Текст книги "Гарнизон в тайге"
Автор книги: Александр Шмаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Пароход неслышно шел вниз по течению. Теплый вечерний воздух был насыщен медово-сладким запахом. Его источали берега Амура. Широкая река казалась спокойной и величавой. Левый берег тянулся нескончаемыми лугами, окаймленными вдали синеватой лентой хребта. Правый утопал в душистой цветущей зелени. В воздухе носились тучи мелких мошек, речных мотыльков и стайки комаров. Иногда над пароходом пролетали чайки, и, заметив всплеснувшуюся рыбу над спокойной гладью, стремительно снижались за добычей.
Размеренно шлепали лопасти пароходных колес. Уже поблекли яркие краски на западе. Берег затянулся сумерками, стал лиловым. В воздухе почувствовалась прохлада. В быстро наступивших сумерках река словно сузилась.
На фокмачте вспыхнула сигнальная лампочка, зажглись боковые красные и зеленые огни. От бортов на воду легли и переливчатой чешуей отражались квадраты освещенных окон. Мигающее отражение звезд засверкало в зеркальной реке.
На верхней палубе собрались пассажиры. Одни вполголоса беседовали между собой; другие прогуливались, наслаждаясь упоительно-ароматным вечерним воздухом; третьи, облокотившись на стропы, любовались спокойным Амуром. Около капитанского мостика стояла молодая женщина. Накинув на плечи жакет, она задумчиво смотрела вперед. Вдали, на правом берегу, показались огни. Пароход подходил к новостроящемуся городу Комсомольску.
На палубе началось оживление. Около женщины остановился Аксанов. Он заприметил ее утром, но женщина вскоре ушла в каюту. Что-то знакомое было в ее облике. Облокотившись на стропы, Андрей бессмысленно смотрел в сумерковую даль и напрягал память, пытаясь вспомнить, где он мог видеть раньше эту женщину.
Потом его вдруг осенило, и Аксанов нашел некоторое внешнее сходство этой женщины с Байкаловой. Да, было что-то общее у них в посадке головы, в ее поворотах, во всей четко очерченной фигуре.
Об Ольге, после встречи с нею, Андрей заставлял себя не думать. Он сжимал нервы и сердце в кулак, чтобы не выдать ничем своих тяжелых переживаний. Но попробуй освободись от них, если даже незнакомая женщина, встреченная на пароходе, напоминала Андрею все об одном и том же – об Ольге.
Однако не только внешнее, уловимое Аксановым сходство было в этой незнакомой женщине. Нет, что-то более знакомое, а что́ – он так и не мог припомнить.
Андрей взглянул на задумавшуюся женщину, пытаясь заговорить с нею, произнес:
– Как легко дышится.
Женщина молчала. Она не слышала его слов.
– Совсем недавно здесь ничего не было, – продолжал он, думая, что она пристально всматривается в огни Комсомольска, – кроме небольшого рыбацкого села Пермского. Я знаю, как рождался город.
Женщина оглянулась и, как показалось Аксанову, быстро смерила его острым взглядом и удивленно спросила:
– Вы, кажется, говорили о Комсомольске?
– Да-а! Я знаю историю этого города.
Она кивнула головой в знак того, что готова слушать. Аксанов обрадовался. Разговор о Комсомольске отвлекал его от размышлений о себе.
– Здесь тоже был фронт, но без орудийных залпов и винтовочных выстрелов. Здесь не ходили танки, не разрывались снаряды, а земля вся изрыта. Год назад сюда прибыло 800 комсомольцев с инструментом, продовольствием, материалами. Не прошло и дня, как раскинулись палатки, родился полотняный город со своими названиями улиц – Одесская, Ленинградская, Московская, Киевская…
– Откуда вы все это знаете? – искренне удивилась женщина.
– Командиру стыдно не знать того, что делается под носом. У него лучше спрашивать, что он не знает. Вы перебили меня. Можно рассказывать дальше?
– Продолжайте, пожалуйста.
Аксанов был благодарен незнакомой женщине.
