Текст книги "Гарнизон в тайге"

Автор книги: Александр Шмаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

ЗДЕСЬ БУДЕТ ГОРОД

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Бивак раскинулся в центре выгари. Кругом торчали обгорелые пни. В двадцать втором году здесь были пожары. Японские интервенты жгли лес. Не в силах захватить его, они в злобе уничтожали все, что было вокруг. Выгари на десятки километров – немые свидетели их кратковременного хозяйничания в тайге.

Над поляной-выгарью поднялось солнце, залило щедрым светом серебристый снег, плотную стену леса, отряд, потухающие костры с рыжеватым дымом, поднятые оглобли саней, лошадей, привязанных у коновязей, и малиновое полотнище, полыхающее над головами красноармейцев. Знамя держал старшина Поджарый.

Ослепительно сверкал снег. Мелькали перед глазами мужественные лица, малиновые петлицы на шинелях, звездочки на шлемах. Прекращались говор и беготня красноармейцев. Мартьянов, взобравшись на огромный, пень, тепло посмотрел на всех отцовскими глазами. Командир снял шлем. Его темно-русые волосы перебирал ветер.

– Товарищи, мы пришли сюда…

Он говорил приподнято, возбужденно. Перед ним стояли не только красноармейцы, его подчиненные, а сыны, дорогие сыны его родины. Перед ним была молодость страны – сильная, здоровая, крепкая.

– Командарм Особой возлагает на нас надежды, партия ждет от нас больших побед. Покажем свое мужество, зрелость.

Комсостав, слушая Мартьянова, обменивался короткими фразами.

– Шахматы поставлены, игра начинается.

– Какие шахматы?

– Так говорил Наполеон перед Бородинским сражением, я только повторяю…

– Ты, Шехман, слово просто не скажешь, все у тебя шуточки-прибауточки.

В разговор клином врезался язвительный голос Шафрановича:

– Сказал Наполеон и проиграл сражение, насморком страдал.

Шехман сдержался, но неприязненно подумал о Шафрановиче.

Между тем Мартьянов успел уже сказать, что прежде всего надо расчистить площадку от пней, сжечь их, уничтожить следы давнишних преступлений белояпонцев и на страх «империалистическим акулам» создать здесь форпост.

…И работа началась..

– Казармы будут на солнцепеке, – рассуждал Сигаков, – какой вид откроется из окон вот в эту сторону!.. Здесь будет плац, спортполе, и мы с тобой, Лепехин, выйдем на него первыми футболистами и забьем мяч в ворота противника.

– Самое подходящее место, – подтвердил красноармеец.

Работа захватила всех. Быстро повалить дерево оказалось не так уж просто, как представлялось вначале. Нужны были навык и уменье. И бойцы овладевали ими не сразу. Шуршали пилы, звенели топоры. Трещали сучья, падали ветки, осыпалась хвоя. Мартьянов ходил от одной бригады к другой.

– Ну, как?

– Ничего, товарищ командир, идет дело.

Мартьянов становился под дерево и рассказывал, как надо его подрубать. Рядом раздавался неистовый вскрик: «Берегись!» Лепехин отскакивал в сторону, прижимался к толстому дереву. Со свистом падала могучая ель и вместе с нею лавина снега.

– Осторожнее… К силенке нужна еще смекалка.

К Мартьянову подошел Гейнаров. Глядя на работающих красноармейцев, сказал, что начали хорошо. Издалека донеслась песня.

– Поют. Беседа дорогу коротает, а песня – работу.

Мартьянов возвратился к утреннему разговору.

– С женой, говоришь, расцеловаться успел, а я и этого не сделал. Анна Семеновна знает мой характер, не обижается. И правда, жизнь наша походная. Армейское бытье, я не променяю ни на какое. Жизнь-то какая, а?

– Всегда напряженная, не завянешь, – добавил Гейнаров.

– Иногда я думаю, Михаил Павлыч: где начинается и кончается человеческая жизнь? Границ ей нету!

– Жизнь безгранична, а наша – сплошное действование и борьба, Семен Егорович.

– Н-да! Ты всегда мудрено говоришь. – Мартьянов помолчал. – Я вот ценю в жизни труд. От него начинается настоящая жизнь.

