накрывает растения и не дает им сгинуть от весенних заморозков. А теплица повыше строится и отапливается. Ею круглый год кормиться можно, – растолковал Ольгович.
– Ты агроном, ты и решай, что строить. А с деревом и стеклом я помогу. Бланки требований у меня имеются. Могу тебе их отдать, сам заполнишь. Напридумаешь всё, что захочешь, потом закажешь, не промажешь. Строй хоть парник, хоть теплицу, хоть баню для царицы.
– Вот спасибо. А тары прикупить ещё можно? Бочки с клёпкой? В сборке только-только руку набили, а уже всё кончается. Ну так как? – с умоляющим взглядом спросил Ольгович.
– Расскажешь мне про Макара, а я решу, как, – выпалил я неожиданное условие.
– Про Доброго косаря? Так это Смерть наша. Приходит по доброте своей, только когда жизнь кончилась. И под корень: «Иттить иху!» И ты уже на небе. Вот мы и выкрикиваем его присказку, когда работаем. Намекаем, что жизнь наша ещё не кончилась. Спрашиваем-выпрашиваем, как старики учили. Ты что, не знал? Ну, тебе-то простительно. С твоими хлопотами и заботами за нашими глупостями не поспеешь.
Когда тебя с бумагами ждать? Я всю ночь мозговать буду, так что, жду в скором времени. И за расчетом… Ах, да. Кредит. Так мы эти рублики сразу на дело и пустим смело. Будет у закубанцев на зиму оплачиваемая работа.
– Мозгуй. А мне крестника домой загонять пора, а то темнеет уже. Так что, бывай Степан. Мечтай, считай. Твоя очередь заботиться о Закубанье, – простился я с Ольговичем и пошагал из станицы, подальше от глаз, собираясь отбыть к Насте в квартиру, где сразу же завалиться спать.
Глава 24. Ночь вещих снов
– Здравствуй, половинка, – приветствую я второго себя.
– Здравствуй, четвертинка, – откликается «я».
Мы встречаемся в огромном аэропорту со стеклянными стенами, а вокруг здания – гигантские самолёты, вертолёты, между которыми снуют самолёты поменьше.
– Как сам? – спрашивает половинка. – Расскажешь, что натворил, или подождать объединения? Ладно, после удочки всё узнаю, а сейчас глазей и не переживай. Память восстановится. Пусть как хотят исправляют, а только наша голова по-особому устроена. Головастая она у нас. Искристая, – смеётся второй «я».
Мы проходим в зал, в котором полно пассажиров, одетых не по сезону, и я замечаю прозрачные трёхгранные пирамиды, стоящие в конце помещения.
После регистрации пассажиры поочередно входят в хрустальные башенки высотой в два человеческих роста. Причём, в одну грань входят, словно в жидкое зеркало, а из двух других выходят уже по двое. Даже сумки и чемоданы у новых близнецов совершенно одинаковые.
– Улучшенные разделители поставили? – спрашиваю я у половинки.
– Эти сразу всё в головах исправляют. Теперь процесс заселения молодых миров гораздо быстрее. Но, сам понимаешь, мне и тебе такое не грозит. Идём к нашей удочке?
– Сейчас, – тяну я время и продолжаю разглядывать давно знакомый аэропорт «Домодедово-Мирное».
Мы проходим к столику регистрации и одновременно прикладываем правые ладони к широкому экрану прибора, похожего на телевизор. Сверху вниз по экрану пробегает светящаяся полоска, после чего раздаётся сигнал похожий на писк.
– У вас всё в порядке. Проходите к «УДОЧ-КА», – приглашает нас регистратор, взглянув на включившуюся зелёную лампочку.
Мы проходим и становимся лицами к двум граням пирамиды, на фундаменте которой я читаю название: «УСТРОЙСТВО ДВОЙНОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА – КОМПЕНСИРОВАННОЕ АВТОМАТИЧЕСКОЕ». «Так вот ты какая, удочка Скефия», – думаю я и усмехаюсь.
