Текст книги "Смертельный азарт"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 6

До своей лаборатории Илья добрался через четверть часа и был тут же бурно встречен завлабом Александром Викторовичем Шершовым, сорокалетним, крепким человеком, очень энергичным и добрым, но – с невысоким уровнем интеллекта. Однако – с уникальным умением организации дела и руководства подчиненными. Начальник, одним словом.

– Пересветов! Ты что хромаешь, не похмелился, что ли?! И побрит плохо! И вообще, тебя сегодня на заводе в цехе ждут, а ты, Илюша-джан, сюда бездельничать пришел! И на похороны Бориса Сергеевича не явился! Ну, Пересветов, такого я от тебя не ожидал! Это полное свинство. Эдак ты и на мои похороны не придешь?!

– На ваши похороны, Александр Викторович, я обязательно приду!

– Ага! Укусил, да? Укусил начальника, Илюша-джан! Моей скорой смерти желаешь?

То, что Шершов называл Илью с приставкой «джан» (точнее – «джян»), говорило о добром в целом расположении духа начальника. Шершов долго работал в Армении и именно оттуда вывез это ласково-уважительное – «джан» («джян»).

– Желаю вашей скорой смерти! – решительно заверил Илья, ибо известно было – какие бы нелепости Шершов ни говорил, но лучше всегда было соглашаться с ним.

– Желаешь?! – обрадовался Шершов. – Это очень хорошо! Мне нравится такая откровенность, Илья-джан! Я постараюсь тебя вскоре ублажить и подохну! Но почему все-таки не пришел на поминки, Илюшка? Это правда очень нехорошо. Покойный очень обижался. Его дочка Валя-джан тоже очень обижалась.

– Александр Викторович-джан! – вспыхнул Илья. – Вы же понимаете, что если я не пришел на похороны ВСЕСВЯТСКОГО, значит, обстоятельства меня по рукам-ногам повязали и я шевельнуться не мог!

– Да? Ага! Конечно! А Спартака Дубина тоже в кандалы заковали?

– И его не было? – насторожился Илья.

– И его, родимого! Академик уходит в мир иной, а у гроба стоит кто угодно, кроме любимых учеников! Валя плачет! Непонятно – папу жалеет или Илюшу-джан на поминки ждет? Это так нехорошо, Пересветов, что мне стыдно на тебя смотреть!

– Хватало там народу, – буркнул Илья. – А где Спартак?

– Пока на работу не явился. А может быть, уже пошел в цех.

Через час позвонили на завод, в цех, – Дубин там не объявлялся.

Поскольку Спартак Дубин не появился на работе и к полудню, то в обед ему позвонили домой – но дома его не оказалось, а сестра его Валерия ничего путного объяснить не смогла. Это обстоятельство слегка встревожило Илью. Он припомнил, что расстался со Спартаком при полном физическом здоровье и нормальном состоянии души того, и ни пропасть, ни загулять в городе Сычевске он не мог никак – хотя бы потому, что денег у него не было.

В конце рабочего дня заботливый Шершов принялся снова искать Спартака, но опять же безрезультатно.

Глава 7

Зря разыскивали Спартака Дубина в стенах института и даже зря звонили ему домой. Уже вторые сутки пошли, как он не мог явиться не только на зов своего руководства, но даже и вернуться под крышу родного дома, потому что сидел в темном, сыром подвале и абсолютно не представлял себе, когда и как выберется из него.

Его несчастья начались еще поутру в воскресенье. К этому моменту Спартак пришел к окончательному выводу, что его обманули, обидели и оскорбили, а главное – лишили заслуженного приза в так или иначе, но состоявшейся опасной игре под городом Сычевском. Свою долю необходимо было получить. Любым способом.

Он дождался полудня, когда открывался пивной подвальчик «Кружка с пеной», вышел на улицу, через минуту спустился по трем ступенькам ниже уровня тротуара и вошел в полутемный, чуть отдающий кислятинкой пивной зал.

