Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

XXIII
НЕУДАЧИ И ПОБЕДЫ

е всюду было так спокойно, как на Шипке... Турки теперь приводили в исполнение свой гениально задуманный план. В Предбалканской Болгарии, словно из-под земли, вырастали свежие турецкие армии, по нескольку десятков тысяч каждая. Только одна непоколебимая стойкость русских войск, совершавших нечеловеческие усилия, выказывавших непостижимое мужество, сдерживала турок. Лишь одно непоколебимости сынов своих, самоотверженно ложившихся костьми на полях брани, но не уступавших и пяди однажды занятого места, обязана Русь тем, что с честью вышла она из этого жестокого испытания, коему подвергалась осенью и зимой 1877 года.

Под Разградом, в сфере действий Рущукского отряда, выросла сорокатысячная турецкая армия под командованием Эюб-паши. Он укрепился у Аяслара, городка верстах в тридцати от Разграда. В течение почти всего августа в долине реки Лома происходили чуть не ежедневные сражения, в которых русские войска – ими здесь командовал генерал Леонов[57]57
  Степан Степанович и Николай Степанович Леоновы, братья. Донские казаки. В 1877 году первый генерал-майор, командир 1-й бригады 8-й кавалерийской дивизии, воспитывался в школе гвардейской дивизии, был выпущен в Гродненский гусарский полк, в котором служил до 1857 года, когда был назначен командиром драгунского Переяславского полка; в 1876 году был произведён в генерал-майоры и назначен командиром дивизии. Второй был выпущен из школы гвардейских прапорщиков тоже в Гродненский полк в 1842 году; в 1845 году командовал на Кавказе и отличился в войне с горцами; по возвращении в полк прослужил в нем 16 лет; участвовал в Польской кампании 1863 года и отличился в битве под Игнацович; в 1867 году назначен был командиром драгунского Переяславского полка, а в 1870 году – лейб-гвардии драгунского полка и произведён в генерал-майоры; командовал 2-й бригадой 2-й гвардейской дивизии, входившей в состав Рущукского отряда; скоропостижно скончался 21 ноября 1877 года.


[Закрыть] – то отступали под натиском турок, то опять брали у них с боем недавно оставленные позиции. Крупнейшими и стоившими наибольшего числа жертв битвами были здесь сражения у Карахасай-Киоя, Кады-Киоя, Кацелево и Аблова. С обеих сторон не было ни решительных побед, ни решительных поражений.

Новый турецкий главнокомандующий Мегмет-Али-паша, умнейший и талантливейший стратег, действовал с истинным пониманием своей задачи. Он стремился, чтобы все турецкие армии, армии Эюба, Османа и Сулеймана пашей, с трёх сторон сошлись перед Балканами и, соединившись фронтом, стали теснить русских к Дунаю с намерением изгнать их на левый берег и затем вторгнуться в Румынию, а за нею и в пределы России.

План этот удался бы, повторим, кабы не непоколебимая стойкость русских солдат и офицеров.

Части Рущукского отряда сдерживали и не пускали вперёд Эюба-пашу; восьмой корпус Радецкого с драгомировской 14-й дивизией не только задержал, но и расстроил лучшую и испытанную армию Сулеймана-паши, направленную в Балканы; Западный отряд, в котором начальство над русскими и присоединившимися к ним теперь румынскими войсками перешло к румынскому князю Карлу, помощником которого назначен генерал Зотов[58]58
  Павел Дмитриевич Зотов в 1877 году генерал-лейтенант, командир IV армейского корпуса. Родился в 1824 году. Дворянин Петербургской губернии. После выпуска из кадетского корпуса служил в 14-й артиллерийской бригаде. Был в военной академии, которую окончил в 1843 году. Участвовал в Кавказской войне, Венгерской и Крымской кампаниях, в 1857 году назначен был на службу на Кавказ, где отличился в сражениях с горцами Малой Чечни и при взятии Веденя. В генерал-лейтенанты произведён в 1864 году. Командовал 2-й, 11-й и 28-й пехотными дивизиями. С февраля 1877 года – начальник корпуса.


[Закрыть], задержал Османа-пашу в Плевне.

План турецких стратегов нигде не оправдался.

Главная квартира русской действующей на Дунае армии теперь была из Тырнова переведена в Горный Студень, поближе к району Плевненского отряда; туда же прибыла и императорская квартира. Все сложные, труднейшие и опасные операции совершались теперь на глазах Государя Императора Александра Николаевича.

