Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

XXXII
НОВЫЕ ВРАГИ

нимание всей России было приковано к войне с Турцией. И в Малой Азии шла борьба с упорным врагом. Там бился с турками Кавказский отдельный корпус, под Ардаганом, Карсом и на Авлиярских высотах прославивший победами Россию.

В такое тревожное время совсем было не до туркмен, живших почти бок о бок с русскими владениями.

Туркменией, или Туркменской степью, называется огромная площадь, ограниченная с запада Каспийским морем, на юге – Персией и Афганистаном, на севере – Мангышлакским полуостровом, принадлежавшим России, а на северо-востоке Бухарой и Хивой. На севере Туркмении лежит между Каспийским и Аральским морями песчаная пустыня Усть-Юрт, а на юго-востоке от неё за горным кряжем Балханы тянется южный хребет Копетдаг, отделяющий Персию от Туркмении. Хребет местами высок, и его северные скаты орошены множеством небольших речек. Эти речки, ниспадая с высот к подошве хребта, образуют не широкую, но длинную полосу земли, местами годной для жизни человека.

Эта полоса земли – Ахалтекинский оазис, заселённый туркменскими племенами ахалтеке.

Названное племя – храбрейшее из всех туркменских племён. Разве только одни юмуды – соседи их – не уступали им в храбрости. Но юмуды были уже покорены русскими во время похода на Хиву; ахалтекинцы же оставались совершенно независимыми, хотя и говорили про себя, что они подчиняются хивинскому хану...

Оазис Ахалтеке – по существу ряд небольших оазисов, густо заселённых богатым и способным населением. На пространстве двухсот пятидесяти вёрст, составляющих длину оазиса, жили двадцать семь текинских родов, занимавших каждый отдельное селение, или аул, и имевших каждый отдельную воду, то есть отдельные свои водохранилища, откуда пользовалось драгоценной в песках влагой всё население аула.

Текинские аулы являлись поистине благодатными уголками среди или песчаной, или солонцеватой Туркменской степи. Превосходные, дававшие огромный урожай пашни раскидывались около них. Каждый дом был окружён прекрасным садом с персиковыми, абрикосовыми и ореховыми деревьями. Виноградников – множество, и возделывание их не представляло даже особенного труда; благодатная природа сама заботилась здесь о людях.

Аулы имели довольно своеобразный вид.

Домов, в том смысле, какой имеет это слово, нет. Вместо них кибитки и войлочные палатки-юрты, размещённые на небольших двориках, отделённых один от другого высокими стенами.

Таково жилище текинца.

В каждом селении у текинцев устроены несколько «кал»; это нечто вроде форта с толстыми глиняными стенами, с бойницами и башнями. Немало сторожевых башен было разбросано и по полям, в особенности около «карызов», представлявших собой глубокие колодцы, между которыми проделано подземное сообщение, что постоянно сохраняет воду от испарения при царившем в этих местах зное.

Текинский оазис имел два густо населённых города: Геок-Тепе, с крепостью Денгиль-Тепе, и Асхабад. Последний был населён много гуще первого, но зато крепость Денгиль-Тепе, стоявшая на высоком холме и обнесённая огромной толщины стенами, считалась среди туркмен-текинцев неприступной. Здесь они чувствовали себя в полнейшей безопасности; отсюда постоянно совершали они набеги на соседнюю Персию, уводя из её пределов множество рабов, здесь же они укрывались от преследований.

Рядом с Ахалтекинским оазисом находился другой туркменский оазис – Мерв – столь же плодородный, так же густо населённый, но жители его были более мирного характера, чем туркмены-текинцы.

Туркменская степь перерезана многочисленными караванными путями, соединявшими Хиву и Бухару с побережьем Каспийского моря, с Персией и Афганистаном. Дорога по степи чрезвычайно затруднительна. Лошади выносят переходы плохо. Единственное животное, которое может с успехом служить для передвижения по степи, – это верблюд. Но и тот требует хорошего ухода. И не одни только трудности пути мешали в то время развитию торговли. Главной помехой был неукротимый характер текинцев, грабивших караваны, разорявших пограничные области и почти всегда остававшихся безнаказанными.

