Текст книги "Под русским знаменем"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

XIX
БОЛГАРСКАЯ ДРУЖИНА

етко бодро совершил переход через Большой Балкан со своей третьей дружиной. Вместе с русским Передовым отрядом болгарские ополченцы стали на отдых в городе Казанлыке. Лазарь оставался вместе с дружинниками. Настойчивость мальчика подействовала. Командир дружины майор Калитин в конце концов махнул рукой и если не разрешил мальчишке остаться при дружине, то вместе с тем и не препятствовал этому. Маленький воин очень гордился своим новым положением.

– Ты увидишь меня, Петко, когда придёт время! – заверял он. – Я покажу себя!

Гюров теперь только улыбался брату, но в душе одобрял его. Иногда Лазарь вдруг пропадал, потом появлялся и всегда приносил какое-нибудь известие.

После отдыха в Казанлыке Передовой отряд пошёл вперёд. Перед ним высились Малые Балканы, у подножия которых ютились, защищая проходы, два городка левее от Казанлыка: Эни-Загра, или Новая Загора, как называли этот город болгары, и наискосок, тоже влево, Эски-Загра, или Старая Загора.

Генерал Гурко посчитал необходимым овладеть Эни-Загрой как началом пути на Адрианополь. По донесениям, там стояли всего пять таборов турецкой пехоты. Идти решили тремя колоннами: средняя из Казанлыка, левая из Хаинкиоя – Елецкий и Севский полки – и правая через Эски-Загру, уже занятую русскими. В правой колонне были кавалерия принца Лейхтенбергского и болгарское ополчение.

Перед самым выходом болгарских дружинников явился пропавший дня за три до того Лазарь. Лицо мальчика было серьёзно, и сам он казался испуганным.

– Турки, много турок! – таинственно сказал он Гюрову. – Сильно драться придётся...

– Где ты видел турок? – спросил Петко, несколько встревоженный сообщением брата.

– Там, за горами, за Эски-Загрой! – кивнул Лазарь в сторону Малых Балкан. – Столько никогда не было... Много-много... Миллион! Сто тысяч... Ещё подходят.

Гюров знал, что Лазарю можно верить. Он отправился к своему командиру Усову и сообщил ему о сведениях, принесённых братом.

– Обязанности солдата не рассуждать, а драться! – отрезал тот. – В штабе нашем есть все сведения. В Эски-Загре четыре турецких табора, и нам приказано разгромить их. Болгарским ополченцам пора принять боевое крещение.

Отряд пошёл «громить». Однако сразу же за Эски-Загрой пришлось заботиться о том, чтобы самим не оказаться разгромленными. Турки словно из-под земли выросли. Высоты верстах в трёх от города были заняты ими, и их пушки обстреливали оказавшуюся перед ними болгарскую дружину. Отвечать дружинникам было не из чего. Пальнули было из крошечной пушчонки, но заряд и трети расстояния не пролетел. Дальнейшая стрельба была бесполезной тратой снарядов.

Около 11 часов утра 19 июля бой начался уже по всей линии. Против болгарских дружин стал авангард только что прибывшей из Черногории армии Сулеймана-паши.

Турки заметно переходили в наступление. Их правый фланг готовил решительный удар ополченцам.

Командир 3-й дружины заметил это.

– Молодцы! – закричал он, указывая дружинникам на густую турецкую цепь. – Видите турок... Покажем себя! За свободу Болгарии!.. За болгарских мучеников! Ура!..

Он кинулся вперёд. Вся его дружина со штыками наперевес бежала следом.

Самарское знамя развевалось среди нападавших. Его золочёный наконечник так и сверкал в лучах полуденного солнца. Гюров смотрел на знамя. Он только его и видел в этом первом наступлении болгарских дружин. О турках он думал мало. Они так близко, что только вот... перебежать эту долину, а там – «ура!» и натиск – турки, не переносившие в силу своей нервности боевого клича русских, сдадутся и уйдут на свои высоты.

– За поруганную родину! За погибших отцов и братьев! Смерть неверным! – гремело со всех сторон.

