355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Савельев » Сын крестьянский » Текст книги (страница 12)
Сын крестьянский
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:54

Текст книги "Сын крестьянский"


Автор книги: Александр Савельев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Раз такое было дело. По окончании всенощной православные выходили, нищие им руки протягивали. Рядом с Варварой стоял Лешка Трехпалый, лохматый, бородатый, рябой мужик, кривой на один глаз, злобный и дурашливый. Одна дебелая купчиха протянула было Трехпалому полушку, потом раздумала, отдала Варваре. Обозленный Лешка сверкнул на Варвару одним своим глазом, пробормотал:

– Ужо узнаешь, стерва, как гроши перехватывать!

Когда Варвара шла домой, ее догнал Трехпалый, набросился с ругательствами. Произошло побоище. Варвара яростно защищалась, исцарапала обидчика, но и сама получила здоровенный синяк под глаз. Народ кругом хохотал, кто-то вылил на них ведерко холодной воды, растащили наконец. Варвара пришла домой в растерзанной одежде, заплакала, залезла на холодную печку, долго не могла уснуть.

– Боле на паперть не пойду, – решила утром. – Противно больно!

Совсем отощала Варвара и решила в другом месте счастья попытать. Подговорила бабку Степаниду, нищенку, та у ней в избенке поселилась. Сама же ушла на богомолье и стала побираться по монастырям, живя подаянием.

Странница Варвара могла бы прижиться в каком-нибудь монастыре, принять пострижение. Но этого не случилось.

Иначе сложилась судьба странницы Варвары.

Глава VIII

Царская рать под командованием князя Трубецкого подошла к Кромам.

Этот сильно укрепленный городок в 1604 году передался Лжедимитрию I. Атаман Корела Волшебник с тысячью донских казаков отсиживался тогда в Кромском остроге от рати Шуйского, Шереметева, Мстиславского, которые острог так и не взяли.

Теперь Кромы примкнули к путивльцам и отказались сдаться.

«Царю Василию вельми нелюбы Кромы за проруху его ратную. Угодить царю надобно, выжечь окаянный городишко надобно!» – думал Трубецкой, предвкушая гибель ненавистной крепости.

За несколько верст от Кром войска разбили стан.

Одной стороной лагерь примыкал к дремучему лесу. Отсюда беды не предвидели: в чащобе были непролазные болотины и мочежины. Здесь охрана стояла слабая.

В лесу в сторожке жил лесник Митрофан. Женка была у него, Авдотьица, и сын девяти лет, Петька. Когда основался лагерь, Митрофана по какому-то подозрению забрали: смутьян-де! Авдотьицу обесчестили, потом убили вместе с сынком Петей. Митрофан под запором ждал расправы. Наутро его не нашли в подклети: выломал стену и бежал.

Болотников с войском стоял в Комарицкой волости.

Его воеводская изба, обосновавшаяся в одном из просторных домов городка, была полна народу. Беспрестанно входили и выходили, не переставая хлопали двери. В передних горницах толпились полковые воеводы, простые ратники, стрелецкие головы, донские и запорожские казаки, мужики. Пришли каких-то два помещика, священник. Выделялись древние, седобородые старики в высоких шапках – гречневиках, с посохами в руках, несколько женщин. Всем нужно было повидать походного большого воеводу, Ивана Исаевича Болотникова, непременно лично.

Распоряжался Олешка.

Он ввел к воеводе одного из дожидавшихся мужиков. Болотников сидел за столом, устало подперев голову рукой. Стол был покрыт помятой посеревшей скатертью. На лавках сдвинулись красноватые суконные покрывала – полавочники.

Вошедший неторопливо снял гречневик с рыжей головы, степенно, молча поклонился.

Болотников внимательно оглядел его. Перед ним стоял рослый нестарый мужик. Одежда порвана, левый глаз заплыл, под ним синяк.

– Что тебе, паря, надо? Садись.

