Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

II
ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ

асмурное, серенькое утро было 12 апреля 1877 года. Весна в Бессарабии была не из хороших. Небо всё хмурилось, словно готовилось заплакать. Дожди моросили постоянно, частенько переходя в затяжные ливни. С Дуная пришли вести, что эта великая славянская река от продолжительных ливней вся вздулась и разлилась так, что стала почти непроходимой даже для судов. Но в Кишинёве об этом пока мало думали. Все мысли сосредоточены были на представлении войск главной квартиры только что прибывшему Государю. В день прибытия его весь Кишинёв собрался на встречу Державного Вождя русского народа. Громко, по-праздничному, звонили колокола всех церквей. На улице у губернаторского дома, где Государю устроили временное пребывание, везде густыми толпами стоял народ. «Ура!» не смолкало ни на мгновение, сменяясь лишь величественными звуками народного гимна. Путь, по которому Государь, великие князья и лица государевой свиты должны были проследовать с железнодорожного вокзала в дом губернатора, был иллюминирован так, как никогда ещё до того не иллюминировался Кишинёв в самые торжественные праздники. Целое море флагов, сплошная волна гирлянд, ковры, триумфальная арка в начале нынешней Александровской улицы скрывали под собой стены зданий; тысячи огней загорелись, когда наступила темнота; транспаранты с соответствующими случаю надписями были расставлены на каждом шагу, и под ними гудела тысячная восторженная толпа. Только тёмная ночь да дождь заставили кишинёвцев разойтись по домам в ожидании утра.

Чуть только забрезжил рассвет следующего дня, на Скаковое поле у Рышкановки потянулись войска, участвовавшие в смотре. Тяжело ступая, извиваясь своей серой массой, шли пехотные полки, почти не производя шума; позвякивая подковами лошадей, уже с большим шумом стягивалась на поле кавалерия; далее дребезжали артиллерийские батареи, выезжавшие к смотру одна за другой. Когда совсем рассвело, полки и батареи стояли уже на Скаковом поле, вполне готовые представиться своему любимому Государю. Пехотинцы, болгарские ополченцы, драгуны ряжские и чугуевские, изюмские гусары, сапёры, донские казаки – старейшие и славные полки русской армии неподвижно замерли на месте. Среди них, на их общем сером фоне красивым, ласкающим взор пятном своих ярких кафтанов выделялись кубанцы и терцы из дивизиона собственного Его Величества конвоя. Несколько далее, опустив к земле ещё молчавшие жерла орудий, стояли артиллерийская бригада, а с ней 18-я конная и 4-я донская батареи[17]17
  На кишинёвском смотре участвовали дивизион собственного Его Величества конвоя (кубанские и терские казаки), жандармская команда VIII корпуса, 7-й сапёрный батальон, 14-я пехотная дивизия, 2 вновь сформированных батальона болгарского ополчения, 11-я кавалерийская дивизия, полки: Драгунский, Рижский, Уланский, Чугуевский, Гусарский, Изюмский, Донской № 11 казачий, полусотня Донского казачьего № 35 полка, 14-я артиллерийская бригада, 18-я конная и Донская № 4 батареи.


[Закрыть]. На свободном краю Скакового поля также в напряжённом молчании стояли бесчисленные толпы народа. Казалось, будто вся Бессарабия собралась на этот смотр. Сотни экипажей, всадники, пешеходы скопились у протянутого каната, которым отделялось место, где должен был произойти смотровой парад. Тихо было, несмотря на огромное количество собравшихся людей. В этой тишине чувствовались томительное напряжение, особая нервозность, развившаяся в силу нетерпеливого ожидания.

Казалось, что достаточно одного только малейшего, но неожиданного звука – и нервы всех этих десятков тысяч людей не выдержат...

