Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

В десятом часу утра 16 октября семьдесят два русских орудия полукругом стояли в грозном молчании против Телишских высот. Перед ними залегли Московский и Гренадерский полки. На одном фланге пехоты стояли гвардейские гусары и лейб-уланы, на другом – к Дольнему Дубняку лейб-гусарский, драгунский и конногренадерский полки, которым было поручено вместе с гусарами-киевцами и отрядом генерал-майора Арнольди, с которым была и румынская пехота, отвлечь на себя внимание плевненских турок и не допустить их к Телишу, если бы они сделали вылазку. С самого рассвета гвардейские сапёры копались в земле, возводя насыпи и окопы для батарей. Башибузуки и черкесы пробовали было помешать им, но с ними схватились уланы и заставили их убраться в укрепления. Несколько отдельных стычек произошли в течение этого утра до прибытия Гурко к Телишу. Ровно в 11 часов генерал снял фуражку, перекрестился и подал знак начать бой. Грянул первый выстрел. Со свистом полетела к туркам первая граната. За первым выстрелом можно ещё было различить второй, третий, но затем голоса орудий и русских, и отвечавших им из Телиша турецких слились в один не смолкавший ни на мгновение рёв. Русские батареи окутались густым пороховым дымом. Артиллеристы пристрелялись по обоим телишским редутам с замечательной быстротой. Снаряды ложились в неприятельские укрепления именно туда, куда наводилось русское орудие. Генерал Гурко, молчаливый, серьёзный, сидел на высоком холме немного далее линии русских батарей. Турецкие снаряды со свистом и шипением лопались вокруг, многие из них рвались тут же около холма и только по счастливой случайности никто не был ранен около генерала. Гурко будто не замечал грозившей ему опасности. Он глаз не отрывал от бинокля, следя за каждым снарядом своих батарей. Временами по лицу генерала пробегала нервная судорога; вероятно, при мысли, что Телиш придётся также штурмовать, припоминались ему более четырёх тысяч жертв Горнего Дубняка, весь ужас этого несчастного боя, и ему становилось неловко.

– Не завидую я туркам! – раздался за спиной у генерала чей-то голос.

Гурко встрепенулся, отвёл в сторону бинокль и приказал остановить обстрел.

Мгновенно всё смолкло. Вместо оглушительного грохота настала мёртвая тишина. На насыпях телишских редутов вдруг нарисовалась совершенно ясно какая-то красная кайма. Это турецкие солдаты – удивлённые и испуганные внезапным прекращением канонады, – не понимая, в чём дело, повысовывались из-за бруствера.

– Послать к телишскому паше парламентёра! – приказал Гурко. – Пусть скажут, что наши пушки снесут все их укрепления; во избежание напрасного кровопролития паша должен сдать Телиш... Князь Цертелев!.. Возьмите пятерых турок из пленных и отправляйтесь...

Хорунжий из дипломатов отдал честь генералу и через несколько минут вместе с пятью турками, взятыми в Горнем Дубняке, был на пути к Телишу.

Пушки молчали. Теперь молчали и люди. Томительно долго тянулись минуты ожидания. Решался вопрос жизни и смерти для сотен людей. Если командовавший в Телише Измаил-Хаки-паша откажется сдать укрепление – штурм неизбежен, а с ним неизбежны и все ужасы кровопролития. Не одна душа в эти мгновения обращалась с горячей молитвой к Небу, прося, как величайшей милости, появления белого флага над турецкими укреплениями. Вдруг с той стороны, где впереди батарей залегли москвичи и гренадеры, крикнули «ура», но не грозное боевое, а радостное, ликующее... Из редута по направлению к ожидавшему ответа князю Цертелеву вышел турок, размахивавший белым флагом. Это Измаил-Хаки-паша послал своего полковника к русскому полководцу. Турецкий генерал вообразил, что ему удастся что-нибудь выгадать, но Гурко даже и слушать его посланца не стал.

– Я требую, – загремел его голос, когда Цертелев предоставил ему полковника-турка, – чтобы ваши солдаты вышли из редута, бросили оружие и без него шли за нашу цепь. Иначе я опять открываю огонь и прикажу всем своим полкам штурмовать Телиш. На размышления – полчаса!