Двадцать третьего августа генералы Скобелев-сын и светлейший князь Имеретинский[59]59
  Светлейший князь Александр Константинович Имеретинский в 1877 году генерал-лейтенант. Родился в 1837 году. Сын царевича Имеретинского, воспитанник Пажеского корпуса, из которого поступил в 1855 году прапорщиком в конно-пионерный дивизион. В 1857 году князь Имеретинский, находясь в гренадерском Грузинском полку, был в сражениях против лезгин и вышел после этого в отставку. Через год вновь поступил на службу в конно-пионерный дивизион. Участвовал в Польской кампании 1863 года и служил затем в военной администрации Варшавского военного округа. В августе 1877 года был назначен командиром 2-й пехотной дивизии.


[Закрыть] порадовали своего Государя взятием крепчайшей после Плевны турецкой позиции Ловчи, откуда турки постоянно угрожали русской армии возможным прорывом к Осману-паше. Но вслед за тем с 25 августа начался знаменитый «Плевнен ский шестиднев», или «Третья Плевна», как называли тогда грандиозную борьбу русских и румын с крепко засевшими в Плевне таборами Османа-паши.

Это была битва каких-то титанов. Свыше 100 тысяч русских и румын яростно кидались на Плевну и возвращались каждый раз отбрасываемые турками на свои позиции. «Александров день» – 30 августа – был, собственно говоря, той знаменитой «Третьей Плевной», о которой сейчас же после войны стали слагаться в русском народе фантастические легенды, с какими отныне неразрывно связывалось имя Белого генерала Михаила Дмитриевича Скобелева, становившегося «героем, победами Суворову равным».

Офицеры, генералы, солдаты – пехотинцы, кавалерия, артиллеристы, румынские доробанцы и калараши и все, кто только ни был в эти шесть дней под Плевной, доказали величайшее геройство военного духа. «В этот шестидневный бой, – говорил официальный рапорт, – все чины отряда свято и безупречно исполнили свой долг, и русский солдат доказал ещё раз, что для него нет неразрешимых задач, за исключением тех, полное разрешение которых лежит превыше человеческих сил». Около 300 офицеров и 12 500 солдат русских, 60 офицеров и 3000 румын выбыли из строя, но Осман-паша всё-таки по-прежнему оставался в Плевне, и только Гривецкий редут, одна из выгодных позиций у Плевны, перешёл в руки русских.

«Третья Плевна» всколыхнула Русь. С ужасом стали ожидать русские люди известий из Дунайской армии. Тревожились все, кто только представлял себе истинное положение на театре военных действий. С трепетом встретили приказ двинуть на Дунай гвардейский корпус; ещё более затрепетали русские сердца, когда стало известно, что под Плевну вытребован герой Севастополя генерал Тотлебен, что Систовские высоты на правом берегу Дуная спешно укрепляются. Всё тяжелее и тяжелее становилось испытание, ниспосланное свыше Руси после многих милостей...

– Только драгомировцы на Шипке продолжали радовать русские умы надеждой.

«Всё спокойно было на Шипке» до 4 сентября. Всё спокойно! Канонада с занятых турками высот да небольшие схватки с то и дело прорывавшимися отрядами черкесов, нападавших на казаков и Габровскую дорогу, ни во что не считались. Десяток-другой убитых и раненых также не привлекали особенного внимания общественности. Шипкинцы отдыхали.

До 23 августа турки стреляли по русским вяло, лениво; потом вдруг бомбардировка усилилась, занятые турками горы стали оживать; замечалось активное передвижение таборов; лазутчики принесли известие, что к армии Сулеймана-паши пришли на подкрепление турецкая гвардия и арабистанские войска... Не оставалось сомнения, что Сулейман готовит нечто решительное...

Драгомировцы насторожились.

– Опять «в баню» попадём! – толковали у себя в окопах молодцы.

– Сами как бы опять Сулейману «бани» не задали! – слышались задорные ответы. – Скоро они что-то нашу науку позабыли!

