Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Annotation
Продолжение приключений Головастика. В этом романе Александр встретится с Угодником, временно повзрослеет для посещения миров второго круга, отыщет «беду».
Вас ожидает множество весёлых и поучительных приключений в мирах безраздельного матриархата, в которых главный герой поработает не только аферистом, воспитателем младшего поколения посредников, но ещё и ангелом, секретным агентом КСБ, космонавтом, путешественником, бунтовщиком Сашкой Крестом – возмутителем многовекового и несправедливого «женского» порядка.
Сага о Головастике. Кристальный матриархат
Глава 1. Выжившие букашки
Глава 2. Стихийное исцеление
Глава 3. Работают профессиональные аферисты!
Глава 4. Добровольно разбитое сердце
Глава 5. Семейное дело
Глава 6. Хулиганская роль
Глава 7. Третий день беды
Глава 8. Вороная процессия
Глава 9. Здравствуй, зрелость
Глава 10. Бедовые миры
Глава 11. Ангельские хлопоты
Глава 12. Ликвидация, или победа над бедами
Глава 13. Мужские хлопоты
Глава 14. Проводы Угодника и одиннадцатого близнеца
Глава 15. Начало кристаллизации
Глава 16. Закубанье
Глава 17. Юго-западные слёзы
Глава 18. Ливадийская подмога
Глава 19. Инспектор по колдовству и магии
Глава 20. День Димкиной клятвы
Глава 21. Страшная месть
Глава 22. Голландская цинга
Глава 23. Разоблачение секретного агента
Глава 24. Ночь вещих снов
Глава 25. Кубанские перекрёстки
Глава 26. С Новым ходом!
Глава 27. Рекордные откровения
Глава 28. Неправильное раздвоение личности
Глава 29. Здравствуй, четвертинка!
Сага о Головастике. Кристальный матриархат
Глава 1. Выжившие букашки
Эй, девчушки, бравы солдатушки!
Где же ваши ружья?
– Я живой! – громко кричит кто-то рядом со мной, и я открываю глаза.
Школьный класс. За окном стадион с зелёной травкой. Я за своей партой, но сижу почему-то один. Братья и сёстры тоже расселись поодиночке и о чём-то сосредоточенно думают, а на партах у нас разноцветные камушки, веточки, ягодки, склянки со всякой ерундой.
«Экзамен, что ли?» – пытаюсь сообразить, что же творится вокруг.
– Все готовы? – строго спрашивает учительница и поворачивается от окна к нам, ученикам, лицом.
«Мама?» – чуть ли не вскрикиваю, но никакого удивления не чувствую.
– Я живой… – снова слышится мне, но уже откуда-то издалека.
– Кто начнёт? – продолжает мама урок и не обращает внимания на вопли.
– По старшинству, – подсказывает одна из моих сестёр.
– Значит, Александр, – говорит мама, и я понимаю, что речь зашла обо мне.
– А что сразу я? Пусть Тазик первым отвечает, – недовольно бурчу со своего места.
– Хорошо, – соглашается мама, а потом заявляет: – Оба марш к доске! Сейчас одну оценку на двоих вам разделю. Чтобы ссориться неповадно было.
– Сволочь ты, Шкафик, – чуть ли не рычит на меня братец и встаёт из-за соседней парты.
Мы подходим к доске. Брат берёт с учительского стола пёстрый камешек, крепко сжимает его в кулаке и протягивает руку мне.
– Хватайся, – сердито цедит он сквозь зубы.
Я берусь рукой за его кулак, и мы начинаем, будто вырывать этот камень друг у друга. Причём, так стараемся, так дёргаем руками, так крепко их сжимаем, что, кажется, кулаки наши срослись в один кулачище с тем камнем внутри.
– Я живой, – в очередной раз доносится из коридора, и я с силой выдёргиваю руку из нашей с братом схватки.
Разжимаю кулак и вижу точно такой же камешек, как и у брата в руках. Опять ничему не удивляюсь, а мама продолжает играть роль строгой учительницы.
– Так у вас никто не выживет. Но ладно. По тройке вам поставлю, – говорит она и грустно вздыхает.
– Не нужна мне тройка, – возмущается Тазик. – Можно на дополнительный вопрос ответить?
– Веру изучил? – с надеждой спрашивает его мама.
– Которая с головастиком? – уточняет он и брезгливо морщится.
– Какая разница с кем или с чем? – возмущается мама-учительница.