Опять потекли томительные, бесконечно долгие минуты напряжённого ожидания... Опять то учащённо бились, то замирали многие сердца. Мучительный вопрос решался: сдастся Телиш или придётся штурмовать эту твердыню?.. Всякий, кто мог, ежеминутно взглядывал на часы. Но Телиш молчал, по-прежнему грозный, таинственный...

В этом молчании так близко стоявших друг к другу врагов чуялось нечто неизбежно роковое. Что Телиш должен был пасть перед русской силой – это было неизбежно. Но что, если на помощь Измаилу-паше подоспеет со стороны Балкан, черневших на горизонте бездушной массой, Шефкет-паша?.. Ведь он совсем близко. Разведчики донесли, что софийская турецкая армия стоит частью в Радомирцах и Яблонице у подошвы Балкан, частью в Орхание и Этрополе – горных городках. Если только успеет Шефкет-паша бросить к Телишу свои таборы редифов, низамов и мустахфизов[65]65
  Редиф – турецкие войска, состоящие на действительной службе; низам – запасные; мустахфиз – ополчение.


[Закрыть], упорная и кровопролитная битва тоже будет неизбежна.

Затихли все, кто был на кургане около генерала. Сам Гурко хотя с виду сохранял спокойствие, но всё-таки на лице у него было волнение. Затихли и гренадеры с московцами, лежавшие под батареями. Со стороны Телиша тоже не доносилось ни звука.

К лежавшим под прикрытием полкам уже подобрались со своими носилками санитары, эти грозные предвестники наступающей мясорубки. Солдатики только косились на их повязки, и не хватало у бедняков силы воли отделаться от мысли о том, что кому-то из них придётся в этот день лежать на этом пропитанном кровью, затвердевшем от неё холсте носилок...

Гранитов, подобравшийся к линии солдат вместе с товарищами, лежал без движений. Им овладело всецело впечатление переживаемой минуты. Он понимал эту мёртвую тишину на предтелишской равнине и точно так же, как и все, кто ни был здесь, страшился того мгновения, когда истекут роковые полчаса, и когда, если над турецкими укреплениями не появится белого флага, с кургана, где ожидал генерал, подан будет сигнал начать штурм...

Вздох тысячи грудей, словно шелест налетевшего веерка, пронёсся по полю... Над передним редутом Телица медленно вползало на флагшток белое полотнище... турецкая твердыня сдавалась безусловно на милость победителя...

Поле мгновенно ожило. Солдаты кидались в объятия друг друга, артиллеристы со слезами на глазах обнимали и целовали свои пушки... Ведь это они в этом бою предупредили все ужасы кровопролития, благодаря только им, разгромившим турецкую твердыню, не понадобилось штурма... Трепещущее, радостное, восторженное «ура!» пронеслось по долине. Белый флаг над Телишем колыхался, развеваемый ветром. Толпами выходили на шоссе и бросали ружья защитники редутов. Показался на шоссе и сидевший верхом на лошади маленький толстенький человечек – Измаил-Хаки-паша, комендант Телиша...

Сурово обошёлся с ним генерал Гурко. В злополучный день 12 октября, когда егеря кинулись на штурм Телиша, на поде битвы остались их раненые товарищи. Что случилось с ними, было неизвестно... На вопрос Гурко – где русские раненые? – турецкий генерал, смутившись и покраснев, ответил, что не знает...

А в это время из-под Телиша неслись уже негодующие крики русских воинов: они узнали, что стало с их товарищами, они нашли их...

Когда много лет спустя Николай Гранитов сравнивал впечатления, вынесенные им из-под Горнего Дубняка и из-под Телиша, при одном воспоминании о том зрелище, которое явилось его взору на поле под выстрелами турецких телишских редутов, гнев всегда овладевал им, человеком всегда миролюбивым и беззлобным, искренне проникнутым чувством всепрощения и сострадания к людям... руки его невольно сжимались в кулаки, глаза увлажнялись...

Там, под Горним Дубняком, смерть была везде и всюду, но там была смерть героев, смерть воинов. Люди шли туда и знали, что их ждут страдания, но вместе с тем и были уверены, что как только будет возможно, страдания их будут облегчены. Здесь же под Телишем смерть была полна невозможного мучения, дикого зверства и совершенно непонятной в человеческом существе, совершенно ненужной жестокости...