Однако невольная тревога закрадывалась даже в эти мужественные сердца. Вести о неудачах на Ломе и о «Третьей Плевне» уже пришли на Шипку; знали шипкинцы, что теперь надежда всей Руси возлагается на них. Задавит их здесь Сулейман – один Бог знает, что может выйти в Предбалканской Болгарии, когда туда спустится, шагая по трупам шипкинцев, сулеймановская армия... И невольно трепетали закалённые сердца. И невольно глаза, словно магнитом каким, тянулись к турецким высотам, с каждым днём оживлявшимся всё более и более.

С 1 сентября опять заревело во весь голос турецкое чудовище, только рёв его стал ещё громче, оглушительнее. Заговорили новые жерла, ударили десятки новых орудий... Турки начали бомбардировать русские позиции из мортир.

Шипкинцы с лихорадочной поспешностью готовились к приёму гостей. Возводились окопы на соседней Зелёной (Травень) горе, на Бадеке, укреплялась дорога к Габрову и само Габрово; приготовлялись туры и фашины; распределялись по местам части полков.

«Орлиное гнездо» и скалы перед Святым Николаем, оборонять которого назначили Подольский полк со своим оправившимся после полученной при переправе через Дунай раны командиром Духониным, занимали две роты подольцев, подкреплённых житомирцами; в резерве были волынцы.

Мягков, несмотря на рану, не ушёл из своего полка, хотя и не мог остаться в строю. Он устроился при походном лазарете, где подавали первую помощь раненым. Чутко чувствуют русские простые люди душу в человеке, и порывы её никогда не проходят незамеченными ими. Когда среди товарищей узнали об его подвиге, парня так и засыпали со всех сторон похвалами. Солдатик на которого дотоле мало кто обращал внимание, стал теперь всеобщим любимцем.

Фирсова, тело которого притащил Мягков, с честью похоронили, и даже в отдельной могиле, как просили о том и Мягков, и Рождественцев, и Савчук.

Пять дней и ночей подряд ревели турецкие орудия; наступала ночь на 5 сентября.

Турки всё не шли. Даже в лагерях их не замечалось ничего такого, что бы указывало на близость штурма. Лазутчики не приносили никаких вестей. Сулейман, как казалось шипкинцам, или чего-то выжидал, или хотел извести противника измором.

Ночь на 5 сентября была непроницаемо мрачная. Даже луна не показывалась. Уже в двух шагах не виделось ни зги. Подольцы, лежавшие на скалах перед Святым Николаем, измучились, истомились, изнервничались. Шёл уже третий час ночи.

Вдруг какой-то тяжёлый предмет, за ним другой, третий тяжело брякнулись о землю среди подольцев, и тотчас раздался ряд взрывов. Откуда? Что это?.. В первые мгновения никто ничего не мог даже сообразить. Поняли только, что это не камни. Разве камни могут взрываться?.. Но это не были и пушечные снаряды – где же было попасть из пушек в темноте с такой небывалой точностью? Взрывы между тем следовали, оглушая солдат, один за другим. На Святом Николае и Зелёной горе поднялась тревога. Одно только было ясно: турки подходили. Мало того – они уже подошли...

Громкое тягучее «алла» зазвучало на всех скалах. Турки неслышно подкрались, сумев снять русские секреты, к самым передовым позициям. Прежде, чем кинуться на штурм, они забросали подольцев ручными гранатами... Никто не заметил приближения врага. В несколько минут от двух рот осталась лишь ничтожная горсть людей; четыре офицера были убиты; роты, смешавшись, оставили позицию; турецкое «алла» звучало победно... Турки укрепились на скалах и, как змеи, массами сползали на гору Святого Николая, и в то же время их сапёры выставили знак, что здесь находится перевязочный пункт, а сами под охраной этого знака быстро сооружали батареи и рыли траншеи.

Русским уже было известно положение дела. В ложементы на помощь подольцам немедленно явившийся на позицию генерал Радецкий выслал роты брянцев и житомирцев. Огненными лентами опоясывался Святой Николай. Залп ударял за залпом. Теперь уже на турок лился свинцовый дождь-проливень. Пули сметали ряды врагов, но Сулейман, видимо, решил на этот раз покончить с русскими. Его солдаты гибли во множестве, а всё-таки лезли вперёд. Нужно было во что бы то ни стало задержать их движение. Пошли остальные подольские роты, подкреплённые житомирцами. Идти приходилось по узкой седловине. И справа, и слева зияли пропасти. Турки встретили кинувшихся было в штыки ружейным огнём. Много тут оборвалось жизней. Три атаки ни к чему не привели. Люди только напрасно растрачивали силы. Гибли и под пулями, и в пропастях... Наступление неприятеля не удалось остановить. Турки лавиной лезли и лезли на скалы.