Сергей Рождественцев, стоявший со своей ротой недалеко от центра поля, где приготовлен был аналой для предстоявшего молебствия, просто задыхался от волнения. Юноше всё казалось, что смотр для него не пройдёт благополучно. То кепка будто жала ему голову, то с ужасом поглядывал он на свои загрязнившиеся во время перехода по полю сапоги. Рядом он видел такие же, как он думал и у него, обледеневшие от волнения лица товарищей. С удивлением он посматривал на Коралова, сохранявшего свою обычную беспечную весёлость. Сергею казалось странным, как можно улыбаться и смеяться в такие мгновения; он не мог понять настроения своего приятеля и сожителя, когда человек становится сам не свой, как говорится. Зато Коралов понял, в каком волнении Рождественцев, и, подкравшись к нему, тихонько ударил его по плечу.

– Чего это ты, миленький! – шепнул он. – Капитан скомандовал «вольно», а ты всё фронт держишь? Подтянись, не то и в самом деле не выдержишь смотра...

Ласковый голос товарища как будто несколько рассеял овладевшее было Сергеем настроение. Он ободрился, встряхнулся и стал быстро приходить в себя. Сосед его по фронту, солдатик по фамилии Фирсов, поспешил помочь «барчуку». Делал он это с очевидными участием и лаской. Рождественцев ободрился совсем и даже стал внутренне посмеиваться над самим собой.

– Нервы! Разнервничался! А ещё солдат! – тихо шептал он. – Что же потом-то будет?

– А что, баринок, и взаправду сегодня войну объявят? – спросил Рождественцева Фирсов, оттерев грязь с его шинели.

– Сегодня! Непременно сегодня! – ответил тот. – Кто это вам, Фирсов, сказал, что не объявят?

– А в городе все говорят, что сегодня только смотр нам. А войну – потом... Все так твердят.

Действительно, в Кишинёве почему-то все были уверены, что в день смотра войск объявления войны официально не последует. Было известно, что Государь тотчас после смотра войск на границе у Прута проследует в Москву. Ожидалось, что манифест о войне будет обнародован именно в «сердце России»... Кишинёв для этого огромному большинству представлялся слишком мелким пунктом, и прибытие Государя объясняли как желание его увидеть войска, на долю которых выпадала завидная честь первыми начать кампанию.

– Государь изволил проехать в собор, – пронеслось с быстротой телеграммы известие. – Там встреча была ему со святой водой, – сейчас же пришли и разнеслись новые подробности. – Преосвященный Павел слово говорил...

– Скоро и здесь Государь будет! – слышался всюду шёпот. – Подтянись, подправься!..

Решительный, грозный момент всё близился.

День, пасмурный сначала, стал проясняться. Погода заметно улучшалась. Тучи разошлись, и из-за них появилось солнце. Было довольно холодно, но этого никто не замечал; и то уже была радость, что ожидание дождя не оправдалось...

На утрамбованную площадку около аналоя уже стали собираться находившиеся в Кишинёве придворные чины, духовенство и высокопоставленные лица.

– Едут! Едут!.. Преосвященный Павел едет! – раздались вдруг голоса. – Государь с главнокомандующим! За ними – свита, великие князья...

Зашумел, заволновался, закипел было человеческий муравейник.

– Сми-и-и-рно! – пронеслась громовая команда; и люди, и даже кони под всадниками, повинуясь этому оклику, словно в статуи обратились; все замерли без движения.

Па поле показалась коляска. Государь ехал в ней с главнокомандующим. Позади коляски скакали конвойные; и за ними уже – вся свита...

Дивную картину представляло в эти мгновения Скаковое поле. Серой лентой вытянулась пехота; на солнце сверкали бесчисленные штыки, переливаясь всевозможными оттенками стали. За пехотой, словно за лесом каким, высились пики улан, драгун, казаков; реяли флажки на пиках; словно хоругви за крестным ходом, стояли неподвижно штандарты. На другом конце поля буквально бесчисленные толпы народа тоже замерли в напряжённом ожидании. Посередине же его, на площадке у аналоя, сверкали парчовые ризы духовенства, готовившегося к началу молебствия. Преосвященный Павел уже облачился и ожидал, пока Государь кончит объезд войск.

