Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

XXV
ЖИВОЕ КОЛЬЦО

 тaм, по всему было видно, близилась уже желанная развязка...

Двадцать второго октября к Дольнему Дубняку прибыл, чтобы на следующий день посмотреть отличившихся гвардейцев и проститься с ними перед походом в горы, Государь Император Александр Николаевич. Ночевать он изволил в селе Медован, куда прибыл из Богота под Плевной и августейший главнокомандующий со всей своей многочисленной свитой.

Скромная избушка медованского турка Дервиш-эфенди приютила царя-освободителя. Всего две крохотные горенки, с оклеенными газетной бумагой окнами, были застланы на полу фуражными мешками. Ветхий ковёр закрывал дверь. На белых глиняных стенах казаки, готовившие Государю ночлег, наставили мелом крестов: Не подобает православному царю ночевать в некрещёном доме!». Походную кровать Государь захватил с собой. Складной столик принесли из палатки главнокомандующего, а два складных стула нашлись у командира астраханских драгун Мацелевича; столовую устроили в примыкавшей к горенкам конюшне. Вот в такой обстановке и провёл ночь Государь.

На другой день так радостно гремело «ура!» гвардейце, встречавших своего Государя, что турки, высыпавшие в удивлении на Плевненские свои высоты, смотрели только на происходившее в Дольнем Дубняке, но даже огня не открывали.

Русские гвардейцы и армейцы, а вместе с ними и вся румынская армия после этого стеснили Плевну ещё более. Генерал Тотлебен[69]69
  Эдуард Иванович Тотлебен. Сын митавского купца. Сперва учился в Риге, потом – в Петербургском инженерном училище, где занесён был на мраморную доску. Семнадцати лет произведён в прапорщики, но оставался в классах до 1838 года, когда окончил курс. Послан был на инженерные работы в Ригу, а затем переведён в учебный сапёрный батальон. В 1848 году в чине капитана был на Кавказе и участвовал в сражениях против Шамиля; был при взятии Гергебиля и знаменитой осаде Ахты. Затем служил в Варшаве и Петербурге. Прославившим Тотлебена делом была защита Севастополя. Под огнём неприятеля талантливый инженер соорудил твердыню, выдержавшую 11 месяцев напора лучших в Европе армий. Под Севастополем Тотлебен был ранен. Первый генеральский чин Тотлебен получил в апреле 1855 года и в сентябре того же года назначен генерал-адъютантом. В 1860 году он был произведён в генерал-лейтенанты и в 1869 году был уже полным генералом. В войну он состоял товарищем генерал-инспектора по инженерной части.


[Закрыть] ещё с 11 октября начал бомбардировку этой твердыни. Ровно в пять часов девяносто осадных и дальнобойных орудий приветствовали из своих жерл Османа-пашу и защитников Плевны, сказали им «с добрым утром!». Девяносто снарядов, жужжа, шипя, свистя, разрываясь в воздухе, неслись в намеченный накануне пункт. Этот чудовищный дождь ниспадал на обречённое ему место, и его как не бывало. Турки сейчас же кидались исправлять повреждения, и тогда по ним открывался огонь с ближайшей батареи. Точно таким же залпом между пятью и шестью часами вечера русские желали своему противнику «спокойной ночи». После такого «пожелания» всё стихало, и только раздавались одиночные выстрелы по работавшим над исправлением батарей врагам.

Кроме Гривицкого редута был и ещё «ключ» к Плевненской позиции. Это были так называемые Зелёные горы под Плевной. Отсюда осаждавшие могли мешать всякому движению Османа-паши в тылу. Здесь же преграждался ему всякий выход на шоссе, ведшее к Софии, и, при попытке прорваться к реке Виду, отсюда могли бы кинуться русские войска на арьергард уходящей армии.

Однако эта позиция, важнейшая и опаснейшая, была в руках турок.

На Кришанских высотах, совсем в виду Зелёных гор, расположилась 16-я пехотная дивизия: владимирцы, суздальцы, угличане и казанцы. Как только наступила осень, вырос целый городок, заселённый солдатами названных полков. Выкопаны были просторные землянки, отапливавшиеся печами. Ни дождь не проникал в них, ни осенняя сырость не страшна была солдатам. Всем им было уютно и спокойно, насколько это, конечно, было возможно в их положении. Во всём лагере, несмотря на ухудшающуюся день ото дня погоду, оставались только два холщовых намёта. В одном из них никогда не смолкали говор и смех. В другом, где было всегда тихо, стояли только походная кровать, простой стол и походные табуреты. Эти намёты, доступные дождю и холоду, были столовой и спальней командира 16-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Михаила Дмитриевича Скобелева, героя «Третьей Плевны» – Белого генерала.