– Слушай, воевода! Один я, как перст, на божьем свете. Были женка, сынок. Ныне нету. Я пришел из-под Кром. Из ихня узилища еле выдрался. Ныне стану их, душегубов, глушить, елико влезет. Лесник я, крещен Митрофаном. Все пути мне в тех местах ведомы, ежели там воевать будете. Со стороны леса поведу вас к стану ворогов тропой через болотины.

Болотников заинтересовался мужиком.

– Да ты, паря, клад, право слово! Такого-то знатца нам и надо! Повремени маленько. Скоро послужишь нам.

Болотников крикнул одного из своих сотников и передал ему лесника.

– Дядя Иван! – смеясь, сказал тонкоголосо вновь появившийся Олешка. – Девка одна пришла, сказывает, воевать хочет!

– Зови, зови! Поглядим, что за девка!

Вошла странница Варвара, обветренная, в рваных лаптях, с котомкой за плечами, в лице ожидание.

– Как тебя звать-величать, странница? – спросил Болотников, сразу поняв, с кем имеет дело. – Издалека ли? Садись!

Варвара изнеможенно опустилась на лавку.

– Ты что, аль взголодала?

Варвара утвердительно кивнула головой. Она ненасытно разглядывала Болотникова. «Вот он какой, что за правду стоит!»

– Олешка, принеси-ка чего-нибудь поесть! – крикнул Иван Исаевич в щелку, приоткрыв дверь.

Тот приволок блюдо гречневой каши с маслом. Варвара жадно стала есть.

Покуда Варвара ела, Болотников отдавал Олешке различные распоряжения. Олешка, раскрыв рот, не сводил со странницы глаз от удивления.

«С чего начать рассказывать?» – думала Варвара, постепенно утоляя голод.

Беспорядочно мелькали воспоминания: отец, скитания, дороги, встречи, люди и их горести да страдания.

…Варвара пришла сюда издалека. Кажется, под Мценском – точно уже не помнила – она как-то сидела на кладбище. Услыхала разговор двух подошедших мужиков.

– Микита, а Микита! Слыхал аль нет? К Кромам войско царское движется, какой-то князь ведет то войско на Болотникова, Трубицкий али Трубчевский…

– Слыхал, слыхал! Болотникова легко не возьмут. С им сто тыщ мужиков идет и пять тыщ казаков. Никакой Трубицкий ему не страшен. За Болотниковым весь народ простой идет. Он за народ горой стоит. Великая сеча будет с князьями.

Мужики ушли, продолжая разговор.

У Варвары тогда же мелькнула мысль: «Беспременно к ему пойду, к тому Болотникову».

Еще не приняв твердого решения, не зная, как быть, она потянулась к Путивлю. И чем дальше она уходила на юг, тем более встречала людей, шедших той же дорогой – к гилевщикам. Она уже шла с целой группой мужиков, беглых стрельцов, господских холопов. Ее решение идти к гилевщикам стало бесповоротным. А по дороге еще подошли люди, правды ищущие.

Шли чащобой, чтобы на царские отряды не нарваться…

…Болотников услал Олешку. Улыбаясь, сказал Варваре:

– Теперь сказывай, странница!

Она рассказала все про себя. Потом с засверкавшими глазами, уверенно подняв голову, закончила:

– Воевода народный! Возьми меня в свою рать народную. Увидишь, и я сгожусь!

Иван Исаевич задумался.

– Куда бы тебя пристроить? Самопалом да саблей девке хозяйничать вроде как неподходяще… Вот что: побудь пока при стряпне. Сама подкормись да нас подкорми, а там видно станет!

– Не про то я думала, – опустила голову Варвара, но туг же как бы встряхнулась: – Ладно! Ежели велишь, сделаю. Стану при стряпне… А там видно будет…

– Вот у нас и воительница заявилася! – подтрунивал Олешка.

Наступили решающие дни. Народное войско готовилось к походу под Кромы. Болотников имел прямую связь с восставшим Ельцом. Лжедимитрий I в свое время для похода на Крым собрал в Ельце огромные запасы амуниции, вооружения, в том числе пушек. Очень много этих запасов перешло в войско Болотникова.

Болотников вызвал Варвару.