Император объезжал обе линии по фронту, ласково здороваясь с полками. «Ура!», похожее на громовые раскаты, покрывало царское приветствие. Это было не обычное смотровое «ура!»; в нём слышались неподдельные восторг и одушевление, охватившие эту живую массу, завладевшие всеми сердцами. Казалось, все эти тысячи людей в последние мгновения слились в одно целое и мощным своим криком открывали перед Державным Вождём душу.

Окончив объезд фронта, Государь отъехал на середину поля, к аналою, и сошёл на землю. Вслед за ним спешилась и вся его свита. В этот момент выступил вперёд преосвященный Павел и вскрыл на глазах у всех находившийся у него в руках запечатанный пакет. Барабаны ударили «на молитву», и лишь только пророкотали они, тысячи голов обнажились разом по команде...

Великий, торжественный миг наступил. Гробовое молчание воцарилось среди десятков тысяч собранных здесь и собравшихся сюда людей. Отчётливо, во всеуслышанье, ясным голосом читал преосвященный, обратившись лицом к войскам, манифест о вступлении российских войск в пределы Турции.

«Всем нашим любезным верноподданным, – гласил сей государственный акт, – известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетённого христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделял с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова.

Кровь и достояние наших верноподданных были всегда нам дороги. Всё царствование наше свидетельствует о постоянной заботливости нашей сохранять России благословения мира. Эта заботливость оставалась нам присуща в виду печальных событий, совершавшихся в Герцеговине, Боснии и Болгарии. Мы первоначально положили себе целью достигнуть улучшений в положении восточных христиан путём мирных переговоров и соглашения с союзными и дружественными нам великими европейскими державами. Мы не переставали стремиться в продолжение двух лет к тому, чтобы склонить Порту к преобразованиям, которые могли бы оградить христиан Боснии, Герцеговины и Болгарии от произвола местных властей. Совершение этих преобразований всецело истекало из прежних обстоятельств, торжественно принятых Портой перед лицом всей Европы. Усилия наши, поддержанные совокупными дипломатическими настояниями других правительств, не привели, однако, к желаемой цели. Порта оказалась непреклонной в своём решительном отказе от всякого действительного обеспечения безопасности своих христианских подданных и отвергла постановления Константинопольской конференции. Желая испытать для убеждения Порты всевозможные способы соглашения, мы предложили другим кабинетам составить особый протокол с внесением в оный самых существенных постановлений Константинопольской конференции и пригласить турецкое правительство присоединиться к этому международному акту, выражающему крайний предел наших миролюбивых настояний. Но ожидания наши не оправдались; Порта не вняла единодушному желанию христианской Европы и не присоединилась к положенным в протокол заключениям.

Исчерпав до конца миролюбие наше, мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувство справедливости, и чувство собственного нашего достоинства. Турция отказом своим ставит нас в необходимость обратиться к силе оружия. Глубоко проникнутые убеждением в правоте нашего дела, мы, в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего, объявляем всем нашим верноподданным, что наступило время, предусмотренное в тех словах наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия. Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда мы сочтём это нужным и честь России того требует. Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска наши, мы повелели им вступить в пределы Турции.

Дан в Кишинёве апреля 12 в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот семьдесят седьмое, царствования же нашего в двадесять третье».

Тихо-тихо было на поле во всё время, пока читал преосвященный манифест. Величие переживаемой минуты поражало все сердца. Ведь теперь наступил сразу конец всяким волнениям и ожиданиям; война, которой жадно желала вся Россия, была объявлена.

Рождественцев замирал от волнения, стоя на своём месте. Слова манифеста долетали до его слуха только отрывками, но значение их было так понятно, так близко его сердцу.

Он весь так и встрепенулся, когда до него долетели тихо-тихо слова преосвященного, говорившего речь перед началом торжественного молебствия.