Под вечер 28 октября Скобелев взял Зелёные горы и укрепился на них. Туман позволил охотникам из стрелков 9-го батальона подобраться незамеченными к турецким ложементам. Охотников было всего 70, и вёл их на рискованное дело подпоручик Тарасенков. Первый ряд турецких ложементов взят был моментально. Турки, не ожидавшие нападения в тумане, выскочили, потеряв в одно мгновение около 80 человек. Стрелки бросились к следующему ряду окопов, а подоспевшие сапёры уже поворачивали в сторону неприятеля фронт взятых укреплений. Когда туман поредел, несколько таборов турок кинулось было на штурм отбитого у них укрепления, но стройные, правильные залпы заставили их уйти прочь. Зелёные горы перешли в русские руки.

Скобелев сейчас же перенёс сюда своё пребывание. Для него солдаты вырыли ямку в уровень с дном передовой траншеи. В ней на санитарных носилках спал Михаил Дмитриевич, переселившийся на Зелёные горы вместе с начальником своего штаба капитаном Алексеем Николаевичем Куропаткиным[70]70
  Алексей Николаевич Куропаткин, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, военный министр, в кампании 1877 года был подполковником генерального штаба. Он родился в 1848 году 17 марта; по происхождению дворянин Витебской губернии. Воспитывался в 1-м военном Павловском училище, на действительную службу вступил в туркестанский стрелковый батальон и в 1866 году исправлял в течение шести месяцев обязанности полкового квартирмейстера. С 1868 года началась его военная деятельность. В течение весны и лета он под начальством командующего войсками Туркестанского военного округа генерал-адъютанта фон Кауфмана был в походах против бухарцев, отличился при обоих штурмах Самарканда, в сражениях под Кетнеба-Курганом и на Зоробуланских горах. За отличия награждён орденами Святого Станислава 3 степени с мечами и бантом, Святой Анны 3 степени с мечами и бантом и произведён в поручики. В 1870 году Куропаткин был помощником генерал-майора Карташева по инспектированию войск Семиреченской области и, произведённый в штабс-капитаны, назначен был делопроизводителем биржевого отделения комитета по устройству ярмарки в Ташкенте. Ротой командовал он три года. В 1871 году Куропаткин после блистательно выдержанного приёмного экзамена поступил в Николаевскую академию генерального штаба, где изучал высшие военные науки, и в следующем за поступлением в академию году был за особо отличные успехи произведён в капитаны. Курс окончил в 1874 году с отличием по первому разряду и был причислен к генеральному штабу. По окончании курса Куропаткин посетил Германию, Францию и Алжир. Во время пребывания в последнем он принимал участие в военной экспедиции в страну Модса, во время которой был ранен. За эту экспедицию он получил от французского правительства орден Почётного Легиона. По выздоровлении вернулся в Туркестан и с 16 декабря 1875 года по 31 января 1876 года исполнял обязанности старшего адъютанта Туркестанского военного округа. В 1876 году он был назначен с посольством в Кашгар; по возвращении принимал участие в кокандском походе и был ранен. За отличия в делах против кокандцев Куропаткин был награждён орденом Святого Георгия 4 степени, а также получил медаль за покорение Кокандского ханства. В 1877 году в феврале он был прикомандирован к главному штабу с оставлением по генеральному штабу, в июле был назначен на обер-офицерскую должность по особым поручениям при Его Императорском Высочестве главнокомандующем действующей армией. В 1877 году получил орден Владимира 4 степени, после «Третьей Плевны» получил за отличия чин подполковника и орден Святого Станислава 2 степени и золотое оружие, назначен начальником штаба 16-й пехотной дивизии. В полковники Куропаткин произведён в 1878 году. В кампании 1877 года он был контужен и ранен.


[Закрыть]. Сюда же явились весь 9-й стрелковый батальон, Владимирский полк, две стрелковые роты Ярославского полка, сапёры, две сотни донских казаков Нагибина с артиллерией в четыре картечницы. Вместе со Скобелевым это была уже внушительная сила.

Турки попробовали было возвратить отбитую позицию в первую же ночь, но опять были отбиты. На следующий день Зелёные горы были приготовлены к достойной встрече своих недавних хозяев.

Ночь на 30 октября опустилась над Плевной. Прикорнули в траншеях на Зелёных горах солдатики; тихо дремлют вместе с ними офицеры. Спокойны все: знают, что Скобелев бодрствует вместе с Куропаткиным. Когда придёт пора – всех поднимут на ноги. А между тем, казалось бы, спокойными быть нельзя. Из секрета прибежал прямо к генералу один из залёгших там солдат. Что он говорил – не узнали. Но это неспроста. Турки явно что-то затевают. Но генерал не отдаёт приказания; стало быть, нет ещё никакой надобности.

