Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

VII
ПЕРВЫЕ РАНЫ

а Ильтедже Скобелеву пришлось снова стать во главе небольшого отдельного отряда.

Дело в том, что весть о наступлении «белых рубах» – так здесь называли русских – уже успела разнестись по всем кочевьям. Хивинские хищники видели, что русские почти прошли уже пустыню Усть-Юрт, и «проклятое место» не защитило их оазиса от этих смелых и выносливых пришельцев. Но хивинцы могли ещё остановить движение и даже погубить весь отряд. Стоило им только испортить воду в колодцах на пути, и, как ни закалены были лишениями войска Ломакина, продвижение по пустыне стало бы для них невозможным, отряду пришлось бы вернуться ни с чем. Следовало предупредить покушение на колодцы, и Ломакин поручил это трудное и ответственное дело Михаилу Дмитриевичу.

Скобелев охотно принял поручение и просил только одного: действовать сообразно с обстоятельствами. Это ему было разрешено, и небольшой, порученный Скобелеву отряд выступил в четвёртом часу утра первого мая и из Ильтедже.

Двинулись налегке. До наступления зноя достигли колодцев Байлар, и здесь Скобелев дал своим людям продолжительный отдых. Пробыли у Байлара, пока не стал спадать зной. Солнце пекло невыносимо, но скобелевцы держались стойко. Никто из них не метался по бивуаку, не слышно было ни стонов, ни жалоб. Наоборот, истомлённые люди шутками поддерживали друг друга. На всех действовал ободряюще пример начальника. Будто не из плоти и крови был этот человек. Джигиты-киргизы, нывшие в его небольшом отряде в качестве проводников, казались ставшими – и их допекал палящий зной; а Михаил Дмитриевич держался так, как будто не было ни этих иссушающих лучей, ни этой бескрайней пустыни, в которой дышала жаром каждая песчинка. Каковы должны быть усилия воли, чтобы мог держать себя так этот человек, стремившийся подвигами изгладить из памяти людей ошибку своей юности...

Из Байлара перешли к колодцам Кизил-ахир. Далее приходилось пройти пятьдесят три версты до колодцев Байчагир, а идти следовало по совершенно безводному пространству. Нужно было спешить во что бы то ни стало. Среди пустыни стали попадаться следы людей. Кое-где встречались кости павших животных, видны пыли протоптанные тысячеголовыми стадами тропинки, колеи от тяжёлых колёс туземных арб, следы конских копыт. Это были тревожные признаки. Что стоило полудикарям, проходя, засыпать оставляемые колодцы? Хивинцы вполне могли содеять это: так они остановили бы врага, шедшего с оружием на их приют. И вот Скобелев с двенадцатью казаками и десятью киргизами, оставив остальных людей на майора Аварского, на рысях помчался к Байчагиру. С небольшими остановками прошёл он по безводной пустыне, и – о радость! – колодцы, за участь которых так страшился Михаил Дмитриевич, оказались нетронутыми; он пришёл к ним раньше, чем успели побывать около них киргизы и туркмены. Отряд был обеспечен водой, но русских было так мало, что скопищу неприятеля ничего не стоило бы задавить числом горсточку самоотверженных удальцов. Приходилось сразу после утомительного перехода браться за тяжёлую работу. Казаки и киргизы, едва утолив жажду, начали насыпать возле колодца брустверы, за которыми они могли бы отсидеться в случае нападения неприятеля. Скобелев с поразительной неутомимостью руководил всеми работами. Быстро выросли завалы, и когда подошла основная часть колонны, для стрелков уже было готово надёжное укрытие.

Однако Скобелев и тут не оставался долго.