– Ну как, девица, живешь? Э, да ты поправилась. Ишь какая гладкая, крупичатая стала!

Варвара опустила глаза, смутилась. Болотников строго взглянул на нее.

– Тебе, Варвара, дело есть. Наша рать в поход выступает. Ходи-ка ты, да похаживай по нашим путям, да окрест. Ходи по городам и по святым местам… Грехи замаливай, если есть. А в суме у тебя будут грамоты подметные. Вот и разноси да отдавай те грамоты. Токмо сторожко, не попадись. Не то головы не сносить тебе, пропадешь!

– Про то ведаю, воевода. На то шла! А оберегаться буду!

На следующее утро Варвара, снабженная у Еремея Кривого деньгами, харчами и большой пачкой грамот, ушла, волоча за спиной суму.

Иван Исаевич с ней тепло простился, глядел вслед и думал:

«Что-то будет с красной девицей? Страшно за ее!»

Войска Болотникова подходили к Кромам.

Пришла очередь и для лесника Митрофана.

Ранним утром Ерема Кривой с Олешкой и Митрофаном сели на коней. Потаенной тропой пробрались до окраины леса, прилегающей к лагерю Трубецкого. По пути местами проваливались в болото, вылезали. Оглядели подход к лагерю и вернулись обратно.

На военном совете Иван Исаевич излагал свой план.

И были в совете том военачальники: развеселые Федор Гора и Петр Аничкин, молчаливый Ерема Кривой, недавно прибывший казачий атаман Юрий Беззубцев в еще несколько человек.

– Слушайте, други ратные! Мне ведомы потаенные тропы к стану боярского войска. Хведор Гора наперед пойдет с казаками запорожскими ныне знаемой тропой. У каждого будет по полену, хворост. В гиблых местах бросают их, чтобы упору более было для ног на тропе. Подползут нежданно-негаданно и стражу вырежут. С лесной стороны стражи не дюже. За ими идут прочие ратники с поленьями. И по гати, под конец твердой, перевезем пушки. Потом со всех сторон ударим по ворогу. Главное дело здесь: немешкотно да нежданно все вершить. Трубецкого одного бить будем. Барятинский с полком в Орле, Воротынский с двумя полками Елец обложил. Ума у них не хватило – сообща со мной биться. Вот их и надо по отдельности рушить. Что ответите, начальники?

– Супротив нечего сказать!

– Разумно, воевода.

– Быть по сему!

– Быть по сему! – утвердил Болотников.

Оставшись один, он сел в кресло, закрыл глаза и задумался. «Ну, Иван, держись ныне, крепись! Подготовка кончилась, война начинается. Смотри – большим воеводой не по грамоте, а по разуму будь!»

Князь Трубецкой собрал военачальников. Вид его был ошалело-решительный, даже усы воинственно топорщились кверху.

– Запомните, что я вам сказывать стану, – начал он. – Послезавтра раным-рано выступать надо – кромчан бить. Кои из их в бегах обретаются, а кои оборону держать порешили. Значит, острог брать надо силой. Никого не щадить! Гилевщиков должны мы примерно наказать!

Поговорили, какие ратные действия надо применить. Разошлись. Трубецкой хватил на сон грядущий травнику, пользительного от одышки, и – на пуховик, предвкушая сладость близкой победы над гилевщиками.

Ночь лунная, звездная… Окраина леса возле лагеря казалась черной, черной… Вдоль ее похаживали немногочисленные дозорные, потом угомонились, захрапели под кустами.

Двое сидят, беседуют:

– Эх, Митроха, скореича бы кончилась заваруха эта! Разойтись бы по хатам.

– Вишь чего захотел: разойтись! Нет, брат! Не скоро домой вернемся. Повсюду – гилевщики. Развелось же ихней братии! Бей не бей, не перевесть их…

– Эх-хе-хе… Царица небесная матушка, прости нас и помилуй, грешных… Щи сегодня что-то не скусны были, не наваристы. Таскают, сукины дети, кухаря харчи наши, морды отъели…

А первый все бубнил:

– Тут тебе не как при Хлопке. Тогда холопов много гиль учинили. А ныне, не приведи бог, куда боле в смуте народу взъярилося… Поспать бы…

Примолкли.

