Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"

Автор книги: Александр Нерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Дала-кай, дала-кай. Кого хочешь дала-кай, – передразнил мужичка младший напарник.

– Пить хочет или обзывается? – задумался я вслух.

– Подарить ему бутылку? – сжалился над Бикмеюшкой Димка.

– Дала-кай. Дала-кай, – закивал мужичок Димке.

– Как ты говоришь? – переспросил я, задумавшись над непонятным словом. – Дала-кай. Кай-дала. Во. Кай-дала, а не Дала-кай, – озарило меня, наконец.

– Кай-дала, – сразу же согласился Бикмеюшка.

– Дари ему бутылку, – разрешил я.

– Ситро? – спросил Димка, и тут же решил сам: – Ситро.

– Бикмеюшка, запомни, – обратился я к незваному гостю. – Вот тут дамбу насыпать надо. Воды много соберётся, а лишняя вытекать по балке будет. Баранов будешь поить и рыбу ловить, когда заведётся и размножится. Назовёшь этот пруд Кайдалами. Всё понял?

– Кай-дала, – согласился Бикмеюшка, получив газированную взятку.

– Погнали отсюда, – сказал я напарнику и пошагал в сторону Змеиной горы, не простившись с мужичком в засаленном балахоне.

Димка побежал впереди меня, радостно перепрыгивая кусты засыхавшего бурьяна, а Бикмеюшка, оставшись у ручейка, продолжал кричать нам вслед новенькое словечко «Кай-дала».

* * *

– Поздравляю с началом посредничества, – торжественно приветствовал я Димку, когда отошёл подальше от камышей. – Теперь ты полноправный представитель нашей тайной службы.

– Спасибо, Васильевич, – поблагодарил меня младший коллега. – Что бы я без тебя делал?

– Уж точно не дирижабли, – понадеялся я. – Теперь можешь сам просить мир о нашем возвращении.

И Димка, нисколько не обидевшись на дирижабли, скомандовал:

– Включить сверхзвук.

Нас снова подхватило и понесло, словно пульки, и всё повторилось, только в обратной последовательности. Напарник уже отбомбился своим ситро, а я продолжал изображать бомбардировщик, всё ещё держа в руках бутылки с газировкой.

– Ты её видишь? – спросил младший самолётик.

– Кого?

– Опять девчушка меня пальчиком манит.

– Значит, нам одна дорога. Значит, нам туда дорога! В кра-а-асную норку. Девчушка нас зовё-от! – переделал я, неожиданно вспомнившуюся песню Утёсова.

– Это в станице? Вернее, в Закубанье? – исправился Димка.

– Какая разница станица или Закубанье? – рассмеялся я его заморочкам по поводу именования мест.

– Совсем ничего не понимаешь? – неожиданно расстроился он.

– Что понимать? Место ведь одно и то же.

– Место одно, конечно. Только станица – это женщина, а Закубанье не мужчина и не женщина. Не вашим, не нашим, чтобы не обидно было, – просветил он мою темноту в отношении названий.

– Если так ко всему относиться… Сойдёт и Закубанье, – решил я не вторгаться на территорию враждующих названий.

Мы полетели дальше, насупившись друг на дружку, и растеряли торжественность момента.

– Не туда рулишь, – заподозрил я неладное. – Вон, за тем лесом Закубанье.

– Рулю, куда девчушка просит, – огрызнулся напарник.

Я отмахнулся от новоиспечённого посредника и задумался, куда нас пригласила Стихия, если не в станицу и не в красную норку.

– Крест. Ей богу, крест! – заорал благим матом Димка и вошёл в штопор, собираясь вот-вот разбиться об один из бугров Фортштадта.

Я тоже увидел огромный восьмиконечный крест тёмно-малинового цвета, лежавший на холме, на который бесстрашно пикировал младший самолёт.

Потом, пока Димка скакал по засохшей и выгоревшей траве, по свежему холмику из ракушки, который был рядом с крестом длиной в тридцать три шага взрослого меня. Причём, широких шага. Я всё обошёл, проверил, пощупал, удостоверившись, что такую работу не могли выполнить станичники всего за одну ночь.

«Во-первых, никак не могли. Во-вторых, древесина у креста точно нездешняя. В-третьих, работа уж больно ювелирная. Если прибавить трубу из неизвестного металла длиной не менее пяти метров, в которую крест врос нижним концом, я бы сказал, что его сделали неизвестные мастера для какого-нибудь настоящего храма.