Едва его люди отдохнули, он, оставив десятка два своих стрелков у Байчагира, который благодаря его труду явился превосходным опорным пунктом для всего отряда, поспешил снова выступить в пустыню. Теперь перед русскими всего в одном переходе – непроходимый солончак Барса-Кильмас. Двигаться по нему было невозможно; оставалось только обойти его. Следовало ещё узнать, с какой стороны не сторожит выхода из Усть-Юрта неприятель, и Михаил Дмитриевич решил произвести рекогносцировку. Впереди были колодцы Мендали и Итыбай, от которых шёл удобный путь по берегу высохшего Айбугирского залива прямо на город Куня-Ургенч, где Ломакин предполагал соединиться с отрядом генерала Верёвкина, шедшим, как он знал, от мыса Ургу на Аральском море к городу Кунграду.

До Мендали колонна Скобелева дошла спокойно, но не успела отойти нескольких вёрст к Итыбаю, как впереди показался идущий навстречу караван в тридцать верблюдов.

Это были первые люди, встреченные Мангышлакским отрядом в пустыне...

«Необходимо взять их!» – решил Скобелев и с десятком казаков помчался к каравану.

Там уже увидели русских. Вожаки побросали верблюдов, стали на колени, с мольбой простирая вперёд руки. Конечно, их не тронули. Скобелев приказал толмачам расспросить их и узнал, что позади у колодцев Итыбай стоит большой караван известного в степях киргиза Нафара Караджигитова. Этого известия оказалось достаточно, чтобы Михаил Дмитриевич теперь уже всего с семью кадками и двумя офицерами вихрем помчался к Итыбаю. Там действительно оказался тот большой караван. При верблюдах, нёсших по степным кочевьям разные товары, было свыше ста пеших и всадников. Они встретили Скобелева выстрелами, а один из конных, нахлёстывая коня, помчался назад, в пески. Скобелев, бросив караван, ударился за ним в погоню и невдалеке за Итыбаем наткнулся на второй караван. Киргизы не оказали сопротивления и повиновались русским, согнавшим их всех к колодцам. Но там оба каравана соединились, и начальники сообразили, что у них около двух сотен людей, а русских – всего десяток. Появились скрытые дотоле ружья, по русским затрещали выстрелы, положение становилось угрожающим. Более двух сотен людей, сильных, понимавших своё численное преимущество, – против десятка русских... Они без труда смяли бы их, двинувшись всей массой и окружив этих смельчаков со всех сторон. Отойти было тоже невозможно. По всем кочевьям разнеслась бы тогда весть, что «белые рубахи» бежали... Так или иначе, а нужно было действовать. Надеялись только на то, что успеет подойти майор Аварский с пехотой и остальными казаками. Но и медлить было нельзя. Одного казака уже ранила киргизская пуля, под другим убили лошадь. Киргизы стреляли с каждым мгновением всё чаще. Они, громко крича, уже начали наступать.

– Ребята! В шашки их! – крикнул Скобелев и первым ринулся на толпу.

Вместе с ним врубился штабс-капитан Кедрин. Не обращая внимания на пики, врезались в живую массу остальные. Несколько минут на солнце сверкала сталь окровавленных шашек, слышались гиканье казаков и хриплые крики киргизов. Но превосходство оставалось на стороне неприятеля. Поражённый пикой в бок, лежал на земле Кедрин; пулями были ранены один казак и один дагестанец. Скобелев дрался весь покрытый кровью. Он тоже был ранен, но даже и не замечал своих ран. Под ним рухнула лошадь, но и пеший он продолжал рубить шашкой. Верх в схватке, очевидно, оставался за киргизами. Были контужены ещё два офицера и остальные четыре казака. Гибель казалась неизбежной, радостные крики киргизов уже заглушали шум боя. Но вдруг совсем близко грянуло русское «ура!». Это майор Аварский, узнав, что происходит у Итыбая, с ротой апшеронцев и взводом самурцев, с четырёх вёрст расстояния кинулся бегом на помощь погибавшим товарищам. Появление подмоги разом изменило всё. Киргизы, услыхав боевой клич русских, на лучших своих верблюдах пустились в солончак. Слабым голосом Скобелев, едва державшийся на ногах, приказал раздать казакам игольчатые ружья пехотинцев и преследовать убегавших. Аварский сам повёл погоню. Киргизская партия была рассеяна, но преследование её в солончак не представлялось возможным, и погоня скоро возвратилась к месту стычки.

