Текст книги "Кристальный матриархат (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Я начал притворно хлестать ремнём по крошечному заду мелкого актёришки.
– Мир, в который я попал, отпусти меня домой! Мир, в который я попал, отпусти меня домой! – заверещал мальчишка, очевидно по тексту, а совсем не от боли.
– Мир мой двенадцатый, забери меня домой! Мир мой двенадцатый, забери меня домой! – снова прокричал молодой талант, а потом надолго заткнулся.
– А это тебе за Борьку! – крикнул я ему в ухо, чтобы очнулся и продолжил играть.
– Не знаю я никакого Борьку. Не знаю и никогда не видел, – начал он оправдываться.
– Это за поросёнка, – озвучил я следующую реплику и снова стеганул ремнём.
«Поролона подложили, чтобы не больно было. Не могут же актёра взаправду хлестать, как папка ремешком», – думал я и дивился безупречной работе и малявки, и напарников по фильму.
Наказываемый нами мальчишка задёргался, и я понял, что началась новая сцена, где я удерживаю его за ноги, а мои друзья начинают делать вид, что откручивают главному герою уши.
– Куда собрался? – крикнули малявке мои напарники.
– На Кудыкину гору воровать помидоры! – взвизгнул он и ловко развернулся.
– Можно и так, – продолжил я играть свою роль и придвинулся ближе, чтобы схватить киношного страдальца за ноги, а другие хулиганы тут же и приступили к фальшивому откручиванию ушей.
– Это тебе на будущее. Аванс от Кармалии, – сказал я жадному октябрёнку, и мы всей бандой весело захихикали.
Вскоре я бросил издеваться над молодым трагиком и поплёлся в кинотеатр. Шагал себе и кумекал над таким простым, но очень грамотно написанным сценарием, играть по которому легко и непринужденно. Мои напарники тоже прекратили притворное издевательство над мальчишкой и поплелись следом, а потом где-то потерялись, а я шёл дальше и пребывал в твёрдой уверенности, что сейчас-то меня точно пустят посмотреть фильм о Кармалии и её традициях.
* * *
– Браво Создателю! Браво Творцу! – заорали вокруг мои новые соседи по просмотру фильма, который я в очередной раз проспал.
– Что за шутки? – вздохнул я беззлобно, потому как ругаться ни сил, ни желания не осталось. – Уже раз двадцать пытался этот фильм посмотреть. Раз двадцать! Почему-то после названия сразу засыпаю. Все титры уже наизусть выучил, а фильм, так и не посмотрел. Всех детей Кармалии во всех кругах поимённо запомнил. И всё зря. Всех Сашек-растеряшек и прочих замарашек, во всех их мирах на зубок…
– Может вам ещё рано такие фильмы смотреть? – вежливо предположил мой новый сосед с аккуратной бородкой и усиками.
– Меня бы тогда в зал не пустили, – отмахнулся я от интеллигентного собеседника и прилежно поддержал аплодирующих: – Браво-браво!
Потом нехотя поднялся с кресла и поплёлся к выходу, а сердобольный сосед напутствовал вдогонку:
– Это вам браво, молодой человек. Вам.
– Мне-то за что? За здоровый сон? – спросил я незнакомца, а потом добавил: – Прощайте, дяденька Автор.
– Лучше в школу идите, а не на съёмочную площадку, – не угомонился сосед и продолжил аплодировать.
– Я же туда ни ногой. Какая школа? – запротестовал я, имея в виду выученную на зубок роль старшего хулигана с кожаным ремнём на поясе и каменным сердцем в груди.
– Что значит, какая школа? – опешила мама, разбудив меня то ли от сна, то ли от многосерийного морока.
Глава 7. Третий день беды
– А ну вставай! Где вас вчера носило? Почему отец с утра расплетает всё, что вечером наплёл? – тормошила меня мама, а я ни в какую не желал открывать глаза.
– У Насти были. Потом за тобой поехали.
– Что за концерт ты устроил? Почему отец вчера хвастался, а сегодня глаза прячет? А ну вставай! – не унималась мама.
– Проболтался? Вот укроп. Я же просил со мной на Черёмушки не мотаться? Просил. А сегодня там и следа не осталось от наваждения, – расстроился я, что пришлось в такую рань объяснять то, что не мог растолковать даже себе.