Кто же его перекупил, привёз, и выкопал бездонную яму, похожую на узкий колодец?» – покончил я с сомненьями, заслышав звякнувший колокольчик душеньки.

– Зеленоглазая? – не поверил ни себе, ни колокольчику.

А Димка продолжал прыгать, как козлёнок через лежавший крест и выкрикивал:

– Для папки! Для дядьки! Для дедки! Для прадедки…

– Пошли в красную норку, узнаем, кто нам это сокровище подарил.

– Нам вон туда, – проблеял козлёнок и поскакал через бугорок, через овражек, через терновник, и дальше, в лишь только козлятам известное место.

Мы сделали приличный крюк по склону Фортштадта, но добрались-таки до пещеры. Точнее, я добрался, а Димка уже познакомился с Жучкой и разглядывал с ней чёрное пятно на тропинке.

– Ты пещеру нашёл или почувствовал? – спросил у напарника, ковырявшегося в саже.

– Ага, – неопределённо ответил он.

– Покрышку кто-то сжёг, – предположил я, имея в виду сажу, нарисовавшую жирную кляксу на тропке. – Сам в пещерку сходишь или Жучку пошлёшь?

– Так это Жучка? Здравствуй, Жучка. Позови мне девчушку, пожалуйста. А то я тут в первый раз, – попросил Димка.

Я подошёл к саже и сразу усомнился, что она от сожжённой покрышки.

– Не колдун ли тут взорвался? – обомлел, представив, что погубил чёрную душу Ясеня.

– Сначала взорвался, а потом в норку утопал? – не согласился Димка.

– Как утопал?

– Ножками. Вон следы. Топ-топ, и был таков.

– Айда в пещеру. Расскажешь о своих ощущениях. Волосёнки должны забегать, мурашки замаршировать, – остановил я следствие по пропавшему без вести Ясеню и отправился в красную норку.

Пещера была точно такой же, как в Сималии. Розовая крупная ракушка, длина раскопа – пять нешироких шагов, свод чуть выше моего взрослого роста и пустота. Дюжина чёрных следов Ясеня красноречиво говорили, что он не погиб, а удалился в двадцать четвёртый мир.

– Чувствую, – благоговейно возопил исцелённый от непосредничества козлёнок, и вмиг стал полноправным членом братства миров второго круга с известным кадровым составом.

– А я ни укропчика. Ничего, в общем, не чувствую, – подвёл я итог своим страданиям. – Если зажмуришься, сможешь за Жучкой пройти сквозь стену и дальше в центральную пещеру. Только смотри. Мурашки и волосы с ума сойдут. Но ты не пугайся. Считай… Ах, да. Ты считать не умеешь. Тогда тебе туда никак нельзя. Выхода там нет, как и входа, а выходить из неё нужно на две двойки.

Я бы и дальше продолжал нравоучения, но в пещере уже давным-давно никого не было.

– Вот неслух. А я за него поручился.

– Не гневайся, – молвила появившаяся за спиной тётка-красотка. – Здравствуй, Александр Великий. Великий победитель бед.

– И все в обед. И тебе здравствуй, красна девица, тётка-красотка, девчушка-старушка, старушка-девчушка. Сколько же тебе имён придумали люди добрые? – невольно залюбовался я тёткой. – Мой пострел разминулся с тобой?

– Он в пещере второго круга. С Жучкой и её щенками играет. Спасибо, что без подсказок его в посредники определил, – о чём-то для меня далёком и непонятном начала толковать моя знакомая.

– Это когда он тебя пятилетней видел? – решил я уточнить.

– Ему через два месяца шесть исполнится. Ты что, с высоты взрослого роста перестал в детях разбираться? – удивляла каждым словом Стихия.

– Стоп. Табань. Сколько ему? – опешил я.

– Он, как и ты, в первый понедельник после зимнего солнцестояния рождён. Почитай, шесть лет назад. Или тебе все дети на один размер?

– Откуда мне знать Кай-дала он или Дала-кай? – рассердился я на себя за недогадливость. – Видел, что развит не погодам, но зачем от детей скрывать их возраст? Очередная женская блажь?

– Причём здесь женщины? Охоту на младенцев не в женских мирах начали, уж поверь мне, – рассмеялась Стихия, вместо того, чтобы обидеться.