Гейнаров согласился и, указывая на красноармейцев, добавил:

– Они на нас не будут похожи. Они смелее вступают в жизнь, а мы ведь робко начинали. Нам дали сейчас большую задачу – укрепить этот район. И мы начинаем оборону со строительства на голом месте. Примитивно делаем, Семен Егорович, как подскажет собственная смекалка… Они, если им будет дано такое же задание, начнут выполнять его по-другому, технику применят…

– Техника будет с пароходами. Сейчас были бы люди, понимаешь?

Вокруг все больше и больше вспыхивало костров. К небу поднимались столбы густого рыжего дыма, и длинные мохнатые тени от него метались по снегу.

С металлической лентой в руках бегал инженер Шафранович. За ним бойцы-саперы таскали измерительный прибор на треноге. Вымерялась первая строительная площадка, намечалась распланировка объектов, и все это возникало в бесконечном количестве установленных веток и прокладываемых визирок, понятных только саперам.

Красноармейцы осторожно тянули на веревках бревна, охапками переносили ветки, волокли коряги, сначала передвигаясь на лыжах, затем по утоптанным дорожкам.

Мартьянов успевал корчевать пни и наблюдать за другими работами.

– Следить за каждым бойцом, беречь, – предупреждал он Гейнарова. Ближе к обеду командир то и дело обращал внимание на духовой оркестр, замечал старшине музвзвода, что у него большие перерывы в игре.

– Дуть легче, чем топором рубить. Играй без перерыва, – Мартьянов улыбался.

Музыканты, разместясь на куче пней, в четвертый раз переигрывали свой репертуар. А тут же под звуки оркестра рвались пироксилиновые шашки, взлетали изуродованные корни, щепа. На постах и в дозорах несли службу охраны красноармейцы. Они всматривались в синие дали, прислушивались к каждому шороху… От бивака вместе с гарью и дымом к ним доносился запах борща с кухни. Это был верный вестник обеденного перерыва.

После обеда на расчищенных площадках установили палатки. В тайге возник полотняный городок – начало большого нового города.

Приближался вечер, быстро сгущались сумерки. Посинели горы. Мерцая, зажглись в небе звезды. А работа еще не прекращалась. На поляне пылали костры, их огненные языки, извиваясь, тянулись кверху, словно хотели оторваться от земли. Вздрагивая и колеблясь, пламя костров окрашивало палатки, снег, людей в багряный цвет.

Семену Егоровичу было приятно смотреть на поваленные вековые деревья и поблескивающие пни. Вот он, первый трудовой день в тайге! Его можно перевести на цифры, сказать, что повалено две тысячи четыреста восемь деревьев, но цифры не раскроют человеческих усилий, об этом красноречивее всего расскажут усталые лица бойцов.

И все же цифры нужны были. Каждому хотелось их знать. У палатки, где разместился штаб, Мартьянов приказал сколотить щит и вывесить показатели бригад.

До отбоя не смолкал лагерь. Полотняный город затих в глубокую полночь…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Утром Мартьянов собрал в своей палатке командиров, коротко изложил им содержание приказа штаба ОКДВА о строительстве объектов.

– Это только наметка нашей работы, – сказал он, – а нужен каждодневный план. Понимаете?

Мартьянову хотелось услышать, что скажут командиры о строительстве.

– Я развернул перед вами лишь общую программу, – повторил он. – С чего же начнем, товарищи?

– Надо строить казармы, – сказал Гейнаров.

– Казармы подождут, следует заняться оборонными объектами, – вставил Шафранович.

– Не забывайте командирские семьи. Необходимо начать строительство городка, – предложил комроты Крюков.

– Семьи наши живут в тепле, – заметил Гейнаров, – надо строить казармы.

– В первую очередь, склады. Артимущество, фураж, продовольствие под открытым небом. Будут прибывать грузы. Начнется оттепель – все испортится. Склады строить и огневые точки, – настаивал Шафранович.

Гейнаров снова предложил строить казармы, Шафранович настаивал на оборонном строительстве.

– Все сразу строить нельзя, рабочих рук не хватит, – заметил Мартьянов. Ему не нравилась эта разноголосица.