– Мы полночи уснуть не могли, – пожаловалась мама.
– Зато я двадцать сеансов кряду проспал.
– Раз от разговоров проснулся, вставай, – призвал к порядку отец.
– Каких разговоров? Я ещё сплю, – не понял я, на что намекает родитель.
– Бред вчерашний я маме рассказал, а она и вечером заснуть не давала, и сегодня спозаранку разбудила и отчёт требует. Наверно, лишнего сболтнул, когда от избытка чувств к бочке с вином приложился, – доверительно поведал папка. – А правда, что бензин подорожает?
– Не будет сегодня дешевого бензина. Не будет, – проснулся я окончательно и в сердцах отмахнулся подушкой и от мамки, и от папки.
«Пойду с душой поздороваюсь», – решил и отправился к зеркалу трюмо.
Мама с папой перебрались на веранду и снова сцепились языками, выясняя, что я говорил хоккеистам, что отвечал папка, где мы были втроём, и что теперь нужно сказать маминым подругам.
– Что со мной было? – спросил у отражения, силясь вспомнить, о каких сеансах хвастался маме, и почему их проспал.
Отражение неопределённо пожало плечами и махнуло рукой.
– На меня машешь или на мои сны? – попросил я уточнить. – Ах да. Говори. Сон?
«Нет», – закивало отражение.
– Морок? – продолжил общение, припомнив, как правильно разговаривать с зеркалами и душами.
«Нет», – кивнуло отражение.
– Не сон, не морок, а кажется всю ночь снимался в роли хулигана. Что же это? Получается, я сегодня раз двадцать кряду сам себя ремнём лупил? Вот почему моя задница была в малиновую полоску, – ужаснулся догадке, а отражение не останавливаясь закивало "да" и беззвучно захохотало.
«Сам себя. Двадцать серий подряд, – сокрушался я снова и снова, осознав, что не Скефий меня мутузил, а я собственными руками, если не брать в расчёт стёртые до крови уши. – Вот это жизнь. Вот это “Мотор!”»
– Жизнь? Это было по правде? – вытаращился я в зеркало с надеждой, что оно кивнёт «нет».
«Да», – ответило зеркало, и пожало плечами, мол, ничего не попишешь.
Мигом почувствовал, как загорелись уши, припомнив исторический морок, как зачесалось пониже спины от аналогичных воспоминаний о ремне, и как я тогда расстроился неожиданному повороту в только что начавшейся карьере мирового посредника.
– Прости меня, Скефий, – дрожавшим голосом попросил я прощения у невинно обвинённого мира.
Скефий вздохнул теплом, я понял, что прощён, и настроение ненадолго улучшилось.
– Сегодня бил, а болело год назад? Фантастика. Зато имена выучил. Скефий, Татисий…
Я перечислил всех первенцев, а потом произнёс пару имён второго круга и обессилено свалился на диван.
– Выучил ценой прошлогоднего покраснения ушей. И что теперь с этими именами делать? Мы же наоборот их называем. Третий, к примеру, по мамкиному Наверий, а по-нашему Даланий получается. Теперь путаницы в голове не оберёшься. Ещё сестрички. Целых три. Амвросия, Талантия и Фантазия. Это они всё запутали своими косичками, – расстроился я ещё сильнее и начал собирать ранец.
Конечно ни в какую школу я не пошёл, а только сделал вид, что на целый час раньше обычного отправился в неё, весь с головы до ног истосковавшийся по учёбе.
Родители всё ещё выясняли, кто прав, а кто виноват в фальшивом Настином воскрешении, и не обратили на меня никакого внимания.
«Довёл семейку. Сами всё затеяли, помощники укропные. Уже третий день беды начался, а я ещё не разобрался что к чему», – думал я, когда бежал вокруг квартала, чтобы быстрее и с глаз родительских долой, и к деду пораньше явиться, пока тот не запылился и не раскалился.
* * *
Осёдланную Америку увидел сразу, как только прошёл трансформаторную будку и свернул на дедову улицу. Седок, наверное, ещё затемно устроился на отсыревшей за ночь скамейке и глядел в синюю даль. Я прибавил шагу, прошёл цыганский двор и следующий за ним, пока не поравнялся с дедовскими владениями.