Одним из барменов пивного заведения был одноклассник Спартака – Димка Серебров, который по старой школьной дружбе порой ставил Спартаку кружку-другую за свой счет. Сам Серебров, успешно окончив физико-математический факультет университета, сразу и без каких бы то ни было душевных колебаний нащупал свою настоящую дорогу в жизни и быстро устроился к пивным кранам подвальчика «Кружка с пеной». Спокойное, солидное и доходное место. Мелкая шелупонь сюда не заглядывала по причине фантастических цен за каждый глоток пенистого напитка. Спартак мог позволить себе оплатить только пару кружек в месяц и по этой причине – из обостренной гордости нищего – заглядывал к дружку крайне редко. А дружескую даровую выпивку глотал с отвращением. Сереброва он презирал за измену высоким идеалам юности, за его лакейскую работу, но понимал, что, в общем-то, – «се ля ви» и ни хрена с ней не поделаешь. Можно процветать и в пивном подвале, и – каждому по его вере, и не суди других, коли сам не гарцуешь по жизни на белом коне победителя. Да и тогда не суди…

За чистой стойкой около медных кранов уже образовалась небольшая и слегка нетерпеливая очередь, а Серебров еще не появлялся. Спартак встал в очередь и через минуту увидел, как из глубины подвала вынырнул его счастливый одноклассник, на ходу натягивавший белую куртку. Серебров сказал на весь зал громко и весело:

– Здравствуйте, господа! Начинаем пить и веселиться, вечером можно потанцевать с дамами, а резвиться попрошу за пределами заведения!

С этой фразы он бодро начинал каждую свою смену, но после нее – обычно кивал, а порой за руку здоровался с завсегдатаями. На этот раз он полоснул по лицу Спартака косым взглядом и сделал какой-то неопределенный, но явно предупреждающий знак.

Спартак невольно насторожился. Он пересчитал в бумажнике свою скудную наличность и, когда подошла его очередь, сказал Сереброву:

– Маленький бокал… Мне тут нужно найти одного…

Серебров, не дослушав, заговорил, едва разжимая губы и не глядя ему в лицо:

– Тебя самого ищут. Сваливай отсюда. Из Москвы сваливай на пару недель.

Но маленький бокал с густой шапкой пены пододвинул через стойку и неуловимым движением не принял деньги – откинул их Спартаку.

Он понял, что никаких вопросов задавать не надо, – Серебров не из тех, чтобы запаниковать и струсить без нужды, и если он предупреждает, что его, Спартака, «ищут», то, значит, так оно и есть, а вот хорошего в этом нет ровно ничего.

С холодно и спокойно насторожившимся мозгом, Спартак прошел в тот уголочек, откуда мог видеть весь небольшой зал, присел к тяжелому дубовому столу без скатерти, всосал первый смачный глоток и изобразил блаженный, рассеянный вид, скользящим осторожным взглядом меж тем охватил весь зал.

И сразу увидел Куприянова. Вместе с хозяином заведения, улыбаясь и переговариваясь, они прошли к другому угловому столу, куда тут же метнулся официант с большими бокалами пива и тарелкой, полной раков, которых в меню сегодня не значилось. И вообще, раки здесь бывали крайне редко.

Куприянов даже и не взглянул на Спартака, будто не знал его, будто два дня назад, в субботу, не бил его с правой и левой руки, а его друзья – азиаты Керим и Асланов – не вязали ему ноги проволокой. Но никто, кроме Куприянова, искать здесь Спартака не мог. Азиатских помощников его Спартак в зале не приметил, но от этого не почувствовал себя лучше.

Куприянов был высок, узок, жилист, волосы зачесывал гладко и чем-то смазывал, так что они, словно резиновая шапочка для купания, прилипали к черепу.

На нем был прекрасный светлый костюм в талию, и если пытаться подобрать ему сравнение, то больше всего он походил на дипломата из какой-нибудь южноамериканской банановой республики.

Куприянов не скрывал, что жизнь его – хороша: запонки на манжетах белой сорочки блеснули янтарем, на тяжелом золотом кольце на пальце левой руки светился желтоватый камень, величиной с обломок кирпича. Он вытащил из замшевого мешочка трубку и неторопливо принялся ее раскуривать. В подвале курить было запрещено – но Куприянов сидел за столом с самим хозяином «Кружки с пеной», и, понятно, ни официанты, ни посетители замечания ему не делали.

И только когда из трубки Куприянова повалили густые клубы дыма – он в упор и жестко взглянул в лицо Спартака сквозь этот дым. Взглянул, словно прицеливался в него из пистолета.

Спартак кивнул ему, изобразив растерянную улыбку, но в душе оставаясь ожесточенным, собранным и готовым ко всему. Сейчас не тот момент, когда следовало изображать просителя. В один глоток Спартак выпил свое пиво, встал, пересек уже слегка наполненный зал, остановился у хозяйского стола и жалко пролепетал:

– Извините… Андрей Андреевич, нам надо поговорить.