– Мужественно, дерзновенно идите на предлежащий нам подвиг! – говорил епископ.

Он говорил о прошлой русской славе, о великих русских победах. Олег, Игорь, Святослав стремились в этот край, к столице древней Византии. Преосвященный напомнил в своём слове, что путь, по которому должны пройти русские воины, хорошо им должен быть известен; он утоптан русской ногой, усеян костями и напоён кровью защитников и врагов русского народа, Христова имени. Повсюду на этом пути сёла, города, крепости, реки, горы и долы, напоминающие великие русские имена, доблестные подвиги, славные победы русских воинов. Кагул, Ларга, Рымник, Измаил, искони родной русскому народу Дунай с вражескими на нём твердынями, Балканы, Адрианополь и Константинополь – всё это свидетели славных подвигов и побед русских дружин, русских войск. Перед выступавшими на новые подвиги русскими воинами должны были восставать, как живые, то величавые лики древних князей, витязей русских, то величавые образы великих царей и цариц: Великого Петра, Великой Екатерины, Благословенного Александра, Доблестного Николая, а то величавые лики талантливых вождей – Румянцева, Суворова, Кутузова и других с их чудо-богатырями, не один раз заставлявшими трепетать царьгород Стамбул перед силой своего оружия, прославившими своими подвигами, возвеличившими Россию...

– Какие славные воспоминания будут вдохновлять вас к подвигам и победам! – говорил преосвященный. – На вас будут взирать с любовью и надеждой дел славных царь-отец с царицей и августейшим домом своим и Россия-мать! На вас будут обращены взоры братий наших – страждущих народов христианских с чаянием избавления от жестокого поработителя; на вас будет взирать и с вами будет делить труды, подвиги и опасности ваш любимый, исполненный воинского обаяния августейший вождь. Святая Церковь будет молиться за вас, благославлять вас и просить Господа Бога, да поможет вам оградить Христову веру и христианскую гражданственность среди народов, от которых мы сами унаследовали и веру Христову, и гражданственность христианскую. Сам Господь наш Иисус Христос, положивший душу свою за други своя, с любовью будет призирать на вашу готовность положить души ваши за други ваши и благословит вас... Какие подвиги не будут для вас возможны под осенением таких благословений!..

Взволнованный епископ остановился... Восторженный порыв объял его; глаза преосвященного были влажны, когда он вдруг заговорил, повысив голос:

– Явите же себя достойными своего высокого призвания и славного имени русского воина, молитесь, любите Господа Бога, Царя, Отечество, ближних, честно подвизайтесь, и вы будете увенчаны славой.

Волнение, ясно написанное на лице архипастыря, охватило и всех его слушателей. Среди всеобщей тишины началось торжественное молебствие. В благоговейном молчании выслушивались возгласы, владыки, и, словно призыв к великой любви, проносилась по полю пасхальная песнь «Христос воскресе из мёртвых!». Звуки так и росли, так и плыли в сердца этих простых людей, от которых так близка была смерть. Они все шли на неё, уверенные в правоте своего дела, и слова великого гимна христианской любви вещали им, что смерти нет, что воскресший из гроба Христос попрал её, принеся в жертву людям свою кровь, свою жизнь на голгофском кресте.

Какие-то странные звуки привлекли к себе внимание Сергея. Он с удивлением кинул взгляд на правую сторону от себя. Там рыдал, всхлипывая и стараясь подавить рыдания, Фирсов. И его объяло величие мгновения. Железные нервы простолюдина не выдержали, и солдат напрасно старался остановить свои жалкие всхлипывания. При взгляде на него Рождественцев почувствовал, что вдруг какой-то туман застилает и ему глаза; он торопливо смигнул внезапную слезу и тут только понял, что и сам плачет, что и кругом него тоже не из одной пары глаз ручьями бегут слёзы сильного сердечного умиления...

– «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтесь, яко с нами Бог!» – пел хор, и опять словно искра пробежала по тысячам сердец.

