Текст книги "Слуга злодея"

Автор книги: Александр Крашенинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава пятьдесят пятая
Фиолетовая звезда против дверного крючка

Другой же Петр Третий, живой и невредимый, стоял в огороде крестьянина Чирьева, и казак Коровка в плисовых шароварах очищал от говна его кафтан.

Пугачев был в веселии. Все складывалось удачно. Екатерина сошла в царствие подземное. Войско пребывало в добром здравии – никого не донимала ломота в чреслах, никто не был скорбен животом. Деревня попалась богатая: куры неслись ежеминутно, бараны не пролезали в ворота, гуси до того были жирны, что день и ночь плавали вверх и вниз по реке, поелику не могли ходить по суше.

Не был в печали и спаситель Пугачева Вертухин.

Назавтра у него выпал день ангела.

Поутру он был разбужен доисторическим ревом коров, которые бежали на пастбище, словно за ними гнались драконы. Солнце шпионило за тем, что происходит в деревне, и с каждой минутой все более смелело.

Вертухин велел бабе Лютого подать ему на блюде полпуда соленой травы, кою здесь называли пиканами. Пиканы отменно годились для лечения похмелья.

Полчаса спустя он, остановленный стражниками, стоял у дома, где ночевал Пугачев. Едва появился царь, он что есть мочи вскричал:

– Здравия желаю, ваше императорское величество!

И опустился на колени, поставив на голову блюдо с соленой травою:

– Примите от меня в день моего ангела.

Пугачев, недоверчивый, как бурундук, потребовал святцы и казака Коровку, дабы он справился, верно ли говорит Вертухин. Справщик подтвердил: верно.

– Я на правду конь буланый! – сказал Вертухин.

Пугачев принял траву, вернулся в дом и вынес на том же блюде 15 аршин кармазинного сукна для мундира:

– Поздравляю тебя полковником третьего Яицкого полка! А это тебе орден!

Из-за спины Пугачева выступил Коровка и протянул Вертухину выловленный в нужнике и тщательно промытый екатеринбургский рубль. На солнце от начищенных боков рубля отскакивали золотые звездочки.

Так в одночасье Дементий Вертухин из капитанов стал полковником. Теперь он стоял едва ли не вровень с Пугачевым.

Один лишь полковник Белобородов, получивший звание за пулю в задницу, не признавал его равным себе. Он, однако, помалкивал, как березовый пень. И только в кругу таких же израненных в сражениях, бывало, говаривал:

– Истинно полковник отхожего места! Он не только пороху, а помимо нужника ничего-таки и не нюхал.

Зависть одолела Белобородова, неотступная, как икота.

Вскорости, однако, пришлось забыть о чинах и рангах.

Известие о смерти Екатерины Второй так воодушевило Пугачева, что он решил начать наступление на Красноуфимск, ныне главный город на его пути.

Белобородову велено было готовить возы с сеном и соломой да прятать в них пушки.

Крестьян, у коих были добрые хозяйства, с помощью плетей уговорили кормить лошадей овсом, а каждому воину давать ежедневно по пять только что снесенных яиц да по одному караваю, причем без осиновой коры.

Пугачевское войско чистило ружья, чинило седла и училось молиться двумя перстами, дабы сойти за староверов.

Безумные крики, ржание коней и свист шомполов носились над окрестностью.

Вспухла и зашумела также река Уфа, наполненная дождевой водой, скатившейся с отдаленных гор. Ее голодное урчание перепугало собак. Кабаны в огороде Чирьева стояли по живот в воде. Гуси застряли в подтопленных рекою кустах, будто уплывшее белье, и были в расстройстве от невозможности питаться.

В суматохе и предвкушениях разбоя все забыли про билимбаевских пленников, а те ждали своей участи каждый в своем углу. Вертухин часами уединялся с Кузьмой, и они плели между собой разговоры, бесконечные, как река Уфа. Кузьма против обыкновения не спорить со своим господином горячо убеждал его продолжать расследование смертоубийства поручика Минеева. На пути из Березова он на день задержался в Билимбае и привез оттуда свидетельства, от которых Вертухин только вскрикивал.

Челядь Лазаревича день и ночь лежала недвижно в потаенных углах двора.