– Мы, как всегда, налегке. Без багажа. Идём? – предлагает второй «я».
– Марш, – командую я и делаю шаг в зеркальную грань.
* * *
– Санька! – зовёт кто-то издалека. – Санька, не спи!
– Что он там? Никак не сообразит, что мы его вызываем? – спрашивает второй голос у первого.
– Сейчас ещё раз попробую. Уже должно получиться, – говорит первый и начинает звать снова. – Санька!
– Может, головастиком его обозвать, – советует второй голос.
– Ты представляешь, сколько головастиков Санек отзовётся? – отвергает совет первый голос.
* * *
– Бери, дорогой, барашка. Без денег бери, – уговаривает меня Бикмеюшка с незабываемым акцентом.
– Лучше скажи, почему, куда бы я ни забрёл, всегда на тебя натыкаюсь? На твою юрту, на твоих помощников? – спрашиваю я раздражённо.
– И на моих баранов? – хохочет в ответ старый знакомый.
– На них тоже. Главное, что каждый раз своё «дала-кай» мне говоришь. А всего страннее то, что ты всегда и везде меня узнаешь. Ты же не таджик, не узбек, не туркмен и не…
– Я же русский. Ха-ха-ха! – издевается он. – Как тебе не стыдно в этом сомневаться?
– Если бы не смуглая кожа, за русского сошёл бы, – соглашаюсь я.
* * *
– Скефийский! Головастый! Санька! Приём! – снова слышу я далёкий вызов.
– Как он? – спрашивает второй голос. – Может, не получил ещё свою искру?
– Получил. Уверен на все сто, – отвечает первый и продолжает: – Во-во-во! Клюёт, как говорит дед Паша. Не думай. Ни о чём не думай! Сто раз ни о чём не думай, и получится.
Я начинаю повторять команду и считать: «Ни о чём не думаю. Раз. Ни о чём не думаю. Два…»
* * *
– Как теперь с душами? Первое поколение у раздвоенных, всё также наполовину бездушное? Один с фибрами, а другой только с разумом и телом? – спрашиваю у себя после прохождения стеклянного «УДОЧ-КА», и сам себе отвечаю: – Теперь и её раздваивают. Ущербные получаются, зато живые. А у нас временное раздвоение. Только для работы в дальних мирах. Потому наша не раздваивается, и мы себе кажемся прозрачными. Понял? Ну спасибо, что просветил. А откуда ты… – замолкаю я, заметив на себе подозрительные взгляды других пассажиров.
«Когда после удочки сам с собой разговариваю, точно выгляжу ненормальным», – думаю я и становлюсь на площадку для экспресс-перемещений по мирам первого круга.
* * *
– Слушай меня, неуч. Это не колдовство и не магия. Это правильное и доброе дело на благо миров, – втолковываю я колдуну Ясеню.
– Знаю я. Крещёный уже. Видал, Крест, что у меня на груди твой подарочек выжег? – оправдывается он и расстёгивает рубаху.
Я вижу у него ожог во всю грудь в форме восьмиконечного православного креста, хотя на нитке у него висит обыкновенный деревянный крестик.
– Извини, что опоздал родиться и тебе пригодиться. Смотри ещё раз, – командую я и начинаю показывать фокусы.
Беру бланк «требования» и заполняю его, записывая в колонки названия изделий.
– Бочка деревянная заливная на пятьдесят литров – сто штук. Есть, – озвучиваю свои записи.
– С датой… С датой я так и не понял. Ещё бы разок, а? – просит о чём-то Ясень.
Я заканчиваю переписывать заказ из тетрадного листка в требование и поворачиваюсь к колдуну с вопросом.
– Какое сегодня число?
– Двадцать девятое с утра было, – пожимает он плечами.