– Это был фронт: сражения, победы, жертвы. Враг отступал не сразу, а медленно, упорно сопротивляясь и не желая сдавать своих, веками принадлежащих ему позиций. Врагом была дикая, неприступная тайга. Кто мог думать, что человек примет бой в краю, где в мае еще зима, лето чахлое, сырое и людьми распоряжается цинга? Комсомольцы, обогревшись ночами у костров, днями шли в атаку по колено в воде и принимали бой: корчевали, рыли заступами вечномерзлый грунт, взрывали камень, дробили и закладывали фундамент города. Их подгоняла мечта, они видели свой город с гранитными набережными, хотя кругом были пни, котлованы, груды щебня и камня. Чего не сделает мечта и желания человека? Как не вспомнить прекрасные слова Чернышевского о том, что будущее надо любить, как настоящее, стремиться к нему, работать на него и приближать его…
Он передохнул и указал рукой на мелькающие огни Комсомольска.
– Здесь, как на фронте, были свои дезертиры. Пользуясь темнотой ночи, они устраивали побег, бросали комсомольские билеты, оставляли линию огня. Там, где бывает фронт, бывают жертвы, герои и трусы. Комсомольцы сражались, как герои…
Молодая женщина, смотря на приближающиеся огни ново-то города, зачарованно слушала вдохновенный рассказ командира. Она будто видела Комсомольск, каким его представляли строители-комсомольцы, и думала о будущем этого города. Командир замолчал.
– Говорите же, – сказала она слегка раздраженно, – я хочу слушать.
– Вы не в Комсомольск? – спросил он.
– Это к вашему рассказу не относится.
Аксанов извинился. Она подумала, что незаслуженно обидела человека.
– Мне нужно знать об этих местах. Что вы можете рассказать о районе Комсомольска?
– Собственно, что вас интересует? – насторожился Аксанов.
– Все.
– Однако вы очень многим интересуетесь, – он вежливо улыбнулся и пошутил: – Много будете знать – скоро состаритесь.
Женщина тряхнула головой, поправила:
– Вы хотели сказать, многое нужно знать нам, чтобы много и иметь…
Аксанову стало неудобно за свою шутку. Он опять переспросил:
– Вы не в Комсомольск?
– Нет. В этих краях мне предстоит работать; край-то природно богат, но технически отсталый. Сколько возможностей таится в нем?
– Вы не геолог?
– Безразлично. А хотя бы?
– Тогда вы не ошиблись. Район не исследован – это верно, район богат – это правильно, район технически отсталый – это факт! Прошлый год мне пришлось знакомиться с одной работой. И знаете, много любопытнейшего мог бы открыть геолог… – Аксанов уловил, как возросло внимание женщины. – В одном из южных направлений топотряд обнаружил подземные ключи с синевато-жирным блеском воды…
– Это признаки нефти, – нетерпеливо вставила женщина и резко повернулась к собеседнику.
– Вот видите. А дальше эти ключи образовывали ручьи, и внизу, по течению, были замечены желтоватые налеты, похожие на ржавчину…
– Окись железа.
– Я не знаю этого, но скажу, вода была с запахом, ну… – Он запнулся, стараясь найти подходящее сравнение.
– С запахом горящей спички? – подсказала женщина. – Это признаки сернистых соединений.
– Да, да! Надо думать, вы геолог?
Женщина громко и непринужденно рассмеялась, глубоко вздохнула.
– Поймали.
Они замолчали. Аксанов был доволен. Впервые за всю дорогу он разговорился, и ему стало сразу легче.
Незнакомка подставила голову тихому ветру и закрыла глава. Скоро она будет опять счастлива. Ее встретит Федор. Как она соскучилась, истосковалась по «неуклюжему великану». Так Аня в шутку звала мужа. Грудь ее высоко поднималась от нахлынувшего волнения. За годы учебы в университете ей так надоело одиночество, «безмужняя жизнь».
– Федька милый! – прошептала она.
– Что? – нерешительно спросил командир.
– Это я о Федоре, моем муже. Познакомимся.
Произошло это настолько быстро, что Аксанов сразу не сообразил, как лучше поступить в этом случае, и смущенно произнес:
– Аксанов.
Женщина, словно проверяя себя, осмотрела фигуру командира.
– Анна Портнягина.
– Черт возьми! – совсем растерялся Аксанов. – Неужели передо мной жена Светаева?
Портнягина несколько смущенно и в то же время гордо подтвердила.
– Не ожидали?
Аксанов хлопнул себя ладонью по лбу. Вот откуда знакомые черты лица: Светаев показывал ему фотографию жены.
– Вот это подарочек привезу Федору.