Встрепенулись они, забились сознанием великой своей силы; дивная, горами ворочащая мощь русская ясно ощущалась каждым, и тысячами тысяч переливов отдавалась в сердцах песнь «Разумейте, языцы, и покоряйтесь, яко с нами Бог!».

Когда во время молебствия были произнесены слова: «Преклоньше колена, Господу помолимся», Государь сам громко скомандовал:

– Батальоны! На колени!..

По царскому слову тихо склонились к земле тысячи простых русских людей. Только одни знамёна высоко реяли над ними. Горячо молились люди в это мгновение, и не о себе молились, а о даровании победы великому, святому русскому делу, ради которого каждый из них готов был отдать последнюю каплю своей крови, последний вздох свой...

Зазвучало многолетие Государю, Государыне, наследнику, наследнице с их августейшим сыном, главнокомандующему и затем всему российскому воинству. При пении «Спаси, Господи, люди Твоя» преосвященный Павел на три стороны с напутственным благословением окропил святой водой войска. В это время Государь крепко обнял и облобызал своего брата главнокомандующего, который в благоговейном волнении приник с поцелуем к руке своего монарха...

Преосвященный Павел, окропив войска, благословил образом Спаса главнокомандующего, образом Гербовецкой Божьей Матери начальника открывавшей поход 14-й дивизии М. И. Драгомирова.

– Да возвратит вас Господь! – взволнованным голосом сказал преосвященный. – Возвратит к нам живыми и невредимыми, увенчанными лаврами!

Духовное торжество кончилось. Тихо, под впечатлением великой пережитой минуты, отъезжали генералы вслед за монархом в сторону, давая место для церемониального марша представлявшихся войск.

Кавалерийские трубы заиграли «поход», и медленно в развёрнутом фронте, стройно и плавно пошли мимо Императора и его свиты эскадроны собственного Его Величества конвоя. За ними без музыки, под один только рокот барабанов, сверкая на солнце стальной щетиной штыков, вольным шагом прошли волынцы, минцы, подольцы и житомирцы. За житомирцами в стройном порядке следовал «сюрприз царю» – два только что сформированных батальона болгарских добровольцев. За ними следовали ряжцы-драгуны, чугуевцы-уланы и изюмские гусары; далее громыхали колёсами орудий артиллерийские батареи.

Стройно проходили мимо Государя часть за частью. Царское «спасибо» встречало каждую из них, и громкое восторженное «рады стараться» было ответом на него. Государь любовался своими дружинами, представшими перед ним в таком порядке, которого трудно и ожидать было... За болгарских добровольцев он изволил выразить свои одобрение и благодарность генералу Столетову.

Во время церемониального марша каждый в рядах думал лишь о том, чтобы выдержать строй, не испортить фронта, но никогда уже после до конца своей жизни не мог забыть Рождественцев той минуты, когда после смотра Государь объезжал все части, прощаясь с ними. Все эти люди словно обезумели от восторга, увидав среди самих себя своего монарха.

– Прощайте, до свиданья! – говорил Государь. – Возвращайтесь скорее со славой, поддержите честь русского оружия и да хранит вас Всевышний!

Глаза Императора были влажны от слёз. Тяжёлое душевное волнение ясно отражалось на его лице. Какое бремя принимал он на себя, поднимая эту войну! Чувствовалось, что видит Государь всю тягость своего подвига, и глубоко-глубоко угнетает его мысль, что по его слову эти тысячи человеческих существ, а за ними ещё десятки и сотни тысяч идут умирать, неся сами в то же время смерть и разрушение. И казалось, что только одни эти бесконечные выражения неподдельного восторга несколько облегчают душевный гнёт царя, убеждая его и в любви, и в непоколебимой преданности всех этих русских людей.

– Да хранит вас Всевышний!