Куприянов нехотя оторвался от беседы, внимательно взглянул в лицо Спартака и не ответил, вновь отвернувшись к хозяину.

– Вы не выполнили условий нашего договора, Андрей Андреевич, – голосишком молодого петушка пискнул Спартак. – Вы со мной не расплатились. И с исполнителями нашего шоу – тоже.

Куприянов тронул кончиком трубки бокал хозяина и спросил, будто они сидели одни:

– И сколько же суток, Петр Николаевич, пиво сохраняется свежим в этих железных бочках? Только не пудри мне мозги, я кое-что в этом понимаю.

– Уж кому-кому, Андрей Андреевич, но тебе я лапшу на уши вешать поостерегусь. Бочки не железные, а дюралевые, а внутри они – дубовые. И безо всякого химического консерванта при низкой подвальной температуре пиво идет свежим до двух месяцев. Свежак, оригинал пьете, Андрей Андреевич, не обижайте.

Спартак обозлился. Ему хотелось ударить по дымящейся трубке в зубах Куприянова так, чтоб она вломилась в глотку наглого деляги, влетела в его пасть полностью, а чтоб из носа у него валил дым, как из паровозной трубы. Эх, были бы силы для такого ковбойского поступка, был бы это стиль его жизни. Но вместо этого лихого поступка он снова просительно сказал:

– Андрей Андреевич, нам надо поговорить. Вы мне должны деньги.

Куприянов и не шелохнулся, а хозяин пивнушки нахмурился и взглянул на Спартака с осуждением.

– Вы становитесь навязчивым. Господин Куприянов в пивном ресторане – пьет пиво. И ведет беседы с друзьями. Извольте выйти вон.

Был ли подан какой-то незамеченный Спартаком сигнал, или подобная ситуация предусматривалась, но Спартак почувствовал, что словно железные клещи сомкнулись вокруг его правого локтя, и сиплый голос сказал на ухо:

– Пройдемте, сударь, в служебное помещение. У нас есть о чем поговорить.

Спартак дернулся, оглянулся, но угрюмое, низколобое лицо его собеседника оказалось совершенно незнакомым. Мужик был приземист, короткорук, глумливо улыбался, а локоть Спартака уже онемел от стальной хватки.

Можно было дико заорать и попытаться отбиваться – хозяин, пуще всего следивший за солидной репутацией заведения, тут же навел бы порядок, плюнув даже на Куприянова, в этом Спартак был уверен, но ведь он сам искал встречи, и пусть она складывалась не по его сценарию, однако вовсе отказываться от нее было нельзя. Он повернулся, подчиняясь железной руке своего пленителя, и, отходя от столика, услышал, как Куприянов спросил:

– А просто большую деревянную бочку вы мне не продадите? Для дачных нужд?

Уже перед самыми дверьми в недра служебного помещения Спартак приметил бледное лицо Сереброва и его испуганные глаза.

По короткому коридорчику они дошли до лесенки, ведущей в самые глубокие закрома подвала, и на верхней ступеньке Спартак получил такой удар по затылку, что, не считая остальных ступенек, кубарем свалился вниз, лягушкой распластавшись на цементном полу.

Его сопровождающий остался наверху и, выждав, пока Спартак придет в себя, сказал насмешливо:

– Сиди, сявка, и жди, пока тебя люди вызовут.

И прихлопнул за собой тяжелую, обитую жестью дверь.

Спартак огляделся. Подвал был освещен тусклой лампочкой, под самый потолок тесными рядами громоздились пивные бочки. Свободного пространства почти не было, да и на что оно было нужно Спартаку? Куда более худшим обстоятельством оказалось то, что нигде не было видно ни единого, даже самого крохотного, оконца, через которое можно было удрать, а бежать надо было, потому что беседовать с Куприяновым при таких обстоятельствах он не желал. Он вдруг понял, что эта беседа вполне могла закончиться тем, что его изуродованный труп законопатят в пустую бочку, погрузят в кузов машины вместе с другой тарой и сбросят на любой свалке. Куприянов явно собирался вести переговоры на своих условиях, и принимать их никак не следовало.

Беглый осмотр подвала подтвердил самые мрачные предположения Спартака – выбраться отсюда невозможно. Хозяин надежно сохранял свое добро за тяжкими стенами фундамента и тяжелой, обитой железом дверью. Которая, само собой разумеется, была заперта.