Пароход пришвартовался к берегу. С борта на песок сбросили деревянный трап-сходни. Здесь еще не было благоустроенной пристани. Отлогий берег весь завален грузом: бочками с цементом, ящиками, пиломатериалами.
Огни города сверкали вдали. Казалось, это светила тайга, окутанная сумерками теплого вечера. Оттуда доносились стук и грохот бетономешалок, шум и скрежет огромного строительства.
* * *
На утро пароход остановился в Мариинске. Пассажиров, прибывших в Де-Кастри, ожидал катер, чтобы перебросить их через широкое, мелководное озеро Кизи. Оно было грязновато-мутное, перекатывало желтые волны. С противоположного берега, куда лежал путь, дул ветер, гоня нависшие серые тучи.
Настроение у Портнягиной чуточку испортилось, она приуныла. Аксанов успокаивал:
– Тут иногда бывает, повернет ветерок с Охотского моря – и вот такая сырость…
На ногах у Портнягиной были белые брезентовые туфли. Она приоделась в светленькое платье, а тут вдруг дождь, грязь. Нет, ей не хотелось бы встречаться с мужем в такую слезливо-кислую погоду после столь длительной разлуки!
Последнюю ночь на пароходе Аня почти не спала: размышляла о Федоре. Каждый из них за это время о многом передумал, за многое переволновался. Заживут они теперь совсем молодоженами. Она почти ощущала горячие объятия мужа и смущенно чувствовала себя и теперь во власти его нежности.
Пассажиры погрузились быстро. Катер покачивало, как щепку на волнах. Портнягина сидела охваченная размышлениями. Она ясно представляла долгожданную встречу с мужем. Не хотелось ни о чем говорить. Федор, ее Федор, при встрече всегда целовал ее в щеку, в лоб, а потом касался губ. Как хорошо постоянно, чувствовать возле себя любимого человека, быть вместе с ним, а не испытывать мучения разлуки, за время которой о чем только не передумаешь и, конечно, больше о плохом. Все вызывает сомнения, все кажется нарочито сделанным, как бы назло, даже доброе дело человека.
Вскоре катер доставил их к полустанку Кизи. Они торопливо сошли на береговые мостки и устремились с чемоданами к небольшой избушке. Отсюда можно было поговорить по телефону с гарнизоном, вызвать подводы.
Аксанов свободно и легко вздохнул. Подступающая к озеру тайга дохнула на него запахом сырости и хвои. Аксанов раскинул руки, втянул в легкие чистый воздух, к которому примешивался тонкий запах дымка и пригоревшей гречневой каши, разогреваемой в красноармейском котелке.
Из избушки вышел дежурный связист и, увидев Аксанова, лихо козырнул.
– С приездом, товарищ командир взвода.
– Спасибо, Смагин.
Красноармеец подскочил к нему, чтобы взять чемодан и свертки. Андрей указал на Портнягину.
– Помоги жене редактора.
Аксанов позвонил в штаб полка, попросил выслать подводы и срочно передать Светаеву, чтобы выезжал встречать жену.
Прошло два часа. Тучу прогнало. Небо очистилось. Трава засверкала. И приумолкнувшие кузнечики, пригретые солнцем, весело застрекотали. Озеро тоже заметно приутихло. Спокойные волны почти бесшумно набегали на берег, оставляли пену и, шипя, гасли на песке.
Аксанов успел переговорить с красноармейцами, узнать ротные новости и как бы окунуться в знакомую, близкую ему жизнь.
По дороге загромыхали двуколки. Андрей вместе с Портнягиной устремились навстречу. Светаев их увидел, соскочил и побежал к ним.
– Аня, дорогая, как же так, без телеграммы? – проговорил Федор, обнимая и целуя жену.
– Зачем телеграфировать, связист сопровождал.
– Ну, здравствуй, Андрей, – освобождаясь от объятий жены, сказал Светаев.
– Здравствуй, редактор таежного гарнизона, – ответил Аксанов, – принимай активного военкора, – и они крепко пожали и потрясли друг другу руки, а потом по-мужски, неуклюже чмокнулись и дружески обнялись.
ЛЮДИ ЯСНОЙ ЦЕЛИ
ГЛАВА ПЕРВАЯВсе чаще стали мелькать газетные сообщения о задержке японских шхун в запретных зонах. На них оказывались рыбаки без неводов и снастей, зато с теодолитами, фотоаппаратами, с топографическими картами издания 1920 года. Иногда под циновками в каютах находили запасы оружия и схемы, нанесенные на кальку умелой рукой топографа.