Раздалось уханье филина в лесу… С перерывами три раза… По всей окраине из чащи поползли к дозорным какие-то тени. Приглушенное хрипение… Стон то тут, то там…

Дозорные перебиты запорожцами.

Опять крик филина. Из темноты на лагерь ринулись отряды повстанцев. Действовали по плану Болотникова: давили с флангов и разрезали средину, откуда подались в обе стороны. Сжали врагов мертвой хваткой и раздавили в двух «котлах».

– Вставай, князинька! Беда лютая! Вороги в стан ворвалися!

Продрал очи Трубецкой, из шатра выскочил как ошпаренный. Кругом море огня от горящих складов сена. Гремят боевые трубы, крики, вопли, стоны, лязг оружия, выстрелы…

Увидел князь, что, пока спал, все уже решилось. Толпы гилевщиков накатываются на лагерь, заливают его.

«Вот те и победа! Дурак я, дурак!» – проносится в разгоряченной голове Трубецкого. Вскочил на коня – и гайда из лагеря с небольшой свитой.

Повстанцы в неожиданном, неудержимом натиске своем врывались в шатры, рассекали саблями, глушили топорами, били из самопалов, пистолей сонных или мечущихся врагов.

Болотников на черном жеребце мчался с несколькими верхоконными, разыскивая князя Трубецкого.

– Где он, черт пузатый?

Но того и след простыл.

Войско Трубецкого было разгромлено. Повстанцы сгоняли толпы пленных. Подъехал воевода, мрачно оглядел их, крикнул:

– Старших выводи!

Нескольких нашли, выволокли.

– Посечь!

Запорожцы метким сабельным ударом рассекали им головы.

Один царский сотник, видя, что все равно пропадать, выхватил засапожник и ткнул в бок ближайшего запорожца. Тот, хрипя, завалился. Сотник ожесточенно отбивался ножом. Запорожец пристрелил его.

Болотников воскликнул:

– Добрый воин, коли так смерть приял, а не как овца, коя только блеет, когда ее режут!

– А с этими что будем, воевода, делать? – кричали ратники, готовые наброситься на пленных.

Но Болотников гаркнул изо всех сил:

– Не сметь их трогать! Они более по неразумению да по принуждению супротив нас бились. Пусть живут. Угнать в Путивль на работы. А кто хочет, к нам иди! Запрету нет!

Незадачливый вояка Юрий Трубецкой ехал со свитой по дремучему лесу. Был растерян. Вид взъерошенный, усы уже не топорщились воинственно кверху, а уныло свисали.

«Что ныне делать? – думал князь. – К царю возвращаться боязно. Вспомнит, как я перед ним хвастался, что гилевщиков немешкотно побью! Вот те и побил… Срам! Ах, какой срам!.. Не уйти ли в Литву, подобно князю Курбскому?.. Али к свеям? А может, на сторону царя Димитрия перейти? Нет, не то теперь. Где он, сей Димитрий? Покуда мужики одни воюют… Ин ладно! Не Грозный, не царь Иван! Этот плешивый царь тронуть не посмеет… Меня, гедиминовича! Не я один! И других, видать, бить будет воитель сей неведомый Болотников».

Князь Трубецкой решил ехать к царю с повинной головою.

Остатки его войска поспешно отступили к Орлу. По пути много ратных людей царева войска стали разъезжаться по домам. Многие переходили на сторону повстанцев.

Болотников с народной ратью расположился в лагере Трубецкого. Досталось много воинских припасов. Вся артиллерия – «наряд» – перешла «из рук в руки». Иван Исаевич занял шатер Трубецкого.

Написал о победе Шаховскому.

Вспомнил Болотников свое расставание с Шаховским. Тот, задушевно глядя на него, сказал:

– Иван Исаевич, милый друг, езжай, бей ворогов, славу добывай. Ты, смекаю я, не больно-то доверяешь мне! Князь, мол, бела кость, не свой брат, подъяремный. Ты это зря! Думы свои брось. Мыслю, если я с вами вместе честно буду идти, то хоть и князь я, меня вы в обиду не дадите, коли победим.