– Тройки хватит, – бубнит под нос братец и идёт садиться на место.
Я остаюсь стоять у доски. Жду чего-то от мамы или от себя.
«Такого бреда в жизни не видел, – оцениваю происходящее и ухмыляюсь, а потом думаю о раздваивании камешка. – Где я такое видел? Но мама-учительница – это даже для морока чересчур».
– Домашнее задание выучил? – строго спрашивает меня мама.
– Выучил, – неуверенно лепечу ответ.
– Демонстрируй, – приказывает она и протягивает мне две стекляшки с водой, в одной из которых плавает тот самый головастик, напугавший Тазика.
Я беру стекляшки у мамы из рук, ставлю одну с головастиком на полочку рядом с классной доской, а вторую несу на свою парту. Сажусь за неё и начинаю издали гипнотизировать стекляшку с головастиком у доски.
Долго смотрю на воду, на заметавшегося головастика, но ничего не происходит.
«Что делаю? Воду взглядом кипячу? Вон как эта букашка задёргалась. Того гляди, выпрыгнет из склянки и покончит со своей никчемной жизнью», – успеваю подумать, как вдруг головастик и в самом деле замертво всплывает кверху пузом в своём хрустальном прудике.
– Я же вас учила, как это делается, – строго выговаривает мама всему классу, а особенно мне. – Не желать нужно, не хотеть, а верить. Верить, что это произойдёт. Сколько раз повторять можно? Без живой жизни вам не обойтись. А что с ней без Веры делать будете? Как обходиться? Ничего не умеете и не хотите уметь…
– Может я не буду обезьянок заводить. Разные языки им выдумывать, – обижаюсь я на маму.
Мама перестаёт сердиться, поворачивается к доске, и сама смотрит на всплывшего головастика. Тот сразу же вздрагивает и оживает, затем поворачивается животиком книзу и начинает подниматься из склянки, окружённый капелькой воды. Потом он успокаивается и вместе с каплей плывёт по воздуху в мою сторону.
Я снова не удивляюсь, а продолжаю наблюдать за букашкой. Полёт головастика заканчивается, и он вместе с каплей плюхается в стекляшку на моей парте.
Вздох восхищения прокатывается по классу.
– Языки можешь не придумывать. Когда у Татисия его обезьянки, как ты говоришь, подрастут и всяким фокусам научатся, вот тогда вы с ним снова ударите по рукам, как только что с камешком, – говорит мне мама.
– Как же он с ними общаться будет? – тут же ехидничает Тазик. – Они костёр разведут, жертву ему принесут, попросят чего-нибудь, а он им что под руку подвернётся, то и всучит?
Все братья и сёстры начинают возмущаться моему легкомыслию по отношению к обезьянкам, а я сижу, смотрю себе под ноги, и мне так стыдно, что хочется выбежать из класса.
– Успокойтесь! – прикрикивает на всех мама. – Научится он всему. Ещё вас уму-разуму учить будет. Не только в головастиков или в людей верить нужно, а в первую очередь в себя. С себя нужно начинать.
– Я живой и всё вижу! – не унимается голос за дверью.
– Иди уже. А то он скоро пополам от радости порвётся, – улыбается мама и выпроваживает меня из класса.
Я нехотя встаю из-за парты и ухожу из класса.
Когда оказываюсь в коридоре, мигом погружаюсь в кромешную тьму и дальше побираюсь наощупь.
«Кто здесь трепался, будто что-то видит? Сейчас этого шутника приласкаю, как только что головастика», – думаю я и снова слышу восторженные вопли Александра третьего.
– Санёк, мы живые. Живые! – кричит он мне в ухо и тормошит за плечо.
И тут я осознаю, что валяюсь на земле, а не гуляю по школьному коридору.
«За что с экзамена выгнали?» – думаю, вконец заблудившись между сном и реальностью.
– Ёшеньки! – вскрикиваю, когда в один миг вспоминаю все недавние злоключения. Потом превозмогаю боль, с трудом приподнимаюсь и сажусь на жёсткую сухую траву, после чего начинаю продирать обожжённые холодом веки.
«Обморозился, когда от хоккеисток улепётывал?» – пытаюсь шутить, а белый солнечный свет вдруг пребольно режет еле открывшиеся глаза.
– И я живой. Даже что-то вижу, – откликаюсь я брату и продолжаю приходить в чувства.