– Страна, рабочий класс, крестьянство не простят нам медлительности. Милитаристы Японии не дремлют. Передышка должна быть использована на укрепление обороноспособности, – и Шафранович снова предложил сначала строить огневые точки.

Мартьянов взвешивал каждое предложение. Нужно было безошибочно решить, с чего же начинать. В приказе штаба ОКДВА были указаны сметы, определены сроки строительства объектов, расписан их характер, приложены наметки и планы, но не было сказано, с чего начинать в первую минуту. Выходило, надо было строить все сразу. Он дал высказаться командирам вволю. «Горячо поспорят – горячо примутся за работу». Мартьянов рассуждал так: «Нет пыла в словах – нет отняв работе».

– Нам предлагают заняться-оборонной стройкой, – начал Макаров. – Кто насмелится оспаривать? Мы посланы создавать укрепрайон.

– Что предлагаешь? – нетерпеливо спросил инженер.

– Я предлагаю, товарищ Шафранович, начать с казарменного строительства. Гейнаров прав. Быстро построим казармы – сделаем половину того, что указано в приказе командарма, Для огневых точек необходим цемент, железо, аммонал, бетономешалки. Этого еще у нас нет, но есть топоры, пилы, гвозди.

– Можно развернуть подготовительные земляные работы, – не унимался Шафранович.

Мартьянов насторожился. Он почувствовал в споре борьбу. Он встал и загородил своей фигурой свет лампы. Палатка погрузилась во тьму.

– Наспорились до затмения, – пошутил Шехман.

Говор между командирами мгновенно смолк. Стало слышно, как ветер надувает двойные стенки парусиновой палатки. Они то похлопывают, то шуршат, будто сухие листья.

– Что скажет Петр Первый, – шепнул Шехман, – Петербурх закладываем.

Макаров легонько подтолкнул его: мол, слушай.

– Инженеру Шафрановичу к утру представить план и расчеты первых работ, будем строить казармы. Воспользуйтесь сметой и планами штаба ОКДВА, – сказал Мартьянов и сел.

Палатка осветилась бледным светом фонаря и вскоре опустела.

* * *

На нарах лежали исписанные чертежи инженера.

– Мы без алгебры разберемся. Ишь, наставил крючков! Я по Малинину-Буренину обучался, – ворчал Мартьянов. Он отложил чертежи Шафрановича.

– Посыльный! Инженера ко мне.

Шафранович не замедлил явиться.

– В ваших летописях разберусь позднее, – Мартьянов ткнул пальцем в пояснения и чертежи, разбросанные на нарах. – Начнем с дела. Сооружайте времянку. Через пятнадцать дней первое бревно должно быть заложено в раму, понимаете?

Это были предельно короткие сроки для строительства хотя бы временной лесопилки.

– Товарищ командир, это невозмо-ожно! – протянул Шафранович и развел руки.

– Доводы, невозможник?

– Во взводе недостает рабочих рук, инструмента, – торопливо перечислял инженер, – много отнимет времени заготовка леса… Не хватает плотников.

– Даю добавочно одного из батареи Шехмана.

– Невозможно-о!..

– Подумайте, инженер. Лесопилка может оказаться узким местом… Задание выполнить к сроку!

Мартьянову не хотелось попусту тратить время. Лесопилку Шафранович начнет строить и выстроит в срок, но еще не прибыл локомобиль, пилорама: необходимое оборудование находилось на перевалочной базе в Троицком. Его предстояло привезти оттуда, и Мартьянов дал указание снарядить бригаду.

…Лесопилку выстроили вблизи горной речушки. Весной сюда можно сплавлять лес. Сейчас же на месте будущего лесозавода стоял неуклюже срубленный сарай с длинным навесом. Над его крышей поднималась железная труба, торчал медный гудок. В дверях еще не было косяков, и вход завешивался брезентом. Из трубы валил густой дым, над гудком пробивался пар.

Шафранович задание выполнил в срок. На шестнадцатые сутки тайгу огласил протяжный гудок. Это был радостный день. Гудок извещал о первой победе. Командиры и красноармейцы быстро вскочили с теплых постелей, оделись и выбежали из палаток.

Гудок долго ревел над утренней тайгой. Эхо его перекидывалось из распадка в распадок, то слабея, то усиливаясь, пока не смолкло совсем. И тогда люди разошлись по палаткам, возбужденные и довольные своим успехом.