Вдруг самарское знамя странно заколебалось. Крик ужаса сменил победный клич дружинников. Прямо в лицо им нёсся град вражеских пуль. Знаменосец был поражён насмерть. Калинин, однако, успел подхватить знамя и, высоко подняв его над головой и размахивая им, закричал, покрывая голосом шум боя:

– Знамя цело! Вперёд, ребята! За родин...

Он не докончил и упал. Турецкая пуля пробила ему грудь, и туркестанский храбрец рухнул на землю. Знамя накрыло его. К упавшему знамени кинулся фельдфебель 1-й роты и снова поднял его. Через мгновение и он лежал убитым. Двое унтер-офицеров дружинников тогда вынесли знамя из боя. Древко его оказалось перебито, но полотнище всё-таки уцелело.

Турки, как всегда, не выдержали «ура!». Они забыли, что перед ними не русские, а болгары, недавние рабы турок, и откатились на высоты. Но ополченцам было от того не легче. Они попали под шквал турецких пуль. Со стороны неприятелей послышался какой-то сигнал. Таборы снова перешли в наступление, и враги быстро стали охватывать сражавшихся против них дружинников с флангов. Кроме Калинина, погибли офицеры Фёдоров, Попов, Усов.

Болгарское ополчение, «мать будущей болгарской армии», приняло своё боевое крещение. Против него, как оказалось после, дрались 30 черногорских таборов Сулеймана-паши.

Под Эни-Загрой и Джуранли, где против турок действовали русские полки казанлыкского и хаинкиоского отрядов, русские вышли победителями.

Однако, несмотря на это, всему собравшемуся за Большим Балканом отряду пришлось начать полное отступление. Теперь было известно, кто находится перед недавними победителями. Сулейман-паша[54]54
  Сулейман-паша получил военное образование за границей. Известность его началась с герцеговинского восстания.


[Закрыть] уже достаточно прославил своё имя в Черногории. Его солдаты были закалены в постоянных боях с горцами, и горная война была им не в новинку.

По первым слухам, у Сулеймана-паши было уже сорок таборов (один табор – около 700 человек) испытанного войска с прекрасной артиллерией, с достаточным количеством всякого рода боевых запасов. Сравнительно небольшому Передовому отряду русских нечего было сходиться в долине с новой турецкой армией. Исход борьбы представлялся слишком рискованным. Турки вполне могли обойти русских, прорваться к Шипке и, заняв там неприступные позиции, отразить Передовой отряд и в то же время, спустившись с гор в Предбалканскую Болгарию, кинуться на действовавшую там русскую армию, у которой так неожиданно оказались связаны руки выросшей, словно из-под земли, Плевной, ради которой на театр военных действий потребован уже был гвардейский корпус.

Генерал Гурко решил отвести свой отряд в горы и укрепиться на Шипке.

Один за другим отходили отряды и жалкие остатки болгарского ополчения. Турки их не преследовали.

Медленно втягивались русские по шипкинскому шоссе в мрачные ущелья. Раненые были пропущены вперёд. Следом уже тянулись один за другим отходившие части. Высились по-прежнему равнодушные, молчаливые горы. Они принимали с таким же спокойствием в свои неприступные твердыни освободителей Болгарии, с каким так ещё недавно таили свирепых османов. Теперь русские хорошо уже знали эти молчаливые скаты, утёсы, обрывы, эти голые скалы, эти ущелья, пропасти, которые, словно поясом, охватывало шедшее из Казанлыка на Габрово шоссе.