Следовательно, спокойно принялся анализировать ситуацию Спартак, рано или поздно – придут, изобьют и начнут ставить свои условия. Но какие?! Что с него, Спартака, взять?! Или – что он мог знать?! Что он должен Куприянову? Ведь, наоборот, это Куприянов с ним не расплатился.

И с неожиданной четкостью пришла ясная мысль – черта в стуле! Куприянов жаждет получить со Спартака свои деньги, которые – получалось – присвоили себе Илья, Корвет и эта проститутка с планеты Сириус! Присвоили и даже не сказали об этом ему, Спартаку, даже не предупредили, что продинамили Куприянова с его азиатами, чтобы он был готов к подобному повороту дела. Ну и сволочи!

Теперь игра пошла грязная, решил Спартак, в ней нет никаких законов чести и совести, и все способы борьбы сгодятся. Он чувствовал в своей душе боевой, непривычный задор и решил, что пассивно встречать опасность в данном случае не будет.

Он снова оглядел подвал в поисках оружия. Ничего! Ни доски какой-нибудь, ни палки, ни лопаты. Одни бочки. Но даже пустую бочку в качестве ударного предмета Спартаку использовать было не по силам. Мышцы у него дряблые и жалкие, но зато в черепной коробке – ясный, жестокий и холодный мозг.

Он внимательно посмотрел на горевшую под потолком мутную электрическую лампочку, заметил, что висела она на слабо укрепленном шнуре, и тут же сообразил, что оружие, и достаточно эффективное, у него под рукой есть.

Одна из бочек оказалась пустой, и Спартак выкатил ее под лампочку, встал на бочку и сдернул лампочку вместе с патроном с крючка, на котором она висела. Потом, передвигая бочку, содрал весь шнур проводки, так что теперь лампа болталась свободно и ее можно было установить в любом месте – она превратилась в переносную – такой пользуются в гаражах. Только там-то подобные лампочки на двенадцать вольт, а в руках у Спартака было двести двадцать! Двести двадцать вольт – достаточно хорошее оружие, если использовать его с умом.

Он поднялся по ступенькам к окованной двери и прижался к косяку. Прикинул схему своих действий, примерился к пространству площадки перед дверью, а потом осторожно вывернул теплую лампочку из патрона – на четверть оборота, так что включить ее можно было бы сразу. Подвал погрузился в абсолютную темноту. Оставалось только ждать.

Ожидание продлилось около получаса, и за это время Спартак не занервничал, не запаниковал – что отметил с горделивой радостью и гордостью за себя. Все такой же собранный и четкий, стоял он у косяка двери во тьме подвала, когда послышались с внешней стороны тяжелые шаги и кто-то со скрежетом отодвинул тяжелый засов.

Дверь начала открываться. Входивший увидел, что перед ним глухая тьма, и начал было реагировать.

– О, черт побери, что еще за…

Свет мгновенно вспыхнувшей лампочки ударил ему в лицо, ослепил. Спартак увидел, как его низколобый страж закрыл на секунду глаза, и со всего размаха ударил лампочкой ему в переносицу. Осколки стекла впились в лицо низколобого, снова мгновенно обрушилась тьма, и противник невольно присел – от боли и неожиданности нападения. А может быть, его слегка и оглушило электротоком! Но, так или иначе, противник был повержен, и даже более того – схватившись за раненое лицо, он непроизвольно шагнул вперед и покатился в темную глубину подвала.

Спартак тут же сообразил закрыть за ним дверь и задвинуть засов.

Буря восторга переполнила его душу! Впервые в жизни он одержал победу в рукопашной схватке! Впервые он одолел тупую физическую силу!

Он дал себе десять секунд для передышки.

Через несколько секунд из глубины подвала донесся утробный звериный вой и тяжелые кулаки обрушились на массивную дверь.

Уверенным шагом Спартак миновал коридорчик и вышел в пивной зал.

Куприянов все так же сидел за хозяйским столиком, теперь, правда, один, не курил, перед ним уже стояла кружка пива, увенчанная свежей шапкой пены.

Спартак пересек зал и сказал, чуть наклонившись над Куприяновым:

– Я желаю немедленно получить полагающуюся мне долю! Двадцать пять кусков!

Куприянов брезгливо отодвинулся, презрительно взглянул на Спартака, помедлил и процедил сквозь зубы:

– Вас уже уведомили, что в злачных заведениях я не веду бесед о делах. Но вы правы. Пройдемте на деловую территорию.