– Здравствуй, мил человек, – приветствовал дремавшего деда. – Во двор прошмыгну? Мои скоро трудиться пойдут.
– Валяй, – разрешил дедуля. – Когда дружок явится, меня зови.
Я нырнул в калитку и спрятался за забором, чтобы и с дедом поболтать можно было, и папка с мамкой не увидели, когда отправятся на работу.
– Угодника дружком называешь? – начал осторожную разведку.
– Я Угодника никогда так не назову. Теперь не назову, а тридцать лет назад мог. Про третьего твоего толкую, с которым ты приключался. Он теперь у меня на службе. Вчера телегу искал с лошадкой, а ноне с тобой в игрушки играть будет. Угодника сквозь миры тащить, – рассказывал дед в полудрёме.
Я еле сдержался от смеха, вспомнив как со мной приключался третий, а потом, когда представил, как мы с ним будем тянуть Угодника сквозь миры.
– Угодник папашу вашего, который одиннадцатый, воспитывать ушёл. Чтобы шестого не залупцевал насмерть.
– Не шутишь? – перепугался я незнамо чего больше, одиннадцатого папку с ремнём или того, что протаскивание сквозь миры будет взаправду.
– Не время для шуток, – заявил дед.
– А как перетаскивают сквозь миры? – спросил я и задрожал от нетерпения, а, может, от утренней прохлады.
– Ступай в сарай, погрейся. Зубами клацаешь, как Жучка после проруби, – велел американец, и я мигом помчался в сарай чтобы согреться и собраться с мыслями, а в первую очередь, успокоиться и взять себя в руки.
– Здравствуйте, Байк Давидович, – поздоровался с выросшим, как из-под земли, монстром Угодника.
Но монстр не захотел ни разговаривать, ни распевать песенки, и я прошмыгнул в сарай.
Сбросил ранец и расселся на табурете, но успокоиться не получилось. То голоса в подвале чудились, то сквозняки обдували лицо, то картины, одна страшнее другой, рисовались перед глазами.
– Кошмар, – вполголоса шепнул я, после того, как представил себя купавшимся в голубом пламени.
– С кем разговариваешь? – спросил меня подвал голосом Александра-третьего.
– С тобой, – ответил я, не успев испугаться.
– А я подумал… – начал третий.
– Что умом тронулся? – перебил я товарища, с которым ещё вчера пережил столько приключений, что ни в сказке сказать, ни пером описать. – Коня нашёл?
– А как же. С утра обещался подъехать вместе с мажарой
– Конь? – рассмеялся я.
– Хозяин. Дедок один. Еле нашёл его вчера.
– О перетягивании через миры что-нибудь слышал? Меня этим дед с утра самого пугает.
– Какое ещё перетягивание?
Я вскочил, как ошпаренный, и забегал по сараю, а потом прицелился выскочить во двор, но в меня намертво вцепился мой боевой друг, наверное, опасаясь, что этак снова возьму и взлечу в морозное облако.
– Нужно Павла звать, чтобы научил, как через миры таскают. Угодник с Настей вот-вот явится, а мы ни в зуб ногой.
– Да, ну тебя, – не поверил дружок.
– Не веришь, сам сходи. Только на улицу ни ногой. Мои вот-вот на работу пойдут. Я их вчера в одиннадцатый мир возил. Представляешь, чего натерпелся, а они насмотрелись? А тут ты с недовериями…
Я всё бухтел и бухтел, и не мог остановиться, а третий давно умчался в сторону ближайшей Америки.
Слегка успокоившись, я снова уселся на табурет с намерением с него не подниматься, пока всё не станет понятным. «Во-первых, для чего букет? – начал я перечень вопросов без ответов на которые не собирался трогаться с постамента. – Во-вторых, как и чем таскают через миры? В-третьих, куда на конике-слонике ехать? В-четвёртых, как перепрыгивают во второй мировой круг?»
– Айда. Дед зовёт, – окликнул меня Укропыч, испортив планёрку, и тут же испарился.
Выйдя из сарая я зевнул, погрозил пальчиком Давидовичу и пошагал в сторону калитки.
Павел уже топтался у входа во времянку и что-то объяснял Александру, кряхтевшему где-то внутри неё.