– Так. Всё. Я сажусь вот тут. И пока мой подчинённый смешался своим хвостиком со щенячьими, ты мне всё выложишь. Начни с Димкиной биографии, а заполируй тем махоньким крестиком, что на Фортштадте отдыхает, сил набирается.

– Начну с выговора тебе и Кристалии за колдуна Ясеня, – нахмурила бровки Стихия, но улыбаться не перестала.

Я сделал вид, что поймал очередную оплеуху и сначала схватился за ухо, а потом опрокинулся наземь.

– Я серьёзно. С такого всё начинается. Сперва забывают о сокрытии попросить, потом чудеса мира за свои выдают, и пошло-поехало. А народ-то сметливый. Быстро разузнали подноготную, и айда младенцев проверять на гениальность, – начала жаловаться Стихия, а я поднял обе руки вверх, давая понять, что сдаюсь и требую передышки.

– Сперва про подноготную. Потом про младенцев. Что узнают про них сметливые?

– Дату рождения. Когда колдуны… Когда якобы колдуны рождаются, узнают. Миры второго круга сверх положенного наделяют таких младенцев всякими умениями. Потакают, так сказать, людишкам легковерным. Проехали, – отмахнулась Стихия, увидев мои заново поднятые руки. – Димку, Дашку, прочих младенцев, рождённых в дни, о которых я сказала, родители от людей прячут, переезжают с места на место, меняют им даты рождения.

Охоту на них и церковь ведёт, чтобы приобщить к правильной вере, и колдуны с ведьмами тем же заняты. И только родительская кровь может временно след к ребёнку сокрыть. Смерть, стало быть.

Дальше. Крест – это мой подарок. Я его в Новой Зеландии вырастила из деревьев особой породы. Три ствола слепила, с трубой нержавеющей срастила, на землю опустила. Всё, – закончила Стихия лекцию и смешно топнула ножкой.

– Расскажи мне про сны, в которых я посредник тринадцатого мира. Да ещё какой-то прозрачный. А мои подчинённые мухами вокруг роятся и … – не успел договорить, как тётка-красотка выскочила из пещеры и крикнула в небо: «Я ничего ему не сказала!» А потом сразу исчезла.

– Поговорили? – спросил Димка.

– Скорее да, чем нет, – констатировал я неопределённость ощущений. – Про метку для пещеры опять забыл спросить.

Мы начали спускаться по тропинке вниз, к станице, когда, вдруг, сначала нас настигли две бутылки забытого мной лимонада и дюшеса, а потом и Жучка догнала Димку со щенком в зубах и потребовала получить от неё подарок в форме кобелька-недомерка.

– Бутылки мне, а щенок тебе. Не поровну, зато по-честному, – грустно поделил я свалившееся на нас счастье.

Димка опустился на четвереньки и начал объяснять Жучке, что живёт он в пятиэтажном доме, в котором строго-настрого запрещено держать собак. Что следит за всем, не в обиду Жучке сказано, собака-домком Яблокова, и взять себе щенка нет никакой возможности. Но Жучка всё расценила по-своему и, тявкнув, попрощалась с сыночком-щенком и сыночком Димкой. Потом гордо удалилась в пещеру.

– Категоричная тётка эта Жучка, – сказал я Димке.

– Мне же нельзя… – начал он причитать, нисколько не обрадовавшись подарку.

– Ответ неверный, – отмахнулся я и стал приноравливаться, чтобы открыть лимонад подвернувшейся под руку железкой.

– Если домком увидит… – снова завёлся шестилетка.

– Ответ неверный. Пей первым.

Димка жадно пригубил горлышко бутылки и, сделав пару глотков, откинулся от неё прочь.

– В носу защекотало? Это же газировка. Её нужно учиться пить.

– Ещё, – потребовал Настевич, и приложился к бутылке снова.

– Сам её держи, – буркнул я и сунул ему лимонад.

– И бутылку, и собаку? Невозможно. Никак не возможно его в квартире…

– Ответ неверный. Думай, – высказался я уже менее категорично, но в щенячьем вопросе остался непреклонным.

– Чем его кормить? Молочка я бы и сам похлебал. А назову-ка я его Ответ Верный. – неожиданно заявил напарник и перестал стенать о молочке.

– Верный Ответ? Звучит. Но я другое имел ввиду. Ты же, не только дирижаблей строитель, а ещё и… – сделал я паузу.

– Глаз отводитель. Ура! Заработало! – заверещал собаковод-посредник, и у его детского счастья не было ни условностей, ни пределов.