Текинцы были самое могущественное и независимое из туркменских племён. Они пользовались огромным влиянием на все остальные племена: чадоров, гожланов, юмудов, салоров, сарыков и других. В Ахалтекинском оазисе их жило около девяноста тысяч человек, и одним из главных средств к существованию были для них «аламаны», или грабежи.

Жизнь под постоянной угрозой нападений выработала из текинцев превосходных, мужественных воинов. Каждый текинец всегда готов был к бою, к набегу, к грабежу. Они не только врывались к соседям, преимущественно персам, но и между собой вели постоянные и упорные войны. Все туркменские племена жили в кровавой вражде между собой и только сильнейшие и храбрейшие могли рассчитывать на сохранение и жизни, и имущества. Единственным законом среди них была только сила, ничего другого они не признавали. Каждый туркмен считал себя самостоятельным, и хотя у них и были ханы, то есть старейшины, но эти ханы являлись только предводителями партий во время набегов, в другое же время они никакой властью не пользовались.

Храбрые в битве текинцы, как и все полудикие народы, свято исполняли долг гостеприимства. Гость, явившийся в дом, становился для хозяина и его семейства священной особой. Текинец должен был умереть, защищая своего гостя, хотя бы это был его заклятый враг. Воровство среди текинцев считалось самым позорным преступлением. Жившие постоянно грабежом, эти «рыцари степи» рубили головы тем из своих, кто оказывался уличённым в воровстве. Третьим хорошим качеством их характера следует назвать любовь к своей родине... В то же время в их характере имелось немало и отталкивающего. Они все, как на подбор, были лживы, вероломны, завистливы, жестоки. Но внешним видом текинец был совсем молодец. Высокий, стройный, обладающий чрезвычайной физической силой, неустрашимый в бою, не дорожащий жизнью полудикарь не только для персов, но и для русских представлял серьёзного врага. Оружие текинцев состояло из кривых шашек, которыми они наносили сильнейшие, убийственные удары. Потом уже они пользовались пиками, пистолетами и ружьями. Огнестрельное оружие у них было плохое: попадались кремнёвые, фитильные, курковые, охотничьи ружья и никогда не было в достаточной мере зарядов для них ввиду полного разнообразия систем. Да на ружья эти удальцы не особенно и полагались: главным их оружием являлись шашки. Полуголые, часто и совсем раздетые, бросив ножны, они кидались на неприятеля, закрывая глаза, чтобы не смущать себя видом опасности, и начинали рубиться с остервенением, пока не падали мертвы ми. Смелость и дерзость их были так велики, что часто один, двое, много трое текинцев, густо вымазав тела жиром или салом, подкрадывались к большим отрядам, кидались внезапно на часовых и производили страшный переполох. Если их схватывали, то, благодаря приобретённой их телом скользкости, они легко выворачивались из рук и исчезали бесследно.

Отправляясь на аламан, текинцы обыкновенно избирали себе сардаря – вождя, повиноваться которому клялись беспрекословно во всё время, пока будет продолжаться набег, и обыкновенно эти клятвы исполнялись ими.

Безнаказанность многочисленных аламанов, безнаказанность увода в плен многих тысяч мирных жителей, нескрываемый страх, внушаемый текинцами населению Хивы, Бухары, Персии, Афганистана, дали текинцам повод считать себя храбрейшим на свете народом и развили в них чрезвычайную гордость, а несколько побед, одержанных над многочисленными войсками хивинского хана и персидского шаха, уверили их в том, что они и в самом деле народ непобедимый...

Когда пали Бухара и за нею Хива, непобедимая дотоле, текинцы наружно, но не искренно признали себя покорными России. А когда же в 1877 году русские предприняли поход в туркменские степи, вызванный набегами текинцев на Хиву и Бухару, они оказали русским отчаянное сопротивление, а в следующем году русские войска даже были вынуждены отступить. Текинцы, вообразившие, что они победили русских, стали до того дерзкими, что явились на побережье Каспийского моря и пробовали блокировать тамошние русские города – Чигишляр и Красноводск.