И все так же в упор глядя, добавил:

– А не победим, сдюжат нас бояре, мне не отпустят прощенья. Я среди их как белая ворона. Недаром они говорят, что я – всей крови заводчик. Пойми ты сие и верь мне. Связала нас смута одним вервием, не разорвешь!

Болотников сдержанно, коротко ответил:

– Я, княже, за тобой худого покуда не вижу.

– Добро! Пока я в Путивле останусь, силы копить стану новые, а придет срок, сам к тебе явлюсь. Слово мое верно. Прощай!

В лагерь восставших теперь потянулись дворяне, дети боярские, торговцы. Мужики и холопы, да мелкий посадский люд прибывали толпами.

После вчерашних трудов Иван Исаевич спал как убитый, но проснулся рано. Вышел из шатра. Кругом шумел березовый лес. Таял туман. Заря… На востоке розовели облачка. Вот показался радостный солнечный диск, все более щедро кидая лучи по верхушкам дерев и глубже, в самую чащу. Поднялось разноголосое птичье пение. Застучал на лапчатой ели дятел. На болоте заскрипел коростель. Чу, перепелиное «пать-палать»! Стрекотание кузнечиков. Порхают желтые бабочки… Иван Исаевич, вдыхая запах деревьев, травы, цветов, земли, бездумно внимал этой лесной жизни, но потом прислушался к начинающейся лагерной суматохе. Голоса, пение, стук, скрип телег, собачий брех, ржание коней… Зазвенела военная труба. На стрельбище началась учеба, и эхо выстрелов разносилось по лесу. Все эти звуки заглушали голоса леса и, как всегда, возбуждали, бодрили Ивана Исаевпча. Недалеко от шатра пролегала дорога. Болотников вышел на нее и стал глядеть в одну сторону. Глубокие колеи, вчера еще пыльные, сегодня блестели от продольных лужиц. Природа, изнывавшая от жары и сухостоя, теперь ликовала; на листьях, траве сверкали, как алмазы, капли воды. Вдоль проселочной дороги, по обе стороны ее, как стражи, стояли березы. Белые стволы их были с серебристым отливом. Иван Исаевич глядел, глядел на всю эту красоту и сам ликовал…

Вдали дорогу перебежала рыжая лиса.

«Эх, самопала нет под руками!» – подумал с огорчением Иван Исаевич.

В той стороне, куда глядел Болотников, послышался слабый шум, который длился, нарастал.

«Что это, а?»

Из-за поворота дороги показалась толпа людей.

«Видать, к нам идут!» – решил Иван Исаевич. Впереди, на гнедом жеребце, ехал молодой парень, в лихо заломленной на затылок шапке, с пистолем за поясом и при сабле. Зоркий глаз Болотникова сразу узнал парня.

«Да это Олешка целую ораву за собой ведет!» Иван Исаевич отправил вчера Олешку в соседний городок по делу.

Медленно приближалось говорливое скопище, пестро одетое: чекмени, зипуны, кафтаны, кунтуши; в черных, серых бараньих шапках, у иных со шлыками.

«Видать, с Украины народ!» – догадался Иван Исаевич, и радость широкой волной заполнила его. Олешка, издали узнав Болотникова, крикнул толпе:

– Вот он, батька Болотников! – и помчался к Ивану Исаевичу. Доскакав, сияющий, он резко осадил коня, сказал:

– Дядя Ваня! У городка встретил их. Спрошали меня, как до батьки Болотникова дойти. Я их и привел к тебе!

– Добро, Олешка, добро!

Меж тем длинноусые, чубатые, когда снимали шапки, у иных самопалы, луки с колчанами, сабли, а кто с топорами за поясом, с чеканами, рогатинами, – люди эти приблизились с криками:

– Хай живе пан атаман наш Болотников!