Вот высшая точка всего Шипкинского перевала – гора Святого Николая. Отлогие обрывы ведут к ней. Крутизна страшная. Если взглянуть с высоты Святого Николая, виден только маленький участок шоссе. Всё остальное уходит из глаз – такова крутизна. Перед горой со стороны Шипки тянется высокая голая скала, падающая вниз необыкновенно крутым обрывом. Это Орлиное гнездо. Влево от Святого Николая вырос, поднимаясь над этой горой, небольшой хребет из трёх горных вершин: Тырсово – Малый Бадек, на 12 саженей выше Святого Николая и всего в двух с небольшим верстах от него, и более близкие – Демир-тепе – Сахарная голова, связанная с горой Святого Николая седловиной, и Демиевиз – Сосок. Вправо от Святого Николая, образуя с шоссе своей линией острый угол, вытянулся гребень из трёх гор: Волынской, Лесной и Лысой, связанных с перевалом седловинами. За горой в сторону Габрова три крутейших подъёма: Узун-кут, Кидийская стена и Среднее Беклеме. Шипка – не деревня, а гора в полутора верстах по шоссе.

Позиция русскими была избрана на горе Святого Николая. Здесь, как только пришли первые отряды, закипела работа. Дружинники и орловцы, оставленные для защиты, перерывали ложементы, возводили батареи, готовясь к встрече гостей из оставленного ими Казанлыка.

Пока всё было спокойно. Турки не шли на русских, выжидая, чем кончатся плевненские бои, не прорвётся ли Осман-паша, чтобы сразу с двух сторон ударить на противника.

Сулейман не сомневался, что ему с его таборами удастся вытеснить русских с Шипкинского перевала.

Полки 14-й дивизии отдыхали под Тырновом. С какой радостью встречен был Рождественцев, когда вернулся он в свою роту. Савчук, уже унтер-офицер, приветствовал его с такой простодушной лаской, что тепло и хорошо стало на сердце у Сергея. Ласка и любовь всегда трогательно действуют на человеческое сердце. Вспомнили Дунай, товарищей, павших на поле битвы, порадовались за себя. Теперь и Рождественцев, произведённый в унтер-офицеры, стал отделённым начальником, и деликатный хохол называл его по имени и по отчеству, ибо стали они равными.

– Где нам придётся послужить царю-батюшке? – сказал как-то Савчук Рождественцеву. – Под Плевну бы теперь... вот где наше место...

– Погодите! Пожалуй, и ближе Плевны пошлют: на Шипку! – отвечал Сергей. – Там всем много дела будет!

– Будет дело – поработаем! Теперь, можно сказать, турки нам не в новинку: не страшны!.. А рад я, – переменил солдат тему, – что вы поправились: словно к родному привык...

– Спасибо! Вот и Фирсов, и Мягков тоже молодцами стали...

– Ничего, выкарабкались... Опять в работу пойдут. А почему это, Сергей Васильевич, так много про этого самого Сулеймана-пашу теперь говорят? В чём его сила-то?

Сергей, как умел, объяснил, что солдаты Сулеймана-паши долго сражались в Черногории, где привыкли к боевым действиях в условиях горной местности.

– Стало быть, сулеймановские воины не то, что здешние? – спросил Савчук. – Ведь здешние от одного «ура!»

– Нет, у Сулеймана-паши, говорят, все как на подбор – храбрецы.

– Хорошо это! – задумчиво произнёс Савчук. – Здешних, хотя бы вот и думайских, просто бить противно.. Ни тебе храбрости, ни тебе солдатской чести. Полоумные: палят без толку, гаркнешь «ура!», и они врассыпную... И противно, и жалко! Ведь если так говорить, колю я турка штыком, насмерть, значит. А что он мне сделал? Да ничего! Бью его по долгу присяги. А как подумаешь... У каждого бритолобого дома есть жена, ребятки. И ему ради них пожить на белом свете хочется, и ему я – а меня-то он и в глаза не видел – вдруг причиняю смерть. Другое совсем, если неприятель храбрый. Там, по крайней мере, чувствуешь, что он тебя достоин, равен тебе. Ты его не убьёшь – он тебя уничтожит. А с трусами не приведи Господь дело иметь. На душе остаётся что-то нехорошее. Поскорее бы с сулеймановскими встретиться. Уж я им, нехристям!..

Долго ждать не пришлось... Шестого августа с Шипки пришло известие, что Сулейман-паша с бесчисленными таборами идёт на укрепившуюся на горе Святого Николая горсть русских и болгарских ополченцев. Четвёртая стрелковая бригада была переведена под самые Балканы в Габрово. 14-й пехотной дивизии объявили поход на Шипку.