Николай Гранитов одним из первых вместе с санитарами подбежал к полю под выстрелами Телиша. Там он увидел плачущих солдат и скоро понял причину этих слёз... Повсюду вокруг редутов в тех направлениях, где шли 12 октября егеря на штурм, валялись обнажённые трупы... Это были павшие на поле битвы русские воины. Все оставшиеся под Телишем егеря, не мертвецы, а только раненые, были добиты турками, и злодеи, видно, тешили свои зверские сердца их предсмертными муками. Кто был убит на месте, тела тех оставались нетронутыми. Раненые же умирали медленной смертью: изверги замучивали их... Отрезанные головы и сосчитать было трудно, одни тела озверевшие люди – люди только по имени – буквально изрешетили ударами штыков, ножей и сабель, у других вырывали из живого тела куски мяса, у многих вырезаны были бока, раскрыты груди, у некоторых – вырваны сердца... Находили тела с вырубленными на них сабельными ударами крестами и турецкими надписями. Были трупы с обожжёнными лицами, головами, руками и ногами; на груди некоторых мучеников зверье в человеческом образе разводило огонь.

И не было сомнений, что все зверства были совершены над ещё живыми мучениками.

Теперь Гранитов слышал, как солдаты громко высказывали сожаление, что не было штурма... Яростный ропот их разносился по всему полю. Бледные лица, орошённые слезами, были искажены гневом. Казалось, что сойди кто-нибудь из них с ума от этого ужаса и кинься на сдавшихся врагов в эти мгновения, за ним последуют все, забывая даже о дисциплине. Но, к счастью, этого не случилось... Долг и честь удержали гвардейцев от мести за замученных товарищей.

На другой день, совершая панихиду по убиенным и мученикам, горькими слезами плакал священник, плакал и помогавший ему служка-солдат, плакало, как будто, само небо крупными каплями дождя, проливавшегося над полем мучений и смерти.

В братской могиле преданы были земле тела почивших на поле брани егерей. Восемнадцатого октября в Горнем Дубняке похоронены были погибшие под Телишем полковник егерей Мебес[66]66
  Флигель-адъютант полковник лейб-гвардии Егерского полка Виктор Карлович Мебес, дворянин Лифляндской губернии, сын доктора. Родился в 1835 году. Учился сперва в Петербургской второй классической гимназии, затем на факультете восточных языков Петербургского университета. Во время Крымской войны поступил унтер-офицером в лейб-гвардии Егерский полк. В 1863 году участвовал в Польской кампании. В 1871 году в чине капитана назначен был флигель-адъютантом, и в 1874 году произведён в полковники. Был убит под Телишем 12 октября 1877 года. Тело его, оставшееся на поле битвы, было ограблено турками.


[Закрыть], командир 1-го батальона и ротные командиры Шильдбах, Перепилица и Созимский, тела которых перевезли с места их ужасной кончины. Остатки егерского полка провожали своих офицеров. Уныло, за душу хватая, неслись под сереньким осенним небом звуки похоронного марша. Хмурые, с увлажнёнными глазами шли за носилками – с прахом мучеников – и офицеры, и солдаты. На курганчике, у селения Горнего Дубняка выкопали могилы и обложили внутри соломой. Гробов не было, их заменили простынями. Рыдания слышались вокруг, когда тела мучеников все вместе были опущены в их последнее земное убежище. Захлёбываясь слезами, возгласил священнослужитель вечную память, прибавил к четырём именам похороненных ещё два имени офицеров, тела которых остались не найденными. Солома покрыла убиенных, над ними вырос могильный курган, и уныло воздвигнулся простой деревянный крест, словно вырос он из рыхлой земли. Прогремели залпы, ещё несколько минут – и могила русских мучеников среди болгарской равнины осталась одинокой...

Последствия победы над Горним Дубняком и сдачи Телиша не замедлили обнаружиться. Армия Шефкета-паши из Радомирцев и Яблониц ушла в Орхание и на Балканы, где, по донесениям разведчиков и лазутчиков, турки принялись укреплять высившуюся над горным перевалом, по которому проходило Софийское шоссе, гору Шандорник. Плевненские турки покинули сами, без боя, Дольний Дубняк и присоединились к армии Османа-паши. Укрепление немедленно было занято русскими, теперь ставшими у самых Плевненских высот, и притом как раз у выхода из них в предбалканскую равнину.