– На шкафу она. Белёная. Почти шерстяная. Девчушка с Николаем сплели её в бесовском мире, – недовольно командовал дед в открытую дверь времянки.
Не успел я догадаться, что они ищут, как во двор вывалился Александр-третий с мотком верёвки через плечо и стихийным букетом в кулаке.
– Верёвку мне, а букет разделите надвое, – скомандовал Павел. – И чтоб веточек поровну было.
– Как это? – не понял я. – Они же все разные.
– Шалопаи, – обозвал дед обоих сразу. – Спящую, проснувшуюся и засыпающую, взял, и в одну сторону отложил. Спящую, проснувшуюся, засыпающую – в другую. Что непонятно? Чтобы поровну было. Чтобы равновесие было между мирами.
Мы устроились прямо посреди двора и начали делить веточки, а Павел бросил наземь белёсую бечёвку и начал её разматывать и растаскивать по двору. Я как заведённый хватал одну веточку без листиков, одну с только что распустившимися почками, одну с жёлтыми листами и приговаривал: «Спящая, проснувшаяся, засыпающая». Потом мы друг другу показывали кулак с веточками и откладывали их каждый в свою сторону. Потом ещё и ещё, пока веточки не закончились, и мы не поднялись с колен.
– Верёвку узнал? – шёпотом спросил третий.
– Где-то видел, – пожал я плечами.
– В пещере такая же, – сказал третий, и я сразу вспомнил незримую верёвку, которой опускалась в пещеру лесенка, сделанная Угодником.
– Точно. Значит они обе непростые. И та, и эта заговоренные, – поддал я мистики. – Ту не видно, пока не умоешься, а этой через миры таскать можно.
– Почему они через подвал не пройдут? – удивился третий.
– Как он её загипсованную по лестнице поведёт? Летать-то она не умеет. Вернее, умеет, только с козырька подъезда и камнем вниз.
Дед закончил растаскивать концы волшебной верёвки и скомандовал:
– Марш сюда.
Мы подошли, и он всучил каждому из нас по концу верёвки и распорядился:
– Вяжите каждый свой букет к кончику. Только не ванно-банным узлом, а обносите вокруг по два раза, а потом… – дед подождал, пока мы пару раз намотали верёвку на букеты и продолжил. – Узел вяжите. Так, а теперь точно такой же сверху. Только следите за верёвкой, чтобы которая сверху оказалась в первый раз, так же сверху оказалась и во второй. «Прямой» называется узел. Да не так... Вот так. Теперь потуже затяните, чтобы веточки не расползлись. Теперь решайте, кто в одиннадцатый мир свой конец с букетом потащит и там Угодника ждать станет. Потом Николаю букет с верёвкой всучит, – объяснил дед, а мы заморгали глазами.
– Один букет тут, а другой там? – уточнил я.
– Букеты – это знаки. Из всех миров их разглядеть можно. Они от деревца библейского. В помощь нам даны на всякие такие случаи. Что непонятно? – удивился дед, как будто когда-нибудь объяснял нам о перетаскивании сквозь миры.
Пока я переваривал услышанное, третий решил убраться подобру-поздорову и убежал в сторону одиннадцатого мира.
«Хитрец», – почти обиделся я на дружка, когда тот уже спустился в подвал.
Я поддёрнул к сараю свободную часть верёвки, оказавшуюся около двадцати метров в длину и толщину в два моих мизинца. Потом оставил свой букет на бензобаке Давидовича и полез в одиннадцатый мир, чтобы отрегулировать длину верёвочных кончиков, выглядывавших из сараев. Получилось метра по четыре от каждой двери.
Когда с измерениями было кончено, я снова пошёл к третьему сговариваться, как он будет встречать Угодника с Настей, и как мне узнать, всё ли готово, чтобы начать тащить. Не успел выскочить в Татисий, как услышал бодрый голос дядьки Николая.
– Всё готово? – спросил он у третьего. – Давай букет.
Я выглянул из одиннадцатого сарая и увидел Николая с забинтованной Настей на руках, которому Александр уже протягивал верёвку с привязанными веточками.
– Видишь верёвочку с прутиками? Сейчас она нас в другое место переведёт, – объяснил дядька нашей беде, а сам глазами показал, чтобы мы оба лезли в подвал. – Когда будете на месте, начинайте тянуть.