XX
АД ПОД НЕБЕСАМИ

жили, заговорили, загремели молчаливые Балканы. Пушки уже не гремят, а просто ревут: их выстрелы сливаются в этот неумолчный рёв. Ружей совсем не слышно; только разве одни ружейные залпы можно отличить среди пушечного рёва. Когда совершенно случайно на мгновение всё стихает, слышно протяжное «алла», «алла», и в ответ ему вспыхивает не особенно громкое «ура»...

Это таборы Сулеймана-паши ведут непрерывные атаки на засевшую среди утёсов горы Святого Николая горсть русских. Мало, совсем мало их... На Шипкинском перевале засел Орловский полк с двумя батареями 9-й артиллерийской бригады, с шестью орудиями 2-й горной батареи. С орловцами пять сотен спешенных казаков и пять неполных дружин болгарского ополчения. Только и всего. Против них сто таборов турецкой пехоты – Сулейман-паша присоединил к себе все ранее его бывшие в Забалканской Болгарии силы Реуфа-паши да притянул ещё выбитый русскими, только что взявшими укреплённый турецкий лагерь Ловчу, её гарнизон. Силы совсем неравны. Войска Сулеймана – настоящие войска. Его солдаты храбры, настойчивы, спокойны в бою, артиллеристы опытны в стрельбе в горах. Трудно противостоять им.

На горе Святого Николая засел 3-й батальон орловцев со второй батареей 9-й бригады и со «стальной» батареей. В этой последней орудия хорошо знакомые туркам. Прежде они принадлежали им. Русские отбили их при взятии турецких позиций, и теперь жерла стальных чудовищ несут смерть своим бывшим хозяевам. На правом фланге укрылись в ложементах 2-й и 3-й батальоны орловцев, за которыми высились «средняя» и «круглая» батареи с орудиями пятой батареи 9-й бригады и др. Из 2-го батальона орловцев две роты засели в Орлином гнезде. На правом фланге вторая, третья и пятая дружины болгар-ополченцев. У подошвы горы, в сторону к шоссе, где была турецкая караулка, стали в резерве три орловские роты и первая и четвёртая болгарские дружины.

Турки заняли Тирсово – Малый Вадек. Там у них батареи расположены ярусами. Орудий же у Сулеймана-паши столько, что всю гору ими уставить можно. Справа они на Лысой и Лесной горах – здесь они укрепились всего на расстоянии версты с небольшим от русских.

С семи часов утра 9 августа начался на Шипке кромешный ад. Десять раз и всё новые таборы турок ходили в атаку на защитников горы. Изумительны были их упорство и энергия. На подступах зажгли фугасы... Двигается штурмующая турецкая колонна... Вот она уже близко совсем. Сейчас должны кинуться враги на русские ложементы. Вдруг вздрагивает земля, раздаётся глухой удар, и сейчас же вырастает груда трепещущих в предсмертной агонии тел. Отхлынет на мгновение волна живого моря, а ей на смену уже катится новая.

Петко Гюров, ослеплённый всем ужасом, обезумевший от всего этого ада, бился в передовом ложементе. Он, как во сне, видел перед собой и турок, и своих товарищей. Ни до тех, ни до других ему не было дела. Юноше представлялось, будто только он один сидит здесь в яме и сдерживает всех этих людей в красных фесках. Петко ожесточился, остервенился, жизнь перестала существовать для него. Он только и думал о том, как бы побольше сбить с ног врагов.

Рядом с ним сражалась с таким же ожесточением женщина. Это была болгарка Райна, приставшая к ополчению в Казанлыке. Турки там незадолго до прихода русских перерезали её семейство, и она пошла в ряды ополчения, чтобы отомстить палачам за смерть близких.

По другую сторону Гюрова, мало в чём уступая взрослым, дрался Лазарь. Теперь никто не обращал на него внимания и не прогонял из рядов ополченцев. Всё-таки это были лишние руки, которые могли сделать по туркам не один лишний выстрел. А сколько было выстрелов, настолько меньше становилось и число наступавших врагов.