Императорская гвардия блистательно выдержала свой боевой экзамен. Горний Дубняк и Телиш всегда будут озарять полки её немеркнущей славой...

Наступило первое воскресенье после этих двух боевых дней. За рекой Видом около главной батареи, смотревшей на Плевну жерлами своих восьми орудий, выстроились в четырёхугольник герои Телиша и Дубняка – Егерский и Измайловский полки. В середине площадки, образованной вытянутыми линиями солдат, устроили из пяти барабанов аналой. Возле него облачённый в синие ризы священник с хором из солдатиков-певцов ожидал прибытия генерала Гурко, объявившего, что в этот день, пользуясь несколькими часами свободы, следует непременно помолиться Богу, даровавшему России две победы. День выдался серенький, сырой. Чувствовалась в промозглом воздухе близкая зима. Вся земля кругом батареи была изрыта турецкими снарядами. Отсюда как раз хорошо виделись увенчанные редутами Плевненские высоты. Гремели с Гривицкого редута осадные пушки. Рядом правильными залпами громили турецкий редут румынские батареи, и в это же время с батареи, где совершалось молебствие, неслись звуки богослужебных песнопений, и горячо молились простые сердцем и душой русские люди, готовившиеся к новому величайшему подвигу...

Гвардия открыла русскому воинству путь к Балканам, теперь ей же выпадала на долю честь одолеть не только людей, но и природу, перейдя горы, малопроходимые даже летом, – перейти их зимой...

– Спасибо вам, молодцы! – загремел генерал Гурко, выехав, когда молебствие было закончено, на середину каре. – Великое спасибо вам! Теперь одно нам нужно: чтобы турки разбились вдребезги о наши груди, как о каменные стены...

Полное воодушевления и энергии «ура!» стало ответом любимому генералу. Раздались звуки церемониального марша; стройно, как в Петербурге на Марсовом поле, прошли перед Гурко оба гвардейских полка. Изумлённые звуками музыки турки в редуте за Видом высунули из-за насыпей головы, стараясь понять, в чём дело. Граната с батареи, однако, сейчас же укротила их любопытство.

После пережитых дней гвардейцам дано было некоторое время на отдых. Стало значительно легче. Ни схваток, ни сражений под Плевной не было. Один за другим вырастали новые укрепления и редуты. Только в госпиталях и лазаретах по-прежнему кипела адская работа.

Осень сказывалась, развивался всё сильнее тиф...

В один из последних дней октября Катю Гранитову вызвали из госпиталя. Пришёл Николай Гранитов проститься с сестрой.

– В Балканы уходим! – объявил он. – Я – с отрядом...

– Как? Теперь? – поразилась Катя. – Ведь подходит зима!

– Так что же? Пока ещё снег... Да, сестра! Тяжеловато приходится всем нам здесь... Думали мы с тобой, что война – красивое дело... Нет! Ужаса, страдания много, а красоты что-то незаметно. Поскорее бы всё кончилось...

Катя с тоской посмотрела на брата. Она видела, что он начал разочаровываться если не в подвиге, принятом на себя Россией, то в результатах, которые венчали этот подвиг. Вместе с тем сознавала она и то, что трудов и жертв было слишком много, так много, что о какой бы то ни было внешней красоте их нечего было и думать. Это казалось только издали. Вблизи же всё выходило совсем не то, что рисовало воображение.

Чтобы ободрить брата, Катя сказала:

– А о Гурко со Скобелевым на редуте Мирковича слыхал?

Николай махнул рукой.

– Разве это не красиво? – настаивала Катя.

Она говорила о встрече двух любимцев солдат на одном из редутов под Плевной. Этот редут – Мирковича, как называли его, – был на расстоянии не более двух вёрст от турецких укреплений, и турки так пристрелялись к нему из своих орудий, что посылали снаряды без промаха в самую его середину. Встретившись здесь, Скобелев и Гурко повели деловой разговор на барбете. Они были совершенно открыты для турецких выстрелов. С непостижимым присутствием духа разговаривали оба героя под турецкими гранатами и сошли с барбета, только когда турки прекратили огонь...