Среди них выделялись человек двадцать, идущих вместе кучкой, – высокие, стройные, крепкие как дубы, в полотняных вышитых сорочках, вправленных в широкие синие шаровары, в высоких кожаных сапогах с мягкой подошвой. За широким кожаным поясом у иных пистоль, висел в чехле нож, на плече топор с длинной рукояткой, лезвие его в кожаном чехле. Шапки они надели запорожские, с красными шлыками. Это были гуцулы.

– Ого-го, отколь до нас идут! – воскликнул Болотников, приветствуя пришельцев из далекой Прикарпатской Руси.

На крики сбежался народ из лагеря, и поднялось неистовое ликование, целовались, хлопали по плечу, жали друг другу руки.

В соседней лесной деревеньке прослышали об украинцах, и пришли оттуда поселяне, веселые, крикливые, кое у кого бочонки с вином и незатейливая снедь. Прибрели, как два старых гриба, старик со старухой в лаптях, сморщенные, ветхие. Кто их там разберет, но тоже что-то шамкали приветное, дед руками махал, бабка прослезилась.

Трогательна была встреча запорожцев Горы с пришедшими украинцами, торжество великое! Несколько здоровенных пришельцев подскочили к Ивану Исаевичу и с криками: «Хай живе Украина и Московия ридны!» – схватили его и стали подбрасывать вверх. Пришедшего Федора Гору тоже качали, и тот летал по воздуху, размахивая руками и ногами, и басом хохотал.

Понемногу народ утихомирился, и Болотников торжественно заговорил:

– Добре, хлопцы, добре, посполитые тай хлопы, шо прийшлы до нас, до Московии, тилько селянской, та бедняцкой, шо опокинулы ваших панив, куркулив, мерзотникив. Умисти станемо воюваты з нашими царем, боярами да дворянами, по ведьмаке та чертяке им в дыхало!

Окружающие захохотали. И он по-русски закончил:

– Други ратные! Рады мы, что пришли вы к нам с Украины! Новых воинов оттуда ждем!

– Придут, батько, придут! – загремело в ответ.

И опять поднялось ликование, и опять качали свои и украинцы Ивана Исаевича, Федора Гору, Беззубцева и других военачальников. Тронулись в центр лагеря. Выкатили там на радостях им несколько бочек вина, и лилось вино и веселье через край!

На следующий день Иван Исаевич часть украинцев передал Федору Горе, благо после победы над Трубецким досталось много коней. Часть передали в другие отряды.

И так время от времени то скопищами, то одиночками являлись до Болотникова украинцы – стоять вместе с русскими за правду. Часть их гибла при переходе рубежа между Польшей и Русью, но другие шли, шли…

Раз пошел Иван Исаевич по стану – поглядеть, как воины его живут. У одного костра сидели несколько ратников. Ели из уемистого тагана толокно. Болотников приветливо произнес:

– Бог помочь, люди добрые!

– Благодарствуем, воевода!

– Садись, гостем будешь!

Иван Исаевич присел и также стал орудовать ложкой. Поснедали, разговорились. Воевода обратил внимание на монастырского служку, в черной однорядке, скуфейке; сам черный, прямо грач!

– Ты, монах, почто тут? Твое дело – свои да чужие грехи замаливать, поклоны бить, а ты – с самопалом!

Тот усмехнулся.

– Был монах, воевода, да как свеча сгорел, а ныне воюю. Тошно пришлося мне в монастыре служкой быть. Работа черная, тяжкая: прясла и башни монастырские, кои в ветхость пришли, чинили мы от зари до зари, а харчи никуда! Заутреня да вечерня, часы да повечерие – само по себе сполняй! А отче игумен – лик багрян, яко кирпич, и кирпича взыскуе. С жиру, того и зри, что лопнет! – Монах со злобой плюнул. – Вот он и баял нам: «Принимайте, братие, труды велии! Все сие зачтено будет сполна вам в царствии божием, иде же несть болезни, печали, воздыхания!» А мы-то, воевода, конечно, отощали; в чем душа держалася от житьишка непереносного. Зрим, что в высоты горний угодишь вот-вот!

Чернец и его товарищи засмеялись.