Набеги текинцев на Хиву и Бухару становились всё более дерзкими. Пограничные области Персии были жестоко разоряемы ими. Русскому правительству приходилось нести ответственность за действия текинцев, и, наконец, в 1879 году решено было усмирить их силой оружия.

Отправлена была против них экспедиция генерала-майора Ломакина. Войска вошли в Геок-Тепе и 28 августа пробовали штурмовать Денгиль-Тепе. Однако русским пришлось отойти ни с чем – потеряв в бою четыреста пятьдесят три человека...

Эта неудача тяжело отразилась на положении русских в Средней Азии... Покорённые народы подняли головы. Полунезависимая Бухара и даже Хива увидели возможность успешной борьбы с русскими – не только борьбы, но даже победы над непобедимыми до тех пор в Азии русскими войсками.

И без того грозное в этих местах племя текинцев окружилось ореолом непобедимости. Их подвиги, преувеличенные молвой, передавались на базарах Азии, воспламеняя и фанатизируя мусульман... Становилось необходимым повторить экспедицию и решительным ударом разгромить текинцев...

И вот в феврале месяце 1880 года состоялось повеление о назначении генерал-адмирала Михаила Дмитриевича Скобелева начальником новой экспедиции против Ахал-Теке...

Немного прошло времени с той поры, как Михаил Дмитриевич покинул пески туркменских просторов. Теперь судьба снова возвращала его в мёртвые песчаные пустыни, где слава впервые озарила его своим лучезарным блеском.

Немного времени, а какая значительная перемена!

Скобелев возвращался в туркменские пески прославленным на весь мир героем. На него возлагались надежды, ему вверяли честь России, а всего за семь лет до того даже незначительные офицеры кавказских войск относились к нему свысока и с недоверием... Теперь Михаил Дмитриевич, благодаря своему гению, стал выше всех, и его имя произносилось не иначе как с величайшим уважением... Совсем ещё недавно он был неизвестным офицером генерального штаба, прикомандированным к кавказским войскам без всякого определённого назначения, после войны он стал командиром корпуса и генерал-адъютантом. Он прибыл в туркменские степи прямо из Минска, где располагалась штаб-квартира его 4-го корпуса, прибыл готовый потрудиться на пользу России и сейчас же принялся за дело. Все в Красноводске и Чигишляре ожидали, что Белый генерал немедленно пойдёт в степи. Даже ахалтекинцы приуныли – слава Скобелева была ещё жива в песках. В Геок-Тепе собрался совет всех старейшин туркменских племён, и на нём один из наиболее уважаемых и влиятельных текинских вождей Тыкма-сардарь настоял на том, чтобы русским оказано было самое энергичное сопротивление. Совет этот происходил в ауле Изгент, и старейшины решили, чтобы текинцы всех аулов перебрались в Денгиль-Тепе. Каждого, кто только заговорит о примирении с русскими, решено было убивать, и Тыкма-сардарь получил под своё начальство тысячу всадников, которые должны были под страхом смерти переселять своих соплеменников в крепость.

Во время последнего неудачного похода Ломакина текинцы отбили у русских несколько пушек, множество ружей, боевые снаряды, и у них явилась таким образом артиллерия. Это-то давало им уверенность, что им удастся одолеть Белого генерала.

А Скобелев словно поддразнивал легковерных и пылких детей песчаных пустынь. Он прибыл в Красноводск, часто бывал в Чигишляре, но похода не начинал...

Текинцы ликовали, воображая, что и на этот раз у русских не хватает сил для борьбы с ними...

XXXIII
СНОВА В ПЕСКАХ

игишляр – это старая полуразрушенная не столько людьми, сколько временем текинская крепость на восточном берегу Каспийского моря. Уже давно, когда русские едва-едва стали утверждаться в песчаных пустынях; остатки крепости были обращены в русский наблюдательный пост. Появились кое-какие строения, замелькали «белые рубахи» молодцов кавказцев, почти непрерывно слышался рёв верблюдов.

В мае месяце 1880 года Михаил Дмитриевич прибыл сюда, и ничто не говорило о том, что он останется здесь не надолго...

Вместе со Скобелевым прибыл в Чигишляр и начальник его штаба полковник Николай Иванович Гродеков. Один по одному собирались офицеры, и скоро заброшенный пост так и закипел весёлым оживлением.