Скобелев в то время был уже признанным кумиром солдат. Бойцы шли за ним, «как за знаменем»[67]67
  А. Н. Куропаткин. Действия отрядов генерала Скобелева в Русско-турецкую войну 1877-78 гг.


[Закрыть], но и генерал Гурко также был близок солдатскому идеалу. Недаром же и прозвали его «генералом-спартанцем». Едва только начинало светать, он уже выходил из турецкой лачуги на Иени-Беркач, где стояла под Плевной его часть, и раздавалось суровое: «Соболев, седлать!».

Что бы ни было, какая бы ни стояла погода, а ровно в семь часов генерал в сопровождении дежурного ординарца, переводчика и своего денщика Соболева и десяти казаков уже ехал на позицию. «Здорово, гусары! Здорово, стрелки!» – сурово приветствовал он встречавшиеся ему на пути части. Улыбка не появлялась у него на лице, но эта суровость, в которой чувствовалась сила, влекла к нему солдатские сердца. С восторгом и удивлением рассказывали, что «генерал-спартанец», как именовали его офицеры, один выезжал на аванпосты, за цепь, и там, взобравшись на какой-нибудь холм, осматривал через бинокль турецкие позиции, даже внимания не обращая на пули. В его храбрости не было порывов, это была не храбрость сердца, как у Скобелева, а спокойная храбрость ума и воли.

Двое таких полководцев были под Плевной, а Осман-паша всё ещё держал около себя русскую армию...

– Что же ты молчишь? – повторила вопрос Катя, на которую сцена в редуте Мирковича произвела сильнейшее впечатление. – Разве не красота?

– Да, пожалуй, это и красиво! – не мог не согласиться Николай. – Но и Скобелев, и Гурко поступали и поступают так, как им должно поступать, как повелевает им их долг. Они знают, что тысячи пар глаз смотрят на них, тысячи сердец рвутся последовать их примеру... Но не тебе бы говорить о красоте, когда ежедневно на твоих глазах умирают десятки людей, также только исполняющих свой долг перед родиной. Ни о какой красоте они и не думали... Вот мы идём в Балканы. Ты сама испугалась, когда услышала сейчас от меня об этом походе. А каково думать о нём тем, кто станет его участником? Зима наступает, снеговые тучи плывут, а там ещё турки залегли за каждой скалой... Нет, сестра! – горячо закончил Николай. – Есть величайший подвиг, но нет в нём никакой красоты! С полной покорностью Промыслу выполняют этот подвиг наши герои-солдаты, даже не постигая всего величия своего дела, но их дело всё-таки ужасно, и каждому живущему на земле нужно неустанно молить Бога о том, чтобы воцарился вечный мир между народами и по земле не лилась бы в войнах святая братская кровь её детей.

И брат, и сестра, словно охваченные одним впечатлением, взглянули в ту сторону, где чернел горный хребет, перелететь через который предстояло русским орлам...

Холодом и смертью веяло сейчас от погруженных в мёртвое безмолвие Балкан. Летом ещё заметна на них, бездушных, кое-какая жизнь: зеленеют леса, кое-где урчат речки, ручьи и водотоки, птицы поют; но лишь наступает зима, всякая жизнь исчезает, ослепительно ярко блестит на вершинах снег, ветер воет и ревёт в ущельях, долинах и расселинах, и чем дальше идёт зима, тем всё больше наметают метели и бури снега, тем всё менее и менее проходимыми становятся чуть заметные тропки дороги, вьющиеся под тянущимися к небу кручами, по краям бездонных пропастей.

Скат Балкан в сторону Дуная представляет собой ад созданных природой крепостей. Горные кряжи высятся тут один над другим. Так и бросаются в глаза то их острые, как сахарные головы, то тупые, как купола, вершины. Одни из них совершенно голые, другие поросли кустарником и лесом. Спускаются эти кряжи к своим поливам глыбами громадных голых камней, по которым вверх нет ни проезда, ни прохода...

Где тут пройти человеку, да ещё не одному? Где тут провезти возы, как поднять на высоту такую тяжесть, как пушки?..