К Мартьянову пришел Шафранович и доложил, что лесопилка пущена. Командир, не глядя на него, сорвал листок с календаря, смял его, и бросил в угол палатки.

– Прекрасно! Срок выдержан… – замолчал, посмотрел на небритого инженера, как бы ожидая, что скажет тот. Шафранович протирал очки.

– В следующий раз небритым ко мне не являться, – строго сказал командир.

Шафранович подтянулся. В воспаленных глазах его сверкнуло недовольство, мелко задрожали тонкие губы.

Он прибыл в часть после окончания Военно-инженерной академии. Мартьянов успел подметить в нем странность: инженер еще не выполнил ни одного распоряжения, чтобы не оговориться, не высказать своей точки зрения, не намекнуть, что он – инженер и характер поручаемой работы ему более известен. И всегда в таких случаях Мартьянов говорил: «Выполняйте, рассуждать будете потом».

– Назначаю вас начальником лесопилки. Участок работы большой. Докажите, что можете работать.

Шафранович скривился, приподнял покатые плечи, но ничего не сказал. В эту минуту послышался голос Гейнарова. Он шел сюда с командиром роты связи Овсюговым.

– Вы свободны.

Инженер удалился.

– Да! Странный человек, – оказал Мартьянов.

– Шафранович? – входя, спросил Гейнаров. – Странный! – согласился начальник штаба.

– А что «Тобольск» сообщает? – Мартьянов взглянул на командира роты связи.

– В сорока милях от нас во льдах застрял, за ночь отнесло на полмили назад, – быстро ответил Овсюгов.

– А штаб Армии знает об этом? – обратился Мартьянов к Гейнарову.

– Радировал, – коротко ответил тот.

– Зарежут нас! – Мартьянов резко махнул рукой.

Гейнаров озабоченно проговорил:

– Фураж на исходе. Пятидневку еще продержимся на строгом пайке. Овес есть, не хватает сена…

– Еще испытание! – прервал его Мартьянов. – Лошади отощают, подвозка бревен приостановится, стройка задержится… Но, что бы ни было, а темпов не снижать! Мы ограничены сроками. Понимаете?..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Северная зима словно испытывала выдержку и выносливость людей гарнизона. В тайге то поднималась пурга и бушевала несколько дней, то стихала, но сразу крепли морозы. Тогда звонко потрескивал лес, дым от костров и труб поднимался тонкой струйкой и растворялся в синем небе.

Дежурные не жалели дров и беспрестанно топили печи, названные «окопками». Здесь все напоминало фронтовую жизнь. Не было еще ни столовой, ни клуба, баня помещалась в землянке. Воду грели в огромных котлах, привезенных из соседнего леспромхоза. Мартьянов следил за чистотой: подразделения мылись каждую пятидневку.

Палатки раскинулись в ложбине в несколько рядов. Это был полотняный город на снегу. У каждой палатки висели надписи: «Штаб», «Амбулатория», «Первый взвод», «Артвзвод», «Взвод связи», «Пульрота», «Музвзвод», «Ленуголок», – указывающие на подразделения гарнизона в тайге. Комбатр Шехман внес частицу своего творчества в сооружение этого города. В палатке, где обедали командиры, он повесил плакат «Столовая начсостава». Тропку до красноармейских палаток он назвал «Проспектом командиров». Над ним шутили:

– Где же проспект?

– Не спешите, товарищи, – отвечал Шехман. – Здесь будет «Проспект командиров». Жители будущего города – наши сыновья в каком-то году вздумают отпраздновать юбилей. И представьте одного из них выступающим с воспоминаниями. Взглянув на пожелтевшие фотографии, он расскажет, как возник этот город и почему улица называется «Проспектом командиров». Кто знает, быть может, к тому времени и Красной Армии, и командиров, и красноармейцев не будет, а заменит нас всенародная милиция.

– Ты фантазер, Шехман!

– Фантазия – качество высочайшей ценности, учит Ленин. С нею и жить легче, и работать спорее. Вы здесь видите просто тропу, а я – «Проспект командиров», гуляю по его асфальту, залитому неоновым светом.