Двести превосходных верблюдов с имуществом, крупой, мукой и всякого рода оружием достались победителям. Самым драгоценным в этой добыче были верблюды. Благодаря им обеспечивалось спокойное передвижение всего отряда в оставшейся части пути. Скобелев получил семь ран пиками и шашками и, истощённый потерей крови, не мог держаться на коне. Колонна его осталась у Итыбая, куда через день к ней прибыл сам начальник отряда, поздравивший скобелевцев с первой победой...

Из Итыбая колонне пришлось возвратиться, но не к Байчагиру, а к колодцам Алан, где собрался весь Мангышлакский отряд, которому генерал Верёвкин прислал приказание идти не на более близкий Куня-Ургенч, а в обход Барса-Кильмас к Кунграду. 14 мая Мангышлакский отряд Ломакина соединился у канала Карабайли близ Кунграда с Оренбургским отрядом Верёвкина. Труднейшая часть похода была завершена; теперь оставалось идти на Хиву.

VIII
ПОД ХИВУ

авказцы поразили всех в Оренбургском отряде своей более чем спартанской обстановкой. В кавказском лагере не видно было ни одной палатки; ни у кого из офицеров, даже у начальника отряда, не имелось ни кровати, ни стола, ни стула, не было ползи вьюков. Когда генерал Верёвкин в первый раз осматривал кавказские войска, то его свита, не видя в лагере никаких тяжестей, полагала сначала, что они ушли уже вперёд – так поразила её пустота кавказского бивуака, а между тем на этом бивуаке было всё, что только имел отряд. Люди, взявшие из Киндерли только по две смены белья, оборвались до такой степени, что рубахи держались на их плечах только на швах, и везде просвечивало голое голо. Офицеры были не в лучшем положении: кители их износились до того, что вместо пол болталась бахрома. Обувь пребывала в самом плачевном состоянии. Плечи у пехотинцев от постоянной носки на ремне винтовок покрылись ссадинами и болячками. Лица загорели до такой степени, что цвет их мало отличался от цвета кожи самых смуглых туркмен или киргизов. Носы покрылись скорлупой, а щёки и уши – пузырями.

Но всё это нимало не портило общего вида. Наоборот, бодрость солдат, казаков и дагестанских всадников, их воинственная выправка, их несмолкавшие боевые песни, их зурна с неизбежной лезгинкой, их смелые ответы, их загорелые, не светлые лица были так внушительны, что, казалось, для них нет ничего невозможного...

Действительно, войска закалились до такой степени, что никакие лишения не могли сломить их высокий нравственный дух.

Вообще этот поход по знойной песчаной пустыне представлял собой один из замечательнейших подвигов, когда-либо совершенных пехотой с тех пор, как существуют армии... Он навсегда останется в военной истории России как один из славнейших эпизодов деятельности не только кавказских войск, но и вообще всей русской армии и в особенности беспримерно мужественной, выносливой и хороша дисциплинированной русской пехоты...

Так отзываются о походе Мангышлакского отряда даже иностранцы.

А тот, кто был всегда в голове отряда, кто первым торил путь о пустыне, кто ради того, чтобы поддержать достоинство России, кинулся едва не один на огромную толпу дикарей – Михаил Дмитриевич Скобелев, – весь израненный, мучимый лихорадкой лежал в арбе, которую тихо тащили вслед за отрядом верблюды...

Вместе с Михаилом Дмитриевичем в той же арбе лежал и другой раненый в схватке с киргизами у Итыбая – штабс-капитан Кедрин.

– Удивляюсь я вам, подполковник! – говорил последний Михаилу Дмитриевичу. – Чего вы сюда пошли? Неужели эти проклятые пески вам нравятся более, чем ваш Петербург?..

Скобелев несколько мгновений молчал.

– Видите ли, капитан, – задумчиво заговорил он, – я много-много думал сам над этим вопросом. И пришёл к заключению, что каждый должен стремиться к исполнению долга перед Отечеством...