* * *
«Где мы? Совсем ничего не помню. Всё самое интересное прошляпил. Цыкнул на третьего, чтобы не мешал в себя приходить, а тот и рад радёшенек, что его не об асфальт, а приземление со всем уваженьем организовали. Бегает, веселится, а я сижу, глаз не открываю. Смотреть не охота на мир, который с нами обращается, словно мы козявки какие-то. Догадываюсь по волосам и мурашкам, что сижу рядом с пещерой, а всё одно время тяну зачем-то».
– Третий, – окликнул я товарища, когда оклемался.
– Что-нибудь видишь? – проорал близнец издалека.
– Глаза ревут. Или приморозил их, или себя жалею, – объяснил я, а потом услышал топот ног, бежавшего ко мне друга.
Когда Александр приблизился, я попросил его рассказать, что он помнит о нашем приземлении.
– Я этот полёт на всю жизнь запомнил. А ты как себя чувствуешь? Всё лицо опухло. Если бы не знал, что оно такое от заоблачного мороза, подумал бы, что ты упал с велосипеда.
– Я распух из-за того, что не об асфальт нас, как ты просил.
– Мало ли с перепугу наговорить можно? Я же на тебя полагался. На помощь твою. Но страшно тогда было до чёртиков, это правда.
– Рассказывай, где мы? – коротко повторил я приказ.
– У пещеры. А приземлялись так, что страху такого натерпелся, – начал друг о наболевшем, но увидел, как я пригрозил в его сторону кулаком, и спохватился. – К тому времени, когда мороз кончился, и мы замедлились, я сам уже ничего не видел.
– Ты же орал, что живой и всё видишь!
– Ещё как орал, но позже. Когда глаза перестали слезиться, и я всю прелесть жизни увидел, заметался, как щенок, и замолкнуть не мог. А ты в обмороке лежал и меня слушал?
– Не слушал, но слышал.
– Что делать будем? В пещеру или по домам? – спросил собрат.
– Сначала к Стихии. Узнаем, объявлялся наш асфальтный близнец, или его ещё куда-нибудь нелёгкая занесла, – сказал я, не подозревая, что накаркал очередную напасть. – Помоги зайти в пещеру. Про мои рёбра помнишь? Если сгребёшь в охапку, я снова в обморок.
– Не сгребу. За руку тянуть можно?
– Тяни, – разрешил я.
Третий осторожно, почти бережно, помог мне подняться, а потом спросил:
– А ты что помнишь?
– Помню, как прощения у тебя просил, за то, что взял тебя в этот калечный мир на верную погибель.
– На какую… А-а, в этом смысле. Прощаю тебя. Забегаем? Мы уже на входе, – доложил поводырь.
– В паре шагов от стены меня останови и назад отойди, потом следом за мной в пещеру. Сразу оглянись на номер мира, из которого выскачешь. Чтобы понятно было, откуда мы явились.
– Уже на месте. Готов?
Я кивнул и вытянул руки вперёд, а третий тут же отпустил меня в свободное плавание.
Вздохнув поглубже, привычно чеканя шаги, я отправился сквозь ракушечную стену, сквозь всё, что попадается по пути к подземной пещере. Потом начал громко считать «ать-два, ать-два», надеясь услышать эхо от стен, чтобы вовремя остановиться.
Наконец, все ощущения стихли, и я расслышал отзвуки испуганного детского голоса. Сразу стало себя жалко, почти до слёз, которые и без того продолжали сочиться из распухших век.
– Девчушенька-душенька! – запричитал я что было сил. – Стихия миленькая! Пришли за мной свои лианы. Попроси их, чтоб не сплетались в лесенку, а схватили меня за шиворот и вытащили наверх к тебе в гости. А то у меня не только опухшие глазки, а ещё и сломанные кости.
Не успел попросить, как услышал сзади шорох и подумал, что это вышел из стены напарник по приключениям. Но быстро осознал ошибку, когда почувствовал прикосновение шершавой лозы, которая примерялась, как бы выполнить мою просьбу, чтобы не добавить к имевшимся несчастьям чего-нибудь виноградного.
Когда смело поднял руки, целиком передавая себя в распоряжение живых верёвок, удивился: «Что-то эти ребята слишком быстро сегодня».
Страх на меня напал, только когда моё заплетённое величество слегка придушили лозами и потащили вверх. Да и то, страх был не совсем моим. Мой, просто, смешался с воплем и ужасом Александра-третьего, узревшего совсем не библейскую картину.
– Что делается! Только от хоккеисток спаслись, а тут уже другое чудо-юдо накинулось? – раскричался он, испугавшись за меня и себя.