– Минус неделю на почту. Двадцать второе. Минус неделю на подготовку заказа. Пятнадцатое. Записываем: «Пятнадцатое сентября», – вношу дату в требование, отняв от сегодняшней пару недель. – Ты на складе был и всё это видел?
– Видел. Как ты учил, так всё и сделал, – отвечает Ясень.
– Теперь берём серрублики и кладём их на требование. И р-раз!..
Серрублики мгновенно исчезают. Но не только это происходит, ещё накладная покрывается подписями и печатями, и кое-где на углах сминается.
– Теперь идём встречать твой заказ, – говорю колдуну и не удивляюсь его испугу, потом выхожу из хаты во двор.
– Магия. Как есть, магия, – причитает Ясень и неумело крестится.
Я вглядываюсь в осеннее небо над Старой станицей и вижу, как новёхонький дирижабль летит к нам с заказом для Закубанья Ливадии.
* * *
– Начинаем десятое путешествие Синдбада, – командую я повзрослевшим близнецам из миров первого круга.
– Глобус сюда, – требует Александр-одиннадцатый.
Третий приносит большой школьный глобус, утыканный булавками с треугольными цветными флажками.
– Выбираем место, запоминаем его и прикалываем булавку.
Все сослуживцы вскакивают, обступают колючую модель земного шара и начинают втыкать новые булавки в острова и материки по всему миру.
– Чур, я в Испанию, – выкрикивает Александр-первый, спровоцировав остальных на подобные возгласы.
Я вонзаю булавку в берег Южной Америки и продолжаю речь командира:
– Прилетаем. Выбираем место. Приземляемся, а только потом просим о перемещениях по кругу. Ясно? И каждый сегодня на НЛО да на гипер-скорости. Уразумели? Не ракетой, не самолётом, не на лошадке, как третий Сашка в прошлый раз. Не на дирижабле. Не голым, не босым. Потом мир попросите, чтобы фигурки на полях нарисовал. Авось, с рук сойдёт, – инструктирую я подчинённых. – Дальше стоим на месте, перепрыгиваем из мира в мир и ищем разницу. Сначала работа, а радости путешествия, купание, танцульки… Всё на потом. Слышали? Удовольствия на свой мир оставляем. Затем до дома уже, как захотите, но в пределах дозволенного. Договор? Договор. Иттить иху! – прикрикиваю напоследок.
– Иттить иху! – ревёт в ответ хор из одиннадцати голосов, и мы расходимся по домам, по мирам.
* * *
– Берёшь веточку, и в шкаф, – объясняет мне Стихия. – А Димка в Ливадии делает то же самое. Залезаешь в левую торцовую дверь, встаёшь лицом к следующей и сверлишь её веточками. Два круга, крест, номер двадцать три. Дымок пошёл, и всё. Если одновременно просверлите, тогда всё получится. Только запомни: он с правой стороны сверлит, а ты с левой. Будет наподобие вашего подвала.
– Всё так ему объясню. Он давно просил, чтобы мамки Насти друг к дружке в гости ходили, – бодро выговариваю я и разглядываю давно знакомые веточки Босвеллии.
– Выскочишь из шкафа, от дыма проветришь, и добро пожаловать в двадцать третий мир. К Ливадии, значит. Не забудь перед началом центральные секции закрепить, а то всё дело испортишь. Новые «Трио» покупать придётся. Ха-ха-ха! – смеётся Стихия, закончив мой инструктаж.
– Дырок никаких не будет, как я понял. Просто, дверь между крайней секцией и центральной начнёт работать, как дверь в другой мир? – уточняю у зеленоглазой подружки.
– Дверь как портал будет. Только не сразу в мир, а в шлюз или, как в первом круге подвал. А уже следующая в мир. Сколько раз можно втолковывать? – поддельно сердится тётка-красотка и щёлкает меня пальчиком по носу. – Не зря же я всё в Екатеринограде сожгла, когда революционеркой прикидывалась.