Сам же Лазаревич был донельзя обеспокоен. Он видел все происки Кузьмы и почитал главным делом изобличить убийцу Минеева, поелику держался надежды, что останется жив после нашествия Пугачева на Красноуфимск и лично доложит обо всем государеву следствию. Убийца же ходил рядом, и это было нестерпимо.

В голове у Лазаревича что-то непрерывно щелкало, будто некий механизм отсчитывал там минуты до совершения правосудия.

Наконец он решился. Держа за пазухой изготовленный Касьяном масонский знак, будто икону, он перешел улицу наискосок и два часа кружил возле избы, где квартировал Вертухин.

К Лазаревичу вышел исправник Котов в ботфортах и треуголке и, сдирая яичную скорлупу с подбородка, спросил, что ему надобно.

– Я должен видеть его высокоблагородие господина Вертухина.

– Нету дома, – сказал Котов и выплюнул на дорогу мелкую куриную кость.

И тут Лазаревич быстро, как меч, выхватил свое железное устройство в надежде, что Вертухин наблюдает за ним через слюдяное окно и не выдержит сего блестящего явления.

Масонский знак сверкал по-шамански зловеще.

Котов вдруг отступил назад, покачнулся и закрыл глаза рукой. Корчи пошли было по его телу, но он в один миг сдернул с головы треуголку и выставил против масонского наугольника и дверного крючка фиолетовую звезду, полученную им от капитана Попова.

Крючок и наугольник потемнели немедленно, и Котов бодрым шагом отступил во двор.

– Ага! – крикнул ему Лазаревич через доски ворот. – Наблошинился от своего господина, тайна смертоубийства и тебе известна! Но гулять ему недолго, твоему покровителю! Он уже почти попался.

Подойдя к окнам, Лазаревич крикнул мужественным голосом:

– Я здесь! Открой окошко!

Котов молча ходил по двору, запинаясь о корыта, гнилую кору и розовые колена млеющих в тени поросят. От криков Лазаревича ему с сеновала за шиворот сыпалась сенная труха.

– Почему шумишь, хотя за патлы тебя не таскают? – сказал тут позади Лазаревича крепкий молодой голос.

Лазаревич потускнел и спрятал за пазуху масонский знак. Он знал, чей это голос. Люди, издающие такие звуки, умеют крепко бить.

– Да я, Дмитрий Христофорович, хотел пригласить ваше высокоблагородие отведать гуся, коего дворник мой Касьян поймал на горбушку хлеба, – сказал он, не оборачиваясь.

– С этого и надо было начать, – подобрел Вертухин и просунулся в калитку в воротах. – Август Семенович, пойдем, друг любезный, заедим курицу гусем. Да Кузьму позови.

Глава пятьдесят шестая
Уже генерал

Но гусь, коего изловил Касьян, был уже съеден. Во дворе дома, где квартировал Лазаревич, был сооружен трон из свиных корыт, покрытый попоною. Подле трона за вынесенным на воздух столом, вытирая жирную от гусиного окорока бороду, сидел Пугачев.

Сей дом был самый добрый из всех имевшихся в деревне Пустоносовой. Здесь имелась даже картина с изображением Петра Великого. Петр Великий выглядел гладиатором, но был одноногим – другую ногу оторвали на растопку.

Теперь, выходит, это будут покои бородатого Петра Федоровича.

Лазаревич, как ступил во двор, прошел к челяди, чтобы вывести всех на улицу и довериться судьбе.

– Не трудись, любезный, уходить так скоро, – остановил тут его Пугачев и, посадя всех по местам, залез на свой поросячий трон.

Натурально благородное обращение Пугачева изумило Лазаревича до сокровенных уголков его сердца. Он, конечно, не знал, от кого набрался Пугачев этих приятностей, но немедля сел на полено справа и чуть позади от царя и вытянул лицо в его сторону.

Пугачев велел стражникам его удалиться и рассмотрел поодиночке всех своих гостей.

А была тут вся прислуга Лазаревича, кроме Софьи. И, конечно, полковник Вертухин с верным Кузьмой да исправник Котов.

Котов, опять в треуголке, сшитой из старого казакина, отошел в дальний угол, дабы не сердить Пугачева своим дворянским видом. Вертухин же в кармазинном мундире без единой морщинки встал посреди двора с видом суровым и неуступчивым, как фельдмаршал в виду превосходящих сил противника.