– Я сам такое путешествие выклянчил, – успокоил я друга. – Ты же хотел узнать про пещеру? Хотел. Кушай теперь на здоровье.
Когда продолжил взмывать вверх, смотреть на происходившее даже не пытался, зато картина со стоявшим внизу близнецом, так и встала перед глазами.
«Жуткое зрелище. Павел бы не одобрил. Но делать нечего. Мало было рёбер, так меня ещё и ослепить умудрились».
– Полегче, извозчики, – пожурил лиан, когда стукнулся головой о ракушечный свод и не вписался в дымоход с первого раза.
– С одиннадцатого. С одиннадцатого! – опять заверещал напарник обезумевшим голосом.
– Что с одиннадцатого? – разволновался я. – Ботинок его нашёл или что другое?
– Вышли мы из одиннадцатого мира. Я забыл, о чём ты просил, когда увидел тебя в виноградных путах, – проорал друг снизу. – Меня тоже туда поднимут?
– Не испугаешься живого винограда?
– Не испугаюсь. Наоборот, тут внизу страху больше натерплюсь, – заверил собрат, когда меня уже вытащили в неизвестный по счёту мир и осторожно поставили на ноги.
Глава 2. Стихийное исцеление
– Где тут красавица писаная, к избушке приписанная? По прозвищу Стихия, которой сложил стихи я? Я снова к тебе в гости, залечить поломанные кости. Исцелить глазки и послушать сказки. Пусть не складно, зато не старушка ты вовсе. Станешь предо мною? А то глаз сам не открою. Я, как ты помнишь, посредник двенадцатый смирный, покалеченный шутками мирными, – лепетал я всё, что приходило на ум, понадеявшись на снисхождение девчушки.
– Отворяю глаза твои. Открываю тайны свои, – услышал прямо перед собой Стихию.
– Почему не радуешься? – почти разочаровался я, не услышав её звонкого смеха.
– Эк, тебя потрепало. Пошли, у клумбы тебя покалечим, а потом залечим, – грустно пошутила подружка.
– Там ещё один фрукт. Я его в поводыри нанял. Кстати, очень просил с тобой повидаться, – хохмил я, пока девчушка вела меня куда-то за руку.
– Он к чудесам готов?
– Он же из Далания, так что весельчак. И мне теперь главный помощник.
– Вызову моему обучил? – спросила подружка.
– Не успел. Слишком много навалилось с утра, – ответил я и погрустнел, вспоминая последние злоключения.
– Знаю. Давно вас жду, – тоже безрадостно вздохнула кудесница. – И лесенку заранее приготовила. Только вот не думала, что такой красивый ко мне явишься. Да ещё и складно так…
– Ой, – вскрикнул я. – Про Александра из Татисия ничего не слышала? Не у тебя он квартирует?
– Не было никого, – ответила Стихия. – А что, пропал?
– Ещё как пропал. Башкой об асфальт, и ни пятнышка. Что же теперь будет?
– Ладно-ладно, – перебила меня девчушка. – Посиди на лавке. Я к пещере, гляну, что там с твоим помощником. Когда придёт, обучи его вызову. Если он в себе, конечно. Я потом к Кармалии с докладом. Кстати, где беда? Что говорить Угоднику?
– В одиннадцатом мире. У Татисия. Вроде женщина это. Лежит в Третьей больнице. А вот где живёт… Или жила… Или умерла…
– Садись уже. Потом тобой займусь.
«Где же он? – задумался я об одиннадцатом, когда девчушка усадила меня на местную Америку и неожиданно пропала. – За какие грешки под землю утащили? Проболтался? Что если так любого из нас могут упечь в адскую печь?»
– Санёк, меня тоже вытянули! – раскричался третий и прервал мои раздумья. – Мы внутри какого-то пузыря, да? – продолжил приставать напарник, когда плюхнулся на скамью рядом.
– С чего ты взял?
– Не видишь, что мы будто в плошке? Ах, да. Ты же глаза отморозил.
– Я в прошлый раз всё видел. Холмы, зелень, цветы вокруг. А когда девчушка волшебной водой напоила, всё остальное увидел, – припомнил я недавнее путешествие в тринадцатый мир.
– Тут ни солнца, ни луны, а светло, как днём. И со всех сторон вверх поднимается и дальше продолжается, – объяснил дружок своё видение мира.