Потом Угодник взял обеими руками букет и верёвку так, что Настя приподнялась вверх и оказалась напротив его груди.
Мы забежали в сарай, потом в подвал, и, толкаясь, выбрались в мой мир, где нас поджидал второй букет, а в придачу дед с его забористым взглядом.
– Начали? – спросил он, когда увидел суету в наших глазах.
– Он Настю поднял и верёвку с букетом держит. Что делаем? – спросил я, дрожа от волнения и неизвестности.
– Клюёт! – разрядил дед сгустившийся вокруг меня воздух, а потом добавил: – Тянем-потянем, крещёных в наш мир перетянем.
Мы втроем еле поместились между сараем, Давидовичем и времянкой, и начали тащить верёвку на себя и дальше в сторону дедовой хаты. Павел пошагал вперёд с букетом и концом верёвки в растопыренных пальцах, а мы с третьим потащили её на себя, и начали пятиться от сарая.
– Стойте на месте, – скомандовал дед. – Руками перебирайте и в мою сторону попускайте, а то всё интересное пропустите.
Мы остановились, как вкопанные, и начали передавать верёвку из рук в руки, не оборачиваясь на деда.
– Мне почему-то страшно стало, – признался я товарищу.
– Тоже трясусь, – откликнулся третий. – А отчего верёвка не натягивается?
Я взглянул в распахнутую дверь сарая и ужаснулся. Верёвка прорезала бетонный пол нашего тайного убежища, как нож прорезает сливочное масло. Лишь неяркое голубое свечение виднелось на земле в том месте, через которое она проползала. И это свечение продвигалось к нам ближе и ближе, совершенно не пачкая проползавшую сквозь него волшебную верёвку.
– Мамочка, – услышал я дрожавший голос Александра.
– Не дрейфь, пехота, – ободрил я друга.
– Встань первым, а потом командуй, – взвизгнул бывший весельчак и рубаха-парень.
– Меняемся местами, – скомандовал я, когда снова услышал из-за времянки издевательский смех деда и разозлился на свой страх. – Вставай сзади, кому говорят! Не хватало чтобы мы с тобой всё испортили.
Третий мигом оказался за моей спиной, а я, сделав несколько шагов навстречу магической верёвке, перестал гипнотизировать себя непостижимым зрелищем и сосредоточился на дядьке с бедой на руках.
«Каково им между мирами? Не дай Бог, застрянут на полдороги», – думал я, а верёвка продолжала выползать в наш мир.
В конце концов, она легко прорезала незамысловатый порог сарая, а потом выскочила из-под земли. Не просто выскочила, а повисла в воздухе, заканчиваясь всё тем же светившимся ободком, из которого продолжила заползать в наш мир.
Всё вокруг уменьшилось до микроскопических размеров. Воздух замер, время остановилось. Я увидел себя сверху и сзади, и, замерев, вытаращился во все глаза, когда в том месте, откуда выползала верёвка, сначала появилось бледное облачко, которое на глазах густело и разрасталось, а потом Угодник с Настей на руках вышагнул из облака в мой родной мир.
Я выдохнул и медленно вернулся обратно в своё тело, всё ещё тянувшее верёвку.
– Сработало? – заулыбался Угодник, поставил Настю на ноги и протянул мне букет.
Я, ничего не соображая, машинально вцепился в букет и начал сматывать чудо-верёвку кольцами, точно такими, какие видел в пещере на нагеле. Только когда верёвка начала заканчиваться, и мой взгляд упёрся в деда со вторым букетом в руках, я начал осознавать, что случилось.
– Прутики отвяжи и приготовь к боевому походу, – скомандовал дед.
«Час от часу не легче, – опешил я. – К какому ещё походу? К какому бою? Дайте сначала успокоиться».
– Отчего у тебя руки трясутся? – спросил меня Угодник, когда вышел из времянки уже без Насти на руках.
– Это вам всё просто, а я не каждый день с чудесами сталкиваюсь, – попробовал я оправдаться, а руки у меня, и правда, тряслись.