Это были разведчики японского генерального штаба, подтверждающие спешку военных приготовлений Араки. Такие шхуны задерживались пограничниками на побережье от бухты Посьет до Камчатки и Анадыря. Японские краболовы и кавасаки с ивасями терпели внезапные аварии. Они заходили в наши заливы, бросали якоря и становились на ремонт.
Радисты ловили в эфире сигналы зафрахтованных японских судов, наскочивших на риф или севших на мель у советских берегов. Нота за нотой летели в Москву. Шли дипломатические переговоры, а в это время на бортах пароходов появлялись любители-фотографы. Они бесцеремонно из иллюминаторов закрытых кают наводили сильные объективы на сопки, горные цепи, и рука оператора с лихорадочной быстротой и нервозностью накручивала ручку съемочной камеры.
Все это «рыбаки» успевали делать в непродолжительные часы «вынужденных» стоянок на глазах сторожевых пограничных катеров.
Но сопки, бухты, тайга были тихи и молчаливы.
Ничто не выдавало настороженной жизни бухт и тайги. Только дежурные наблюдательных пунктов передавали телефонограмму за телефонограммой в штаб обо всем, что замечал их пристально-внимательный глаз на море. В такие часы замолкали учебные стрельбы, обрывались подожженные бикфордовы шнуры в котлованах строек, чтобы случайно не раздался взрыв, а по дорогам приостанавливалось всякое движение. В эти часы вынужденного перерыва с красноармейцами устраивались «политбои», изучались уставы, проводились срочно беседы. В гарнизоне ждали ответа на посланное донесение в ОКДВА, хотя и не все знали, каких огромных усилий стоило штабу Армии ответить короткой радиограммой – наблюдать за заходом в бухту непрошеных гостей и терпеливо ждать, когда они уберутся восвояси.
– Срывают сроки выполнения задания командарма, – негодовали красноармейцы.
– Нужна выдержка и спокойствие, – отвечали командиры и политруки.
Как бывает в таких случаях, припоминали все, что связано с событиями. Говорили:
– Один начальник укрепрайона не вытерпел и предупредил гостей. Не послушались – открыл по ним огонь. Осложнение в международном масштабе…
– И что же?
– Посадили на скамью ревтрибунала.
– Вот дела-то какие. Живем, как на вулкане…
* * *
Шаев вышел из политчасти. Через час во все концы Союза полетят телеграммы за его подписью. «Прошу принять срочные меры…» Те, кто получит его телеграммы, забегают, сделают все, что нужно, и немедленно ответят: «Меры приняты».
Помполит прошел мимо дежурного.
– Товарищ комиссар, фуражку забыли.
Он не любил носить фуражку, махнул рукой, пошутил:
– Всегда голову подставляй солнцу. Дурные мысли света боятся.
Шаев, насвистывая, сошел с крыльца. Сияло полуденное солнце, под деревьями поджались густые, бархатные тени, будто свернувшись синим клубочком. Хотелось подойти, присесть на траву и погладить их рукой. Тайга разомлела от жары. Спрятались птицы, не поют: забрались в густую траву и дышат прохладой. Только стрекочут кузнечики, кажется, кто-то невидимый стрижет траву ножницами.
В дежурной комнате штаба раздался звонок телефона. Шаев слышал, как дежурный принимал телефонограмму с маяка.
– Что передают?
– В наших водах замечено судно, держит курс норд-ост. Опознавательные знаки не разобраны… – доложил дежурный.
– Опять рыбаки без неводов?!
– Сторожевой катер вышел навстречу…
– Хорошо, хорошо!
Шаев совсем собрался уйти. Но теперь ему захотелось дождаться новой телефонограммы с маяка.
Дежурный записал в суточный журнал сводку.
Помполит зашел в палисадник и сел на скамейку. Он разглядывал яркие цветы на клумбах, словно видел их впервые, Он только сейчас заметил, что клумба в средине была сделана в виде значка ГТО. У физкультурника, выложенного из битого кирпича, стекла, фарфора, были слишком коротки и толсты ноги.
…В дежурной комнате задребезжал звонок. «Скоро, очень скоро», – подумал Шаев и услышал, как, повторяя, дежурный записывал телефонограмму.