Он поднялся и, не ожидая согласия Спартака, направился в глубь служебных помещений.

Спартак двинулся за ним, отгоняя назойливую мысль, что он совершает ошибку.

Куприянов повернул по коридорчику направо и толкнул двери хозяйского кабинета, обитые черной лоснящейся кожей.

Спартак ступил за ним.

Хозяин, без пиджака, в жилетке поверх белоснежной сорочки, испуганно поднялся с кресла у стола и застонал:

– Андрюша, я же просил – на моей территории никаких разборок.

– Конечно, Петр Николаевич, извини, – вежливо ответил Куприянов и без паузы, мгновенно и резко развернувшись своим жилистым гибким телом, грохнул кулаком точно в подбородок Спартака. Еще сильнее оказался рикошетный удар, когда Спартак приложился затылком к косяку двери. Свет в его глазах разом померк. Он чувствовал, что пытается судорожно вдохнуть, но вместо воздуха в легкие ворвалась какая-то удушающая, пахнувшая отвратной химией волна, перед глазами тьма сменилась яркими вспышками искр, а потом ничего – ни боли, ни темноты, ни сознания.

Он очнулся от мучительных приступов рвоты. В сыром, воняющем кислым пивом, замкнутом, темном и тесном пространстве его трясло и бросало из стороны в сторону. Спартак уперся руками в стенку и понял, что надежно упрятан в большую пивную бочку, погружен в транспортное средство, и теперь его, как и предполагалось, везут неведомо куда – быть может, топить в болоте или реке, что технически совсем несложно.

Но думать четко и считывать реальность обстановки ясно он не мог – голова раскалывалась от нестерпимой боли и его беспрерывно рвало. Он то приходил в сознание, то снова проваливался во мрак, плакал, блевал, и сколько продолжались эти мучения, сопровождающиеся беспрерывной тряской, – не осознавал.

Быть может, через столетие движение прекратилось. Бочка упала на бок и покатилась, а Спартак кувыркался внутри. Потом он ощутил сильный удар, бочка развалилась, и он оказался сидящим на земле, опять же в подвале; сверху, через открытый люк, на него падал свет.

Спартак с трудом поднял голову.

Наверху, на корточках у края люка, сидел Куприянов и с интересом рассматривал Спартака, словно увидел его впервые. Спросил вежливо:

– Вы в состоянии вести беседу, господин Дубин?

Спартак тяжело дышал. Быть может, он и мог бы ответить что-то разумное, но чувствовал, что язык да и челюсти ему не подчиняются.

– Нет, господин Дубин, – с сожалением констатировал Куприянов. – Деловой беседы, к которой вы так рвались, вести вы сейчас не можете. Это ничего. Отдохните часок-другой, мы вас приведем в норму и тогда обсудим наши проблемы.

Следом за этим на люк опустилась сначала стальная решетка, потом глухая крышка, и вновь наступила тьма. Признаков хоть какого-либо освещения на этот раз Спартак не заметил.

И сколько так прошло времени – ни ощутить, ни оценить Спартак не мог. В постепенно проясняющемся сознании с горькой болью мелькнула мысль, что силовые, динамичные методы в борьбе – это все-таки не его стиль.

В полном отупении он просидел в подвале неизвестно сколько, пока над головой не распахнулся люк, впуская внутрь тусклый свет, показавшийся Спартаку ослепительным. Решетка осталась на месте. До нее можно было дотянуться руками. Невидимый человек, впустивший свет, ушел. Спартак слышал его тяжелые шаги. Но через минуту сквозь решетку внутрь подвала упал толстый резиновый шланг, и из него хлестнула вода. Холодная шипящая вода, отдающая речной тиной.

Видимо, объем подвала был невелик, потому что уровень нагнетаемой воды уже через несколько минут достиг колен Спартака, потом поднялся до пояса, по плечи, и Спартак, подпрыгнув, уцепился за железные прутья решетки, прикрывающей люк, а вода все прибывала.

Он уцепился за решетку, задергал ногами, уровень воды уже достиг его рта, ушей, и, чтобы дышать, пришлось вжаться в железное переплетение решетки всем лицом. Спартак понял, что его утопят, как крысу в клетке, когда ее бросают в бочку с водой.