– Всё элементарно, – начал объяснять Николай. – Веточки от мамы Кармалии, а верёвка из шерсти четырнадцати жертвенных агнцев из четырнадцати миров первого круга. Но не из чистой шерсти, а с добавлением её. Договор есть такой с каждым миром, как увидят кого на этой верёвочке, пропустят туда, куда она протянута. А веточки для проходов таких и нужны. Мы с тобой уже с их помощью миры пересекали. Или ты не понял, когда за мной на «Москвиче» ехал?
– Может не до конца, но понял, что вы с Давидовичем на дороге проход открыли, когда задымили. А разве имя Кармалии не секрет?
– Ещё какой, – сказал Угодник. – Но я уже давно к вашему делу приобщён. Только никому другому говорить об этом не надо. Если миры захотят, сами поимённо представятся. А если им не понравится, что кто-то их имена разбалтывает, беды не миновать. Станет тот, как Павел, непомнящим.
– Непомнящим? Как же он нас обучает? – изумился я.
– Всё что нужно для вашей учёбы он помнит. И беспамятство его временное. О нём он сам попросил у Скефия. Чтобы на старости лет не проболтаться и беду не накликать, – объяснил Угодник.
– Мне-то что делать? Ведь я не просил о таких знаниях, а меня в мороках чуть ли не под диктовку заставили их выучить. Теперь такая путаница. И места в голове уже не хватает… Для этих секретных знаний. Того и гляди проболтаюсь, – пожаловался я на посредническую жизнь.
– Не переживай. Тебя ещё по губам не били, когда собирался проболтаться? Если не били, то теперь начнут. Значит, ты все миры первого круга запомнил?
– Что толку, если мы им номерки с конца навесили. И тёток в нашем счёте нет, – подосадовал я о наболевшем.
– Ничего страшного. Разберёшься, – успокоил дядька и сменил тему разговора, потому что к нам подошли Павел с Александром-третьим. – Когда лошадка прискачет?
– Поутру обещался, – ответил дед. – Рассчитываться будем овсом или рублями?
– Как попросит, так и оплатим, – сказал Угодник. – Лишь бы Настя не заснула, пока ждать будем.
Мы недолго потоптались во дворе, потом Угодник оставил третьего выглядывать лошадку, а меня с дедом повёл в хату на разговор.
– Ты хоть помнишь, что там взрослым будешь? – начал он, когда мы чинно расселись по табуретам.
– Помню, – еле выдавил я из себя и в один миг стал маленьким и безвольным.
– А это ответственность. И за мальчонкой присмотр. И за языком, чтобы на людях недоумком не выглядеть. И покушать сготовить, и в магазин. Кем там представишься? А представишься Настиным братом. Но в первую очередь отыщешь Димку. Может его уже родственники какие-нибудь загребли? Или, не дай Бог, в детдом сдали. Так что проявишь инициативу, как с хоккеистами на Черёмушках.
– Как он нам весточку пришлёт? Ведь будет там как привязанный, – испортил дед, так складно начавшийся, разговор.
– Пролезет с букетом в соседний мир, перелетит на гору, и в гости к девчушке, – отрезал угодник.
– У него же метки нет, чтобы по тем мирам разгуливать, – удивил дед проницательностью и хорошей памятью.
– Она должна была её поставить, когда букетом одаривала, – не согласился Угодник. – Ты же получил метку? – уточнил он уже у меня.
– Конечно, – соврал я, незнамо зачем.
– Значит, с помощью Скефия пролазишь в первый мир второго круга, потом бегом к Настиному дому. Ищешь следы трагедии, а если их нет, быстро в следующий мир, и так далее. Уловил? – закончил Николай инструктаж.
– Ещё раз повторить можно? И помедленнее, – жалобно попросил я.
– Чудак-человек. Ты же башковитый. А чтобы двери между соседними мирами открыть, хватит трёх веточек из букета. Только знак особый ими показать надо, – огорошивал дядька каждым словом, а сам улыбался, как будто для меня всё это давно знакомое и плёвое дело.
– Какой ещё знак? – потребовал я объяснений.