– Правильно, Шехман! Тут будет «Проспект командиров», – откидывая козырек и входя в палатку, подхватил Мартьянов, – только сроки-то чересчур длинны, сократи-ка их…

Его кряжистая фигура распрямляется, и на скуластом лице пробегает улыбка. Все встают, приветствуя старшего командира.

– Продолжай, жизнерад… Тебя на выстрел слышно. Артиллерист! Голос-то натренировал, хорошо говоришь…

Когда Мартьянов подходил к палатке, он услышал горячий спор. Понравилось Мартьянову, что Шехман смело заглядывает вперед. Думал, войдет к командирам и так же горячо скажет: «Наш город не будет похож на Ленинград, Москву, Хабаровск, Владивосток. Таких городов еще не знает никто.. Тут тебе – заводы, порт, подвесная дорога через Татарский пролив на Сахалин, как огромный виадук».

– Мы тут такое бабахнем, что многим и во сне не приснится, верно, Шехман?

– Об этом и я говорил.

– Человек с любовью все сделает, только сроки-то длинноваты… – Ласковый тон Мартьянова быстро меняется, – такой передышки нам не дадут. Международное положение тревожно…

– А внутреннее? – спрашивает Овсюгов.

– Внутреннее тоже! – густым голосом продолжает Мартьянов. – У лошадей выходит фураж – овес, сено. Выдаем полнормы на день. Радировали в штаб Армии. Ответили: «Сено отгружено пароходом». А пароходы здесь, как утки, раз в году появляются, – и, обращаясь теперь только к Овсюгову, приказал:

– Надо запросить еще Хабаровск, – и другим тоном ко всем командирам: – Что делать? Лошади с ног валятся!

Разговор сразу смолкает. Все задумываются: положение действительно тревожное.

– Парохода ждать, – несмело говорит Шафранович.

– Парохода еще декаду не будет, – ответило сразу несколько голосов.

– Меньше работать на лошадях…

– А темпы строительства? Нельзя.

– На Амур… В колхозы… – предложил отсекр партбюро Макаров.

– Дельно-о, дельно-о! – обрадовался Овсюгов.

– На Амур пошлем… А сейчас? – спросил Гейнаров.

– Сейчас будем траву из-под снега выкапывать… – спокойно заметил Мартьянов.

– Прошлогоднюю траву?

– Ничего-о! Не удивляйтесь, Шафранович.

Мартьянов поднялся и вышел из палатки.

Конец апреля, а кругом двухметровый нетронутый снег. Солнце припекает. От тайги пахнет хвоей. На солнцепеке купаются вороны, играют бурундуки, а ветер северит. Весна поздняя, недружная. Медленно темнеют снега, бессильны ручьи по склонам, а дороги испорчены: не пройти без лыж, не проехать на лошади. В тайге бездорожье. Паводки. Распутица. Отрезаны от Амура на месяц, на два.

– Э-эх, положеньице! – до хруста сжав кулаки, Мартьянов направляется на стройку: там, среди бойцов, ему легче.

* * *

Старшина Поджарый прочитал приказ.

– Як, хлопцы, думаете?

– Думай – не думай, дело делай, – сказал хрипловатый голос.

– Снег-то глубокий, – протянул кто-то во второй шеренге.

Там стояли бойцы Шафрановича.

– От нашей работы растает, – ответил тот же хрипловатый голос.

– Правильно гутаришь, Харитонов, – заметил старшина и, улыбаясь, продолжал: – Быстренько начнем, быстренько кончим, хлопцы. Взять шанцевый инструмент…

…Две роты на косогоре рылись в снегу, как кроты в земле, выкапывая прошлогоднюю траву. Сухие стебли, почерневшие от осенних дождей, рубили топорами и всю эту массу полусгнившей травы ездовые делили между собой, посыпали солью, мукой и кормили ею отощавших лошадей.

– Ешь, родной, – приговаривал ездовой Жаликов. – Ничего… Ты хотел, чтобы все сразу было? Нет, так не бывает. На край земли мы попали. Изворачиваться надо. Трудности, брат, большие.