Кузьма же, который повсюду таскал с собой награду своего господина – екатеринбургский медный рубль – сел на него позади всех.

– Дозвольте мне, ваше высочество! – внезапно с сумасшедшим видом высунулся Лазаревич и привстал с полена.

Видавший многие превратности жизни, он своим быстрым умом уже понял, о чем будет речь, и спешил упредить противоположную сторону.

Пугачев кивнул – одной лишь бородой, но размашисто.

Лазаревич, засунув руку за пазуху, поднялся.

– Скажите, ваше превосходительство, где вы были в январе семнадцатого дня? – оборотившись к Вертухину, церемонно начал он.

Однако его сорвавшаяся с петель душа не выдержала, и он выхватил сверкающий дверной крючок на железном наугольнике. Крючок жалобно звякал, болтаясь на ослабевшей заклепке.

– Обоз золотых монет его высочества турецкого султана! – он взмахнул масонским знаком почти над головой Вертухина. – Стоимостью двести тысяч золотых червонцев! Он исчез под Екатеринбургом на пути из Персии!

При словах «двести тысяч золотых червонцев» глаза Пугачева стали выпуклыми, как у совы.

– Так вы, сударь, полагаете, что поручик сопровождал деньги турецкого султана, и я знаю, где они? – спросил Вертухин. – Следственно, я убил его, чтобы завладеть золотом?

– Именно это я и хочу сказать! – Лазаревич повернулся к Пугачеву и словно бы у него спросил: – Где золото?

Пугачев, про коего ходили слухи, что он может точить балясы не хуже летописца, молча сидел в полном потрясении.

Ни слова не говорил и Вертухин.

Лазаревич победно спрятал за пазуху масонский символ, своим молчаливым красноречием заставивший всех закрыть рты.

– А дело обстояло таким образом, – заговорил он. – Сей господин, – он показал на Вертухина, – перехватил обоз с золотом на пути к Екатеринбургу и объездными дорогами направил его в свое московское имение.

Вертухин переступил с ноги на ногу и что-то хотел сказать, но Лазаревич опять опередил его:

– Причем сверху золото было прикрыто екатеринбургскими медными рублями весом в четыре фунта каждый.

– Верно! – крикнул Белобородов, бродивший за воротами, словно бычок, не знающий, как попасть во двор. – А нам достался только один рубль!

– Тем часом слуга его Кузьма, – продолжал Лазаревич, – пробрался в мой дом, гостеприимно приютивший нашего турецкого друга, и сделал свое черное дело. Дабы все свидетельства о золоте устранить окончательно!

Тут уж замолчала даже курица, кудахтавшая на сеновале.

Но в минуту всеобщей растерянности внезапно встал Кузьма, держа под мышкой сияющий орден своего господина.

– Так вы утверждаете, что обоз был один?

– Ты меня восхищаешь, друг любезный, – повернулся к нему Лазаревич. – Ты имеешь тонкое понятие о предмете. Именно один.

– В одном обозе не может быть более двадцати пудов, – сказал Кузьма, в Казани видевший издали, через две улицы, знаменитого математика Лобачевского и навсегда проникшийся любовью к точным наукам. – То есть не более девяноста тысяч червонцев. Следственно, обозов было два. Или ты, батюшка, неправильно подсчитал.

Лазаревич почувствовал, что тиканье в голове утихает, она наполняется желтым туманом, и в этом тумане плавают рыбки, похожие на стерлядок.

– Кто из вас вор?! – закричал вдруг Пугачев, поднимаясь и хватая обломанную жердь вместо царского посоха.

– Вот он! – внезапно сказал Кузьма, поворачиваясь и показывая на Котова.

Котов натянул треуголку на уши и отступил далее в угол двора.

Онемели все, даже ветер утих.

– Да я и денег не признаю, не то что золота, – пробормотал Котов.

– Денег ты не признаешь, а бриллианты у тебя в большой цене, – сказал Вертухин.

– Докладывай! – приказал Пугачев Кузьме и стукнул концом жерди по закаменевшей от зноя земле двора.