– Ну и исполняйте его с возможными для себя удобствами, – возразил Скобелеву его собеседник.

– Таких-то исполнителей много... Нет! Не то вы говорите! Судьба, само рождение моё, общественное положение моей семьи создали мне в жизни такие обстоятельства, что я без труда мог бы добиться всего, что ни пожелал бы. А вот я этого и не хочу: «без труда!». Я хочу именно потрудиться – узнавать и познавать затем, чтобы добытые познания отдать впоследствии на пользу моей родины. Я по влечению сердца избрал военное поприще и хочу видеть войну, дабы иметь о ней неприкрашенное, неромантизированное практическое представление...

– Какая же война с халатниками! – усмехнулся капитан.

– А чем же не война? Этот поход через пески многому научил меня...

– А всё-таки вы держали себя в нём молодцом! – перебил Михаила Дмитриевича собеседник. – Подумать только: среди пустыни – и вдруг вымытый, расфранчённый, как на бал, даже надушенный воин... Такого, пожалуй, от Сотворения мира не бывало...

– Что же вы тут видите дурного?

– Ничего, а удивительно только...

– И удивляться нечего. Я скажу вот что. У меня сложилось убеждение, что начальник должен действовать на подчинённых примером. Он является для них образцом, которому они должны подражать, идеалом, если хотите... Строгость, угрозы, страх не всегда действенны, а в том положении, в каком были мы среди безводных песков Усть-Юрта, и бесполезны, ибо нельзя требовать от человека того, что выше его сил. Я говорю: нельзя требовать, но заставить того же человека выполнить даже непосильное всегда возможно. И знаете как? Стоит только не предъявлять к нему никаких требований, а показать на собственном примере, что невозможное – возможно... Всё тогда исполнит... Гордость, что ли, тут заговорит или какое иное чувство – не знаю; думаю, что гордость. Если возможно для тебя, почему же невозможно для меня? – вот, я полагаю, руководящее соображение. Не стану скрывать, мне было очень тяжело в пустыне, но я заставлял волю побороть тело. Тяжело-то ведь было телу только. Оно было немощно. Дух поборол тело. И те, кто смотрел на меня, следил за мной, увидели и поняли, что стоит лишь взять себя как следует в руки, и тяготы облегчатся. Глядя на меня, и другие все, до последнего замухрышки, стали подтягиваться, а что наша передовая колонна прошла путь в сравнении с его тягостью великолепно – этого вы отрицать не будете.

– Да, – согласился Кедрин, – порядок в колонне был на редкость полный.

– Вот, вот! А держи я себя растеряхой, моим людям подражать было бы некому, и они распустились бы. Нет, как хотите, я уверен: для того, чтобы быть начальником, нужно заглядывать в душу подчинённых, действовать на них психически...

– Эге, да вы, подполковник, никак Суворовым быть хотите! – усмехнулся капитан.

– Во всяком случае близко к нему! – резко ответил Михаил Дмитриевич и замолчал.

Раны Михаила Дмитриевича были не из опасных, и он во время стоянки в Кунграде настолько оправился, что мог уже взобраться на лошадь.

Мангышлакский отряд после соединения с Оренбургским поступил под начало генерала Верёвкина. Тому же стало известно, что хивинцы решили оказать сопротивление при наступлении русских вдоль левого берега Амударьи. Кунград был очищен неприятелем всего за несколько часов до вступления в него русских войск, и ( вскоре лазутчики донесли, что пятитысячное скопище хивинцев, конных и пеших, с тремя орудиями собралось у города Ходжейли. Начальником этого скопища был узбек Якуб-бий, и при нём находились два важных сановника хивинского ханства: Инах и Мехтер.

Вышли русские из Кунграда 14 мая.