Кто-то выдернул из подвала шланг, когда вода уже заливала глаза и уши, – если бы уровень поднялся еще хотя бы на сантиметр, то вместо воздуха в легкие Спартака ничего, кроме воды, не полилось бы. Он цеплялся за решетку, вжимался в нее лицом, чтобы ухватить хоть глоток воздуха, и смутно видел, как над ним остановилась призрачная фигура. Потом четко разглядел перед глазами начищенные светлые туфли, и эти туфли больно наступили на пальцы Спартака, сжимавшие прутья решетки. Затем выше появилось лицо Куприянова и прозвучал его все такой же вежливый голос:

– Кажется, господин Дубин, вы достигли подходящей нормы для вежливой беседы? Теперь вы поняли, как можете закончить свою жизнь?

– Да, – согласился Спартак. – Не стойте на моих пальцах, мне очень больно.

– Вы достигли вежливой и культурной формы для делового разговора?

– Да. Освободите меня. Я все сделаю, что надо.

– Ну вот, это другой разговор.

Решетка откинулась, и Спартак, мокрый и дрожащий, выполз из люка на доски пола.

Куприянов уже уходил в солнечный проем дверей, а Спартака схватили за плечи руки неправдоподобной силы и поставили на дрожащие ноги.

Спартак разглядел и узнал низколобое лицо, на этот раз покрытое сеткой тонких, глубоких порезов – следы от раздавленной о физиономию электрической лампочки.

Через несколько секунд Спартак оказался на ярком полуденном солнце, в нежной весенней зелени маленького и аккуратного приусадебного участка, на дорожке, вымощенной плиткой. Дорожка вела к легкой, увитой прошлогодним, пожелтевшим плющом беседке. Внутри за круглым столом, в плетеном кресле, закинув ногу на ногу, уже сидел Куприянов, курил трубку, а перед ним стоял высокий стакан с золотистой жидкостью.

У стола стояла еще и грубая табуретка, на которую кивнул Куприянов, и мокрый, грязный, озябший Спартак плюхнулся на нее.

На столе перед ним уже дымилась чашка кофе.

– Придите в себя. И восстановим недавно минувшие события, – все с той же брезгливой вальяжностью проговорил Куприянов.

Спартак хлебнул кофе, почувствовал в нем легкий привкус коньяка и поднял глаза.

– За что же вы так меня, Андрей Андреевич? – прохныкал он. – Ну за что? Ведь я денег не получил, меня обманули, избили, я слабый, больной, что вам надо?

Глаза его привычно наполнились слезами, но пульс был ровен, а мысль – свирепой и ясной до кристальной прозрачности.

– Восстановим события, господин Дубин, – повторил Куприянов. – Итак, на прошлой неделе, вы, представленный мне барменом Серебровым, обещали оказать незначительную услугу. Я сообщил вам, что ко мне приехали друзья из… наших бывших союзных южных республик. Люди приличные, уважаемые, состоятельные, с которыми я, кроме дружеских отношений, имею и общие дела.

– Я все помню, господин Куприянов, – пролепетал Спартак.

– Позвольте восстановить все детально. Мои друзья, пресытившись, видимо, своей пресной и сытой жизнью на жарком юге, попросили меня организовать им… э-э… остренькое, приятное развлечение, за которое готовы были платить. Вы, в свою очередь, заявили, что готовы организовать игру в подобном стиле и у вас имеются люди, которые согласны играть в подобные игры. Я не допускаю ошибок, не передергиваю?

– Все правильно, но я ничего не знаю, господин Куприянов! Меня избили и связали ваши люди! Я не получил денег. Ни копеечки! Я не знаю, куда делись деньги! Ничего не знаю, ничего!

Куприянов вскинул брови, подчеркивая свое удивление, пригубил напиток и спросил холодно:

– Кто вас освободил?

– Мои друзья. То есть не друзья! – тут же из осторожности поправился он. – А те люди, которых я нанимал для этой работы. Я их плохо знаю. Они развязали меня, а потом бросили, и я пешком добирался до дому.

Спартак понимал, что всей правды, даже в той степени, которую он знал, – говорить не следовало. Тайные сведения – всегда козырь, в любой игре.

– Вы что, совсем не знали этих людей? – Вопрос прозвучал холодно.

– Знал, конечно, с точки зрения дела. Но вы же понимаете, законы таких мероприятий – чем меньше информации друг о друге, тем лучше. Сошлись, сыграли и разошлись!