– Ваше высочество, рассудите, можно ли в наше время жить, совсем не имея денег, – Кузьма выступил вперед. – А у этого господина в кошельке нет даже гривенника.

– Да ведь он состоит на службе и получает жалованье, – сказал Пугачев и добавил, задумавшись: – Право, его за одно это надо бы повесить.

– От жалованья он отказался, – продолжал Кузьма. – А живет на то, что показывает в нужных местах бриллианты. Надо ему поесть – он идет в трактир и там покажет бриллиант. Надо купить в лавке свечей – он вытащит бриллиант, подержит под носом у торговца, а потом и слугу за свечами пришлет.

– Бриллиант, однако же, не простой камень, – возразил Пугачев. – Он денег стоит.

– Истинно, ваше высочество! Армянский купец Лазарев продал графу Орлову камешек за пятьсот тысяч рублей. Столько стоят эти безделки. А спрятать их можно просто за пазухой. Посему и посыльный его высочества турецкого султана привез в Россию не золото. Каким образом можно доставить за две тысячи верст двадцать пудов золота да еще без охраны? Он привез бриллианты.

– Не хочешь ли ты сказать, что этот злоумышленник убил посыльного до смерти и забрал бриллианты!

– Это произошло в январе семнадцатого дня! – торжественно провозгласил Кузьма. – Он проник в дом господина Лазаревича с вечера и спрятался в подполе. Тому свидетельница мещанская вдова Варвара Веселая, коя состоит в дружбе с приживалкой господина Лазаревича Фетиньей. Фетинья же и открыла господину Котову подпол. Утром, покуда все спали, он сделал то, что хотел. Причем надел валенки с моей ноги. Вот что мне особливо противно. Следом господин Котов вернулся в подпол и вышел оттуда уже вечером, когда все опять спали.

– Это еще не все свидетельства, – сказал Вертухин. – Мещанская вдова Варвара Веселая опознала в исправнике Котове человека, который в лавке крепости Гробовской обменял рукавицы на циркуль. Этим циркулем поручик Минеев был проткнут до смерти. А вот еще одно оружие, которым господин Котов довершил смертоубийство, – Вертухин выхватил из-под полы шпагу и, повертываясь туда и сюда, показал всем, кто был во дворе.

– Прикажите обыскать злодея, – обратился к Пугачеву Кузьма, указывая на Котова.

– В этом нет надобности, – сказал Вертухин. – Бриллианты у меня. Сегодня я обыскал платье этого подлеца.

Он протянул Пугачеву горсть ограненных камешков. Бока их украшали белые червячки.

Пугачев благоговейно принял бриллианты, внимательно их рассматривая.

– Какой из них он обещал показать тебе, когда ты пустила его в подпол? – вскричал уже совсем съехавший с ума Лазаревич, бросаясь к Фетинье.

– Самый маленький он мне показал, – Фетинья отступила от Лазаревича, но всего лишь на шаг. – Говорить не о чем. Самую малость. Дешево, конечно, взяла. Но я не умею торговаться, сами знаете. И я сделала все, чтобы на вас, господин Лазаревич, ни в чем не упало подозрение.

Пугачев приказал принести шкатулку, украшенную аметистами и малахитом, и опустил бриллианты в ее бархатное брюхо.

– Завтра я назначу тебя генералом, – пообещал он Вертухину. – Сегодня кармазинное сукно кончилось.

Он слез с трона и, держа шкатулку под мышкой, прошел в покои.

– Вот что стоят твои слова отступиться от следствия, – сказал Котов Вертухину.

– Ровно столько, сколько твои бриллианты, – возразил Вертухин.

– Теперь камешки в руках злодея.

– И кто же тот вор и смертоубийца, который этому поспешествовал? Не ты ли это, сударь?

– А ему и сказать нечего! – воскликнул кто-то.

Котов опустил голову, искоса следя за окружающими, – нельзя ли махнуть через забор.

Во двор внезапно ворвался Белобородов.

– Генерал Деколонг подходит от Гробовской крепости! – крикнул он. – А капитан Попов – от Ачитской.

Пугачев сбежал с крыльца, рассыпая бриллианты.

Глава пятьдесят седьмая
Последнее сражение

Но как же Вертухин забыл о возлюбленной своей, Айгуль?!