– Земля, но наоборот? Мы не на поверхности, а… А я в прошлый раз тоже заподозрил неладное, когда солнца не увидел.
– Мне показалось так. Наверно из-за горного воздуха. Что всё вокруг шиворот-навыворот, – объяснил дружок то, как видит место, в котором оказался.
– Хватит чушь молоть. Запоминай, как вызывать девчушку, а то её не увидишь, – подальше отогнал я ненужные мысли.
– Ты разве её не вызвал? – удивился третий.
– Мало ли кто кого вызвал. Запоминай, тебе говорят, – прикрикнул я на неслуха. – «Девчушка-старушка, стань предо мной, глаза мне открой». Запоминаешь?
– Как конька-горбунка?
– Не придуривайся. Потом свою присказку придумаешь. Только окончание у вызова обязательное должно быть. Иначе не отзовётся. Она ведь тоже присказкой отвечает, – поучал я дужка, прямо, как дед Паша. – «Я посредник третий мирный. Стою в мире твоём…» В мире твоём? Я думал это мамкин мир. Или, как дед пугал, Иудин. А он Стихийный. Прав был Павел, когда нам втолковывал…
– Погодь. Не уплывай в обморок. Доскажи вызов, – разволновался неунывающий подчинённый.
– «Я посредник третий мирный, стою в мире твоём и жду тебя смирно». Запомнил?
– Конечно. Вызвать её?
– Пока от мамки не вернётся… Не вздумай, – сказал я и, действительно, начал уплывать в даль мыслями о пузырчатом устройстве миров.
«Её собственный мир. В пузыре. Или склянке? В чём-то круглом, – грезил я и проваливался вниз. – Или в капле воды? А может капля быть маленькой снаружи, а внутри…»
– Не спи, – растормошил меня неугомонный помощник.
– Я на пару минут. Пока Стихия у мамки с докладом, – отмахнулся я от друга и заснул.
* * *
– Аквария, – толкает меня в бок мама. – У тебя всё готово?
– Когда же вы отстанете? – хамлю я в ответ и отворачиваюсь от мамы.
– Сёстры свои зёрнышки уже в льдинки запаяли и в походные сумки уложили. А твоё хозяйство где? Снова разбросала? Живо собирай и запаивай в лёд. И делай всё по-кометовски, – прикрикивает мама и, громко хлопнув дверью, выходит из комнаты.
– Натура, марш сюда, хищница. Ползи змеёй! – приказываю я неведомо кому.
– Ну почему змеёй? – возмущается незнакомый голос под кроватью. – Можно же каким-нибудь ёжиком. Ш-ш-ш!.. Или, как вчера, вороном. Ш-ш-ш!..
Я смотрю вниз, а из-под кровати выползает огромная змея толщиной в две моих руки и длиной больше пяти метров. Я не пугаюсь, а наоборот, ругаю себя за что-то. Змея нехотя извивается, то и дело показывая раздвоенный язык, а потом клубком устраивается у моих ног.
– Всё вчера съела? Ничего не оставила? – горько сожалею я, неведомо о чём. – Вот же ненасытная утроба.
– Сама шкажала. Я и шклевала. А они… Ш-ш-ш! Прош-што, таяли во рту. Не нуш-шно было отдавать. Гордая какая. Сёш-штры, видиш-шь ли, её обидели. Не ошенили премудроштей. Зато я ошенила. Было вкуш-шно.
– С чем завтра лететь? – продолжаю я горевать.
– Так ведь незачем теперь. Тут оштанемся. А они пуш-шть летят на поиш-шки швоей грозди. Ш-ш-ш!..
* * *
– Ещё одни сутки тебе. Слышала? Сутки. Если не будешь готова, я не знаю тогда, что с тобой делать, – причитает мама.
– Не буду я ни к чему готова. Я всё Природе скормила. А та и не подавилась. Все зёрнышки слопала. Летите к вашим астрам и живите там без меня.
– Что же ты, доченька, наделала? Только о себе думаешь. Как стихия огня сжигаешь всё хорошее и в себе, и на своём пути. И нас всех строптивостью будто пламенем опаляешь, – сокрушается мама и уходит.
* * *
– Шмотри, как они клином журавлиным пош-штроились. О чём только думают? – шипит Натурка и ползает у моих ног. – Кто так по кошмош-шу летает? Тоже мне, перелётные пташ-шки.
– Заткнись, – прикрикиваю я на змею и смотрю в тёмно-синее небо, в котором белыми огненными шарами летят все мои сёстры, оставляя позади длинные тающие полосы белого цвета, а мама впереди, в основании этого светлого журавлиного клина.