– Вставай! – шёпотом проносится по траншеям приказание.

Люди вскакивают без шума, без суеты; бодрствовавшие товарищи растормошили крепко уснувших. Каждый в темноте знает своё место, потому что ещё днём оно указано ему. Знает каждый, что ему делать; всё это объяснено заранее, потому-то и нет никакой бестолковой суматохи.

– Турки подходят. Стрелять по свистку! – так же шёпотом разносится новое приказание.

Сотни пар глаз напряжённо всматриваются во мрак осенней ночи. Там ничего не видно. Но зато слышно. Слышен какой-то хруст, временами – шум. Постепенно шум всё возрастает. Наконец и во мраке даже начинает вырисовываться тёмная, колеблющаяся масса. Она довольно быстро приближается. Слышны уже пыхтенье, сопенье, шёпот. Траншея всё ещё молчит. Турки уже в пятидесяти шагах... Вот-вот они всей своей массой бросятся на русских храбрецов... Вдруг мёртвую тишину прорезает короткий пронзительный свист. Звук его ещё не затих, а с траншеи уже блеснула огненной змеёй молния выстрелов, и грянул стройный залп. В ответ ему несутся отчаянные вопли, стоны от нестерпимой боли, проклятия. Гремит новый залп. Масса будто поредела, заколебалась, расстроилась. Она теперь чернеет уже значительно дальше, чем перед первым русским залпом. До слуха русских доносится турецкая брань. Турки начинают стрелять, но стреляют они беспорядочно. Руки, видимо, у них трясутся. Всё-таки пули так и сыпятся. Но солдатики лишь посмеиваются. Беспорядочная стрельба пропадает даром. После часовой бесполезной перестрелки турки спешно отступают. Зелёные горы опять остались в русских руках. Скобелевцы удачно и без особенных потерь отбили и этот штурм. Рады они: взятие Зелёных гор и отбитая атака стоили им 26 погибших товарищей.

Ещё меньше теперь надежды на спасение у Османа-паши. Султан за «Третью Плевну», за храбрость пожаловал своему «гази» золотую саблю, но теперь уже ничто не поможет «непобедимому». С каждым днём роковой для него исход всё ближе и ближе.

А к русским идут радостные вести. Шестого ноября пал самый грозный оплот турецкого могущества в Малой Азии – неприступный Карс.

Однако счастье слепо. Оно рассыпает свои дары, само не зная, куда попадают они...

Двадцать второго ноября произошло несчастное для освободителей Болгарии дело у Марени и Елены. Выбыли из строя полсотни офицеров и 1800 нижних чинов; были потеряны одиннадцать орудий; семь из них, увы, достались туркам...

Но всё-таки роковая Плевна была при последнем издыхании.

Это замечалось по всему. Осман-паша выгнал из Плевны всех жителей, с их уцелевшим домашним скарбом даже. Он, вероятно, надеялся на милосердие русских, но на этот раз ошибся. Плевненцев загнали обратно. Ведь они были лишними ртами в Плевне. Русским же было уже известно, что и солдатам Османа-паши не хватает довольствия, что порцию защитников города урезали до крайней степени...

Тогда Осман-паша прогнал из Плевны башибузуков, черкесов и всех, кто не был ему полезен. Но русские и их вернули ему обратно.

Появились перебежчики. Перебегали не только находившиеся в рядах османовской армии болгары и западные европейцы, которых было у Османа порядочное количество, прибежал к русским обезумевший от голода дезертир-татарин, передавшийся туркам ещё при первой здесь с ними встрече русских.

Все они говорили, что в Плевне голод, что солдаты Османа ропщут, что со дня на день можно ожидать или сдачи города, или решительной попытки прорваться.

Ждать – ждали с нетерпением. Но живое кольцо всё-таки суживалось.

Жестоко каялся Алексей Петрович Коралов из-за того, что бросил казавшуюся ему несчастливой 14-ю драгомировскую дивизию. Он побыл и в «Первой», и во «Второй» Плевнах, но всё-таки на груди у него не было заветного белого крестика, а сам он чувствовал, что заслуживает его... Везде он кидался первым в огонь, вскакивал первым на брустверы. Бог уже знает, по какой случайности все его подвиги проходили незамеченными даже товарищами. Слишком много было храбрецов в Архангелогородском полку, чтобы кого-нибудь там мог удивить рвавшийся постоянно в бой вольноопределяющийся. Коралов нервничал, злился, но ничего не мог поделать. Белого креста на грудь не выпросишь – его нужно заслужить.

А тут, после «Второй Плевны», увели от города всю 5-ю дивизию. Её сменили румыны и плевненские герои, архангелогородцы и вологодцы, только 25 ноября явились опять на реку Вид, где и заняли позиции в самом тылу осаждавших в этом месте Османа-пашу гвардейских дивизий.