Государь произнёс эти слова среди сбившихся в одну толпу солдат. «Ура!», которое и гром небесный могло бы заглушить, вырвалось из тысяч уст. Солдаты, офицеры всей своей массой ринулись к царю и окружили его. Шапки высоко полетели в воздух. Потрясая над головами штыками, саблями, ревела вся эта живая масса своё «ура!».

– За братий! За святое дело! – слышалось в этом несмолчном хаосе звуков.

Взрослые, видавшие всякие виды люди плакали навзрыд. Рождественцев очутился в объятиях Фирсова, лобызавшего его сквозь градом катившиеся слёзы. Сергей отвечал ему своими поцелуями. Вдруг он увидел перед собой орошённое слезами лицо капитана Солонина, обнимавшего плакавшего навзрыд Коралова. Ему не показалось ничего необычайного в том, что офицер обнимает простого рядового, – столь силён был овладевший всеми порыв. Рождественцев только вырвался из объятий Фирсова и, размахивая высоко над головой своей кепкой, закричал что было сил:

– Ура! За веру Христову! За свободу братьев-славян!..

– Ура! Ура! Ура! – загремело в ответ ему со всех сторон.

Среди грома криков послышался кавалерийский марш. Прямо со смотра выступала в поход вся 11-я кавалерийская дивизия.

Великая освободительная война началась...

Всюду читали и умилялись приказом августейшего главнокомандующего, объявленным по всем войскам в день прочтения манифеста.

«Сотни лет тяготеет иго турецкое над христианами, братьями нашими, – говорилось в этом приказе. – Горька их неволя! Всё, что дорого человеку: святая вера Христова, честное имя, потом и кровью добытое добро – всё поругано, осквернено неверными.

Не выдержали несчастные – восстали против угнетателей, и вот уже два года льётся кровь христианская; города и сёла выжжены; имущество разграблено; население иных мест поголовно вырезано.

Все представления монарха нашего и иностранных правительств об улучшении быта христиан остались безуспешными.

Мера долготерпения царя-освободителя истощилась...

Последнее царское слово сказано.

Война Турции объявлена...

Войска вверенной мне армии! Нам выпала доля исполнить волю царскую и святой завет предков наших.

Не для завоеваний идём мы, а на защиту поруганных и угнетённых братьев наших и на защиту веры Христовой.

Итак, вперёд! Дело наше свято и с нами Бог.

Я уверен, что каждый – от генерала до рядового – исполнит свой долг и не посрамит имени русского. Да будет и ныне оно так же грозно, как и в былые годы. Да не остановят нас ни преграды, ни труды и лишения, ни стойкость врага. Мирные же жители, к какой бы вере и к какому бы народу они ни принадлежали, равно как и их добро, да будут для вас неприкосновенны. Ничто не должно быть взято безвозмездно, никто не должен позволять себе произвола.

В этом отношении я требую от всех и каждого самого строгого порядка и дисциплины – в коих наша сила, залог успеха, честь нашего имени.

Напоминаю войскам, что, по переходе границы нашей, мы вступаем в издревле дружественную нам Румынию, за освобождение которой пролито немало русской крови. Я уверен, что там мы встретим то же гостеприимство, как и предки и отцы наши.

Я требую, чтобы за то все чины платили им – братьям и друзьям нашим – полной дружбой, охраной их порядков и помощью против турок; а когда потребуется – то и защищали их дома так же, как и свои собственные...»

Наизусть вытверживался тогда этот приказ; он воспламенял, воодушевлял, подвигал на великие трудности и лишения...

Словно волны живые, разлилась русская армия по Румынии...

Государь оставался в Кишинёве до 19 апреля и уехал только в ночь на 20 число.

– Ещё раз благодарю вас, господа, за службу, – говорил он, расставаясь с провожавшими его. – Вы вполне оправдали мои ожидания. С вами я не прощаюсь, а говорю лишь – до скорого свидания! Теперь поеду в Одессу, Киев, Москву и Петербург. Затем вернусь, чтобы делить с вами радость и горе. Да поможет вам Бог! До свиданья!