Красноармеец давал лошади кусок хлеба и сахар от своего пайка. Лошадь хрустела сахаром, и тягучая слюна свешивалась с ее губы. Жаликов подставлял ладонь, и лошадь, словно понимая его, слизывала сладкую слюну с руки. Большие, коричневые глаза ее просили корма. Жаликов гладил лохматую морду лошади. Он, как и другие возчики, выполнял полнормы в день. Лесу явно не хватало, а строительство не останавливалось. Плотники, занятые на объектах, теперь перекатывали своими силами бревна из тайги к лесопилке.

Когда лесопилка замирала на несколько часов, у Мартьянова, нервно подергивалась губа, и он бежал на лесопилку.

– Как же это получается?

– Произошла ошибка, – сконфуженный Шафранович опускал голову.

– Вы, инженер, часто ошибаетесь. Учтите: одна ошибка – ошибка. Когда же это повторяется два-три раза, это уже не ошибка, а стиль работы. Понимаете?

Шафранович хотел что-то сказать, но Мартьянов перебивал:

– Человек познается в делах, – и строже: – философией займетесь, когда город построим…

Глядя на Шафрановича, командир вспомнил, что отсекр партбюро Макаров, докладывая о политико-моральном состоянии гарнизона, заметил, что больше всего о трудностях рассуждает Шафранович. Мартьянову хотелось сейчас сказать об этом, но он только пристально посмотрел на инженера. Тот легким броском руки опустил державшиеся на лбу дымчатые, мутные очки. Они спрятали его глаза.

Мартьянову не нравилась в Шафрановиче манерность, заносчивость, самоуверенность много мнящего о себе человека. Встрепанные, вечно торчащие волосы, роговые очки, поднятые высоко на носу, придавали его лицу какое-то птичье выражение. Это раздражало Мартьянова, он мысленно прозвал инженера филином. Семену Егоровичу казалось: этот человек, как заржавленный болт, сдаст – не выдержит трудностей.

* * *

Пятую ночь Мартьянов не смыкал глаз. Не спалось: Макаров ушел на Амур.

– Михаил Павлыч, что же делать будем?

Гейнаров молчалив эти дни, а если и говорит, то торопливо повторяет одни и те же слова, как бы убеждает:

– Работать, работать, Семен Егорович. Пять дней кротами были – снег рыли, будем шестые рыть…

– Радиограмма есть?

– Сообщают: фураж отгружен.

– Как подкузьмили нас пароходы! Это черт знает что…

Поздний час. Гарнизон спит, только горят фонари в палатке Мартьянова да в караульном взводе. Медленно плывут по снегу синие тени облаков. Ночь тиха.

И вдруг откуда ни возьмись человеческие голоса и собачий лай. А над всем этим чуть гнусавый, сильный голос каюра.

Мартьянов и Гейнаров вскакивают с нар. Выбегают из палатки. Навстречу по голубому склону горы опускается длинный обоз собачьих упряжек. Нарты нагружены сеном. В ночи нарастает собачий лай, громкие окрики каюров.

– Живем, Семен Егорович! – кричит Гейнаров.

На них со свистом мчатся нарты.

– Та-а! Та-а! Гей, гей, нарта бежит!

Мартьянов машет рукой. Нарты разворачиваются. Бегут люди в оленьих дошках, шапках-ушанках.

– Ай, лоча большой!

– Алмал!

Снова знакомый голос друга.

– Семенча!

Подбегает старый Ничах.

– На, на, все тебе…

Мартьянов обнимает его.

– Спасибо, дорогой!

– Сердце у меня, как глаза, открыто… За Красной Армией, как за тайгой, спокойно: ни ветра, ни бури…

Старый гиляк, что-то вспомнив, бежит к нарте.

– Семенча, это подарок Минги.

Ничах протягивает два туеска – с брусникой и черемшой.

– Кирюха! – кричит гиляк.

Возле него появляется каюр Бельды. Он держит в руках связку сушеной корюшки.

– Наши гостинцы, – и Ничах низко кланяется.

– Не забуду, – растроганный Мартьянов обнимает друга.

Подходит Макаров в борчатке, с расстегнутым шлемом. При лунном свете видно его усталое лицо, заросшее густой щетиной.

– Ну как? – озабоченно спрашивает Мартьянов.

– Приказание выполнено…

– Я не об этом… Устал? Иди отдыхай…