Нельзя сказать, чтобы для Коралова эти месяцы, проведённые в боях, прошли совершенно бесполезно. Он был всё время на виду у своих начальников. Если бы у него был сдан экзамен в военном училище, он стал бы давно уже офицером, но экзамен не был сдан, и Алексеи всегда являлся только «исправляющим должность». Это понятно, не удовлетворяло его. Он страстно желал, что бы у него на груди красовался беленький крестик, а тут судьба, словно играя, обходила его, и с отходом дивизии от Плевны пропала и возможность отличиться в бою.

Когда Архангелогородский полк явился к Виду, надежды Коралова опять воскресли. Он, воспрянув духом, стал весел и скорбел только о том, что архангелогородцы не выдвинуты на передовые позиции, а стоят в самом тылу. Он было сделал попытку как-нибудь присоединиться к скобелевцам на Зелёных горах, но это не удалось.

Однако на скобелевской позиции ему всё-таки как-то выпал случай побывать. Он был крайне удивлён, узнав, что главная траншея носила там громкое название Невского проспекта. Об этом свидетельствовали даже прибитые к столбам таблички, на которых сие пышное наименование чётко вывели углём. В Невский проспект на Зелёных горах вдавалась Большая Морская – то есть боковая широкая траншея. Здесь отдыхавшие солдатики гуляли в свободные часы и чувствовали себя гораздо лучше, чем на Невском проспекте или на Большой Морской далёкого Петербурга.

– Эх, кабы отсюда пошёл на нас Осман-то! – говорил Коралову знакомый ему унтер-офицер, к которому он пришёл в гости. – Уж постарались бы мы, уж поднесли бы нашему Михаилу Дмитричу подарок...

Везде были свои мечты, свои надежды. Коралов мечтал о Георгии для себя, скобелевцы мечтали, как бы порадовать новой победой своего кумира.

Коралов пробыл на Зелёных горах, пока не начались сумерки. Идти ему предстояло к своему полку достаточно далеко. Поэтому приходилось торопиться.

– Что-то сегодня турки притихли! – сказал, провожая его, приятель.

– А и в самом деле! Совсем даже и не стреляют! – согласился Коралов, давно уже заметивший, как постепенно всё слабела обычно несмолкавшая турецкая пальба.

Он ушёл, думая об этом.

Внезапное молчание турецких стрелков не осталось незамеченным и на Зелёных горах. Уже более часа ни одна пуля не просвистела над Невским проспектом. Это уже совсем небывалое событие! Такого часа давным-давно никто припомнить не мог. Турки и ночью ведь осыпали русских пулями.

Скобелев выслал особый секрет посмотреть, что делается в соседних траншеях и на ближайшем редуте. Секрет вернулся и доложил, что траншеи пусты, а редут сейчас покидается турками... Не было сомнения, что турки уходили из Плевны... Куда? На Зелёных горах, конечно, знать этого не могли. Одно только было ясно Белому генералу, что Осман минует его и выходит своими таборами на кого-то другого...

Честь пленить знаменитого полководца ускользала от русского героя.

Делать было нечего...

К главнокомандующему с Зелёных гор полетела телеграмма...

Это был вечер 28 ноября.

Коралов между тем шагал по дороге к расположению своего полка. Большую часть пути ему удалось проехать на повозке, подвозившей съестные припасы к одному из гренадерских полков. Шагать всё-таки приходилось достаточно далеко. Чтобы сократить расстояние, Алексей смело пошёл по огромной лощине, надеясь, что турки не углядят одинокого пешехода. Он шёл, всё ещё думая о странной тишине в турецких траншеях против Зелёных гор.

«Словно у нас в тылу! – размышлял он. – Пуля – редкость... А ещё прославленные герои! Ещё говорят про Зелёные горы – опаснейший пункт!»

Некий странный шум заставил Алексея остановиться. Он насторожился и прислушался, потом прилёг на землю и приложил к ней ухо. До него ясно донеслись отдалённое скрипение колёс и неясный говор. Движение, насколько можно было судить, имело место ещё очень далеко, но инстинкт подсказал Коралову, что это могло значить...

«Турки уходят!» – сообразил он и, вскочив на ноги, кинулся бежать в сторону русских аванпостов.

После долгого бега он наткнулся на передовых гвардейских кавалеристов. Его приняли было за перебежчика и решили отправить под конвоем на позицию. Коралов и сам того же желал.

– Турки вышли из Плевны! – крикнул он.

– Опоздал, братец! Знаем мы эту новость, – смеясь, ответил гусар, провожавший его. – Из главной квартиры пришла телеграмма... Сам Ганецкий[71]71
  Иван Степанович Ганецкий первый родился в 1810 году. Смоленский дворянин, в войну 1877-1878 годов командир Гренадерского корпуса. Воспитание получил в первом кадетском корпусе. Поступил на службу в 1828 году прапорщиком в лейб-гвардии Финляндский полк. В 1836 году в чине поручика участвовал в войне с кавказскими горцами. Затем служил в лейб-гвардии Волынском, лейб-гвардии Измайловском полках и в 1848 году уже в чине полковника был командиром сперва 2-го, потом 1-го батальона лейб-гвардии Финляндского полка. В 1849 году был в походе к границам Империи по случаю Венгерской кампании. В Крымскую кампанию был в числе войск, назначенных для обороны Петербургской и Выборгской губерний. Затем в Польскую кампанию 1863 года, командуя в чине генерал-майора уже лейб-гвардии Финляндским полком, отличился в сражениях при Мейдеке, Гавлинке, Гудимках, Шатрашах. По окончании кампании был произведён в генерал-лейтенанты, награждён некоторыми орденами и назначен командиром 3-й пехотной дивизии. Командование гренадерским корпусом получил в 1877 году.


[Закрыть] нас сюда выслал.

На позиции дело объяснилось, и Коралова отпустили к его полку, пригрозив, впрочем, взысканием за позднее возвращение.

Опять не повезло бедняге! Он бежал, что только было сил в ногах, в надежде первым принести столь желанное всей русской армией известие и был не только уже предупреждён, но ещё и нарвался на замечание...

Положительно, судьба смеялась над Кораловым.

А великое событие готово было свершиться; сам собою развязывался крепко стянутый плевненский узел...

Целую ночь всё ближе и ближе к Виду раздавалось скрипение колёс бесчисленных возов, всё ближе слышалось дребезжание орудий, гул от массы скапливающихся в одно место людей и животных. Ясно стало, что турки решили прорваться через слабейшее место русского обложения – за Вид через тыловую позицию, где начальствовал всем завидским отрядом командир гренадерского корпуса генерал Ганецкий.

Гренадерам-сибирякам, шефом которых был августейший главнокомандующий, выпадала честь принять на себя первый натиск всей турецкой армии. К генералу Ганецкому ежеминутно неслись с аванпостов одно за другим донесения:

«Турки близко, турки подошли, турки вошли бродом в Вид!»

Кончалась долгая зимняя ночь. Поздний рассвет ещё едва брезжил. Правый берег Вида всё ещё окутывала предрассветная не расплывавшаяся туманная мгла.

Наконец, раздёрнулась туманная дымка. Широкая низина, лежавшая между Олонецкими и Терапинскими высотами, упиравшаяся прямо в берег Вида, где был каменный мост через эту реку, несколько запушённая только что выпавшим снежком, теперь чернела тысячами тысяч людей. Покатости высот тоже покрыты были роившимися, как огромный пчелиный улей, турками. Громадный обоз уже вошёл в Вид. Через реку явился новый мост, перекинутый по повозкам.

Перед русскими двигалась вся армия Османа-паши.

Предрассветная мгла ещё не рассеялась, когда над русскими завидскими позициями взвилась сигнальная ракета. Она не успела рассыпаться в ночном сумраке, как уже глухо зарокотали барабаны – принялись отбивать тревогу. Без суеты и суматохи выстроились готовые к бою гренадеры – они стали в грозные боевые колонны.

Шёл восьмой час утра.

Густо сплотившись, плечо к плечу, без выстрела, без звука вступили на мост турецкие таборы. На их место в низину сползали с возвышенностей новые, а вместо них сейчас же появлялись из прохода ещё и ещё, казалось, бесконечные массы людей.

Голова турецкого авангарда по мосту перешла Вид. Взвилась новая ракета, всё настойчивее и настойчивее грохотали тревогу русские барабаны. Генерал Ганецкий на коне промчался по фронту своих гренадеров.

Перешедшие Вид турецкие колонны в боевом порядке без выстрела, со штыками наперевес, бегом неслись на русские траншеи. На их место из-за Вида, по двум уже мостам, вползали на левый берег новые таборы.

Обрекли сами себя на смерть эти несчастные, закалившиеся за два месяца осады храбрецы. Свинцовый дождь, лившийся на наступавших из русских траншей, укладывал их на землю целыми рядами. Турки не останавливались. По трупам павших товарищей, как ураган, мчались они три версты, отделявшие русских от берега Вида. Иногда вспыхивал у них не то победный, не то приветственный клич. С русской позиции ясно был виден турецкий генерал на рыжем коне. Он командовал всей этой безумной, отчаянной атакой. По мановению его руки с громким, радостным кличем шли все эти люди на неминуемую смерть...

Это был сам гази Осман-паша.

Что-то нечеловеческое, стихийное было в наступлении турок. Не люди неслись на русские траншеи, а обезумевшие демоны в человеческом только образе, существа, вообразившие себя бессмертными, потерявшие всякую восприимчивость к физическим страданиям. Если это и были люди, то люди, уверившие сами себя, что они должны умереть, что на земле нет более для них места!

Без выстрела они ворвались в первую траншею. Сибирцы-гренадеры приняли их. Не долог был бой. Гренадеры, бывшие в траншее, легли под турецкими штыками. Немногие спаслись из них. Прошло очень мало времени, а турки ворвались уже в находившуюся за траншеей земляную батарею, где стояли орудия 2-й гренадерской дивизии. Орудийная прислуга была переколота. Турки ворвались во второй ряд траншей. Тут их приняли гренадеры Малороссийского графа Румянцева-Задунайского полка. Неистовые демоны в человеческом образе прорвали и их, но здесь они встретились со своими давнишними знакомцами – архангелогородцами и вологодцами.

Генерал Ганецкий в это время разъезжал по войскам первой линии. Он понял, что эта бешеная атака турок была только стратегическим манёвром. Жертвуя здесь тысячами, Осман-паша в то же время, полагая, что ему удалось отвлечь внимание противника, направил десятки тысяч прямо на Дунай, где он мог пробиться через заслоны и уйти от русских.

– Кукурузники! – кричал Ганецкий случайно уцелевшим ротам сибирских гренадеров, перед которыми расстилалось кукурузное поле. – И думать не смей об отступлении.

– Патронов нет! – кричали в ответ солдаты, показывая пустые подсумки. – Все расстреляли!

– Наплевать, коли нет! Этакие молодцы одним штыком неприятеля потурят и свою батарею назад возьмут.

– Рады стараться, ваше превосходительство! – гаркнули сибирцы. – Приказывай, отец-командир, вперёд идти!

– Не торопись, ребята! Будет впереди время! – кричал Ганецкий. – В тылах не заплесневеете. Всем дела хватит!.. Вон и патроны везут[72]72
  По корреспонденции «Правительственного вестника» из Богота от 28-29 ноября 1877 года.


[Закрыть].

Турки уже успели перетащить на левый берег свои орудия. Их гранаты рвались в русском резерве. Вызвана была из Дольнего Дубняка 2-я гренадерская дивизия. Архангелогородцы и вологодцы удержали своим дружным огнём турок, но не смогли заставить их очистить занятые траншеи и батарею. Турки оставили левый фланг и стремительно ударили на центр. Удар их – удар живого тарана – разбился здесь об астраханских и самогитских гренадеров. Ослабла ли после изумительного напряжения энергия, или овладела турками усталость, только они были-таки вышвырнуты из траншей. Их орудия, перевезённые первыми на левый берег Вида, были отбиты вместе с зарядными ящиками, оказавшимися захваченными в свою очередь турками у русских ещё в «Первую Плевну». Одно из орудий взял без помощи товарищей, только своими силами, лейб-казак 4-го эскадрона Арсений Нефедьев. Он, когда турки увозили свои орудия, догнал последнее из них, свалил с лошадей двоих ездовых и под уздцы повернув всю упряжку, примчал пушку на свою позицию. Рядовой Астраханского гренадерского наследника Цесаревича полка Егор Жданов отбил знамя. Турки были отброшены, русские вернули свои позиции.

Было половина одиннадцатого часа дня.

Всего на расстоянии ружейного выстрела стояли один против другого неприятели. Теперь шёл горячий стрелковый бой. С обеих сторон сыпались бесчисленные пули. Трескотне ружейных выстрелов неистово вторили и турецкие, и русские пушки. Турки расстреливали русских, русские – турок. И те, и другие пришли в состояние некоего безумного остервенения. Жизни ни для кого из них не существовало, о ней забыли, налицо была только смерть.

Осман-паша, бесстрастный, как и в первый момент боя, хладнокровно распоряжался, направляя в самое пекло, в огненный ад на левом берегу всё новые таборы.

Его конь, подарок султана, горячился под всадником. Вдруг невыносимо-жалобный клич отчаяния пронёсся по турецким массам, и в ответ ему с русской стороны грянуло, разливаясь в морозном воздухе тысячами перекатов, радостное «ура!». Рыжий жеребец вместе со своим всадником скрылись от сотен тысяч следивших за каждым движением последнего глаз. Турки потеряли своего вождя. Всюду в их массах разнеслось известие, что Осман-паша убит. Всё пропало: энергия, воодушевление, жажда победы. Бесчисленные храбрецы, с яростью львов лезшие так ещё недавно на русские траншеи, смутились, задрожали и в полном беспорядке откатились к самому берегу Вида под натиском кинувшихся на них в штыки гренадеров. Разом изменилась вся картина. Всё поле перед мостами покрылось копошащейся в паническом страхе человеческой массой. Турки бежали, падали, следовавшие сзади спотыкались об упавших и падали сами, на них напирали, не давая им подняться на ноги, новые толпы. В паническом ужасе, ослеплённые отчаянием, несчастные карабкались, как на горы, на кучи живых своих товарищей, копошившихся в напрасном стремлении подняться. Кто добирался до берега, кидался в воду. На мостах шла свалка. На каменном мосту оборвались перила. Орудия, повозки, лазаретные фуры, зарядные ящики, люди, животные сыпались в Вид. А в это время далеко-далеко вперёд лихо вынеслась артиллерийская бригада флигель-адъютанта полковника Щёголева – того самого, который с жалкими пушчонками отстаивал в Крымскую войну Одессу от турецкого флота. По массе ополоумевших, превратившихся в стадо животных турок ударили пушки. Сделав невероятное усилие, турки в большей части перебрались за Вид. Те, которые остались на левом берегу, бессмысленно топтались на одном месте. В то же время за Видом на высотах продолжали канонаду турецкие орудия. Турецкие стрелки, не переходившие Вид, так и сыпали пулями. Но это было уже последнее издыхание Плевны. На русской стороне знали, что Осман-паша ранен в голень левой ноги навылет и не может командовать сражением. Нельзя было не воспользоваться этим обстоятельством... Полки выстроились в боевые колонны и каждое мгновение готовы были кинуться на непобедимого до того врага.

На каменном мосту через Вид среди порохового дыма появилось белое знамя. Армия Османа-паши сдавалась. Чудовище, поглотившее столько тысяч русских жизней – Плевна, – издыхало; крепчайший из завязанных турками узлов развязался...

Ещё трещали по всей линии выстрелы турецких и русских ружей, ещё вспыхивали кое-где взрывы снарядов, но не могло уже быть никакого сомнения, что Плевна – страшная, томительная Плевна, угнетавшая столько русских сердец, лежавшая тяжелейшим камнем на множестве русских душ, – пала, бесповоротно пала...

От батальона к батальону, от роты к роте, к императорскому редуту, где с 12 часов дня следил за ходом боя Государь, неслось неудержимое, полное искреннего душевного восторга победное «ура!».

У каменного моста через Вид стоял присланный генералом Ганецким генерал Струков. Ему навстречу пробирался через толпившихся на мосту недавних ещё героев, а в эту минуту жалких, дрожащих от страха, мертвенно-бледных людей молодой красивый турецкий генерал.

– Начальник штаба плевненской армии Тевфик-паша! – отрекомендовался он генералу Струкову.

Русский генерал поспешил назвать себя.

– Плевненская армия сдаётся, наш главнокомандующий Осман-паша – тоже! – сказал Тевфик.

И он стал сейчас же просить, чтобы его раненому главнокомандующему была оказана милость. Осман-паша не имел сил явиться сам, и в то же время сдача целой армии была настолько серьёзным делом, что Осману не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме него, вёл неизбежные переговоры. Поэтому он просил, чтобы ввиду его особенного положения генерал Ганецкий прибыл к нему в караулку на шоссе, где раненому только что была наложена повязка.

И барабаны, и кавалерийские рожки дали уже сигнал отбоя. Битва прекратилась, но люди пребывали в высшей степени нервного напряжения. Кому-нибудь могло просто что-нибудь померещиться, громкий крик, шальной выстрел – и полки кинулись бы на эту беззащитную массу. Справа и слева подходили к туркам скобелевская дивизия и литовские и кексгольмские гренадеры.

Ганецкий послал к Осман-паше Струкова.

Совсем недалеко по шоссе приткнулась к подошве горы белая мазанка с черепичной кровлей. Это и была турецкая караулка, где приютился побеждённый «непобедимый». Вокруг мазанки стояли паши, беи, эфенди – генералы, полковники, офицеры сдававшейся армии. Генерал Струков, пробравшись через безмолвно стоявшие толпы, открыл дверь караулки. В переднем покое, окутанные клубами табачного дыма, стояли несколько турецких офицеров.

– Осман-паша здесь? – спросил Струков.

Один из турок молчаливым кивком указал ему на дверь впереди. Генерал отворил её и очутился в убогой каморке с почерневшими от дыма из очага стенами. У противоположной от входа стены, на деревянной скамейке, откинувшись всем корпусом назад, сидел далеко не старый ещё турецкий генерал в чёрном военном сюртуке с нашитыми на рукаве галунами. Он, как можно было судить по его фигуре, был среднего роста, коренастый, дородный. Лицо его с резкими, крупными чертами обрамляла небольшая, тёмная, начавшая уже седеть борода. Из-под характерно выгнутых бровей смотрели небольшие карие глаза, отражавшие несомненный ум, непреклонную энергию и несокрушимую силу воли. Это и был знаменитый Осман-паша. Его левая раненая нога была вытянута вперёд и покоилась на ящике из-под на тронов. На плечи Османа было накинуто турецкое военное пальто, спускавшееся с одной стороны. Ни одною ордена не было у него на груди. На перевязи с левого бока висела кривая сабля – подарок султана. На коленях перед пашой стоял его доктор, оканчивавший перевязку, оставленную им лишь только вошёл русский генерал. Вдоль стены каморки, печальные, понурые, ожидали дивизионные и бригадные паши.

Струков, держа руку под козырёк, назвал себя. Осман с видимым усилием приподнялся со скамейки, сделал приветственный знак и первый протянул посланцу руку.

– Вы ранены, прошу вас сесть, генерал! – с чувством сказал Струков и почтительно помог Осману сесть на скамейку.

Разговор они вели на французском языке, причём всё-таки приходилось прибегать к услугам переводчика.

Осман жестом пригласил Струкова сесть рядом. Но русский генерал, как младший чином, остался стоять.

– Я сюда явился по приказанию генерала Ганецкого, – заговорил он после минутного молчания, – чтобы приветствовать ваше высокопревосходительство с блестящей атакой и вместе с тем передать вам, что генерал Ганецкий, не имея никаких приказаний от его высочества главнокомандующего, может предложить вам полную, безусловную сдачу как вас самих, так и всей вашей армии.

Побеждённый паша некоторое время молчал. Потом, подняв голову, тихо, с грустью в голосе заметил:

– Дни не равны. День за днём следует, но нет двух сходных: один счастливый, другой – несчастливый. – Тяжёлый вздох вырвался из груди Османа, но он быстро справился с собой и спокойно докончил: – Я вполне покорен желаниям главнокомандующего вашей армии!

Трудно было сказать побеждённому эти немногие слова. Голос его дрогнул, губы сжались, по потемневшему лицу пробежала заметная судорога.

– Паша, на всё воля Всевышнего! – тихо сказал ему в ответ Струков.

Ответа не последовало. Осман-паша сидел, весь понурившись. Глаза его устремлены были на противоположную стену. Доктор снова стал на колени и принялся доканчивать перевязку. Русский генерал вышел, чтобы послать уведомление своему начальнику.

Менее чем через полчаса прискакал генерал Ганецкий, только что вышедший победителем из рокового боя. Порывисто вошёл он в каморку, снял фуражку со своей седой головы и, протягивая руку недавнему противнику, громко, с простотой старого солдата сказал:

– Поздравляю вас: вы чудно вели атаку!.. Прикажите сложить оружие...

Он сел рядом с Османом. Победитель и побеждённый как будто исподтишка окидывали друг друга пытливыми взорами. Ни тот, ни другой не говорили ни слова. Да и что им было говорить! Разве более двух месяцев борьбы – упорной, кровавой – не познакомили их близко друг с другом? Всё-таки вполне понятное волнение владело в эти минуты обоими.

– Ваше превосходительство! – сказал, взглянув на часы, Струков, обращаясь к Ганецкому. – Не будет ли поздно? Теперь пятый час... Не благоволите ли вы подтвердить своё приказание?

Ганецкий встрепенулся и приказал переводчику ещё раз передать Осману-паше требование безусловной сдачи.

Словно от тяжёлого сна очнулся Осман-паша. Он поднял голову, мутным взором посмотрел на стоявших поодаль своих командиров и глухо позвал:

– Адиль-паша!

Выдвинулся старик, дивизионный генерал. Осман махнул ему рукой. Адиль по-восточному скрестил на груди руки, низко поклонился Ганецкому и своему вождю и безмолвно пошёл к двери. За ним последовал Струков. Едва они вышли, Осман порывистым движением сдёрнул с себя свою саблю, поглядел на неё, в глазах блеснуло нечто похожее на слезу. Он точно в раздумье закивал, как бы прощаясь с этим оружием, свидетелем его подвигов, и, чуть слышно вздохнув, с поклоном подал саблю Ганецкому.

А возле караулки имела место поразительная сцена. Словно столбняк накатил на турецких солдат, когда они услышали приказание Адиля. Офицерам пришлось заставлять их складывать оружие. Турки с остервенением кидали свои так много послужившие им скорострелки, стараясь ударить их о камень и разбить. Почти все выбрасывали и втаптывали в грязь свои патроны, чтобы те не доставались победителям.