* * *

– Видал, Лиса, твои чудеса, – приговаривал Ольгович, когда выбежал из своей конторки ко мне навстречу.

– Это которые? – решил я подыграть.

– Как ты крест на дирижабле принёс со стороны Невинномысска. Вот это крест! Вот это чудо!

«Стибрила Димкину идею, Стихиюшка?» – удивился я, но вида не подал.

– Я назавтра готов раствор сделать. Весь цемент со станицы уже собрал. Вечером снесём всё нужное на место, а утром ждём тебя на дирижабле. Поднимешь, а мы отцентруем, расклиним и зальём, – всё распланировал Ольгович, а мне сразу понравилась идея с дирижаблем.

«Крепко этот дирижабль в мозгах поселится. Ой, крепко», – впал я в ступор, размышляя обо всём одновременно.

– Вот аванс тебе, а назавтра полный расчёт, – сказал Степан и высыпал в нагрудный карман моего пиджака горсть серебряных рубликов.

– Мы так не договаривались, – хотел я остановить его, но было поздно.

– Чего тянуть? Крест ты нашёл, а за цемент я вычел. Полный расчёт после возврата моих продавцов будет. Кстати, – остановился Ольгович и достал из кармана четыре резных крестика. – Любо-дорого, какая работа. Держи то, что на сегодня просил. Остальные, сам понимаешь, позже. Почём продавать их будешь?

– Во-первых, они бесплатные. Если, конечно, мастер денег не возьмёт. Брёвнышко это мне за полив сада подарили, а я его вам передарил. Во-вторых, месть за твою оплату будет двойной и очень-очень страшной. Обещаю тебе. Гоняться за мной будешь и рублики свои обратно клянчить. И называться она будет «Закубанье-1» и «Закубанье-2», – напугал я Ольговича до полусмерти, замыслив купить ему пару лодок для перевозки в город овощей, а вовремя вспомнив о вражде мужских и женских названий, забраковал придуманные «Станица-1» и «Станица-2», и заменил их на вышесказанные.

«Только где их искать?» – задумался я и получил в лицо крупным рыхлым снежком.

– Что это? Снег? – ещё больше испугался Ольгович.

– Снег. Кое-кто в меня им швыряется, когда плохое замышляю. Перевоспитывают. Из девятого адского круга шлют нежный снежный привет. Ха-ха!.. – рассмеялся я, представив стеклянную принцессу Кристалию в снежном аду.

Ольгович, глядя на мой смех, немного успокоился, и мы разговорились за жизнь, пока Димка не потребовал своё: «К мамке!»

Так мы и простились. Я, с затаённым планом мести за оплату миража-дирижабля, и Ольгович, озадаченный снегом и моими двойными угрозами.

* * *

Отойдя подальше от станицы и допив лимонад, мы с Димкой разлетелись в разные стороны. Он к мамке Насте в больницу, а я, неизвестно куда, за лодками.

– Неси уже, Кристалия Кармальевна. В сторону мне не ведомую, но чтобы там были лодки большие и прочные, а не худосочные. Чтобы были бочки заливные, желательно, тоже не худосочные. И цемент, взамен пожертвованному станичниками. И чтоб денег мне на всё это удовольствие хватило, – выдвигал и выдвигал я свои условия Кристалии.

А ей или самой всё в радость было, или моё прозвание Кармальевной здорово понравилось. Мне было всё равно. Главное, что через пять минут я уже приземлялся незнамо где, на завод по производству то ли бочек, то ли лодок.

– Иттить, – только и смог выдохнуть, увидев всё великолепие вокруг.

Двухэтажный завод с дымившей трубой, с кирпичным забором высотой в пару метров, речку неизвестного названия с плававшими в ней брёвнами от необхватных деревьев, склады с готовой и тоже пока неведомой мне продукцией.

Всякого незнакомого и неизвестного полным-полно. А я, не привыкший с чебурыхты-барахты сразу после задумки являться в незнакомое место, не на шутку растерялся. Глаза забегали, выискивая, куда бы податься, чтобы найти продавцов бочек, а голова озадачилась думками на предмет, сколько штук покупать.

– Пропуск есть? – спросил подошедший сзади дородный детинушка-охранник.

– Я, братец мой, оптовый покупатель. А по профессии инспектор по бочкам и маломерным баркасам, – заявил я почти дерзко, покосившись на детинушку.