– При приближении нашего катера судно отошло за условный знак направлением зюйд-вест… Товарищ комиссар, удрали! – крикнул дежурный.
– Пакостливы, как мыши, а трусливы, как зайцы. Тьфу!
Растерев плевок сапогом, Шаев зашагал от штаба. Пойти домой? Никого нет! Клавдия Ивановна в клубе или ушла в лес за ягодами. Не вернуться ли в политчасть? Еще полдня свободного времени. Это так необычно много, что Шаев даже растерялся.
Сергей Иванович заметил ребятишек, играющих возле дороги, и подошел к ним. Увлеченные игрой, они не обратили на него внимания. Тогда Шаев присел на пенек и прислушался к тому, что они говорили. Его поразили их рассуждения.
– А если переплыть море, что там? – загадочно спросил один из них у загорелого веснушчатого мальчика, должно быть, вожака.
– Япония, – ответил тот. – Вечная задира – все драться лезет.
– Там кто живет?
– Танаки, – важно ответил веснушчатый.
– А знаешь, Вась, когда я буду большим, построю лодку, переплыву море и проведу политзанятия с ними, чтоб не дрались, – с серьезным видом проговорил первый.
– А я буду большим, – заговорил третий, кудлатый, – летчиком сделаюсь, перелечу к ним и газеты наши сброшу…
Шаев встал, подошел к ребятишкам. Они сразу смолкли.
– Вы что тут делаете?
– В политзанятия играем, – ответили дружно.
Сергей Иванович узнал в веснушчатом сынишку Крюкова, а в меньших – двойняшек политрука Серых. Он нежно потрепал ребятишек, взъерошил им волосы на голове.
– Дорогие мои ребята, – проговорил он взволнованно, – конфет нет при мне. За такую игру вы заработали по шоколадке.
Шаев решил обойти казармы и ускорил шаги. Он шел и думал, что вот ребятишки и те живут общими интересами. «Политзанятия провести с ними, чтоб не дрались», – повторил Сергей Иванович слова малыша, и ощущение полноты жизни захватило его. Можно ли было посягать на эту красоту человеческого существования, осквернять ее войнами?
Шаев зашел в караульное помещение, обошел посты и теперь направился в казарму связистов. Издали он услышал, как красноармейцы разучивали песню, пели ее еще бессвязно и недружно.
Окна казармы были раскрыты. На подоконнике стояли банки с цветами: георгины склонили свои пышные головы, а астры раскланивались, тронутые легким ветром. «Работа женсовета, – отметил он, – создает уют, облагораживает». Сзади казармы, на площадке, собрались красноармейцы: одни играли в волейбол, другие дружно над чем-то смеялись.
Шаев заходил к связистам утром или вечером. И всегда его раздражал лай и скулеж собак в питомнике. Сейчас здесь было тихо. Собаки, разомлевшие от жары, уткнув морды в землю, лежали в траве.
Шаев прошел на площадку.
Волейболисты в трусиках, вспотевшие, задрав голову и вытянув руки, ловкими и быстрыми ударами направляли мяч.
В стороне от волейбольной площадки по столбу с перекладинами лазил медвежонок, пойманный командиром отделения Сигаковым. Медвежонок, как циркач, ловко забирался наверх и смешно спускался.
Помполит, отвечая на приветствия красноармейцев, раскланивался то в одну, то в другую сторону.
– Вырастет – убежит. Сколько зверя не корми, а он все в лес смотрит…
– Убегал, товарищ комиссар, поймали…
Шаев сел на скамейку к красноармейцам.
– Ну, как живем, что нового у вас?
Это было неизменное начало самых непринужденных разговоров. Красноармейцы любили помполита, говорили с ним, как с другом, забывая о его высоком чине.
Шаев обвел глазами сидящих. Взгляд его остановился на красноармейце с большими черными бровями. О чем он думает сейчас? О службе? Учебе? Или о жене? Он запомнил этого красноармейца. Он тоже был у него. Жена просила выслать справку, жаловалась в письме, что одной плохо жить. Красноармеец настоятельно просил разрешить ему привезти сюда жену. Она живет недалеко от гарнизона. Он сказал красноармейцу: «Сейчас нельзя, а чуть позднее можно будет – люди гарнизону нужны».
– Что пишет жена?
– Просится сюда.
– Лучше ей будет здесь?