А он о ней не забыл. Прекрасная турчанка, обручившая Черное море с Ледовитым океаном, сидела в горенке крестьянина Худоедова, куда определил ее Вертухин. Здесь стаями летали мухи и воняло старыми лаптями, но было уютно, как в Турции.

На крыльце дремал князь Хвостаков, приставленный полковником Вертухиным охранять покой своей девственной жены. А на дальних подступах к этому терему – у ворот и под окнами – стояла другая стража, из казаков новообретенного царя Петра Третьего.

Но изредка и сам полковник Вертухин подходил к окнам горницы, дабы через слюдяное окно посмотреть на свою сокровенную мечту. Волшебное белое привидение, облокотившееся на спинку стула, угадывалось за полупрозрачной плитою окна. Вертухин распускался в улыбке, таял, будто сало на сковородке, и отходил прочь. В войске Пугачева было столько дел, что и словом перемолвиться с возлюбленной не находилось времени.

Но едва Белобородов передал свою страшную весть, он вскочил на лучшего коня, бросился к избе Худоедова и, подхватив невесту, вымахнул за деревню. Ни денег, ни пожитков они не успели взять. Лишь Айгуль прихватила с собой пуховую подушку да в кафтане Вертухина лежало два фальшивых бриллианта.

Из деревни Пустоносовой было две дороги: одна на запад, в Ачитскую крепость, другая на восток, в Гробовскую. Вертухин махнул на восток, в гору, поелику держался убеждения, что с горы видно все и, следственно, можно составить наилучшую диспозицию для бегства.

С горы поистине виделось много лучше, нежели из долины. Пустоносова кишела людьми Пугачева. Издали они казалась тараканами, бегущими от света зажженной свечи. Вертухин изумился, как много народу может скрываться в дюжине изб. Не иначе как людишки укрывались по огородам меж грядок, а то лежали в конюшнях.

Улица была запружена. Пугачев в красном кафтане, красных сапогах и красных рукавицах – неотделимых от царя знаках его высочества – никуда не мог проехать, какую бы тропку его лошадь ни нащупывала. Наконец он соскочил наземь и побежал к реке Уфе, на берегах коей не было никого.

То-то было ему раздолье бежать.

С маху кинувшись в воду, он поплыл к другому берегу – только рукавицы мелькали.

Его сносило к скалам. Вертухин привстал на стременах, напряженно наблюдая борения своего властелина с разъяренной кофейной гущей.

«Вправо берите, ваше величество!» кричал он, когда, казалось, Пугачев справится с громадою вод, и «влево, Емеля, влево!» когда надежд на спасение уже не было.

Маханье рукавиц стало замедленным и тяжелым, но Пугачев был уже в пяти саженях от спасительного берега. Его пронесло мимо жутких скал и река вот-вот должна была выбросить на отмель.

Внезапно на его пути показался вентерь, то поднимавшийся над водой, то опускавшийся. Вертухин закрыл глаза.

Когда он нашел смелости опять открыть их, Пугачев торчал головой в вентере. Ноги его в красных сапогах били по воздуху. Потом и они затихли.

– Эх, Емеля! – только и произнес Вертухин. – Говорил же: бери влево!

Ему, однако, было не до печалей. Передовой отряд генерала Деколонга налетал на него.

Прямо на Вертухина мчался казак с пикою в руке. Вертухин не растерялся и, выхватив из-под возлюбленной подушку, сбил его наземь. Тут, однако, его и Айгуль окружили и, дивясь красоте турчанки, а также небывалому оружию пугачевского полковника, повели к генералу Деколонгу.

Глава пятьдесят восьмая
Счастливый жребий

Существуют ли билеты на тот свет? Вертухин впервые услышал о них, стоя под виселицей на Болотной площади в Москве.

Вся жизнь его от ребячества до нынешних дней бежала перед ним, как поля и перелески обок Сибирского тракта. Вот он в шапке из лопуха стоит под дождем возле опрокинутой им поленницы, ожидая, выйдет ли к нему сначала батюшка с ремнем или матушка с кружкою сметаны. Вот он подкладывает сушеную ящерицу в тетрадку учителя. А вот и первое свидание с солнцем его жизни – оливковокожей Айгуль.

Драгоценная жемчужина вод средиземноморских, где теперь ступают твои осторожные ножки?