Среди прибывших военных особенное внимание обращал на себя высокий красивый старик, чрезвычайно подвижный, всегда весёлый, улыбающийся. Постоянные обитатели чигишлярского поста с удивлением поглядывали на него. Старик, видимо, был очень близок к Скобелеву. Он непринуждённо разговаривал с прославленным героем, иногда слышали, как он, говоря с ним всегда по-французски, называл его «своим сыном». Михаил же Дмитриевич относился к нему с нежной почтительностью и с сыновней заботливостью.

– Кто это? – любопытствовали чигишлярцы у прибывших с генералом.

– Разве вы не знаете? – удивлялись те. – Это мистер Жирарде.

– Кто? Какой такой Жирарде?

– Мистер Дезире Жирарде. Он учитель и воспитатель Михаила Дмитриевича... Генерал был у него в пансионе, в Париже, когда его отец не нашёл возможным воспитывать его дома... Наш генерал очень любит своего учителя, и они с некоторых пор неразлучны...

Действительно, Жирарде покинул Париж, чтобы быть поближе к своему гениальному воспитаннику. Он был с ним и в Хиве, и в покорённом Коканде, не разлучался с ним и под Плевной в войну, и в Минске в год мира, а теперь сопровождал его в этом походе на текинцев, первом деле государственного значения, порученном всецело Скобелеву. Учитель и ученик оставались неразлучны и в самом деле. Перед приездом в Чигишляр Михаил Дмитриевич заболел и должен был пролежать в Красноводске несколько дней в постели. Жирарде не отходил ни на шаг от своего воспитанника-друга и теперь явился вслед за ним в текинские пески.

С каждым днём оживление в Чигишляре всё росло и росло. Появлялись новые войска; целые стада упитанных, хорошо выдержанных верблюдов пригоняли из степей.

Около верблюдов усиленно хлопотали двое людей: отставной, тучный, но весьма подвижный подполковник и бравый фельдфебель, тоже из отставных. Оба они, казалось, всецело отдались своему делу. Верблюды у них были лучшие во всём отряде. Часто к ним попадали заморыши, истомлённые голодовками и тяжёлой, непосильной работой; они умели очень скоро выхаживать их и превращать в крепышей, на которых и залюбоваться было бы не диво.

– Как думаешь, Макаров, – спрашивал частенько толстяк, с любовью поглядывая на неуклюжих кораблей пустыни, – не ударим ли мы в грязь лицом перед генералом? А?

– Зачем ударять, ваше высокоблагородие? – отвечал обыкновенно Макаров. – Сами увидите; похвалит его превосходительство...

– Превосходительство! – вздыхал подполковник. – А помнишь, парень, Хиву-то? Помнишь, как мы Усть-Юрт переходили?

– Как же не помнить! – почтительно титулуя толстяка, но в то же время и несколько фамильярно говорил фельдфебель. – Разве такое можно забыть?

– И воды вроде мало утекло, а сколь многое переменилось... Кто бы и подумать мог, когда мы в тот год по пустыне шли, что наш «питерский фазанчик» во всемирные герои попадёт!..

– И тогда можно было думать, ваше высокоблагородие, – отозвался Макаров, – очень уж их превосходительство себя выдерживали... Подумать только, наш брат рядовой от жары бесился, а они как ни в чём не бывало...

– Да, многие ошибались насчёт него, и я в числе первых... – вздыхая, признался подполковник. – Что же! Вот теперь опять Бог привёл свидеться. Опять в песках... Послужить надо генералу, чтобы ладно всё дело вышло...

– И послужим, ваше высокоблагородие! – соглашался Макаров. – А я намедни ходил войска встречать, так видел поручика Волпянского.

– Какого Волпянского?

– Прапорщиком тогда, в хивинский наш поход, в вашей роте были...

– Да, да! Помню, помню! Ещё в одной юломейке жили. Он от Михаила Дмитриевича в несказанном восторге был, а я его всё разубеждал... И что он?

– Не могу знать... Только генерал изволили прибывшим смотр сделать, так поручика признали и милостиво с их благородием разговаривали...