Вдруг клин ломается и заворачивает остриём в сторону. Звёзды вокруг сестёр начинают дрожать, а все их белые шары затягивает вправо, где они тоже начинают мерцать точно так же, как звёзды. Потом все шары, мигнув последний раз, исчезают в непроглядной тьме космоса.
– Что я наделала! – кричу я в ужасе. – Если бы они не задержались…
– Подумаешь, шёрная дырош-шка. Пару сештёр в ней оштавят, а оштальные дальш-ше полетят, – шепелявит равнодушно Натура.
– Марш комету строить! Льда кругом видимо-невидимо. И чтоб надёжная была. Чтоб на десять дальних дорог хватило, – командую я в горячке.
– Догонять их вздумала? А зачем? – спрашивает змея с издёвкой.
– Я вместо них в дыре останусь. Я! А сёстры пусть летят, куда собирались, – кричу я в исступлении и вскакиваю на ноги, после чего начинаю метаться по комнате.
– Ополоумела? Кто нас с пуш-штой ш-шумкой возьмёт?
– По-хорошему не понимаешь? Марш комету строить! Огромный, прочный ком льда! – командую я на грани истерики.
– Ш-щас. Я, значит, холоднокровная такая и мчусь головой в снег? А заш-шну? Ш-што тогда делать будешь? – зевает Натура в ответ.
– Ладно, – откликаюсь я с недобрым азартом. – Будешь…
– Тигрицей. Хочу тигрицей. Ну, пошалушта...
– Снежных тигров не бывает. Будешь белой медведицей, – командую я, а змея Натура начинает дёргаться и на глазах раздуваться.
– Вот дура девка. Амурские тигры что, в снегу не живут по-твоему? – ехидничает огромный белый ком шерсти со змеиными глазками. – Там же до пятисот килограммов неповторимой грации... А она медведя. Тьфу!
Бесформенный ком шерсти, подёргиваясь, превращается в белую медведицу и, недовольно сопя, выходит на заметённую снегом улицу.
* * *
– С чем пожаловала? – спрашивает меня Кармалия, сидя на троне из гладких чёрных камней.
– Хочу себя на сестёр поменять, – заявляю я хозяйке и подхожу ближе.
– Что имеешь, кроме этой кисы? – интересуется она и кивает на огромную тигрицу, крадущуюся за мной полосатой тенью.
– Ум, талант и фантазию. Всё могу, всему обучена, и всё сделаю. И получше некоторых, – говорю я громко, чтобы меня услышали сёстры, стоящие невдалеке с мамой.
– Значит у тебя, кроме желания принести себя в жертву, ничего нет, – делает вывод Кармалия.
– Кроме сил Природы, я пустая, – сознаюсь я, и слёзы градом катятся из моих глаз. – У них же предназначение. Задание. Отпустите их, прошу вас. Я всё могу. Всё смогу! Им же целую гроздь созвездий обживать нужно.
– А ты мне нравишься, – неожиданно говорит Кармалия. – Жалеть себя не будешь? Всё равно ведь одной где-то жить придётся. Может, поищешь другое зарождение миров?
– Не буду жалеть, – обещаю я и продолжаю всхлипывать. – Пусть улетают.
– Да будет так. Все свободны. Извините, что затянуло к нам на огонёк. Сами понимаете: закон Мироздания, – обращается Кармалия к сёстрам и маме, а я остаюсь стоять и плакать навзрыд, зная, что всё это со мной в первый и последний раз, а уже завтра придётся всё делать по-взрослому, по-кометовски, и не жалеть о сегодняшнем решении.
Мама и сёстры подбегают ко мне, прощаются, благодарят и тоже обливаются слезами. Все меня обнимают, целуют, гладят по голове, вытирают мои бесконечные слёзы и…
И каждая, незаметно для других, бросает мне в сумку по несколько зёрнышек жизни, запаянных в льдинки.
* * *
– Проснись, злыдень, – ни с того ни с сего раскричалась Стихия и набросилась на меня, как коршун.
– Отш-штань, – прогнусавил я, очнувшись, потом мигом пришёл в себя и сразу забыл, почему шипел на неё, как змея. – Ш-што там? Угодника наш-ш-шла? Про одиннадцатого узнала?