И перекрывая все эти воспоминания, расстилались перед ним пространства его родины, где он столько наделал чудес и волшебств, коих в другом месте и в другое время не стал бы и делать. Чудился ему теплый ржаной запах разопревшего грибного леса, звездочки светляков в желтой трухе подгнившего пня, сияющие июльским солнцем лужи в колеях дороги, неясные протяжные звуки над болотом в часы заката, тихий свет одинокой свечи в вечернем господском доме.

Площадь была запружена народом, как при раздаче бесплатного хлеба. Вперед выдвинулись самые сильные, рассматривая разбойников, будто орангутангов. Гвардейцы еле сдерживали напор.

Зазвонили колокола церквей. Едва утих последний звук, офицер взял в руки перевернутую вниз тульей треуголку, несколько раз встряхнул и запустил вглубь ее руку.

У Вертухина перестало биться сердце, и его, несмотря на теплую погоду, до самых костей пробрал мороз.

– Астахов! – крикнул офицер, достав из треуголки свернутую в трубочку бумажку и раскручивая ее. – Простить!

С Астахова, крепкого чернобородого мужика, сорвали рубаху и несколько раз вытянули по спине плетью. Едва солдаты отпустили его, он сорвался с места и прыгнул в толпу, точно в реку. Люди расступились, и он побежал прочь, не оглядываясь. Кто-то оглушительно свистнул ему вслед.

– Бормотов! Казнить!

Худой, и без того едва стоявший на ногах Бормотов повалился на спину, солдаты подхватили его и повели к виселице.

– Вертухин! – офицер раскрутил бумажку и оглядел разбойников. – Есть такой?

Площадь качнулась под ногами Вертухина, и он прикрыл глаза, проваливаясь куда-то в пустоту.

– Здесь я, милостивый государь, – еле слышно сказал он.

– Простить!

Небо упало на Вертухина, а площадь, наоборот, приподнялась, и эта теснина сплющила его так, что он едва мог дышать.

Ударов плетью он не почувствовал и пришел в себя только на краю площади. Выпрямившись и обернувшись назад, он крикнул:

– Ну, вот, господа, а вы говорите, что я ничего не стою! Я богу дороже, чем все праведники!

Тем же летом он обвенчался с прекраснолицей турчанкою и привез ее в свое подмосковное имение. Золота и бриллиантов здесь не было, зато расстилались вокруг такие густые луга, что коровы, нагуляв по три ведра молока, падали, не добравшись до дома, и крестьянки доили их, лежащих на боку посреди травы. Грибы возили из леса бочками, ягоды тащили в двуручных корзинах. Крестьяне же были столь добронравны и веселы, что пели песни, когда их секли.

А что же остальные участники сей драмы? Павел Первый на радостях по случаю кончины своей матушки, Екатерины Второй, простил всех и отправил восвояси.

О смертоубийстве поручика Минеева вскоре все забыли, поскольку, кроме фальшивых бриллиантов, ничего найдено не было. Тем более что благодаря стараниям убийцы Минеева пугачевские злодеи лишились турецкой помощи и больше не угрожали России. Записаться в убийцы турецкого посыльного выстроилась было очередь, но никто не смог дождаться от императорского двора даже медной копейки.

Котов некоторое время служил помощником городничего, рисовал альбомы своему начальнику и выпиливал из вулканического стекла фальшивые александриты. Вскоре он, однако, уехал из России, перебрался в Саксонию и купил дворец разорившегося графа. Там и жил до глубокой старости в полном согласии с судьбою. Как видно, не все бриллианты, коими располагал бывший исправник, были поддельными.

Кузьма жил при Вертухине, и Вертухин, дабы он не даром ел свой хлеб, придумал ему должность смотрящего за дорогой – Кузьма каждый день выходил на пригорок и проверял, не едет ли кто. Коли едет, спрашивал гривенник. Дорога через деревню Вертухина стала первой платной дорогой России.

Челядь Лазаревича вернулась в Билимбай.

Сам же Лазаревич отправился лечить нервы на Кавказ, где, по достоверным сведениям, отравился нарзаном и умер. Это, к счастью, была первая и последняя жертва среди участников событий вокруг смертоубийства поручика Минеева.