* * *
– Ни о чём не думай! – командует мне уже знакомый голос.
– Не думаю, – бурчу я в ответ.
– А кто про себя считает? Так не получится. Не думай. Ни о чём не думай. Ты в пустоте. Вокруг ничего нет. Света нет. Тьмы нет. Ничего нет. Даже мыслей твоих нет. Ни о чём не думай, – всё командует и командует неугомонный голос.
– Легко тебе говорить. А мне всякое в голову лезет. Видения, сны, – оправдываюсь я перед неведомым собеседником.
– Учись, – требует напоследок голос и пропадает.
* * *
– Здесь теперь попробовать? – спрашиваю сам себя и чувствую, что на много лет постарел.
Спина болит, локти и колени ломит, очки на носу, сморщенные и дрожащие руки. Всё тело говорит, что мне лет триста, не меньше.
Бросаю пшеничное зёрнышко на землю, а оно мигом прорастает и на глазах формируется во взрослое растение.
– Снова в будущее, – сокрушаюсь я и смахиваю, то ли видение спелого колоса, то ли само растение, и иду дальше.
– Вот тут точно окно в прошлое, – продолжаю разговаривать сам с собой и подхожу к следующей поляне с прозрачной лужицей.
Здесь земля отличается и цветом травы, и её видом. Даже ил на дне лужи не такой, как в других, точно таких же лужицах на полянках, видимых вокруг, куда хватает глаз.
Снова бросаю зёрнышко, а оно, неожиданно, подпрыгивает на метр вверх и начинает обрастать братьями-зёрнышками, такими же, как само, формируясь в спелый колос. Потом колос молодеет, зеленеет, потом уменьшается, потом становится тонкой травинкой, которая, в конце концов, тоже уменьшается и пропадает, а на земле остается только моё зернышко. Зёрнышко снова подпрыгивает на метр, я ловлю его и кладу обратно в карман.
– Оно, – вздыхаю с облегчением. – Теперь жду пострела. Чуть не опоздал.
Усаживаюсь на берегу лужицы и начинаю ждать, глядя на своё отражение.
Через некоторое время вижу, как на бережок подбегает мелкий сорванец, которым я был много-много лет назад. Глазеет, о чём-то соображает. Думает. Рожицы корчит.
– Мужчина, вы кто? – спрашивает малец и продолжает морщиться.
Я сдерживаю себя, чтобы ничего не сказать и не испортить огольцу его дальнейшую жизнь и работу посредника.
– Дяденька, вы по-русски понимаете? – продолжает спрашивать «я» девяти лет отроду.
Улыбаюсь, не в силах сдержаться, и киваю, мол, совсем не немой и хорошо его понимаю.
– Где тут чудеса, на которые меня поглазеть прислали?
«Вон там, у бережка», – машу я рукой в сторону от лужицы, а потом двумя пальцами показываю ножки идущего человечка, давая понять, куда нужно топать.
– Понятно всё. Спасибо. Я пошёл, а вы тут не утоните. Здесь по щиколотку, – откликается моё далёкое детство.
Мальчишка исчезает, а я остаюсь ждать его возвращения.
– Где ты, жучок-паучок? Твоя очередь помогать, – говорю вновь постаревшему отражению и вспоминаю давнего помощника жучка-жужелицу.
* * *
– Вот-вот. Уже на пляже мой пострел, – шепчу себе. – Только бы сдержаться. Только бы без эмоций.
Слышу лёгкие шаги, вижу отражение пролетевшего жука, слышу давно позабытое «ц-с», и уже точно знаю, что я вернулся к глади пляжа в своем далёком мороке после суда Кармалии, Кристалии, Ливадии и Стихии.
– Сдержись. Только краем глаза. Краешком, – шепчу себе и жду. – Вот он, родимый.