Их атака направлялась сразу на все позиции русских.

К счастью для оборонявшихся, рассвело. Теперь могли действовать по неприятелю и русские пушки. Загремели на Святом Николае все пушки. Четыре роты всего – одна подольская, две житомирские и одна волынская – дрались против наседающих турок. Как ни близки были подкрепления, но они не могли за столь короткое время успеть на Шипку. На правом фланге позиции – по Зелёной горе, где стояли волынцы, – шёл ожесточённый бой. И туда, так же, как к Орлиному гнезду и Святому Николаю, турки сумели подобраться совершенно незаметно. Там, впрочем, они могли укрыться в лесу, покрывавшем здесь все горы и не вырубленном из-за недостатка времени. В пять часов кинулись они на волынцев. Здесь секреты успели предупредить о нападении. Начался бой не на жизнь, а на смерть. Сталкивались грудь с грудью.

Рождественцев видел перед собой целое море красных фесок. Море это волновалось, рокотало, катясь волна за волной к русским ложементам. Сергей стрелял сперва, не целясь, в эту движущуюся массу, потом, когда услышал «ура!» товарищей, крестясь на ходу, кинулся вместе с ними в контратаку. И опять, как тогда, на Дунае, затмилось у него сознание. Он колол штыком, бил прикладом. Когда ложе его ружья разлетелось в щепки, он схватил первое, что попало ему под руки, и продолжал бой. Атака была отражена. Трижды повторялись они, и капитан Остапов, тот самый, который первым выскочил на турецкий берег при переправе через Дунай, с замечательным хладнокровием подпускал турок на пятьдесят шагов и начинал командовать по ним залпы, сметавшие на таком расстоянии целые ряды. В десять часов утра турки ушли и уже оставили в покое Зелёную гору. Волынцы со своим подполковником отличились и на этот раз.

На Святом Николае ещё шёл бой, причём становился он всё упорнее. Там обе стороны проявляли отчаянную храбрость и решимость. В начале боя убит был командир 1-й артиллерийской бригады флигель-адъютант полковник князь Мещёрский. Оставшийся командовать после него поручик Сидорин решил, что из-за бруствера выстрелы действуют не так удачно. Под градом пуль он выкатил орудия из ложемента на более удобное место и стал бить в упор по штурмовавшим гору турецким колоннам. Их удалось разогнать, но сам Сидорин, получивший две раны, замертво вынесен был из строя.

В этом аду под градом пуль, среди рёва пушек и стонов раненых всюду появлялась одна фигура, навсегда запечатлевшаяся в памяти шипкинцев. Это был священник Минского полка отец Дормидонт. Презирая опасность, с одним только крестом в руке, шёл он всюду, где кипел отчаянный бой, ободрял бойцов, утешал раненых, напутствовал умирающих, и ни одна пуля не коснулась его в этом аду под небесами...

Появление его всюду действовало ободрительно, и где только ни показывался этот скромный герой, – с беззаветной храбростью кидались шипкинцы на неприятеля...

Силы защитников все истощились, а бой только разгорелся. В резерве оставались всего две роты Житомирского полка. Тогда генерал Радецкий двинул на турок имевшийся у него в запасе батальон житомирцев под командой полковника Тяжельникова. Едва житомирцы очутились на Святом Николае, они вместе с дравшейся там волынской ротой составили штурмовую колонну. Тяжельников в это время был ранен, и колонна двинулась на турок с волынским подполковником князем Хилковым. Что только произошло здесь!.. Русские герои сталкивали неприятеля в пропасти, сами срывались и гибли, оставшиеся кололи турок на месте. Нельзя было удержаться против такого отчаянного, дерзкого натиска. Турки показали тыл. Вдогонку им посыпались пули. Весь скат с горы усеян был турецкими трупами.

Ровно в полдень снова «на Шипке всё было спокойно». Турки скрылись, преследовавшие их победители вернулись в свои ложементы. Началась привычная перестрелка из траншей.

Эта ночь, или, вернее, несколько часов этой ночи, обошлись шипкинцам в 31 штаб– и обер-офицера и более 1000 нижних чинов, выбывших из строя.