На каждой горной вершине, за каждой скалой засели турки. Снизу, с Софийского шоссе, видны ряды их палаток, их редуты с молчащими пока орудиями. Только пожди к ним, этим безмолвным холмам, сразу же посыпятся отовсюду гранаты, картечь, пули, а между тем идти окно: с каждой верстой пройденного пути близится радостный день мира, а вместе с ним и конец всех этих непосильных для человека трудов, всех этих лишений...

Настали, наконец, новые тяжёлые дни...

Идёт в Балканы гвардия – идёт по-суворовски, точь-точь, как ходили в Альпах чудо-богатыри великого полководца. Засел враг на горной вершине, так чтобы выбить его оттуда, нужно забраться повыше его и уже стрелами с высоты выбивать его из укреплений. Турки переходят с горы на гору, русские неотступно следуют за ними. Появился неприятель на высоте – прошёл час-другой, и уже откуда-то сверху, будто с неба, сыпятся пули, падают гранаты...

Внизу, у подошвы горы, как только стали наступать гвардейцы из-под Плевны, турки быстро отошли в горы, стремясь поскорее достичь своей главной позиции на укреплённом горном кряже.

Русским прежде всего приходилось одолевать горные вершины. Нужно было не только самим взобраться на них, но и втащить на эти голые вершины орудия...

В предгорьях Балкан приютились города Орхание и Этрополь. За ними уже начинались перевалы. Главный Баба-канак – главный из всех – он возвышается на 3400 футов над уровнем моря; дорога на него ведёт через Орхание и по выходе, спустившись в котловину, выходит к Стриглинскому перевалу, куда есть также путь из Этрополя. В некотором отдалении, вправо от подходивших войск был Златицкий перевал, который турки даже и не подумали защищать ввиду его непроходимости[68]68
  Балканский хребет идёт дугообразной линией от устья реки Тимока до Чёрного моря и делится на Западные, Центральные и Восточные Балканы. Первые – от устья Тимока до реки Большой Искер, длиной 200 вёрст, высотой в центре 6300 футов. Склоны покрыты хвойным лесом на севере, лиственным – на юге. Население в большинстве болгары и немало переселённых черкесов. Проход наиболее удобный Берковацкий на Лом Поланку, и там шоссе и две тропы из города Врацы. Центральные Балканы – между рекой Большой Искер и Сливинским горным узлом; делится на Велико-Софийский, Этропольский, Тетевенский, Златицкий, Троянский, Колоферский, Шипкинский, Травненский, Елененский, Сливинский Балкан. Общая длина – 240 вёрст, ширина – 16 вёрст, средняя высота – 4500 футов, высшая точка – 6300 футов. Северные склоны покрыты хвойными лесами, южные – голы и спускаются отвесно; на склонах к Дунаю население болгарское, на южных склонах смешанное – болгары и турки; перевалы наиболее удобные – Орханийский, или Аяб-Конакский, и Этропольский; затем через горы Шандорник, через г. Бабигоры, Златицкий, Риборецкий, Троянский, Розалитский. Восточные Балканы – три отдельных хребта; общая длина 1211 вёрст, ширина – 60 вёрст, средняя высота 2500 футов, покрыты лесом; население – турки и черкесы.


[Закрыть].

На Стриглинском перевале турки укрепили высочайшую гору Шандбрник, соединявшуюся с находившимися позади неё укреплениями их, на горном хребте Арба-канак. Путь сюда русским преграждён был укреплениями в деревне Врачеш, находившимися на том месте, где Софийское шоссе входит в ущелье реки Бебреша. Отсюда по шоссе и начинается подъём на главный перевал.

Девятого ноября вошла гвардия, усиленная двумя армейскими полками, в предгорья. Без особых усилий выбиты были турки из долины реки Правеца; заняты были скоро после неудачного дела у Навачина Орхание, и Этрополь, и Златицкий перевал, но чтобы пройти горы и спуститься с них к Софии, приходилось во чтобы то ни стало прогнать турок с Шандорника и Арба-канака, а для этого следовало обойти их.

Но турки так укрепились в горах, что нечего было и пробовать выгнать их отсюда штурмом: мало людей было в Балканах; волей-неволей приходилось ждать, когда закончится великая драма под Плевной и соберутся все освободившиеся там войска...