Вижу мальчишку, осторожно заглядывающего в воду, и понимаю, что час пробил. Резко встряхиваю головой, и из правого виска выскакивает искра, горящая белым светом, которую тут же ловко ловлю рукой, как до этого зёрнышко.
– Служи мне верой и правдой с самого начала, – говорю своей искорке, прослезившись от стариковских чувств. – Что не ясно будет – объяснишь. От ошибок лишних убережёшь. Прощай, родная моя.
А мальчишка уже опустился на колени и начал умываться. «Я» маленький ни о чём не догадывается, что сейчас получит в лоб моей искрой, моими знаниями и опытом. Моим светом, который взрастил, пройдя все тяготы, все приключения, все несчастья. И только маленькая искра-помощница сейчас поселится в его садовой головке. У меня, такого крошечного, такого счастливого, такого… Безгрешного.
Размахиваюсь и нежно стукаю создание по ту сторону зеркала времён по голове, вбивая в неё свой подарок, и поднимая с двух сторон глади брызги волшебной воды. Воды-мостика, воды-почтальона между мной и моим детством, которую я еле нашёл в одном очень далёком молодом мире.
– Что же ты делаешь! – обижается на меня отражение детства.
«Всё получилось, – думаю я умиротворенно. – Всё, как было, так и будет. Круг замкнулся. Радуйся мама Кармалия или печалься, но я всё сделал так, как надоумил ухарь-отец, папка-творец. Прощай… всё!»
Заканчиваю со своими стариковскими чувствами, вытираю слёзы и возвращаюсь домой.
* * *
– Получилось! Здоров, чертяка! – набрасывается на меня, как на старого знакомого неведомый парнишка.
– Здравствуй, – приветствую я в ответ. – Куда я попал?
– Туда, куда надо. Теперь можешь думать и говорить. Это, брат, наше убежище. Здесь головастикам и самим можно думать, и младшим помогать. Мы у старого Бога за пазухой. С его, разумеется, разрешения, – несёт несусветную чушь мой новый знакомый.
– По мне так простая пещера. Побольше нашей, конечно, но не похожа она на пазуху Бога, – объясняю я своё мнение о месте, в которое незнамо как угодил.
– Осматривайся. Пока тут никого «бесчеловечного» не шастает. Ха-ха-ха! – смеётся новый знакомый над своей шуткой.
– Как тебя звать? Может, познакомимся сначала? – предлагаю я пареньку на пару лет меня постарше.
– Как и тебя, Головастиком. Только я из грозди Августинии. Сестры твоей Кармалии. И я из мира Вериллия, – продолжает он свои басни. – Вообще-то я Свет-Пересвет. Или просто Пересвет, или Перец, или Перчик, или Светик. Как хочешь, так и зови. Здесь друг на друга за такое не обижаются.
А про пазуху ты зря. Это, действительно, место у самого настоящего Бога. Он уже скоро умрёт. Через пару тысяч циклов. Поэтому разрешает, как самый старший из них, из Богов, нам здесь скрываться и от миров, и от Богов. Заодно, веселить старика, как можем. Чтобы кровь по его жилам журчала, молодость вспоминая.
– Понял. А меня Александром зовут, – представился я.
– Да тебя, почитай, все знают, кроме тебя самого, – снова залился смехом Пересвет. – В курсе, сколько легенд о тебе и твоих приключения ходит? Тебя же в академиях посредников изучают. Как ты лихо всё улаживал да за месяц-другой между целыми гроздями миров разницу сглаживал.
– Враки всё это, – отмахиваюсь я.
– Пока, может, враки, но живём и надеемся, – смеётся новый знакомый, не уставая.
– Зачем звали? У меня там… Утюг не выключенный, – пытаюсь пошутить, но у меня не получается.
– У тебя там Ясень не выключенный. Вернее, связанный. А звали для ознакомления. Искру получил, значит, пора к нам. Обвыкнешься, и твоя очередь следующего головастика звать. Вон, в той книге о нём и прочитаешь.