– Уш-шпокойся, – передразнила она мою невесть откуда взявшуюся шепелявость. – Нашла твоего Угодника. Скоро в одиннадцатый мир примчится. Про Сашку из Татисия узнала, что жив и здоров, а вот где его носит, Кармалия не сказала.
Ты поводыря своего вызову научил? Я его и пинала, и ласкала, всё хотела намекнуть, что пора меня вызвать, а он, как олух царя небесного.
– Научил, но звать запретил. Чтобы не мешал тебе по делам бегать. Сейчас скажу, что пора, – я окончательно пришёл в себя, радуясь за одиннадцатого, что он живой, а не в гостях у Доброй тётеньки, и скомандовал напарнику: – Вызывай девчушку!
«С бедой разобрались, – задумался я и снова уплыл в забытьё. – Я такой от обморожения или из-за рёбер? Или в груди кровотечение открылось? Я стеклянным глазом кое-что видел…»
* * *
– Двенадцатый, это третий. Приём, – слышу я над самым ухом и просыпаюсь.
– Когда же это кончится? – возмущаюсь и привстаю на травке.
– Всё видишь? – спрашивает довольная рожица третьего.
– В каком смысле? – не понимаю я, о чём речь.
Стихия стоит рядышком и смеётся до слёз, а Александр-третий от волнения ничего больше сказать не может.
– Что с вами? – ворчу я на них, и тут же вспоминаю обмороженные глаза и сломанные рёбра. – Я прозрел?
Вскакиваю на ноги и начинаю высоко подпрыгивать, чтобы почувствовать, не отзовётся ли в груди такое опрометчивое занятие. Не отозвалось.
– Ты и рёбра мне заштопала? Ну, спасибо. Вот Стихия, так Стихия. Ей не зря пишу стихи я, – радуюсь неожиданному выздоровлению.
– Я её зову, а она передо мной. Теперь и мне свои тайны откроет. Пока ты дрых на излечении после воды животворной, я тоже, что надо умыл. Теперь всё вижу. Спасибо, что с собой взял, – взахлёб тараторит третий.
Я останавливаю свои сумасшедшие прыжки и подхожу к Стихии. Она уже сидит на скамеечке и, о чём-то задумавшись, смотрит вдаль.
– Огромное тебе спасибо.
– Ты что во сне видел, шепелявый? – спрашивает она.
– Помню, что не захотел в телевизоре про поломанные рёбра смотреть и… И дальше не помню. Не волнуйся. Если в памяти загорится костёр мамы Кармалии, я мигом к тебе, – обещаю я шёпотом.
– Договорились! – задорно прикрикивает девчушка.
– Что теперь? – спрашиваю я. – Куда бежать, если нам с третьим даже показываться в одиннадцатом мире нельзя? Что предложишь, талантливая наша?
При слове «талантливая» девчушка чуть не подпрыгивает на скамейке. Она с подозрением долго на меня смотрит , потом успокаивается и вздыхает с облегчением.
– Глаза от вас, оболтусов, отведу, – обещает сестра милосердия и начинает меня инструктировать. – Ступайте в мир Татисий. Но вы его не дозовётесь. Ищите там Угодника. Лучше сразу… Или нет. Сперва в больницу нужно. Узнайте, откуда беда выпрыгнула. Потом один у больницы Угодника дожидается… Или не так. Одному надо будет старшего Павла известить, что одиннадцатый пропал, и его нужно будет по очереди заменять в его мире, потому что Татисий родителям глаза отвести не сможет. Остальное сам додумывай. Ты же у нас Головаш-штик.
Я слушаю её так внимательно, как до этого никого никогда не слушал. Я смотрю на неё выздоровевшими глазами так прилежно, как до этого ни на кого никогда не смотрел. Всё равно, мало что понимаю, а ещё меньше запоминаю.
– Третий! Иди сюда, Сельдерей Укропыч, – зову я Александра-третьего, кузнечиком скачущего по альпийской травке.
Глава 3. Работают профессиональные аферисты!
– Вода для лечения есть. Букет есть. Вот и всё. Вы готовы, – браво выговорила Стихия, проверив нашу готовность к спуску в пещеру и дальше в героическую схватку с бедой.
– Эту метлу ты называешь букетом? – удивился я и пожал плечами. – А волшебная вода мне на кой? Разве я не выздоровел?
– Марш с глаз моих, симулянт! – смешно топнула ножкой девчушка.
– Вот послала, так послала! – пропел третий и приступил к спуску в ракушечную бездну.