– Узнает ли он нас с тобой?.. На завтра верблюжьему каравану смотр назначен, представляться придётся... Ох, так сердце и замирает, брат!

Во всю эту ночь и подполковник, и фельдфебель глаз не сомкнули. Они то появлялись на верблюжьих выгонах, то давали наставления лаучам – туземцам-верблюдовожатым, то осматривали заготовленный для животных корм.

На другое утро Скобелев лично осмотрел верблюжий караван, и у него на лице, исхудавшем после болезни, появилась довольная улыбка.

– Спасибо! – обратился он к пожилому, по-купечески одетому человеку, неотступно ходившему за ним, пока продолжался осмотр.

Этот купец был известный в среднеазиатских песках поставщик-подрядчик Громов. Михаил Дмитриевич знал его ещё с того времени, когда он ходил под Хиву, а затем покорял кокандцев. Когда он начал ещё в Красноводске готовиться к походу на Геок-Тепе, то вдруг оказалось, что невозможно достать верблюдов. А между тем без этих животных был немыслим переход через песчаные степи. Сколько ни бились, верблюдов не было. Туркмены наотрез отказались поставлять их – из боязни, что текинцы жестоко отомстят им за это. Скобелев даже арестовал пятерых влиятельных старшин, но и это не помогло: кочевники упорствовали. А время шло, и откладывать начало похода становилось невозможным. Текинцы смелели день ото дня. Они однажды пошли на доктора Студитского, возвращавшегося с конвоем после объезда постов. Во время нападения Студитский был убит, а его спутников спасла от плена только случайно подоспевшая к месту схватки рота. Михаил Дмитриевич и убеждён был, и из опыта знал, что на полудикарей действует только сила, а тут каждый день промедления как бы всё более уверял текинцев, что русские бессильны наказать их. Тогда Скобелев вспомнил о Громове, вызвал его, почти с первого слова уговорился в цене, и Громов, хотя и с опозданием, доставил сперва в Красноводск, а потом и в Чигишляр достаточное количество великолепных верблюдов, купленных им у туркмен-юмудов.

Теперь Белый генерал не сомневался, что с обилием вьючных животных ему удастся преодолеть пески. А людей Михаил Дмитриевич не боялся...

– Спасибо! – ещё раз поблагодарил он, пожимая Громову руку.

– Не за что, ваше превосходительство! – добродушно отвечал Громов. – Что я! Вот их поблагодарите! – он указал на толстяка-подполковника, за спиной у которого вытянулся в струнку фельдфебель.

Скобелев так и впился в них своим взором, цепким и пронизывающим.

– Старые знакомые, кажется? – отрывисто спросил он.

– Так точно, ваше превосходительство! Подполковник в отставке, Агапеев...

– Помню, помню... Хива... Усть-Юрт! Меня ещё на чём свет при молодёжи разносили... Не осуждаю, не сержусь... Эти разносы мне, по правде, на пользу шли. Из-за них себя всегда сдерживал... Рад теперь, что встретились!

Он протянул руку Агапееву, на лице играла довольная, радостная улыбка.

– Рад, рад! – повторил он. – А это... Это тоже старый знакомый... Макаров? Самурского полка?

– Рад стараться, ваше превосходительство! – гаркнул по старой привычке Макаров.

– Ну, оглушил!.. Тут у меня в отряде ещё общий наш знакомец есть... Хивинец, поручик Волпянский... Подполковник Агапеев! Прошу вас ко мне на чай... Побеседуем, обменяемся мнениями... Старину помянем... А теперь бесконечно караваном доволен... Пока до свидания!.. Прямо отсюда вы ко мне... Тебя, старина, – кивнул он Макарову, – тоже не забуду!..

Он ещё раз пожал Агапееву руку и быстро пошёл к своей свите, стоявшей несколько поодаль.

– У вас Агапеев служит? – спросил Михаил Дмитриевич на ходу у Громова.

– Так точно, ваше превосходительство! – ответил тот. – Для службы-то он тяжёл оказался, а капиталу нет, трудиться нужно было, нуждался подполковник сильно.

Скобелев слегка нахмурился.

– И я этого не знал! Я помню, под Хивой он бок о бок со мной бился... Жалко, жалко!