Но этой ценой – ценой русской крови – восстановлена была русская слава, начинавшая было бледнеть на полях Болгарии...

Рождественцев вышел невредимым из боя. Савчук и Симагин были легко ранены.

Солдатики радостно целовались, обнимались, поздравляя друг друга с новой победой. Отстояли позиции, отстояли!.. Трудно было бы теперь думать, что дважды отброшенный с жесточайшим уроном Сулейман снова повторит свои попытки.

Теперь шипкинцам оставалось только держаться, пока не придёт приказание идти вперёд туда, в долину Тунджи, где земля уже окроплена была русской кровью.

Пришлось весьма долго ждать этого...

Плевна накрепко приковала к себе массу русских войск. Пока она существовала, пока так или иначе, а Осман-паша со своими таборами оставался в ней, ни о каком движении вперёд не приходилось даже и мечтать...

XXIV
ГВАРДИЯ В ОГНЕ

сё уже и уже стягивалось с каждым днём живое кольцо вокруг Плевны. Начиная с 3 октября имела место блокада этой турецкой твердыни, внезапно остановившей Русь в её так блестяще начатом движении на Царьград. Все, какие только можно было взять вокруг, высоты были уже взяты; отовсюду смотрели на турок чёрными жерлами русские пушки, но более уже не кидались на Плевну русские герои. Слишком дорого обошлась России отчаянная храбрость её верных сынов. Без малого в 17 тысяч выбывших так или иначе из строя насчитывались русские потери ко дню начала обложения Плевны.

Но силён ещё враг, не пали ещё духом правоверные. Пока Осман-паша в Плевне, не проиграно ещё их дело: есть надежда, что как-нибудь удастся им победить «московов».

Ловча взята, но есть ещё на Софийском шоссе внезапно выросшие укрепления Дольний и Горний Дубняки и Телиш. Два последних, если не ключи к Плевне, то её магазины. В предгорьях Балкан в городах Орхание, Этрополе, Правде и Врачеше стоит сильная турецкая армия; здесь же собраны огромные запасы продовольствия и снарядов. Оттуда всё получает Осман-паша: людей, провиант, боевые запасы. Десятого сентября с этой стороны по шоссе под защитой Телиша и обоих Дубняков в помощь своему «Гази-паше» пробился с 10 000 пехоты и большим обозом ловчинский паша, а ночью на 24 сентября прорвались в Плевну ещё 4000 турок.

А в это время под Плевной уже был Тотлебен. Что ни утро, то новые и новые укрепления, траншеи, окопы и всё ближе вырастают перед Плевной, которую русские шутники-солдатики теперь перестали уже именовать «Плевком». Не помногу, но постоянно и постепенно подходят русские к роковому для них месту.

Старый севастополец видит своим зорким наблюдательным взором, что нужно предпринять. У Османа-паши есть всего три выхода, по которым он может пробиться: на Софийское шоссе, на реку Вид и оттуда к Тетевенским Балканам и на реку Искер, по которой он может вернуться в Виддин. Стало быть, нужно заградить ему эти пути, «уединить» Плевну так, чтобы «птица туда не пролетала», не то чтобы прорывались целые таборы. Впрочем, пусть их идут в Плевну! Чем больше их соберётся там, тем скорее взовьётся белый флаг над плевненскими твердынями: скорее уничтожен будет запасённый провиант, и тогда пусть Осман-паша крепится – белый флаг над Плевной выкинет всемогущий голод...

И суживается день ото дня всё теснее живое кольцо вокруг Плевны.

А кругом всё идёт своим порядком. Сулейман-паша бросил Шипку, обошёл Балканы и вышел к Разграду против Шипки; только чтобы сдерживать русских от вторичного наступления, остался со своими таборами Реуф-паша. Там теперь всё спокойно. Идут перестрелки, канонада, иногда турки кидаются на русские позиции, но там, среди драгомировских героев, не обращают внимания на такие пустячки.

Кое-что есть радостное для русского сердца. На малоазиатском театре войны в упорных боях 2 и 3 октября был разбит наголову под Авлияром и позорно бежал с поля битвы тамошний турецкий главнокомандующий Ахмет-Мухтар-паша, а три не успевшие скрыться дивизии, которыми командовал Омер-паша, капитулировали перед победителями-русскими.

Вскоре порадовала и Россию, и её царя прибывшая за Дунай гвардия, этот цвет русской военной силы, до той поры только и знавшая разводы, смотры, парады да манёвры.

Теперь предстояли уже не парады и не манёвры, а кровавое дело на поле брани...

К этому времени выяснилось уже положение русских.

Нельзя сказать, чтобы уныние, но вполне понятные грусть и тоска охватили русских храбрецов, когда стало известно, что под Плевной придётся засесть надолго... Наступила дождливая серая осень, а это был враг более опасный, чем все неприятельские армии. Вернее пушек и ружей действовали тифы, дизентерии, лихорадки... Так и косили они человеческие жизни, и, пожалуй, горше, чем армейским солдатам, доставалось от них не обвыкшимся, не обтерпевшимся гвардейцам, прямо из Петербурга, из казарм явившимся под Плевну. Необходимо было уже по одному этому как можно скорее развязаться с Османом-пашой или, по крайней мере, запереть его в Плевне так, чтобы и в самом деле ни одна птица без ведома осаждающих не могла к нему пролететь, не то чтобы могли пройти обозы с провиантом или подкрепления из Софии от турецкой Балканской армии.

Чтобы создать для Османа такое положение, русским необходимо было овладеть Горним и Дольним Дубняками и Телишем. Честь совершить этот подвиг выпала на долю гвардейцев.

Что за войско, что за молодцы – эти солдаты! Великанами они кажутся в сравнении с низкорослыми армейцами. Грудь колесом, в плечах сажень косая – все один к одному, залюбоваться на каждого можно. Мундиры их не обтрепались ещё – чистенькие, будто с иголочки; сапоги не протоптанные, без дыр, через которые пальцы глядели бы, шинели только слегка помятые. И издали, и вблизи поглядеть – не солдат, а картинка. Да и вид-то у них особенный. Заметны и в походке, и в движениях, и в самом расположении на биваках особенная выправка, отчётливость, умение лицом показать себя с внешней, для первого по крайней мере раза, стороны.

И это показательное войско, цвет, краса и гордость русской военной силы, тоже приносилось в жертву делу освобождения угнетённых братьев по крови и вере.

Генерал-спартанец, как называли его в армии, Иосиф Владимирович Гурко, герой первого июльского похода за Балканы, назначенный командиром всех войск, расположенных под Плевной за рекой Видом, с восторгом объявил на смотру прибывших в середине сентября в Болгарию гвардейских полков, что для него большое счастье и честь стать начальником лучшего в России войска...

И гвардейцы доказали, что они вполне достойны такого отзыва своего спартанца-командира...

Мглистая осенняя ночь с 11 на 12 октября окутала сырым туманом и турок в Плевне, и русских под Плевной. Всё стало затихать. Даже гром выстрелов стих, и только впереди деревни Чириково, раскинувшейся у Софийского шоссе, заметно движение. Скрытые в ночном тумане, подходят один за другим пехотные полки. Тут москвичи, гренадеры, павловцы, измайловцы, финляндцы, гвардейские стрелки и сапёры – завтра бой.

Тускло светятся, уныло мигая среди тумана, немногие костры. Погреться бы перед боем, да нельзя. Костры выдали бы туркам расположение их противников. Генерал и то много сделал, что позволил кое-где – в двух, трёх местах всего – развести огонь. Впрочем, чего греться в ночь, когда с рассветом всем будет жарко, как в самый знойный день...

В тылу отдельных отрядов расположились лагеря Красного Креста. Тут тоже царит томительное молчание. Всем здесь: и врачам, и фельдшерам, и очень немногочисленным сёстрам милосердия, и санитарам вдоволь на завтра предстоит работы. И какой работы! Адской! Не ходя в сражение, все здесь завтра будут купаться в крови; уши всех здесь завтра оглохнут от стонов и воплей раненых, от хрипов умирающих – завтра ведь бой, решительный бой...

В томительном ожидании рассвета всякий, кто мог, на подготовленных к утру перевязочных пунктах старался прикорнуть, дабы набраться сил... Все здесь знали, что будущую ночь спать не придётся...

У одного из костров, которые здесь позволено было развести, прилёг прямо на голой сырой земле долговязый худощавый юноша, украшенный повязкой с красным крестом на рукаве, свидетельствовавшей о том, что он принадлежит к санитарному отряду.

Этот юноша был Николай Гранитов, сын настоятеля собора в Энске, родном городе Рождественцева. Письма Сергея, его товарища детства, воспламеняюще подействовали на него. Ещё то письмо, которое прислал Рождественцев перед переходом через Дунай и которое было прочитано отцом Петром, всколыхнуло душу юноши. Но он не о битвах грезил, не о славе героя... Другое чувство влекло его туда, где лилась русская кровь... Чудились юноше муки раненых, видел он как будто наяву их искажённые страданием лица, и тогда родилось у него страстное желание послужить святому делу, отдав все свои силы тем, кто ради этого дела сам становился беспомощным. Николай решился поступить в санитарный отряд. Медицинских познаний у него не было, зато было желание помогать, и юноша не задумался пойти на дело простым санитарным служителем...

Но не один он ушёл на поля Болгарии из дома отца...

Во все свои думы, все свои мысли Николай посвящал свою сестру Катю, и она также прониклась его чувствами. Девушка, почти ещё девочка тогда, вся отдалась порыву. Ей чудилось, что её зовут некие голоса туда, где слышатся вопли и стоны, где изо дня в день широкими реками льётся кровь её братьев.

И Катя тоже пошла за Дунай...

Николай стал санитаром, Катя – сестрой милосердия.

Как ни больно было отцу Петру отпускать своих детей, но он понял, какое святое чувство любви влечёт их на величайший подвиг, и благословил сына и дочь на свершение его.

Так Николай Гранитов, друг детства Сергея Рождественцева, очутился сперва под Плевной, а потом, когда произошло новое распределение войск, и в том санитарном отряде, который следовал за гвардейскими полками, направленными на Горний Дубняк.

Катя была неподалёку от брата – на главном перевязочном пункте отряда Гурко. Она поступила несколько иначе, чем брат: явилась она на поле сражения с некоторой подготовкой к делу ухода за ранеными, и, несмотря на кажущееся физическое бессилие, из неё вышла неутомимая работница в борьбе со смертью.

Теперь Гранитов, лёжа у костра, невольно вспомнил о сестре.

«Худенькая, тщедушная, – раздумывал он, – в чём только душа держится, но вот смотри-ка ты... В своём деле здоровяку-солдату не уступит... Те от устали порой с ног валятся, а Катя – хоть бы что... дни и ночи напролёт... Откуда только в ней силы берутся! Вот бы увидел её теперь Рождественцев... Тоже не узнал бы!»

Гранитов не видел Рождественцева за Дунаем, но знал, что на крутизнах у Шипки засела горсть русских орлов, и все бешеные натиски турецких орд разбивались об неё...

«А каково-то им там! – подумал Николай. – Нам здесь несладко, а им там... на голых вершинах...»

Но человек эгоистичен по своей природе. О Рождественцеве Николай сейчас же перестал думать. Даже о сестре более не вспоминал он. Все его мысли сосредоточились на близком утре, которое для многих должно было стать последним в жизни...

Он принялся припоминать все, какие только слышал, рассказы о Горнем Дубняке и Телише, которые приказано было взять гвардейским полкам в день 12 октября.

До войны Горний Дубняк и Телиш были обыкновенные болгарские деревушки. Когда же вдруг ударил плевненский гром, турки ухитрились сотворить из них почти неприступные крепости.

Беспредельная, унылая осенью равнина начинается сразу же от Плевненских высот. Кое-где на ней вздымаются холмы, кое-где, словно пятна, выделяются дубовые рощи да бедные болгарские деревушки, ютившиеся по сторонам Софийского шоссе. Серенький унылый вид! Летом, когда всё в зелени, глазу здесь есть на чём остановиться, но осенью вид этой равнины может вызывать только тоскливое чувство.

По этой равнине со стороны Балкан проходит, скрываясь в лощине между Плевненских высот, шоссе, по которому в мирное время проходили тяжело нагруженные обозы за Балканы, а оттуда в столицу Болгарии – Софию. Шоссе не опустело и тогда, когда разразилась военная гроза. По нему в Плевну шли обозы с провиантом, амуницией, боевыми припасами, к засевшему там Осману-паше. Предусмотрительны оказались турецкие стратеги! Они предвидели возможность осады Плевны и так укрепили путь в неё из-за Балкан, что осаждённые решительно ни в чём не испытывали нужды.

Верстах в 15 от Плевны вырос Дольний Дубняк, за ним по шоссе в шести верстах на высоком холме, совершенно лишённом всякой растительности, явился Горний Дубняк, и в 10 верстах за ним – Телиш преградил путь на Орхание, город, откуда начиналась дорога на Балканы.

Самым мощным из построенных укреплений был Горний Дубняк.

На вершине отлого спускавшегося в лощину холма турки возвели огромный редут, с которого можно было обстреливать все четыре стороны. Высокий земляной вал опоясывал редут, а ров его был настолько глубок, что попавший в него вряд ли бы мог выкарабкаться без посторонней помощи. Во все стороны от редута, как паутина громадного паука, протянулись до самой лощины бесчисленные ровики для стрелков. Направо в сторону Плевны почти на самом скате холма возвели второй – меньший – редут, около которого проходило шоссе. За этим вторым редутом холм переходил в лощину, и за ней поднимался новый холм, поросший дубовым кустарником и лесом.

Оба эти укрепления представляли твердыню, созданную и искусством людей, и самой природой. И описанную твердыню должна была сокрушить русская сила.

Одними только пулями на расстоянии более чем на три версты могли бы защитники редута уничтожить всех, кто решился бы подойти под выстрелы... В то же самое время сами они были укрыты за надёжными брустверами и могли чувствовать себя в полной безопасности.

Другое турецкое укрепление – Телиш – по своему расположению было похоже на Горний Дубняк. Первый и главный редут его возведён был на самом шоссе, как раз там, где оно начинает подниматься в гору. Шоссе было пересечено редутом, и дальнейший путь оказывался здесь преграждённым. За укреплённой возвышенностью залегла лощина, в которой приткнулась деревенька Телиш, а далее возвышался новый холм – также с редутом у себя на вершине.

На Горний Дубняк генерал Гурко направил гвардейских стрелков с артиллерией, казаками и полки лейб-гвардии: Московский, Гренадерский, Павловский, Финляндский, и кроме того должна была явиться ещё Кавказская казачья бригада. Преображенцы, семёновцы, измайловцы составляли пехотный резерв, а лейб-уланы Его Величества и гродненские гусары – кавалерийский. Чтобы помешать туркам выйти на помощь своим из Плевны и Дольнего Дубняка, выставлены были в сёлах Медован, Горние Метрополье кавалерийские отряды, а на Телиш, откуда тоже могли кинуться турки к Горнему Дубняку, посланы были гвардейцы егеря, лейб-уланы и киевские гусары, которые должны были преградить выход туркам из Горнего Дубняка на Телиш.

Таким образом, 12 октября русской гвардии предстояло принять боевое крещение...

«Эх, хотя бы рассвет скорее! – с тоской думал, припомнив всё это, Гранитов. – Чем скорее начнётся весь этот ужас, тем скорее он и кончится... Крови-то, крови сколько прольётся!»

Мрак ночи едва заметно серел. Начинался рассвет... Со стороны Плевны грянула пушка, за ней другая, третья... Весь гвардейский бивуак зашевелился. У палатки генерала Гурко засуетились его ординарцы и конвойные казаки. Ещё несколько минут, и заменявший дверь полог откинулся, и из-за него раздался мощный, властный голос генерала-спартанца:

– Седлать коней! Через четверть часа выступление!

Было пять часов утра.

Гул орудий у Плевны всё усиливался. Пушки с обеих сторон заговорили во весь голос. Начинался новый боевой день. Один за другим снимались с бивуаков и расходились по направлению к шоссе, по своему назначению штурмующие колонны: стрелки вправо, в сторону Плевны, московцы, гренадеры и сапёры – прямо на покрытый дубовым лесом холм. Павловцы и финляндцы должны были забраться со стороны Телиша в тыл к неприятелю. Пока не было ещё налицо кавказской казачьей бригады. Артиллеристы мчали уже свои орудия на назначенные для батарей курганы.

При первом же движении русских вперёд на шоссе затрещали выстрелы. Это вынеслись туда первыми казаки, которым приказано было оборвать телеграфные провода в Плевну. Залёгшие в кустах у шоссе турецкие аванпосты встретили удальцов выстрелами. Сейчас же с редутов Горнего Дубняка защёлкали пули, но молодцы ловко выполнили поручение, проволока была оборвана почти в одно мгновение.