– Если ты… То есть, если вы инспектор, значит, вам к замдиректорше завода, а если оптовый покупатель, тогда в Тарсбыт, – угрюмо объяснил охранник.

– Выбираю сначала Тарсбыт, – сказал я. – Осмотрюсь, приценюсь. Глазами люблю работать, руками щупать, а головой считать да думать, в чём подвохи и где пройдохи.

– Второй этаж. Вывеска слева от двери, – отрапортовал охранник и исчез, почуяв во мне матёрого инспектора по пройдохам.

Прочитав на вывеске: «Тарный завод им. Крупской Н.К. Заводоуправление, г. Майкопск», я вошёл в двухэтажное здание заводоуправления.

– Красота, – обрадовался, поднявшись на второй этаж и увидев огромную вывеску «Тарсбыт».

– Вы товарищ Двенадцатый? – нежданно-негаданно спросила меня женщина, заведовавшая сбытом продукции.

– Так точно, – потух я всем энтузиазмом оптового покупателя, и не только им.

«С чего меня Двенадцатым обозвали? Как узнали? Кто предупредил? А, главное, когда успел, если я всё это только что придумал? Снова морок?» – закружилась в голове метель из вопросов и страхов.

– Ваш начальник товарищ Кометова так вас и описала, когда заказ делала на тару, шлюпки, и прочее. Со вчерашнего дня всё готово. Заждались вас. Как долетели? – по-деловому сыпала, ничего для неё не значившими, вопросами директриса Тарсбыта.

«Опять Кометовская коса из бочки торчит. Ну, зверюга-подруга. Поэтому, ты мне пропуск в пещеру не выписываешь? Чтобы я тебя там не словил, и чего-нибудь не откусил?» – начал я звереть и распаляться докрасна, но начсбыт меня остудила.

– Пройдите в кассу. Вон её окошко. Когда оплатите, милости прошу за накладными. Осталось штампы с печатью проставить, и можете идти на отгрузочную площадку. Всё уже упаковано, погружено, увязано. Всё, как она просила, – добила треклятая начсбыт своей снисходительностью ко мне, малолетке со взрослой рожей и детскими мозгами.

Я подошёл к кассовому окошку, втайне надеясь, что у меня не хватит серрубликов на оплату стихийного заказа.

– Девяносто шесть пятьдесят три, – заявила кассир из окошка-амбразуры.

Я начал выгребать из карманов деньги и класть их в фарфоровую тарелку кассирши, а та быстро сгребала их, пересчитывала и сразу озвучивала сумму.

– Двадцать. Двадцать шесть. Тридцать четыре. Сорок семь.

Из одного кармана выгреб, из другого, из третьего. Вспомнил про задний карман брюк, про передний карман пиджака. Выгреб всё до последнего серрублика и перешёл на красномедные полтинники.

– Восемьдесят шесть. Девяносто пять.

Потом махнул на всё рукой и высыпал оставшиеся копейки на тарелку. И, о чудо! Кассирша объявила:

– Девяносто шесть пятьдесят три.

Она поставила штамп на кассовый ордер, а я прочитал его оттиск: «Оплачено в серрублях».

– Лишние копейки заберите, – чуть ли не приказала мне кассир.

Я покосился на тарелку с оставшейся парой монеток.

– Это вам на ситро. Товарищ Кометова просила оставить, – соврал я и пошёл к начсбыту.

А в спину из окошка донеслось шипение недовольной любительницы серрубликов:

– Остальное всё пропил. Видела, Надевна, как у него руки тряслись? Еле-еле на заказ хватило. Ситро? Тьфу!

Начсбыт расписалась. Я расписался. Начсбыт пожала мою руку. Я пожал её. Мне вручили стопку накладных и чуть ли не вытолкнули из «Тарсбыта».

На ходу я попытался прочитать, что же там заказала товарищ Кометова. «Шлюпка шестивёсельная к-во; уключина штуки; банка к-во; весло штуки; перо руля штуки; надпись названия к-во; бочка готовая штуки; клёпка в обвязке штуки; донышко штуки; обруч малый к-во; обруч большой к-во; чоп штуки; вкладыш п/э штуки; пропитка; замачивание по желанию клиента; укладка; увязка; шнур метры; верёвка Пенька метры; веревка Сизаль метры; грузовой откидной крюк штуки; трос Геркулес метры; якорь...» – дальше прекратил бесполезное чтение названий только что оплаченной продукции.