– Так вот я его, ваше превосходительство, и приютил. Дело ему дал и нахвалиться им не могу... Очень он за верблюдами хорошо смотрит, толк в них знает, всю их природу изучил... Да и помощник у него способный...

– Макаров?

– Да. Он его раненого из огня, что ли, вынес. Так с тех пор они и не расстаются...

– Теперь я о них сам позабочусь! – кивнул Скобелев. – Товарищи мы...

Он сел на лошадь и поехал к бивуакам прибывших войск.

Агапеев между тем, как только отошёл генерал, в бессилии опустился на один из лежавших возле каравана вьюков.

– Помнит! Сразу узнал! – растерянно лепетал он. – И неприязни у него на меня за прошлое нет, к себе позвал... А, Макаров?

– И меня, ваше высокоблагородие, не забыл! – отозвался тот.

– Не забыл, не забыл... А ведь идти надо... Ох! И радостно мне, и тревожно...

– Идите с Богом, ваше высокоблагородие! Ничего не бойтесь, всё ладно выйдет. А я тут за скотиной присмотрю... На меня положитесь...

Агапеев ушёл и вернулся часа через два. С ним явился Волпянский. Оба были радостно взволнованы, об не находили слов, чтобы высказать свой восторг пере, Скобелевым.

– Что за человек! – мечтательно произносил Волпянский, когда они вместе с Агапеевым уселись в палатке последнего и Макаров принёс им чай. – Как я жалею, что мне не удалось выхлопотать для себя перевод в дунайскую армию во время войны...

– За то теперь Бог привёл нам вместе поработать... Тоже – дело не шуточное предстоит... После неудачи Домакина от текинцев в степях житья не стало; и в наши области являются разбойничать...

– Вот Скобелев покажет им! Не знают они, что их ждёт!.. Так мы, значит, снова вместе?

– Выходит, так! – подтвердил Агапеев. – Меня он начальником каравана назначил; вас – начальником охраны. Стало быть, вместе...

– В Бами идём?

– А оттуда прямо в Денгиль-Тепе... Успех несомненен...

– Ещё бы! Со Скобелевым-то да неудача? Разве такое возможно?.. С ним всегда счастье...

– Он и сам в своё счастье верит... Вы слушайте, что он проделал, когда сюда, в Чигишляр, прибыл... Сам я свидетелем был...

И Агапеев рассказал следующее...

Скобелев прибыл в Чигишляр 7 мая 1880 года. На пароходе, на том же, на котором ехал он, везли и его чудного белого коня. Когда пароход был у берега, Михаил Дмитриевич не велел идти к пристани, а остановиться прямо в море. Потом он приказал вывести своего коня и спустить его в море. Красавец-конь немедленно очутился в волнах седого Каспия. Умное животное огляделось вокруг и поплыло прямо к берегу.

– Если выплывет – успех нас ждёт! – громко, чтобы все кругом слышали его слова, произнёс генерал.

На пароходе всё замерло. Белый красавец уже слился с седою пеной буруна. Его несколько минут не было видно. Вдруг громкий шёпот восторга пробежал по пароходу. Кто в бинокли, кто невооружённым глазом увидели коня генерала, благополучно выбравшегося на береговую площадь. Ещё мгновение, и конь, отряхнувшись, уже мчался с весёлым ржанием к лагерю...

– Если бы вы только знали, поручик, что на берегу было, – рассказывал Агапеев, – когда там узнали, что генерал, так сказать, судьбу испытывал... Такое «ура!» тогда грянуло, что, пожалуй, во всех степях окрест было слышно... Только и разговаривали после о том, что Денгиль-Тепе мы непременно возьмём... Непременно возьмём... И теперь все уверены, что поход нас ждёт удачный...

– Аминь! – торжественно заключил Волпянский и повёл разговор о приготовлениях к предстоящему походу по пескам.

За это время войска были уже продвинуты на 181 версту вперёд, к посту Дуз-Олум. Отсюда они прошли ещё 121 версту и заняли старинную туркменскую крепость Вами. Геок-Тепинсий оазис был перед русскими богатырями. Денгиль-Тепе манило к себе Белого генерала...