Около полудня подошёл к защитникам перевала Брянский полк с бригадным командиром генералом Дерожинским[55]55
  Валериан Филиппович Дерожинский, генерал-майор, командир 2-й бригады 4-й пехотной дивизии (полки Брянский и Орловский). Родился в 1826 году, погиб на Шипке в 1877 году. Дворянин Воронежской губернии. В 1845 году был выпущен из первого кадетского корпуса в прапорщики 19-й артиллерийской бригады. В 1849 году окончил курс военной академии. В качестве офицера генерального штаба участвовал в Крымской кампании и за отличия в Сражении произведён был в капитаны. В 1872 году произведён в генерал-майоры. Командовал 2-й бригадой 9-й дивизии с 1873 года. Под Севастополем был контужен.


[Закрыть]. Этим подкреплением пока приходилось довольствоваться. Остальные ближайшие полки 9-й дивизии, Севский и Елецкий, вместе с Орденским драгунским защищали от турок соседние перевалы – Елененский, Бобровский и Хаинкиоский, где ожидались не менее активные атаки турецких таборов.

Немножко как будто легче стало. Брянцы подошли, и турецкие атаки уж были не так упорны.

Невыносимый зной томил защитников Шипки; отовсюду слышались отчаянные крики: «воды!», «пить, ради Создателя!», и у разгорячённых непомерными усилиями людей не было чем утолить свою жажду, освежить запёкшиеся губы...

– Я знаю, тут недалеко есть ручей! – сказал Лазарь Гюрову.

– Ну так что же! К нему разве проберёшься? – сурово ответил тот.

– Я попробую!..

Петко посмотрел на брата воспалёнными глазами и почти равнодушно сказал:

– Попробуй...

Мальчуган, словно змея, выскользнул из ложемента.

На его исчезновение не обратили внимания.

Лазарь, между тем, совсем припав к земле, полз, укрываясь за камнями. Ему и самому страшно хотелось пить; он даже и не думал, сколько сможет принести воды своим товарищам. Вдруг он увидел прямо перед собой двигавшуюся вперёд турецкую колонну. Это турки шли в новую атаку на русские ложементы. Очевидно, колонна только что была введена в бой. Турки шли густой цепью без выстрелов, держа штыки наперевес. Русские пули ни на мгновение не останавливали их. Картечь и гранаты с русских батарей тоже не производили на них впечатления. Падали сразу десятками, и сейчас же цепь смыкалась и продолжала наступление.

«Возьмут теперь, всё погибло! – с отчаянием подумал Лазарь, притаившийся за большим камнем. – Измучились все... не выдержать... Что делать?»

Взгляд его упал на торчавший из-под земли обрывок фугасной трубки. Он слышал ещё утром, что несколько заложенных в земле фугасов не взорвались...

«Что если попробовать? Может быть, это не взорвавшийся?» – блеснула у мальчугана мысль.

Он знал, как взрываются фугасы. Ещё в это утро вместе с сапёрами 7-го батальона Лазарь сам закладывал их. Размышлять, обдумывать вероятности не было времени. Мальчик зажёг фугас... Последовал мощный взрыв. Неожиданностью своей он на этот раз смутил турок. Ничего подобного они не ожидали с этой стороны. Замешательством неприятеля воспользовались дружинники и присоединившиеся к ним брянцы. Часть их, не дожидаясь подхода турок, выскочила из ложементов и кинулась на обескураженного неприятеля. Приступ был отбит. Это был последний – десятый за истекающий день приступ.

Лазарь, надеявшийся спуститься по откосам к ручью, пробивавшемуся, как ему было хорошо известно, под кручами, только теперь сообразил, что не во что набрать ему воду для товарищей. Но он не растерялся. Одна мысль навела его на другую. Он даже громко вскрикнул от радости, когда эта новая мысль пришла ему в голову. Ведь он знал, что в этих горах скрывается в ущельях множество бежавших после выхода русских из Казанлыка болгарских семей. Его знают, он сумеет убедить земляков с габровской стороны натаскать солдатам воды. Только бы не заметили его турки...