– Вам на площадку готовой продукции. Срочно! Дирижабль уже зацепил обе шлюпки. Вот-вот его ветром снесёт, – заорали на меня подбежавшие охранники.

Я сунул стопку накладных за пазуху и припустил за цех и дальше, куда мне указывали люди в униформе, прямиком к парившему над заводом и дёргавшемуся от нетерпения новёхонькому дирижаблю с пропеллерами, зацепившемуся за две огромные шлюпки, с горкой загруженные и накрытые брезентом.

Дирижабль был сконструирован, согласно утреннему чертежу Настевича, а сам главный конструктор, он же пилот, выглядывал вместо мамки из верхней кабины. Причём, выглядывал с очень недовольным лицом.

Я запрыгнул на брезент и схватился за верёвочную обвязку, а Кристалия тут же подняла меня с грузом в воздух. Завод уплыл вниз и назад, а Димка вылез из кабины пилота и начал спускаться по верёвочной лестнице вниз.

Мы влетели в облако, и симулируемая Кристалией тряска улеглась. Всё стихло. Я свалился на брезент и уселся на выпиравшие снизу деревяшки.

«Что же ты наделала, Стихия?» – предался, было, своим думам, как вдруг разрыдавшийся Димка упал мне на руки и еле выговорил:

– Мамки в больнице нету. Девали куда-то мамку.

Я встрепенулся и начал мозговать над Димкиными страданиями.

– У мира спрашивал? Может, её уже выписали? Вот рёва-корова, – озарило меня на счёт Насти.

– Как это? – перестал теребить нос мальчишка, и уставился на меня огромными, ничего не понимавшими глазками.

– Тётенька номер Двадцать Два, – обратился я к Кристалии. – Покажите, пожалуйста, ребенку на моём примере.

– Фух! – дохнула зноем на меня, а заодно на Димку Кристалия.

– Ты хороший мир? – начал я издалека.

– Фух!

– Димку любишь?

– Фух!

– Меня тоже?

– Чмок! – разбился о мою садовую голову снежок размером с арбуз.

– Мамка Настя живая? – продолжил я, не обращая внимания на снежный ответ.

– Фух!

– Дома?

– Фух!

– Может, всё-таки, я хороший?

– Чмок!

Димка хохотал до самого Закубанья. Катался по брезенту, как сказочный колобок и держался за бока, норовя свалиться вниз. Из кабины пилота к нему в руки комом упал Верный Ответ, развеселив его ещё больше. А я, закончив отряхивать таявший снег, начал наблюдать за дорогой, предавшись размышлениям о стихийной помощи товарища Кометовой.

Глава 21. Страшная месть

– Жги, коли, руби! Слава Закубанью! Слава Кресту! Кресту слава! – разделились мнения станичников, встречавших нас с Димкой и наши подарки.

Мы приземлились на окраине станицы, именуемой мужчинами Закубаньем. Крюк на петлях обвязки лодок автоматически откинулся, гружёные ладьи замерли на земле, и мы с Димкой оказались на них, как ораторы на трибуне, а новенький супер-дирижабль клюнул кормовым рулём вниз, поднял серебристый нос повыше, взлетел ввысь, вращая жужжавшими пропеллерами, да и был таков.

– Правдоподобно получилось. Мастерски ты всё продумал, – похвалил я юного авиаконструктора под общее ликование.

– Кажется, или они тебя Крестом прозвали? – ошеломил он меня недетским вопросом.

Я навострил уши и от услышанного на новый лад фуфаечного хора волосы так и зашевелились.

– Слава Кресту! Слава Закубанью! Жги, коли, руби!

– Они крест, который девчушка выстругала, увидели, вот и обрадовались. Вспомни, как сам скакал через него. Давай уже слазить, – отмёл я Димкино предположение и свои опасения и вздохнул с облегчением. – Даже, если так, и пусть. Лишь бы не кацапом.

– Слово! Слово Кресту! – загорланила вся станица и не дала нам слезть с подарков.

«И правда. Меня Крестом обозвали. Ну, спасибо. Ну, удружили», – начался в моей головушке безудержный танец извилин.

– Скажи им что-нибудь, – хором просили меня Димка и Ольгович.

– Я ни разу перед столькими старшими не выступал. Только «Мишку Косолапого» знаю, поэтому… – понёс я всякую ересь и осёкся.

– Говори, пока обратно кацапом не стал, – припугнул меня Димка.