– Особый. Первоначально круг надо перед собой начертить. В воздухе. Чертишь один круг, попадаешь в первый круг миров. Чертишь два – во второй. Смекаешь? Потом перекрестить его надо, а уже после цифру нарисовать всё так же, в воздухе. Номер по счёту в этом круге. Сразу же эти три веточки сгорят и дыма видимо-невидимо наделают, а ты шагай в дым. И всё. Считай, что уже там, куда просился. И это работает, когда из спящего мира выбираешься, а не походя из какого вздумается. Хотя и тогда, конечно, получается, но зачем зря драгоценность такую расходовать? Всё ясно?
Если что непонятное вспомнишь, на нашей прогулке спроси. Договорились? – прервал речь Угодник, заслышав топот ног бежавшего с улицы Александра.
Третий, как и учили, подскочил к окошку, стукнул в него двойным ударом и спросил:
– Деда, вы там?
– Изыди, – откликнулся Павел, и мы всей гурьбой вывалились из хаты.
Я вышагнул во двор последним. На ходу всё тряс и тряс головой, пытаясь хоть как-то уложить в ней последние новости и тайные знания, только что услышанные по секрету от старших. А Угодник вышел за калитку, быстро о чём-то договорился с хозяином лошади и вернулся обратно.
– Всё готово. Я за Настей, а ты мигом на телегу. Там нас встретишь и, чуть что, поможешь её приземлить, – распорядился дядька и вошёл во времянку.
Глава 8. Вороная процессия
Я выскочил из двора и взгромоздился на подъехавшую телегу. Только зарывшись в сено, лежавшее в задней части телеги, слегка успокоился и начал глазеть по сторонам, стараясь всё как следует запомнить.
Александр стоял в калитке, чтобы придержать её для проноса пострадавшей Насти, а Павел сговаривался с хозяином о плате за аренду лошади, которая оказался чёрным как смоль мерином с печальными синими глазами.
«Чудеса, – думал я с содроганием. – Сейчас начнётся моя работа по ликвидации беды».
– Эй, пассажир, – услышал голос Угодника. – Где букет?
Я собрался выскочить из сена, но Александр-третий метнулся во времянку и через пяток секунд уже бежал мне на выручку с букетом наперевес.
Угодник осторожно усадил загипсованную Настю на сиденье, обшитое ватином и кожей. Потом передал мне авоську с газетными свёртками и доставленный третьим букет хвороста. Я всё это принял и с недоумением уставился на дядьку.
– От экскурсионной бабы Нюры. На дорожку пирожков напекла, – пояснил Николай и легко запрыгнул в телегу. – Ну, прощайся с дедом и дружком.
После таких слов у меня нестерпимо зачесалось в носу, защемило в груди, и я едва сдержался, чтобы не заплакать.
– До свиданья, жители двенадцатого мира, двенадцатого Армавира, – еле выговорил, когда собрался с силами.
– Тише ты, ирод, – зашипел на меня Павел. – Не смущай людей. А так, конечно, через недельку свидимся. Бывай, служивый.
– До встречи, – попрощался со мной близнец.
– Поехали, – скомандовал Угодник, и мы отправились в путь.
Мерин послушно тронулся с места, я поплыл мимо дедова двора, мимо родного перекрёстка и дальше навстречу неизвестности и своему, теперь уже неизбежному, предназначению.
Скоро дед с третьим ушли во двор и пропали из глаз. Я пригнулся на всякий случай пониже, чтобы никто из соседей меня не увидел, и задумался над тем, что уже случилось и тем, что ещё только предстояло.
«Еду в соседний круг, где мигом стану тридцати трёх лет отроду. То есть, взрослым. Красота. То есть, кошмар. Там дымлю ветками… Нет, не дымлю. Как только узнаю, что уже в другом мире, бегу искать пятиэтажку. Нахожу, и сразу к той разговорчивой соседке. А уж она мне все новости выложит.
Нет, сперва позвоню в Настину квартиру, а если не откроют… А какой номер квартиры? Что пятый этаж, знаю, а квартира? Сколько их на площадке? Две, четыре? Может, три?»
– Дядь Коль, а номер Настиной квартиры знаете? – спросил я, когда мы уже вовсю цокали подковами по асфальту Советской армии.
– Двадцать вторая, – ответила мне сама Настя.