Последняя фраза была одним из требований Ильи Пересветова. Это он сказал: «Предупреди своих клиентов: сойдемся, сыграем и разбежимся. Никаких общих застолий и праздников. Каждому свое удовольствие, свой приз, а потом жопа об жопу – и разлетелись».

– В какой момент правила игры поменялись? – жестко спросил Куприянов. – Почему МЫ понесли такие большие потери, а ВЫ – загребли все и даже сверх того?

– Что мы загребли?! Кто загреб? – завыл Спартак. – Я ничего не загреб! Меня избили сначала ваши друзья, а потом эти бандиты! Я не заработал ни шиша!

Куприянов долго и молча смотрел на Спартака, потом произнес тихо:

– Какая непростительная ошибка с моей стороны. Да ведь вы – никто! Ноль! Пустое место. Вы же не были организатором дела, как представлялись!

– Но почему же? Я…

– Я – свинья! То есть вы – свинья! Вы же – холуй, шестерка. Вас просто использовали, как половую тряпку! И как это я сразу не догадался! Помолчите… Я сейчас подумаю.

Думал Куприянов недолго.

– Я полагаю, что совместными усилиями мы восстановим справедливость. И более того, возможно, вы получите свою долю. Ваши друзья должны понять, что они хапнули слишком. Они захватили чужие деньги, завладели нашим, притом дорогим оружием, и… э-э-э… есть еще одна дорогостоящая и опасная для вашей компании деталь, по своей стоимости превышающая все перечисленное.

– Какая, господин Куприянов?

– Бесследно исчез и, я подозреваю, погиб, точнее, убит один из компаньонов моих друзей.

– Кто? – еле выговорил Спартак. – Никто не погибал!

– Вы действительно не обладаете полнотой информации, разговор с вами бесполезен. Однако сама ваша личность – небесполезна.

– В каком смысле? – насторожился Спартак.

– В том смысле, что с этой минуты вы – заложник. И будете удерживаться у нас до контактов с истинными организаторами дела. Либо… Мы их предупредим о вашей судьбе.

– Да им на меня наплевать! – закричал Спартак. – Утопите вы меня или на шашлык изжарите, Пересветову на это начихать!

– Пусть так, – равнодушно ответил Куприянов. – Так каким образом мне связаться с господином Пересветовым? Если я не ошибаюсь, это именно тот, кто получил ранение?

– Да, – с трудом ответил Спартак. И понял, что ему – обманутому и ограбленному со всех сторон – удерживать чьи-то тайны, кого-то спасать и укрывать нет никаких причин. Тем более, что никому ненужная жизнь его повисла на волоске из-за всех этих сильных и беспощадных людей. Каждый в этом деле должен получить свое – по справедливости. Если она существует.

– Итак, – мерно продолжил Куприянов. – Вы остаетесь в заложниках, а как мне связаться с господином Пересветовым?

– Но вы гарантируете мне мои комиссионные? – с жалким вызовом спросил Спартак.

Куприянов вложил в улыбку максимум презрения.

– Я вам гарантирую жизнь, в случае удачи.

– Да на кой хрен мне нужна моя такая жизнь! – непроизвольно выкрикнул Спартак.

– Ну уж, ну уж, не надо впадать в истерику. Жизнь прекрасна. Во всех ее проявлениях. Даже навозный червяк цепляется за свою жизнь. Как вы полагаете, какой способ связи с господином Пересветовым более надежен и эффективен – вы напишете письмо, или мы устроим личную встречу, несколько человек для безопасности?

Схему контакта с Пересветовым разработали за полчаса, после чего Спартака сводили под душ, дали сухую одежду, накормили на маленькой кухоньке – все под угрожающим присмотром низколобого мордоворота, – а потом уложили спать в чистой спаленке. Все хорошо, но с небольшим нюансом – на правое запястье Спартака надели кольцо наручников, а второе кольцо на короткой и толстой цепи замкнули на трубе батареи отопления, около которой стояло его ложе. Тем не менее это уже не беспросветная тьма сырых и мрачных подвалов.

Спартак уснул очень скоро, слегка тревожась лишь о своей семье. Как там будут развиваться события дальше – его тоже не волновало, он понимал, что из участия, серьезного участия в серьезной игре, его вышибли. Главное выбраться домой, желательно – при каком-нибудь барыше в клювике. Кто кого обманывал, кто кого предавал и продавал, Спартаку было наплевать. Как люди обходились с ним – так и он с ними, вот и все правила.