Я вдохнул побольше воздуха, перекрестился, чем ещё больше спровоцировал возгласы с упоминанием креста, и начал:

– Товарищи закубанцы! Братья мужики. Наступает время перемен. Мы с вами родились для обновления нашего кубанского края. Махнём рукой на дальние столицы и возьмёмся с любовью за малую отчизну. Так возьмёмся, что все женщины ахнут и вмиг перестанут считать нас рабочим скотом. С такой доброй злобой возьмёмся, что всё в руках мужских загорится и задымится!

Домов кирпичных понастроим. Шифером их покроем. Поля в порядок приведём. Новые виды овощей и фруктов освоим. Теплиц с парниками понастроим видимо-невидимо. Чтобы с ранней весны всё Закубанье цвело и пахло. Зеленело огурцами и краснело помидорами.

Коров заведём и курочек. Баранов и уточек. Всё, что есть у природы-матушки, с любовью взрастим и приумножим. Всё в наших руках!

Потом пусть женщины кручинятся, что раньше не признавали нас за человеков, да не любили как следует. Пусть слезами зальются не от выдуманных огорчений, а от радости за нас. За мужей и отцов, братьев и дедов. За всех горемычных, к труду привычных. Фуфайки носящих, милости не просящих. Слава Закубанью! Жги, коли, руби!

Проорал я всё, что взбрело на ум, и спрыгнул с лодок. Но уйти мне не дали.

– Жги! Коли! Руби! – раскричались вокруг ещё громче, ещё неистовей, а я, наконец, увидел, что в толпе были не только мужики и деды-привереды, а с таким же рвением и женщины горланили своё: «Слава Кресту!»

Меня схватили за шкирку и начали швырять вверх, не переставая выкрикивать: «Слава Кресту! Жги-коли-руби!»

«Хорошо, что всю наличность потратил. Сейчас бы её всю из меня вытряхнули», – думал я о всякой ерунде, то подлетая вверх, то опускаясь обратно в мозолистые и крепкие руки кубанцев.

* * *

Мною бы ещё долго в небо кидались, если бы не Ольгович, запрыгнувший на лодки и начавший свою, уже более приземлённую, речь.

– Наутро телегу с бочкой и водой к кресту. Песок с цементом. Совки-лопаты. Вторая телега с каменьями да голышами речными для центровки и бута. Плотник с уровнем и отвесом. И все остальные балбесы. Все, как один, на святое и доброе дело подвигнемся! После с этими корабликами разберёмся и с их начинкой.

Не расслабляйся! С утра одевайся! Штаны да рубаху! И ко Христу без страху! Слава Закубанью! Слава Кресту, нашему крестнику. Перемен вестнику!

Я, воспользовавшись сменой объектов внимания, боком-боком, и в переулочек, а Димка за мной.

– Слыхал, Васильевич? Он тоже стишками заговорил. Зар-разился, – издевался надо мной Настевич, пока я спасался бегством.

– Верного Ответа не потеряй, – огрызнулся я и вспомнил, что в суматохе сам потерял бутылку дюшеса.

«Сейчас бы глоточек. Умаялся, пока вверх побрасывали и Крестом обзывали», – успел подумать, а тут и дюшес нашёлся.

Бутылка скромно, словно стесняясь, стояла, прислонившись к тонкому стволу молоденькой абрикосы.

– Наша? – засомневался Дмитрий.

– Какая разница? Мы им на сотню рублей подарки, а двухкопеечную бутылку им что, жалко? – начал я лекцию о дармовой газводе, а бутылка сама поплыла ко мне в руки. – Значит наша.

Пока я о штакетины забора открывал бутылку, нас нагнал Степан и тут же засыпал вопросами.

– Что там? Лодки? А почём? Внутрь глянуть можно? – зачастил он, как Димкин дирижабль пропеллерами.

– Это и есть моя страшная месть. Принимай всё, согласно документов, – достал я из-за пазухи стопку смятых от подбрасывания накладных и протянул опешившему Ольговичу. – Не мой подарок, а сочувствующей части женского общества. Так и прописано: от С. Кометовой. А я, какой-никакой, её помощник. Поэтому, ты пока ни за что не платишь, а всё в хозяйство вкладываешь. Кредит это без процентов. Смекнул?

Помни, что дирижабли возвращаются в Зеландию, откуда они родом. Пара дней, и шабаш. Потом, может и будут где-то мелькать, но сам понимаешь, какая у власти на них охота откроется, – закончил я сочинение на вольные авиа-темы, сам не понимая, откуда всё приходило в голову.

«Неужто снова хвостиком к розетке прирос? Вон речь какую загнул. Слов незнакомых вплёл в разговор. Учиться бы мне, а не на дирижаблях летать и мужиков на революции поднимать».

– Как парники устраивают? Очень бы хотелось узнать. В них цветы к восьмому марта зацвести успеют? Желательно красные. Тогда бабы точно за нас горой. А ты на Кубани первый герой, – начал Ольгович о наболевшем и более близком к земле.

– Потом как-нибудь. Может, полетим с Димкой в Голландию за тюльпанами. Вернее, их семенами. А сейчас у нас мамка выписалась… Из дирижабля. Сыночка дома дожидается. Терпи до утра. А я, как крест поставим, займусь твоими парниками и цветами. Уговор? – взмолился я, чувствуя, что от усталости скоро упаду и отключусь.

– Уговор, – согласился Ольгович и умчался к лодкам.

Мы поплелись минутку-другую, а потом Димка выстрелил нами тремя в небо, как ядрами из пушки.

Первое ядро я. Второе, поменьше, Димка. Третье, совсем ядрышко, Верный Ответ.

* * *

– Вы как собачонки, давно не видевшиеся, друг дружку обхаживайте и нюхайте, только меня в ваши восторги не впутывайте. Я спать пошёл на диван. Ах, да. Насте же опять не на чем будет. Голова дырявая! Обещал же в мебельный слетать, – бормотал я под нос и сонно бродил по квартире, влетев в неё, как обычно, с лоджии, чем перепугал вернувшуюся домой Настю, уже без гипса на ногах.

Пропуская мимо ушей женские и детские восторги по поводу неожиданной встречи мамки Насти, Димки и Верного Ответа, всё думал и думал: «Какие тут длинные дни. Дни в вашем втором круге. Какая Стихия добрая. Какая Кармалия терпеливая. Какая Кристалия прозрачная. Какие тут длинные дни».

Не стал ужинать, а, присев в Димкиной комнате на узлы с барахлом, сперва задремал, всхрапывая и подёргивая ногами, потом завалился на бок, да и был таков. Заснул.

* * *

Сплю. Сон. Может, морок. Смотрю сначала сверху. Зал для суда. Пустой. Три женщины на местах судей. Обвиняющая Ливадия. Защищающая Стихия. Независимая Кармалия. Кристалия в свидетелях защиты. Все женщины одинаково взрослые, одинаково красивые.

Откуда-то знаю Ливадию, хотя ни разу её не видел. Голос противный тоже выключен. Спускаюсь сверху, целясь не на скамью, а на табурет подсудимого, тот же, что и в Далании. Замечаю по рукам и ногам, что снова стал девятилетним и полупрозрачным.

«С какой радости?» – думаю, а Стихия кашляет, привлекая моё внимание. Сажусь на табурет и готовлюсь к обвинениям.

* * *

– Здороваться не будешь? – спросила Кармалия и улыбнулась.

«Слава Богу, улыбается», – подумал я, позабыв, что все женщины запросто слышат мысли.

– Здравствуйте, мама миров Кармалия. Здравствуй, Стихия. Здравствуй, мир Ливадия. Здравствуй, мир Кристалия.

– А с табуретом подсудимого? – рассмеялась Кармалия.

Я встал и на полном серьёзе поклонился и поздоровался:

– Здравствуй, табурет подсудимого.

Женщины залились смехом, как какие-нибудь девчонки.

«Несерьёзно всё. Морок несерьёзный», – решил я.

– Всё очень, очень серьёзно, – вздохнула Стихия.

– Коли начала, тебе и слово, – распорядилась Кармалия.

– С какого конца браться? – спросила её тётка-красотка.

– С ответов на его вопросы, – предложила мировая мамка.

– Спрашивай, – скомандовала моя защитница.

– А о чём можно? – попытался я уточнить.

– Обо всём, кроме прозрачности, – отбрила Стихия.

– Хорошо, – согласился я.

«О чём бы её спросить? О кресте? О лодках? О пропуске в пещеру?» – думал я, решая, с чего бы начать.

– Отвечаю, – перебила меня Стихия. – Помнишь, когда в одиннадцатом мире неожиданно с Каликой увиделся? Что тогда с тобой было?