– Потолковали промеж себя и гайда к Болотникову, народу служить. А господу служить в старости будем, ежели доживем. У тебя нас, монахов, много собралось. От одного Троицы-Сергия человек двадцать. Ну ее к шуту, жизнь монашью! Что мужик тяглый за помещиком, что монастырский служка за игуменом – два лаптя пара, оба в дырьях. Так-то, воевода, и зачал я воевати. Ежели убиен буду, беспременно в рай угожу за все тяготы, ране претерпенные!

Чернец состроил постную физиономию, а глаза веселые. Другие мужики у костра загоготали.

– Вишь свят муж объявился!

– А про женку Аксютку что скажешь?

– Аль и ее с собой в горни высоты захватишь?

– Беспременно захвачу! – ответил чернец-воин и засмеялся.

В беседу вступил пожилой, степенный, сивобородый мужичок.

– Воевода! Чли мы грамоты твои. Иные надо, позабористей! Царь Шуйский, сам ты знаешь, мыслит у крестьян выход совсем отнять[40]40
  Отнять выход – уничтожить право крестьян на уход от помещика.


[Закрыть]
. Царь тот да князья, бояре, дворяне, дети боярские, купчины – все они мужикам, аки горька редька! Всех их взашей гнать надо. А у тебя про дворян да купцов в грамотах не говорено. Вот и яман дело!

– Нет, не яман! Не приспел еще срок всех их взашей гнать. Обождать надо. Вскорости начнем вершить дела инако, – пообещал Болотников, подмигнув собеседнику и хлопнув его дружески по плечу.

Он собрался уходить. Не тут-то было! Его окликнул еще ратник, невзрачный, тощий парень, с задумчивым, грустным лицом, оружейник из Тулы, крестьянин родом.

– Воевода, обожди малость! Когда мы отсель выбивали ворога, я и иные многие видели, как ты, пример нам показуя, кистенем да саблей угощал супостатов. А за тобой и вьюнош твой мчал на коне, саблей орудовал, – лицо парня преобразилось, стало значительным, настойчивым. – Токмо вот те наш сказ: поберегись! Впредь не при в самую гущу! Нас громада, ты один, воевода, глава наш. Ты мысли, как супротивников бить да приказы давай, а мы ворогов глушить будем. Неровен час, порушат тебя, что нам тогда делать? Берегись, а мы уж тебя не выдадим! Мир, одно слово, за тебя! Великое дело мир! Крестьяне всколыхнулися, тысячи многие, а ты над ими воеводствуешь – это понимать надо!

Другие одобрительно загудели:

– Верно он бает! Верно!

– Слушай нас. И миру и тебе добра желаем!

– Ладно, люди добрые, стану оберегаться, хоть и горяч я. За ваши речи благодарствую!

Болотников ушел и смущенный, и радостный, улыбался своим заветным мыслям:

«Правильно парень сказывал: тысячи-де многие крестьян со мной идут. Война, стало быть, крестьянская. Добро! А к им холопы пристали, казаки донские да запорожские, украинцы, люди гулящие, посадские, стрельцы. Все это любо-дорого!»

Придя в шатер, Иван Исаевич увидел, как Олешка что-то мастерит. Пригляделся ближе: силок! Олешка, не оставляя работы, стал оживленно рассказывать:

– Дядя Иван, птах ловить стану! В клетухах спевать начнут. Таково-то радостно сердце взыграет, весну-красну вспоминаючи! Я на гуслях пытаюсь подобрать, как птахи поют… Доживем до благовещенья, птах беспременно тогда пущать надо на волю. Сколь их выпустишь, столь и грехов с тебя господь сымет! Так родитель мне сказывал!

Иван Исаевич весело засмеялся:

– Пустое все! Да и какие грехи у тебя, Олешка? Младень ты, чтобы грешить серьезно!

Есть, дядя Иван, у меня прегрешения! Вот и надо очищать себя от их!

Болотников залюбовался парнем. «Был у меня сын, погиб. Олешка вроде как новый сын. Любит меня, видать, крепко. С отцом не остался, а за мной пошел!»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю