Текст книги "Капкан для скифа"

Автор книги: Александр Чернобук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Кроме всего остального, Виктор еще получал заработную плату в этой лаборатории. Институт физической культуры он закончил не напрягаясь и, собственно, не покидая спортзалов даже во время сессий. Теперь там же он учился в аспирантуре, делал вид, что готовит кандидатскую. Впрочем, надо отдать ему должное, не особенно активно.

Как называлась его тема, я толком не помнил, хотя Витька мне ее озвучивал неоднократно. Приблизительно она звучала так: «Влияние больших физических нагрузок на изменение структуры и химического состава мышечного волокна». Если Витька не привирал, работа эта была секретной, и занималась этим направлением, кроме него, целая группа ученых.

Я всегда подтрунивал над Виктором, недоумевая – какие могут быть ученые в спортивном институте? Посудите сами. Собрались вместе бывшие борцы, каратисты, боксеры, метатели молота и толкатели ядра. Ни для кого особым секретом не является, что эта публика с большим трудом вспоминает таблицу умножения и то, зачастую, только с помощью калькулятора. Какие «изменения структуры» и тем более «химический состав»? Менделеевы хреновы в кедах и борцовках…

Устроили себе тусовку на площадях института физкультуры, а для вящей солидности обозвались «Проблемной научно-исследовательской лабораторией». Гимнасток им там для полного научного экстаза не хватает. Виктор не спорил только с моей последней посылкой – женщины действительно не помешали бы им в извечном творческом поиске, а со всем остальным категорически не соглашался.

В качестве подтверждения серьезности их научных изысканий он приводил в пример опыты с крысами. Но последний эпизод с этими животными только упрочил мою позицию. Именно эта история, по всей вероятности, и послужила основной посылкой моему мозгу для создания сна с гребущими на байдарках крысами. Звучала она, со слов Витьки, примерно так…

В порядке экспериментов, они, как все великие ученые, издевались над братьями нашими меньшими. Павлов над собаками, Преображенский над кроликами, Шариков над котами, а друзья из «Проблемной научно-исследовательской лаборатории» мучили крыс. Выглядело это занятие наукой таким образом.

В лаборатории стояла огромная бочка с водой. Туда по графику бросали крыс. Края емкости были достаточно далеко от воды и бедные животные не могли оттуда выбраться без посторонней помощи и чупахались там, пока спортсмены-исследователи не благоволили их извлечь из бочки.

Поначалу эти опыты длились несколько часов, затем продолжительность водных процедур была увеличена до суток. А потом экспериментаторы начали привязывать к конечностям крыс свинцовые мерные грузики.

Описываемые ниже события произошли в тот момент, когда крысы достигли веса в пять-семь килограммов и могли свободно держаться двадцать четыре часа на поверхности с килограммовой гирькой на лапе.

Цель этого многолетнего эксперимента, как я уже говорил, обозначалась в названии кандидатской работы Виктора: – «Влияние больших физических нагрузок на изменение структуры и химического состава мышечного волокна». Практическое же изучение сводилось к снятию мышечного среза с бедра крысы после каждой из этих перманентно возрастающих нагрузок и групповое разглядывание его под микроскопом, обработка химикатами, пробование «на зуб» и прочее.

Причем, самым противным во всем этом было, по словам Виктора – подготовка режущего инструмента. Ткани надо было снять так мало – разрез должен был происходить на молекулярном уровне, – что скальпель алмазными тряпочками шлифовали сутками с такими нежными усилиями, которые можно сравнить только с поглаживанием носика любимой женщины маленьким птичьим перышком.

А закончилось это великое исследование во время празднования Нового года. Просто и банально. Крысы, которые героически сносили все издевательства на протяжении многих лет, во время праздничной пьянки, длившейся несколько дней, были забыты в бочке и все до одной просто утонули. Что я говорил? Спортсмены есть спортсмены. Как теперь будет творить свою кандидатскую работу Виктор, было непонятно.

Я зевнул, дотянулся, не вставая с постели, до мобильного, лежащего на столе, и набрал номер этого экспериментатора:

– Ну, что вы там, в столице, всех крыс уже перетопили, Энштейны в спортивных костюмах?

– Это кто такой грамотный? Уж не Скиф ли, который по ходу имеет два высших образования? И оба незаконченные.

– Точно. Он. Здорово, Витька!

– Привет, Жека!

– Как там столичное ничего поживает?

– Не дождетесь! А у вас, в провинции, как дела?

– Да помаленьку. Вашими молитвами.

– Ну, так молимся, не останавливаясь.

– Спасибо. Чувствуется.

– А у нас горе. Весь институт остался без курятины. Весь, не весь, а пятьдесят процентов точно. И самое хреновое, что моя лаборатория входит в эту половину. Впервые за три с лишним года мне придется идти за курицей в магазин, – пожаловался Виктор.

– Ничего не понимаю, – честно признался я.

– Что же тут непонятного? Хана всему…

– Что-то серьезное? – озаботился я.

– Конечно. Вся наша лаборатория и довольно большая часть моего института осталась без курятины.

– Объясняй толком. О чем речь? Причем здесь куры? Дохнут обычно первыми крысы, так вы их уже благополучно препроводили в мир иной. Или новых завели?

– Нет, крыс других пока нет. – Голос Виктора стал противно-жалостливым. – Еще слишком велика и тяжела боль от утраты…

– Тогда что? У вас там какое-то токсическое отравление, эпидемия индонезийского гриппа или радиационный выброс?

– Ни то, ни другое, ни третье, – продолжил Виктор нормальным голосом. – Кстати, такой болезни у пернатых, как ты сказал, нет. Куриный грипп…

– Я не собираюсь лечить петухов. Не перенапрягайся. Если не эпидемия, тогда что у вас там происходит? – перебил я.

– Рассказывать по порядку?

– Давай.

– Ты никогда не занимался научной работой и тебе, обычному спортсмену в прошлом, историку в настоящем и, возможно, будущем, понять всю глубину, безусловно, трудно…

– Я уж попробую.

– Хотя бы попытайся. Моя лаборатория, как я неоднократно тебе рассказывал, находится на острие научных событий, актуальных на данном историческом отрезке времени во всем мире, – начал излагать Виктор. – Кроме опытов с крысами, в рамках моей диссертации мы проводили три года и семь месяцев научные исследования с пернатыми, в частности с петухами и курицами…

– У вас что, в лаборатории две бочки? Почему ты об этом не упоминал раньше? И вы там учите петухов плавать и нырять?

– Бочка у нас одна.

– И как же вы выкручивались все это время?

– Приходилось как-то.

– Искренне сочувствую.

– Скиф, твой уровень компетентности не позволяет мне на должном уровне объяснять суть проводимых нами экспериментов, – возобновил свои издевательские речи Витька, – к тому же они проходят в режиме максимальной секретности…

– Еще бы! Про секретные издевательства над крысами я знаю, а про несчастных куриц еще нет. Этот факт ты умолчал.

– Тогда слушай и не перебивай. Мы с коллегами бились над этой задачей очень долго…

– Я помню – три года и семь месяцев. Если с уровнем компетентности по вашим разработкам, как ты говоришь, у меня проблемы, то с памятью, слава Богу, пока таковых не наблюдается.

– Это радует. Хоть что-то у тебя функционирует без существенных погрешностей. Наша работа в этом направлении заключалась в получении фермента из слезы петуха…

– Господи… Неисповедимы пути заблудших чад твоих. – Не удержался я от комментариев, уже всхлипывая от смеха.

– Напрасно скалишься. Цель этой работы чрезвычайно важна…

– Для кого?

– Для нашего государства. С помощью этого вещества, по расчетам отечественных ученых, выполненным ранее, можно было бы сделать прекрасный биостимулятор. Проще говоря – допинг для спортсменов. Так тебе будет понятней. Идеальный…

– Ты хочешь сказать, что из одной слезы петуха получится большое спортивное счастье? – Я продолжал смеяться.

– Абсолютно правильно ты подумал. Только получилось бы… Заметь, это был бы препарат, не выявляемый никакими из применяемых сейчас тестов при допинг-контроле.

– Чего только не приснится ночью…

– А-у-у-у-у, сейчас день, Скиф. Посмотри в окно.

– Вижу. Продолжай свою кошмарную историю. Что для этой великой идеи исполняли для вас петухи с курицами?

– Ничего такого…

– А «нетакого»? Сейчас, я прикину… Вы их запускали на тренажер «беговая дорожка». И обязывали неделями безостановочно накручивать километраж?

– Нет.

– К лапам привязывали гири и заставляли прыгать, помещая на раскаленную металлическую поверхность?

– Зачем?

– Чтоб отдали фермент, твари пернатые…

– Нет. Сколько в тебе садизма, Скиф.

– Почему во мне? Это же вы у себя в лаборатории над тварями божьими измываетесь. Исследователи хре…

– Здесь можешь прерваться.

– Так и сделаю.

– А садист ты потому, что строишь версии таких изощренных пыток для животных…

– Интересная логика. Вы их мучаете, а я живодер.

– Так и есть. Версии закончились?

– Что еще можно предположить? Менее жестокое, – прикинул я, и оно сразу придумалось. – Или более, как на это посмотреть. Неужели вы бедных кур с петухами «Храброе сердце» с Мэлом Гиббсоном в главной роли заставляли смотреть?

– А это еще для чего?

– Как для чего? Чтобы прослезились, – развил я свою мысль. – Вам же фермент из слезы добыть надо было.

– Нет. – Настал черед смеяться Витьке. – Методы были другие, не столь радикальные, но суть ты уловил правильно. Моя лаборатория пыталась добыть фермент слезы петуха, для изготовления идеального биостимулятора, проще говоря, допинга. Отсюда и режим секретности. А то я слышал нотки недоверия…

– Не было такого. Тебе показалось, – заверил я Виктора. – И что же сейчас произошло?

– С чем?

– Не с чем, а с кем. Со всеми петухами, курицами этими…

– В том-то все и дело. Беда, и беда, можно сказать, глобального масштаба. Сам понимаешь, при работе с куриным материалом случалось разное…

– С петухами?

– И с курицами тоже. Смертность у них была довольно высокая. И утилизировать останки этих героически павших за отечественную науку животных…

– Приходилось вашей лаборатории…

– Мы народ не жадный, доброй половине института доставалась свежая курятина, – поправил меня Виктор, – не только нам.

– Понятно. Трагедия века. Представляю. Ты только так и не пояснил, что все-таки произошло с вашим птичником.

– Дело в том, мой дорогой Скиф, что не далее, чем две недели назад на международном симпозиуме один ученый мудак, просто не могу назвать этого немецкого профессора иначе, несмотря на то, что он мой коллега… ну, ты понимаешь…

– Конечно, – заверил я Виктора. – И что же он сделал?

– Так вот, этот нехороший человек доказал, что у кур и петухов железа, которая выделяет слезы, отсутствует напрочь. То есть, наш фермент добывать не из чего. А мы три года и семь месяцев…

– Погоди, – я даже не сообразил сразу, – а вы пытались получить фермент слезы петуха…

– Да, работали в поте лица и, кроме этого, абсолютно спокойно снабжали институт свежей курятиной все это время. Теперь нашу научную работу, естественно, свернули, и все вынуждены ходить за птицей в магазин…

– Вы… фермент… три с половиной года, – я зашелся смехом. – А немецкий профессор… так… нет железы… хатки… поломал…

– Ничего, Скиф, в этом смешного нет. Трагедия в масштабах одного института физической культуры. Моего, что самое обидное.. Откуда он только взялся со своим открытием, ученый этот…

– Да, забавно. Петухи, курицы, профессора, – я пытался остановиться, но смех продолжал меня душить. – И что ты теперь думаешь в своей секретной лаборатории делать?

– А кто тебе сказал, что эти два направления у нас были единственные? Скажу тебе откровенно, хотя и выдаю государственную тайну, это не так. Мы стараемся, решаем поставленные правительством задачи по мере своих скромных сил и средств, отпущенных бюджетом.

– Молодцы, – я наконец-то перестал смеяться. – Ну, ты меня развеселил, Витек! Вам надо на базе своей проблемной лаборатории юмористическую телепередачу снимать. Что-нибудь на пересечении горячего патриотизма и вечной любви к животным.

– Мы обсудим твое предложение. Теперь ты похвастайся. Как там у тебя дела? Все так же исполняешь роль общественного санитара? – начал расспрашивать Виктор.

– Да, давим мразь всякую помаленьку. Тоже, так сказать, в меру сил и возможностей.

– То есть, все у тебя в порядке?

– У меня, да. В полном.

– А у кого проблемы?

– Ты смотри, сечешь.

– А то!

– У кореша моего не совсем все хорошо.

– Базарь, чем сможем, поможем.

– В тебе я и не сомневаюсь.

– Это правильно.

– Слушай. Дело тут такое. Все пересказывать не буду. Долго и ни к чему. Суть в том, что мой друг пересекся с вашим, имеется в виду столичным, издательством «Космос».

– Кто по ходу не прав? – последовал хлесткий молниеносный вопрос, заданный совершенно другим голосом.

– Пока так вопрос вообще не стоит. Они, представители «Космоса», приехали сюда и вписались за одного местного говнюка. Этот козленок хорошенечко насрал всем, тому же «Космосу» и еще многим другим. Но сейчас они его обложили оброком и пристроили к делу…

– Бабки отрабатывать?

– Да. У крепостных крестьян такой вид трудовой повинности назывался барщина. И, как каждый рачительный хозяин, «Космос» своего батрака всячески оберегает.

– А твой кореш прямо сейчас хочет с него лавэ снять? – сделал неправильный вывод Виктор.

– Нет. Все гораздо проще. Придется объяснить, что произошло, хотя бы схематично, в двух словах. Мой друг свою работу уже выполнил и с ним полностью рассчитались. Там края, в натуре, без бочин. Я расклад знаю, поэтому отвечаю, что тема правильная…

– А в чем тогда вокруг него кипеш? Чего он вообще хочет?

– Он уже ничего не хочет. Его просто могут сделать крайним по теме, в которой он, по ходу, чистый абсолютно. И может это сделать издательство «Космос». Врубился?

– Примерно.

– Напрягай серое вещество, ученый.

– Понял, – после непродолжительной паузы отозвался Витька. – При таком раскладе, сделать такое мы никакому издательству, конечно, не позволим. Раз твой корешок чистый…

– Абсолютно.

– Тогда… «Космос», «Космос», «Космос»… дай я прикину. Есть такие деляги в столице. Проскакивало что-то у меня с ними… или не у меня….

– Или не с ними…

– Ага. Вот. Вспомнил, – оживился Виктор. – Там терки у Иваныча с ними постоянные. Он их то ли крышует, то ли охраняет…

– Типа это не одно и тоже. Что за Иваныч?

– Тренер из ЦСКА, помнишь?

– Смутно.

– Он еще на открытом первенстве Союза рефери матом обложил… Козла этого из Минска… Ты еще тогда в своем весе первое место взял… А я ключицу пацану из Дагестана сломал в полуфинале. Не помнишь?

– Ключицу помню, сами соревнования тоже, свой финал… да, козла из Минска, Иваныча с матом… нет, не помню.

– Ладно. Это не важно. Я с ним нормалек. Отношения в поряде. Если твой корешок боков не напорол, все порешаем. Не волнуйся.

– И не думал.

– Вот и славно. Нервная система – основа здоровья всего организма. Ее надо беречь.

– Это другой базар, Витя. Вспомнил, наконец-то, о здоровье. А то курочки, петушки. Ферменты слез из птичьего помета. Спасение утопающих крыс – дело лап самих утопающих крыс…

– Снова ты за старое…

– Не буду. Спасибо тебе огромное. Сейчас позвоню, успокою кореша. Совсем он изнервничался…

– Чего так?

– Да он охранную фирму недавно легальную открыл. Теперь за торговую марку переживает. Боится, что «Космос» подпортит репутацию. С меня йогурт фруктовый. Ты какой сейчас предпочитаешь?

– Армянского разлива.

– Да ты что? – я искренне удивился. – А как же спортивный режим? Тренировки, сборы? График суровый?

– Вот так вот. Было время…

– …нынче грустно…

– …и не тот теперь расклад, – закончил Виктор. – Подсел я на коньячок в последнее время. Стареем, стареем…

– Понято. Значит, будет тебе звездный йогурт.

– Лучше многозвездный.

– Добазарились. При первом удобном случае. – Я не стал спорить.

– Не возражаю. Прощаемся?

– Да. Пацанам привет. Всех благ, дружище. Еще раз спасибо.

– Не за что. Передам. Счастливо.

Отключил связь и взглянул на таймер разговоров:

– Ничего себе поболтали. Тридцать четыре минуты. Хорошо, что у меня пакет безлимитный, а то с таким говорливым собеседником, как Виктор, можно без штанов остаться!

Набрал Мишку:

– Как самочувствие?

– Вот злодей! Еще и спрашивает, – сразу начал возмущаться Майкл. – Сам, небось, еще в постели валяешься?

– А ты что, нет? – удивился я.

– Я, между прочим, работаю, в отличие от некоторых. Фирмой охранной руковожу…

– Знаю, знаю, «Легион» называется. Там еще девочка офис-менеджер новенькая, курносенькая такая брюнеточка… И давно ты на боевом посту?

– С девяти утра на месте. Заехал домой, часик-другой перекемарил, таблетками антигаишными позавтракал, упаковку жвачек за щеку – и в офис.

– Орел. Так держать.

– Иди ты, Скиф, сам знаешь куда. Я еле живой. И пьяный до сих пор, – пожаловался Майкл. – Почти такой же, как вчера…

– Сегодня.

– Точно, это же было сегодня. Мамочка…

– Тогда слушай хорошие новости и ложись отдыхать.

– Отдохнешь тут, как же… – И после непродолжительной паузы Майкл нерешительно поинтересовался. – Дозвонился в столицу?

– А то! Как обещал, сразу, только проснулся и, даже не сделав зарядку, за телефон. Полчаса назад.

– Садюга. Выспался. И что?

– Резюме такое. При первом же неправильном движении «Космоса» в твою сторону «маякуй» мне и все будет «тип-топ». Люди обещали. Твердо.

– Спасибо, Скиф. Камень с души упал.

– Пожалуйста, Мишка. Звони, если что, сразу же, понял?

– Понял.

– Ты помнишь счет вчерашних состязаний?

– Смутно, Скиф. Я проиграл?

– Если я отвечу «да», это тебя удивит?

– Пожалуй, нет. А что?

– Как насчет реванша?

– Я, в принципе, не против…

– Сегодня? – я ехидно улыбнулся, предвкушая реакцию.

Она была спрогнозирована мною правильно и последовала незамедлительно:

– Нет! Только не это! – Трубка взорвалась истеричным воплем. – Мне надо неделю отходить от предыдущих партий.

– Хорошо, дружище. Отдыхай. Успехов, Майкл.

– Спасибо тебе, Скиф. До встречи.

Юмор – это хорошо, помощь друзьям тоже дело нужное, но пора бы вспомнить и своих заботах. Как там поживают наши фигуранты по делу об изнасиловании? У них назревают интересные события в жизни. Я набрал номер Кости…

* * *

Весь день Савельев проишачил, как проклятый. Если кто-то думает, что деньги бизнесменам достаются на халяву, в виде зеленого дождика с чистого неба, то он глубоко ошибается – пахать надо, ребята, пахать!

Утро началось с «серьезного» разговора, который попытались затеять его компаньоны. Он выслушал их претензии с легкой усмешкой. Главная из них, конечно, была связана с его волюнтаристическим распоряжением бухгалтеру: перечислить немедленно под подписанный вчера им договор сумасшедшую сумму: «Как это так – от имени фирмы? Не согласовал! Не поинтересовался! Не посоветовался! Деньги же общие, как так, вообще, можно?»

Он весело все дослушал и объяснил, что деньги берет под себя, несет за них персональную ответственность и вернет на фирму наличкой в ближайшие два-три дня: «Не хватало еще такую сделку в общем котле проворачивать. Хрен вам на всю морду. Кто смел, тот и съел». Этого, естественно, вслух он не сказал. Немного успокоившись, компаньоны ретировались.

Поиски Парфена опять ни к чему не привели: «Где эту рожу жидовскую носит? – негодовал весь день Рембо. – Как на блядки, так вот он я, а как по делу – хрен найдешь». Причины нервничать были. Если включить в схему деньги клиентов по обналичке, получалась прекрасная комбинация: полученный «налик» от этой операции «случайно» зависает на несколько дней в руках Сереги. Клиентам проволочку легко объяснить какой-нибудь проверкой в банке. (Делать деньги на чужих капиталах называется в финансовых кругах – «крутить карусель», дело неприличное, но Серегу это обстоятельство абсолютно не смущало). Деньги сразу же возвращаются на фирму «Витязь», убивая тем самым двух зайцев: первый – аннулируется долг; второй – компаньоны Сереги успокаиваются, как следствие – нормализуются отношения в фирме, а с уходом нервозности деньги начинают крутиться, принося прибыль. В том числе, и ему. Затем подходит предоплата за бассейны, и он раздает деньги клиентам по обналичке. А на предоплату под этот заказ уже можно будет показать купленную плитку. Так можно поперехватываться чужими деньгами, решая свои проблемы, дней десять. А больше и не надо. Все здорово, все сходится, только где этого мудака Парфена носит?

В полдень забастовали рабочие на ремонте мягкой кровли. Требовали за жару и срочность поднять расценки, грозили сорвать график. Компаньоны по «Витязю», через который шел этот подряд, для разборок с рабочими пригодны не были – пришлось ехать самому.

Подошвы вязли в расплавленной на солнце смоле, жара на крыше была невозможной. Вся бригада бездельничала, прячась от слепящего солнца в тени лифтового помещения. Главный зачинщик был определен быстро. При появлении Савельева молодой парнишка (как смутно помнилось Рембо, его звали Толиком) сразу же начал качать права:

– Сергей Петрович! Это же не дело. Двенадцать часов в день при такой жаре за те же расценки. Не по-людски это. Давайте как-то подумаем, – он оглядывался на работников бригады, взывая к поддержке. Хмурые работяги оправдали его надежды и невнятно забормотали. Дружно и нечленораздельно.

– Подумаем, говоришь? – Серега достал сигарету.

– А что? Давайте подумаем. Должен же быть какой-то выход из сложившегося положения.

– Тебя зовут Анатолием? – размял сигарету Серега.

– Да, Толиком.

– Стало быть, ты предлагаешь, чтоб мы с тобой о чем-то подумали, Анатолий?

– И вы, и я, и все тут. Как-то мы… – усыпленный мирным тоном Савельева, начал рассудительно излагать свою мысль строптивый кровельщик.

– Что ж. Начинаем думать, – больше не слушая юного рабочего, Серега повернулся к бригадиру:

– Слабо командуешь, Иваныч.

– Сергей Петрович, я же Иваныч, а не Хотабыч, – развел руками ветеран кровельного движения. – Что я могу сделать? Народ ропщет. Это я привыкший, тридцать лет по крышам, а людям жарко.

– Как? – сделал изумленное лицо Савельев и приложил ладонь к уху. – Как ты говоришь? Ась? Не слышу? Жарко?

– Сергей Петрович, в тени сорок шесть градусов, – встрял на свою голову Толик. – Если не верите, вон градусник. Мы его специально принесли.

– Так, вот это мне понятно. Вместо того, чтобы работать, вы здесь температуру меряете. Метеорологи хреновы. А барометр вам не нужен? – Сергей начал искусственно себя распалять. – Атмосферное давление на крыше девятиэтажного дома никого не интересует?

– Но ведь…

– Закрой пасть, Анатолий! Молодой еще. Жарко им! Ты смотри! А бабки у меня получать не жарко? Вовремя, наличманом? А? Не жарко?

– Петрович, – бригадир отвел в сторону глаза, – ну, что я могу сделать?

– Что ты можешь сделать, Иваныч? Командовать, как бугор, а не как тряпка. Смотри сюда, – Серега взял наглого Анатолия за шиворот и сложил его вдвое ударом в живот.

– В-у-у-у-у-к. – Сжалось в судороге тело кровельщика.

– Видишь, как просто? Учись, бугор, – Савельев подтащил слабо упирающегося Анатолия к краю крыши:

– Слушай меня внимательно, мальчик, с дивным именем Толя! Если ты сейчас не начнешь работать, я отправлю твое бренное тело вниз с высоты девяти этажей без выходного пособия. Понял? Не слышу! – свободной рукой он отпустил подзатыльник рабочему.

– Зачем так, Сергей Петро…

– Не понял, – резюмировал Сергей и, оттащив кровельщика от ограждения, нанес несколько ударов по корпусу. – А теперь?

– Да, да. Понял. Все понял, – с трудом выдавил Анатолий.

– Вот видишь, Иваныч, как все просто. Кому-то еще жарко? – поинтересовался у сидящих в тени кровельщиков Савельев.

– Нет, Петрович. Все в порядке. Без проблем, – нестройно, но отозвались все рабочие.

– Так в чем дело? За работу. В срок не закончите, оштрафую. Вперед, касатики. – Рембо хлопнул несколько раз в ладоши.

Бригада тут же начала усиленно клеить рубероид. Трибун тоже продолжил работать, но чуть позже и с больным животом.

После обеда Серега заскочил на СТО к Митричу, и они вдвоем, насмеявшись, сошлись на сумме ремонта крыла в четыреста долларов. Рембо хотел еще поторговаться, но, вспомнив «Тойоту», плитку и гражданина Михельсона, махнул рукой и согласился. Лишнюю сотню Митрич заработал честно. Сам ремонт отложили на выходные.

К вечеру позвонил на трубу Конрад Карлович и с энтузиазмом, граничившим по тону с благодарностью, сообщил, что все в порядке – деньги на их счет упали. Поинтересовался, в котором часу ждать. Серега заказал транспорт на восемь тридцать и поэтому сказал, что к одиннадцати будет точно, пусть к этому времени готовят грузчиков. Конрад Карлович заверил, что и грузчики, и водка будут стопроцентно к установленному часу возле известного ему бокса. На том и попрощались.

Не дозвонившись вечером Парфену, Серега заснул «без задних ног». И приснился ему Иван, загружающий пачки долларов в коробках из-под итальянской плитки в черную «Тойоту»-купе без левой фары. Серега попытался улыбнуться глупейшему занятию кента, но тот работал с таким сосредоточенным остервенением, что Рембо стало не по себе. Он дернулся и проснулся посреди ночи. «Плитка, доллары, “Тойота”, Парфен… бред», – подумал он и снова заснул.

Эритмия

Дело Парфена и Рембо шло своим чередом. Маятник раскачан, механизм запущен. Пока все шло гладко и ровно – без сбоев. Другие мероприятия носили характер более фрагментарный и в особом внимании не нуждались. Другими словами, у меня появилось небольшое временное окно, и я его поспешил заполнить выполнением обещания Юле насчет театра.

И вот сижу я в театре оперы и балета и тщетно пытаюсь разобраться в своих чувствах, ощущениях и желаниях. Происходящее на сцене отдаленно напоминает описание сего действия Пьером Безуховым в бессмертном произведении графа-вегетарианца Льва Толстого.

Я читал «Войну и мир» лет двенадцать назад, еще в школе, поэтому тираду этого любителя балета интерпретировал таким образом: «…из оркестровой ямы раздавались звуки, которые очень напоминали грохот камней при сходе горной лавины. На середину сцены выбежала полуголая, утратившая стыд, девица и начала сосредоточенно размахивать руками и ногами. Когда она слегка устала и склонила голову, чтобы отдышатся, и, вероятно, этим же подала условный знак, из-за кулис выбежал полуголый, то есть абсолютно бесстыдный мужчина. Он принялся кружить вокруг девушки, тоже размахивая во все стороны руками и ногами. Потом он, оставив партнершу, пробежался в один конец сцены и подпрыгнул, затем повторил то же самое с другой стороны. Замер в центре сцены, протянув трепещущую длань в сторону все так же застывшей особы, мол, давай – твоя очередь. Она не отреагировала, и тогда, после недолгого замешательства, им на выручку выбежало на сцену сразу много полуголых мужчин и женщин… и все они начали размахивать руками и ногами…»

Юлечка, в ухо которой я шептал эту вольную импровизацию, долго сдерживалась, улыбаясь, но в конце не выдержала и прыснула в кулачок. Рядом зашикали осуждающе:

– Молодые люди!

– Вы же в театре.

– Как вы можете?

– Потише, пожалуйста.

Каждый из сидевших рядом ценителей искусства поспешил отметиться в этом нестройном хоре.

Я попросил прощения кивком головы перед каждым, хотя очень хотелось произнести извинения в полный голос и присовокупить монолог о своем искреннем раскаянии, минут эдак на пятнадцать. Юлечка покраснела от смущения, наградила меня осуждающим взглядом и опять сосредоточилась (или сделала вид?) на происходящем действии. Поерзав, я смирился со своей участью и снова уставился на сцену.

Слово я свое держу. Comple promissun. Исполняй обещанное, и тогда у тебя не будет проблем. Никогда. Закон старый, оправданный, действенный и правильный. По нему я и живу. Поэтому, несмотря на занятость в связи с акцией по друзьям-насильникам и прочим текущим делам, выкроил время и объехал на своей «восьмерке» все театры города.

После прикидки вариантов я остановился на театре оперы и балета, в котором давала представление датская труппа. На афише было красиво выведено: «Датский балет» и чуть ниже «Эритмия». На это слово я и купился. «Датский балет!!!» Не какой-нибудь волновахский или оренбургский! Да еще и это загадочное слово – «Эритмия».

Теперь за свою восторженность, любовь к родине Гамлета и элементарную эстетическую неграмотность я расплачивался по полной программе.

На сцене, в самом углу, стояла дородная датская тетка в легком флерном платье и декламировала стихи Гете в оригинале. Все ее стопятидесятикилограммовое тело конвульсивно содрогалось при новой реплике. Каждая из них разносилась по залу звуками строевого немецкого марша. Под этот аккомпанемент на сцене размахивали руками и ногами то сольно, то дуэтом, а то и массовкой фривольно одетые или, наоборот, почти раздетые мужчины и женщины. Именно размахивали, пытаясь всех убедить, что танцуют.

Ну, кто бы мог подумать, что эритмия – это танцы (в понимании датчан) под декламацию стихов. Предположить такое я не мог в самом кошмарном сне.

Безухову можно было позавидовать – Пьер мучился созерцанием родного, русского балета. Чем я и занимался – завидовал толстяку белой завистью.

В антракте, прогуливаясь с Юлей по длинным театральным коридорам, я искал предлог, чтобы умыкнуть со второй части, и не находил. Когда раздался звонок, приглашающий зрителей в зал, я понуро побрел к нашим местам. А вот Юлечка оказалась умницей, она не стала искать повод, а просто предложила, почувствовав мое состояние:

– Женя, давай лучше пойдем где-нибудь выпьем кофе!

– Кофе? – я даже несколько растерялся.

– Да, кофе. Как тебе такая мысль?

– Принимается без единой оговорки, хотя ты, конечно, понимаешь, какая это жертва для меня, истинного ценителя эритмии. Уйти на самом интересном месте. Перед второй частью. Но для тебя я готов даже на это.

– Ради меня?

– Да, ради тебя.

– Только на это?

– Нет. Для тебя я готов на все.

– На все, на все?

Я остановился посредине фойе и посмотрел на свою спутницу так, как будто видел ее впервые. Прекрасное вечернее платье (интересно, зачем абитуриентке в чужом городе вечернее платье?) выгодно подчеркивало юную красоту девичьего тела. Тонкий изгиб белой шеи, украшенный микроскопической золотой цепочкой, будил мысли о рыцарях, дамах сердца, драконах, чистых искренних чувствах и прочих романтических бреднях. Глядя в хитро прищуренные зеленые глаза, светящиеся изнутри веселым озорством, я просто не удержался и закрыл ее губы поцелуем.

– На все. Ты просто чудо.

Осторожно обнял ее за талию. Она положила мне руки на шею.

Так мы и застыли посреди фойе… Где-то вдалеке послышался стих Гете, исполняемый рыком раненой тигрицы. Зал ответил восторженными аплодисментами. А рядом, в самое ухо, прошелестел нежный голосок:

– Кофе мы будем пить? У тебя дома есть кофе?