Довольный собой, он пополз но кручам, по-прежнему прячась за камнями и выступами скал.

В ложементах, между тем, настало спокойствие. Враги более не наседали, а к пальбе их пушек солдаты и ополченцы уже успели достаточно привыкнуть.

Стало заметно вечереть. Солдаты успешную защиту своей позиции откровенно приписывали товарищам-артиллеристам. Меткий огонь русских пушек только и сдерживал турецкие атаки. Для рукопашного боя не доставало людей.

Наступил вечер. Пушечный гром всё ещё не умолкал с обеих сторон. Подошедшие ближе турки возводили новые батареи и ложементы, и даже два из них расположили не более как в ста шагах от русской позиции. Помешать им было нельзя – каждый солдат теперь являлся драгоценностью. Даже рвавшихся на вылазку охотников не пустили разогнать копавшихся в земле турок. Вместо этого закипела работа: исправляли повреждения в окопах, уносили трупы, отправляли раненых.

Лазарь сделал-таки своё дело. Едва только бой начал стихать, на русских позициях появились болгарские женщины и дети с кувшинами воды и хлебом. Мальчуган нашёл беглецов-болгар и убедил их принести воды к истомлённым зноем и усталостью защитникам перевала. Сам генерал Дерожинский, командовавший позициями, потрепал мальчика по голове и сказал ему несколько ласковых слов.

Следующий день прошёл спокойно, то есть не было атак на русские окопы. Зато с пяти часов утра и до семи вечера, ни на минуту не переставая, били и артиллеристы, и стрелки по русским позициям с близких и далёких батарей пушечными и ружейными выстрелами. Русские пушки только изредка отвечали им. Осталось всего 80 снарядов, и их берегли на случай атаки. Впрочем, и в этот день турки девять раз кидались на русских, но с очевидным намерением только утомить их, ослабить их энергию.

Наступило 12 августа.

Ярко-ярко залило солнце своими лучами с далёкого голубого неба и горы, и русских, и турок, радостное солнце. Весело сияло оно, как будто хотело пробудить жажду жизни в горсточке самоотверженных людей, едва-едва державшихся от крайнего утомления на ногах.

Они знали, что в этот ясный солнечный день всё будет кончено для них в бренной жизни. Свежие многочисленные таборы новых войск подошли к Сулейману, а с русской стороны горсточке шипкинцев ни подкреплений, ни огнестрельных снарядов ранее следующего дня нечего было и ожидать.

Молчат богатыри. Ни звука не слышно. Пальцы их крепко сжимают ружейные стволы. В сегодняшнем бою вся надежда на штык, на приклад. Патронов у них всего на несколько залпов, а там – в рукопашную. Штыками, прикладами, лопатами, топорами, кулаками, зубами пойдёт этот последний бой. Все до последнего лягут здесь под вражеским напором остатки орловцев, брянцев, болгар. Только память от них останется, что вот здесь они, среди этих утёсов, на вершине одинокой горы все легли до последнего, а не уступили врагу добытое своей кровью место.

С Тирсовой, Лысой и Лесной льётся на вершину Святого Николая град гранат, и частят ружейные пули. Недаром Сулейман воевал с черногорцами. Он сумел воспользоваться этим проклятым местом, этими проклятыми горами. Тирсова и Лысая выше Николая – не намного, на сажени всего, но выше. Артиллеристам всё равно, зато стрелки бьют по русским сверху вниз.

– О Господи! – вырывается иногда жалобный вздох из настрадавшейся солдатской груди.

Петко сурово смотрит перед собой. Ему теперь жаль, что он пошёл в ополчение. Через час-два, когда снова пойдут турки, он умрёт – будет убит. И отец с братьями останутся неотмщёнными. Лучше бы гулять на свободе. Из-за скал в горах можно более пролить турецкой крови, чем в таком – позиционном – бою, в котором смерть, кажется, неизбежна.

Его берут зависть и досада, когда он оглядывается на Лазаря и Райну. Райна всё время громко хохочет, будто сумасшедшая, и болтает без устали всякий вздор. А Лазарь как-то необычно... сосредоточенно спокоен. После того, как сам Дерожинский погладил его по голове, мальчуган вдруг словно вырос, стал настоящим солдатом. Он с удивлением вглядывается в лица своих ближайших товарищей и только удивляется, отчего это они так бледны?

Солнце всё разгорается в высоком небе. Зной так и палит – не на солнцепёке, а в тени 40 градусов. Голые камни скал и утёсов раскалились...

С гор, занятых турками, завыли сигнальные рожки. Рёв орудий после этого словно удвоился, утроился, учетверился... Будто новые пушки заговорили о неминуемой гибели шипкинцев; голоса их слились все вместе. Ревело, не умолкая ни на минуту, ни на мгновение, какое-то страшное чудовище, исчадие ада, и под этот рёв с трёх сторон скатывалась к подступам на Николая красная лавина турецких таборов. Густые тучи порохового дыма окутали их. Когда ветер разметал этот белый туман, турки уже начали подниматься на русскую гору. Они даже не особенно торопились. Шпионы донесли в турецкий лагерь, что у русских почти нет патронов, что подкрепления не успеют подойти к ним, что только ещё к Габрову, там, за Балканами, стягивается армия гяуров... Так чего же торопиться? Часом раньше, часом позже – всё равно русские никуда не уйдут.

– Уходи прочь! – услышал Лазарь около себя.

Он оглянулся. Это крикнул один из офицеров-ополченцев.

– Зачем? – недоумевающе спросил мальчик. – Я умру с вами...

Офицер что-то крикнул – что? – Лазарь не расслышал. Он даже не догадался, что тому просто стало жалко ребёнка. Дюжие руки схватили мальчугана. Лазарь попробовал отбиваться, но напрасно. Тогда он громко заплакал от обиды.

– Иди к Габрову! – закричал ему по-болгарски Петко. – Там скажешь, что все мы здесь перебиты.

«Габрово! Габрово! Зелено-Древо! Да ведь там теперь собираются русские полки! – озарила Лазаря мысль. – Они и не знают, что творится здесь. Может быть, они придут и прогонят турок!»

До перекрёстка, где сходились два шоссе с Габрово и деревни Зелено-Древо на Шипку, было около 12 вёрст. Лазарь вспомнил, что у резервов были казачьи лошади, и решил, что помчится туда, скажет там о гибели защитников Шипки, скажет, что турок, пока те не укрепятся здесь, не так уж трудно будет прогнать.

Он смирился со своей участью и побежал к тому, что так громко называлось «резервами».

В этих резервах были только рота со знамёнами да казаки-коневоды...

Турки совсем перестали торопиться. Они своей медлительностью раздражали и дразнили русских артиллеристов, как бы выжидая момента, когда замолчат русские пушки, рассеяв во вражеской массе все свои снаряды.

Шёл четвёртый час дня, когда враги после ряда атак, предпринятых для утомления защитников Святого Николая, кинулись на них с трёх сторон плотной красно-синей массой. «Алла» заглушило и «ура!», и стоны раненых, и вопли умирающих. Уже в русских окопах появились красные фески. Всё было кончено. Всякое сопротивление истощилось. Турки уверенно давили шипкинцев своей массой. Их было так много, что они могли голыми руками перехватать всех измученных трёхдневным боем людей.

Вот уж всё больше и больше красных фесок за русскими окопами. Там уже идёт не битва, не честный бой, а отвратительная бойня. Молча и с честью гибнут шипкинцы, только и стараясь в свои последние, в предсмертные минуты думать о том, чтобы как можно дороже досталась врагам каждая их жизнь...

Но что это? Какая это сила вдруг словно отшвырнула турок? Откуда кинулись на них с яростным, наводящим ужас «ура!» ещё русские?.. Уж не с неба ли они упали в кипящее месиво рукопашного боя?.. Велик Бог земли Русской! Он прибежище и сила Руси православной...

Истомлённые зноем, тащились по дороге, взбираясь на крутые скаты, с перекрёстка стрелки 4-й бригады. Сердце их замирало от ужаса при одной только мысли, что теперь происходит с их товарищами. Сердце замирало, разум мутился, но не хватало сил ускорить шаг под палящим зноем. Ещё накануне они совершили формированный переход. Люди – не птицы. Что бы ни было, а лететь они не смогут; тем более, когда уставшие ноги отказываются шагать. С воем и рыданиями валились изнемогающие солдаты на землю, стараясь хоть ползти вперёд, если не получалось идти; хоть ползком – да всё ближе к погибающим товарищам.

Топот лошадиных копыт по высохшей до твёрдости камня земле остановил отряд. Первой мыслью каждого было, что на Шипке всё кончено. Турки овладели горой Святого Николай и выслали вперёд черкесов на разведку. Судорожно схватились солдаты за ружья... Топот всё ближе. Густая пыль окутывает всадников... Вдруг вздох облегчения пронёсся по рядам.

– Слава Богу! Наши!..

Стрелки ясно услышали хорошо знакомое им казацкое гиканье...

Когда стал виден весь отряд, то прежде всех увидели на казацкой лошади мальчика в изодранной одежде и без шапки. Он бросил поводья и кричал, что только нашлось сил в его маленькой груди:

– Турки! Турки!..

Следом за ним, ведя в поводьях кто одну, кто две лошади, скакали казаки-коневоды.

– Садись! – орали они ещё издали. – Садись, кто в Бога верует!.. Турки к нашим врываются, врываются...

Стрелки поняли, что требуется от них. В одно мгновение ружья на погонных ремнях вскинуты были за спину. Ещё миг – кто сидел на крупе казацкой лошади, обхватив руками коневода, кто карабкался сам в седло, помогая товарищу примоститься позади себя. Казаки, у которых были посильнее лошади, сбросили стремена. Солдаты сейчас же воспользовались ими, как подножками. Уцепившись руками за всадника, одной ногой на весу, другой в стремя, по трое на одной лошади, нёсся отряд этот на помощь погибавшим товарищам.

Как гром небесный грянуло их «ура!», когда они бросились в самую гущу боя.

Турки, уже торжествовавшие победу, ничего подобного ожидать не могли. Они на мгновение растерялись. И этого мгновения достаточно оказалось, чтобы русские выбросили их за окопы. Теперь уже они перешли в наступление, тесня повсюду растерявшегося неприятеля. В натиске стрелков было что-то нечеловеческое, стихийное. Турки прогнаны были в отдалённые свои ложементы. Наступила тишина. Отдыхали измученные с обеих сторон бойцы. Но не долго длился этот отдых. Сулейман снова кинул свои таборы на русских.

А в это время из Габрова вслед за стрелками подоспели полки 14-й дивизии. Прямо с марша подошедшие первыми житомирцы и подольцы кинулись на турок. Их, кажется, нельзя было удержать, так велико было их боевое увлечение. Они с поразительной быстротой очутились на Тырсовой и штыками принялись выбивать турок из их ложементов. Между тем это был совершенно бесполезный подвиг. Шёл восьмой час вечера, и в темноте представлялось невозможным удержать за собой позиции, даже если бы они и были взяты.

В этот день все были герои...

Двенадцать часов без перерыва длился бой 12 августа. Уставшие герои за всё это время не пили и не ели. Только когда появились среди них прибежавшие из Габрова болгары и болгарки с водой и едой, смогли они утолить и жажду, и голод.

Как будто знаменуя все ужасы этого страшного дня, затмилась Луна на небе. Величественное явление природы началось в четверть двенадцатого ночи. Ясный дотоле диск ночной красавицы стал вдруг заволакиваться дымкой. Будто трауром по погибшим в этот день одевалось ночное светило. Ровно в полночь имело место полное затмение. Турки продолжали канонаду. Как костры, вспыхивали выстрелы их пушек. С далёкой выси укутанных в ночной мрак небес смотрела на землю, разливая огненно-кровавый отсвет, затмившаяся Луна.