Я увидел её лицо, которое врачи ещё недавно забинтовывали. Оно уже не было таким, как вчера. Всего за одну ночь синяки стали бледно-жёлтыми, царапины подсохли и, сузившись в разы, покрылись тёмной корочкой, а рваные раны, утратив опухлость, зарубцевались. Теперь она точно выглядела выздоравливавшей, а не больной. До симулянтки, конечно, далеко. И гипс на ногах напоминал, что она серьезно пострадала, пробивая дорогу в наш мир.
Мы проехали перекрёсток с кинотеатром «Родина», но не свернули налево к Колодочной фабрике, а всё также поцокали в сторону Второго вокзала.
«Почему в Армавире всё называют по номерам? Первый вокзал, Второе водохранилище, Третья больница. Неужели, так везде? Или на горожан подействовало наше посредничество, и они не захотели названия придумывать, а всё пронумеровали?»
– Больше ничего не вспомнил? – спросил Угодник, мельком взглянув на меня, когда я осмелел и выбрался из сена, чтобы отряхнуться и привести в порядок школьную форму.
– Дружка моего, который одиннадцатый, будем искать? – вспомнилось мне.
– Через неделю сам явится. Разговоров будет, разговоров. Может, придётся ему амнезию устроить, чтобы трепался поменьше, – сказал Угодник.
– Как это? – удивился я.
– Как у Павла нашего. Там помню, а тут забыл. Или наоборот. Забудет про путешествие в… Какой бы мир его ни забросило. Всё равно же, возвратят целым и невредимым, – заверил дядька.
– И мне амнезию устроите? – перепугался я за свою и без того дырявую память.
– Зачем? Ты же не болтун. Старший посредник всё должен помнить. Другое дело, если сам попросишь.
– Как Павел? – уточнил я.
– Да, – закончил разговор дядька, и я снова погрузился в планирование своего странствия.
Мысли в голове проплывали медленно, как пейзажи улицы, на которую мы свернули неподалёку от Второго вокзала, но следов не оставляли. Я тщетно старался разложить все новости по полочкам и подписывал каждую следующую коробочку словами: «Не забыть».
Амнезии я боялся больше, чем неизвестности, которая собиралась вот-вот проглотить меня здесь, а выплюнуть… «А где окажусь? – спохватился я. – Ведь ещё никому не рассказывал, что знаю второй круг миров поимённо?»
– Как мне с тамошними злыднями? По номерам их высвистывать? А если не послушаются, тогда розгами окуривать? – заковыристо спросил я, опасаясь ненужного внимания хозяина сивого мерина.
– Ты уже всех знаешь. Сам же говорил, – откликнулся Николай, не обернувшись.
– Про первый круг разговор был, а не про второй, – насторожился я.
– На, – получил от дядьки тетрадный листок, сложенный вчетверо.
Мигом развернул записку и прочитал первую строчку: «Не умничай!» А снизу ровные ряды неизвестных каракуль, нарисованные чьей-то аккуратной рукой. Если бы не номера слева от строчек, никогда бы не поверил, что это список почти трёх десятков мировых имён второго круга, а не просто красивые закорючки. Только вот, на каком языке всё было написано, я не понимал.
– Мне не осилить такого. Я же не понимаю ни одной буквы.
– Читай первую строчку, – сказал Угодник и рассмеялся.
Я не стал ломать голову и засунул листик в карман школьных брюк, после чего начал изучать неизвестную часть родного города, в которой оказался.
* * *
Когда наша вороная процессия неожиданно оказалась на перекрёстке улицы Черноморской с той самой, по которой мы ехали, я наконец сориентировался, где нахожусь, а Угодник тотчас приступил к расспросам.
– Ну что, Настюха, есть места знакомые? Не стесняйся. Ты в точно таком же месте свой подвиг совершила. Осматривайся. Никто на тебя здесь не набросится, обещаю.
Настя начала обозревать округу, но ничего не угадывала, а только беззвучно шевелила губами. Мы повернули налево, в сторону двухэтажных домиков и зацокали подковами дальше.
– Вот тут у нас пустырь, – начала она узнавать местность. – А вон там железная дорога, что в Туапсинск. Тут школу ещё не достроили, а у вас уже стоит. Вон там за домами моя квартира, которую, как вдове, выписали по ордеру.
– Не спеши. Нам всё подробно нужно знать. Где магазин? Который хлебный, – уточнил Угодник.