Ровной, без волнения, широкой, переходящей в поросшие камышом болота полосой стелется река Амударья. Она не глубока, покрыта островами, и лишь кое-где высятся на её берегах холмы. Растительность великолепна. Нет лесов, зато всюду на берегах – чудные сады, превосходно возделанные поля... Многочисленные арыки (каналы орошения) пересекали главную дорогу. Идти было трудно: мосты через арыки почти всюду оказались разрушены, а отряд теперь уже был многочисленный: почти четыре с половиной тысячи пехоты и всадников с четырнадцатью орудиями и восемью ракетными станками. За отрядом тянулся обоз, который приходилось оберегать особенно внимательно. Нападения можно было ожидать каждую минуту. На пути то и дело попадались следы отходившего всё далее назад неприятеля. Верстах в шести за Кунградом на противоположном берегу пришлось орудийными выстрелами разогнать скопище каракалпаков, и ещё через несколько вёрст конные узбеки и туркмены пробовали преградить путь отряду, но были разогнаны казаками.

Городок Ходжейли заняли без боя. Более серьёзное дело произошло у городка Мангита, где скопище хивинцев несколько раз бросалось на войска со смелостью, которой и нельзя было ожидать от этих воинов, никогда не решавшихся нападать на большие отряды русских. Их пришлось отгонять залпами, но когда отряд, отбросив нападавших, сам перешёл в наступление, хивинцы быстро рассеялись, и русские вступили в Мангит без выстрела.

Скобелев, уже окончательно оправившийся от ран, принимал участие во всех без исключения и крупных, и мелких схватках, и после дела у Мангита Верёвкин приказал ему разрушить туркменские аулы в наказание за оказанное русским сопротивление. Молодому подполковнику даны были две сотни казаков. С рассвета и целый день до позднего вечера рыскал Михаил Дмитриевич в окрестностях Мангита у горы Кобетау и вдоль арыка Карауз. Туркмены отчаянно защищали свои аулы, они с безумной храбростью кидались на казаков, происходили жестокие сшибки, но оренбуржцы и кавказцы постоянно брали верх и разгоняли нападавших. Весть же о разорении аулов разнеслась с такой быстротой, что прежде чем Скобелев со своими сотнями возвратился к отряду, в русский лагерь явились с изъявлением полной покорности депутаты от хивинских городков: Янчи-яба, Гурлен, Китай и Кята.

Однако это не помешало войскам хивинского хана нападать на русский отряд. Вреда эти нападения не причиняли, зато беспокоили отряд, вышедший уже из Мангита. Хивинцы даже открывали огонь из пушек, но стреляли они плохо, и более беспокойства причиняли русским их всадники, чем их ядра. Бывало вдруг налетала кучка лихих наездников и с диким гиканьем кидалась прямо на растянувшийся по дороге отряд. Несколько выстрелов, иногда дружный залп обыкновенно прогоняли смельчаков, но всё-таки из-за них останавливался весь отряд, солдаты выстраивались в боевые порядки, приходилось посылать вперёд цепи. Случалось и так, что засядут на пути в камышах несколько стрелков, и как только приблизится к ним командовавший отрядом со своей свитой, они начинают стрелять, стараясь попасть в генерала, которого уже научились узнавать в лицо.

Но беспокойнее всех было колёсному и верблюжьему обозу. Его охраняли три роты апшеронцев и две сотни казаков с двумя орудиями. Хивинцы рыскали около обоза по всем направлениям. Нападения следовали одно за другим, в особенности когда обозу приходилось перебираться через арыки. Но и тут ничего не могли поделать враги. При обозе был Скобелев. Верёвкин назначил его начальником обозного конвоя, и молодой офицер сумел так расположить своих людей, что куда бы ни совались хивинцы, всюду они встречали либо солдатский штык, либо казачью пику. Иногда Михаил Дмитриевич движением руки бросал на наседавших туркмен десяток-другой своих казаков. С посвистом, с гиканьем мчались молодцы гребенцы и уральцы на врага; происходила недолгая, по удалая сшибка; несколько минут сверкали на солнце шашки, слышался крик; потом туркмены кидались от каиков врассыпную, и вслед им свистели пули...

Так пришлось идти весь день 22 мая. Отряд потерял шестерых солдат убитыми и троих ранеными. Несмотря на бдительность Скобелева, туркменам всё-таки удалось отбить в обозе три арбы с провиантом и двух верблюдов с вьюками да изрубить нескольких арбаношей, то есть туземцев-возчиков.

Хивинцам порядочно досталось в этот день. Сколько погибло их под русскими выстрелами, в особенности при их нападениях на обоз, где стреляли в них залпами почти в упор, неизвестно, но в садах и по арыкам всюду виднелись тела убитых. Их и не считали, но всё-таки заметили, что потери неприятеля весьма велики.

Итак, силой не удалось удержать русских, тогда хивинские дипломаты вздумали сдержать их хитростью. К Верёвкину явился посол, выражавший от имени хана удивление этому якобы совсем неожиданному для него вторжению и требовавший, чтобы отряд не трогался вперёд по крайней мере в течение трёх дней. Посол уверял, что генерал Кауфман ведёт с ханом мирные переговоры и войны не может быть, пока они не будут закончены». Верёвкин, знавший все уловки степных дипломатов, отказался наотрез и продолжал движение. Он предугадал истину, ибо на следующий день пришло к нему от Кауфмана приказание идти на Хиву безостановочно.

Туркестанский, или Ташкентский, отряд, которым командовал сам генерал-губернатор края Кауфман, прошёл к Амударье по пескам, испытывая также величайшие лишения и вынеся прямо-таки сверхчеловеческие тяготы. Вместе с отрядом сделали поход через пустыню их Императорские Высочества Великий князь Николай Константинович и князь Евгений Максимилианович Романовский, герцог Лейхтенбергский. Особенно тяжёл был переход через пески Адим-Крылган, что значит в переводе Погибель человека. Но «белые рубахи» и здесь преодолели природу: они прошли по безводным степям, опаляемые всё сжигавшим зноем, и 10 мая переправились через Амударью на левый берег. Хивинцы пытались было остановить переправу, стреляя из своих пушек, но были сбиты с берега, и войска прошли вполне благополучно. Путь в Хиву был открыт, однако идти пришлось точно так же, как и отряду Верёвкина, – постоянно отбиваясь от неприятеля.

Когда с Верёвкиным не удалась и хитрость, хивинцы попробовали остановить отряд, разрушив мост через канал Клыч-Нияз-бай. Они сожгли этот мост на виду у русских, подошедших к каналу 24 мая. Но и это препятствие не остановило отряда. Был наведён новый мост длиной в 27 саженей, и отряд перевёз по нему пушки и тяжести; казаки же переправились вплавь.

Теперь впереди были ещё каналы Ярмыш и Ката-куныр. Предстояло удержать их за собой. Толки об энергии Скобелева дошли уже и до Верёвкина, предубеждённого против молодого офицера. Склоняясь на убеждения такого опытного военачальника, как Ломакин, генерал назначил Скобелева авангардным начальником. Блистательно исполнил Скобелев и это поручение. Он с двумя сотнями казаков подоспел к Ярмышу как раз в то время, когда хивинцы принимались ломать мост. Те не ожидали столь скорого появления русских. С гиканьем и криками «ура!» кинулись на них казаки и, прежде чем неприятель успел опомниться, сбили его с моста. Туркмены бежали, переправа для главных сил была обеспечена. К мосту через Ката-куныр вовремя подоспеть не удалось. Хивинцы успели снять с него бревенчатый настил. Но и тут Скобелев нашёлся быстро. Пока к Ката-куныр двигался отряд, его казаки принялись за работу и всю ночь неутомимо таскали на себе и на своих лошадях брёвна, фашинник, землю, а потом приступили и к исправлению моста, так что когда подошли главные силы отряда, мост был готов и выдержал переправу.

Как ни предубеждён был против Скобелева Верёвкин, но и он выразил ему своё удовольствие.

Так, мало-помалу рассеивал Скобелев невольную неприязнь, поселившуюся против него в сердцах людей под влиянием некрасивой выходки, внушённой будущему герою самой молодостью.