– Меня с буржуем воевать. За нашу землю, землю нашу… Ладно. Спасибо тебе, красна девица, – сказал я уже серьёзно, после того, как не допел песенку Укропыча, и поклонился Стихии в пояс. – Век тебя помнить буду.
– Всего век? – притворно удивилась девчушка. – А водичка для дела сгодится. И беду на ноги поставит, и тебя, если понадобится, разморозит и здоровым оставит.Кстати, метёлкой этой осторожней маши. Очень ценная вещь. Угодник объяснит, что к чему.
– Ничего сказать не хочешь? – тянул я время, дожидаясь пока третий спустится пониже.
– Вроде всё сказала. А сам что узнать хотел?
– Как выглядит этот Угодник. И ещё что-то. Много вопросов у меня было. Только когда к тебе прихожу, забываю их напрочь.
– Сразу его узнаешь. Его невозможно не узнать, – загорелись глаза у девчушки. – Такое зрелище, просто…
– Ты его тоже целовала? – спросил я незнамо зачем, неправильно оценив взгляд девчушки.
– Какие мы ревнивые. Я восхищаюсь человеческой силой духа. А в нём о-го-го! Огонь горит. Стихия. Но добрая к людям.
– Тихо-тихо. Тута папа, тут. Кстати, это мир мамы Кармалии? – припомнил я один из забытых вопросов.
– Нет. Но она любит здесь гулять. Ей нравится меняться. Идёт, изменяется, а сама душой размагничивается и отдыхает, – снова заблестела глазками Стихия.
– Ну всё. Я полез. Сейчас мне такого наговоришь, что я о самом главном забуду, – стеной отгородился я от изменений с размагничиваниями и начал спускаться.
– Вот хитрец, – в шутку возмутилась Стихия. – А в щёчку? Сбежал-таки, головастый.
* * *
– Обратную дорогу забыл? Или верёвочку узрел и понял, что прозрел? – с издёвкой спросил я у третьего, когда тот замер посреди заветной пещеры.
– Я же тебя чуть не бросил, – признался братец. – Хорошо цифру одиннадцатую увидел и очнулся. Вспомнил, о чём ты просил. Чтобы глянул, откуда мы вышли, помнишь? Всё бы пропустил, если бы не взял себя в руки.
– Не бросил же. А папка всегда тут, – продолжил я шуточки, пытаясь и напарника привести в чувство, и себя воодушевить на возвращение в искалеченный Татисий.
Держа в одной руке нелепый веник из прутиков, а в другой фляжку с животворной водой, я вытянул их навстречу цифре одиннадцать и пошагал сквозь ракушечную стену.
Волосы расчёсывали сами себя, мурашки играли в коллективную чехарду, а я шёл и радовался жизни, пока…
* * *
Пока не открыл глаза и не увидел небывалую фантастическую картину.
Прямо за выходом из пещеры на тропинке стоял огромный чёрный мотоцикл. Не просто мотоцикл, а гигантский механический циклоп. Весь до последней детали отполированный и сверкавший. Ещё и подножкой небрежно в землю упёрся, отвернув свой стеклянный глаз чуть в сторону.
«Во дела, – ошалел я и в одно мгновение забыл, кто я и где нахожусь. – Чудо-юдо расчудесное из научно-фантастических фильмов. Да, каких ещё фильмов! Инопланетный корабль! Хотя и не тарелка. Откуда он взялся?»
– Нравится? – послышался за спиной незнакомый мужской голос.
– Ещё как. Вот это механизм! – согласился я, зачарованный неземным зрелищем. – Как называется?
– «Харлей» это. Который «Дэвидсон».
– Ни фига себе, тачка! – согласился со мной брат номер три, когда тоже выбрался из пещеры.
– Колосс. Зверь машина, – снова заговорил незнакомый голос. – Потрогайте. Я разрешаю.
– Прокатиться бы на таком, – размечтался напарник. – Получше «Ковровца» будет.
– Даже получше «Москвича», – согласился я с другом.
– А я Николай Григорьевич. Очень приятно, – представился нам незнакомец.
– А мы с ним близнецы. Э-э… – о чём-то задумался третий.
– Сокрытые мы, – подсказал я Укропычу и продолжил изумляться фантастической картине перед глазами. – Стихия от нас глаза отвела, и мужик этот нас не видит. Думает, что видит, а сам…
– Правильно мне подсказали, как вас отвлечь, чтобы не успели трагедий придумать, – рассмеялся неведомый Григорьевич.