– А то как же! Все вместе – и горе пополам делить легче, – досказал красноармеец.
Помполит усмехнулся.
– Дома и стены помогают. Жена сейчас неплохо живет. Квартира есть, муку дают, жить только без тебя скучновато, а? Приехала бы она сюда, работа найдется, а где поместили бы ее? Квартир-то нет!
Красноармеец соглашался.
Из раскрытых окон доносилась песня. Теперь ее уже пели слаженней, чем вначале.
– Готовятся к олимпиаде, – сказал Власов, заметив, что помполит прислушивается.
Красноармеец передернул черными бровями, добавил:
– Комвзвода хороший…
– Ну, а как твои дела? – спросил он Мыларчика.
– «Солнышком» овладел, могу показать… – боец подбежал к турнику, снял ремень и, сделав несколько махов вперед и назад, быстро завертелся на турнике.
– Ловкий он у вас парень, – сказал Шаев, любуясь гимнастической выучкой красноармейца.
– Душа у него только частнособственническая, – вставил сосед, совсем еще безусый красноармеец.
И Шаеву рассказали, что у Мыларчика при осмотре сундучков нашли сорок осьмушек махорки.
– Накопил, в деревню хотел увезти.
– Там папирос хоть отбавляй…
– Верно! Я получил письмо. Пишут, высший сорт курят…
– Жалко ему было отдавать…
– О чем спорить? – сказал Шаев. – Что было, то прошло.
– Правильно, товарищ комиссар, – слезая с турника, заговорил Мыларчик. – Я теперь уже осознал свою ошибку…
Шаев в душе радовался.
– Ну, а что пишут из дома?
– Кулаков ликвидировали.
– Я, товарищ комиссар, – начал Мыларчик и сел к Шаеву, – много думаю, как сделать специальный прибор, чтоб всех кулаков сразу разглядеть можно было. Думаю, думаю и придумать не могу.
Вспыхнул и погас дружный смешок.
– Думать-то не над чем. Этот прибор уже изобретен, описан в книгах и называется ленинизмом. С его помощью не только кулаков разглядишь, а весь мир поймешь – что к чему? Одни люди жили и живут богато, другие бедно. Почему? Буржуазия вечно воевала и воюет с пролетариатом. Почему? Япония провоцирует нас на войну. Почему? Как занимаешься по политподготовке-то?
– На удочку.
– На удочку сейчас рыбу не поймаешь, умная стала. На «хорошо», на «отлично» надо заниматься! Тогда и прибор изобретать не надо.
– А еще я интересуюсь вопросом… Кулаков мы ликвидировали, живут они в определенном месте. А как кончат там жить, куда их денем?
– Пойдут в колхозы работать, Мыларчик, тружениками станут…
– А в колхозе кулачье снова не замутит?
– Не замутит, – вставил Власов. – Мы теперь сила-а! Да и правильный курс на индустриализацию взяли.
– Верно, верно, – одобрил Шаев, – говори…
– На индустрию нажимать и надо было. Я вот так думаю. Понаделали бы нам вместо одного котелка три: для супа, каши и чаю, а пушек пообождали бы. Ели бы мы суп из одного котелка, кашу из другого, пили чай из третьего, а воевать-то понадобилось бы, чем воевать стали? Ложками да котелками? Нет! Новых пушечек, пулеметов, винтовок понаделали нам, хорошо! Можно из одного котелка все похлебать, лишь бы спокойным быть, уверенным, не с голыми руками драться… Так и в стране. Индустрия есть – колхозы есть, частной собственности и нос приткнуть некуда. Она за коровку, за лошадку, за десятинку земли держалась, а теперь все это колхозное… Была у пуза толстого, стала у брюха тонкого…
– Ну, а конец-то, конец-то где у тебя? Хорошо начал, – страстно заговорил Шаев, – а не кончил…
– Я все доказал.
– Доказчик, да недосказчик, – сострил Мыларчик. Лицо его приняло хитроватое и простодушное выражение.
– Еще один вопросик можно подкинуть?
Шаев ухмыльнулся, покрутил головой.
– Подкинь.
– Мы, беспартийные, как будем чистить коммунистов?
Все дружно рассмеялись.
– Как сказано в Постановлении ЦК. Читал? Не взирая на лица, на открытых собраниях, с участием всех желающих. И чем больше будет присутствовать народу на чистке, тем лучше проверят. Понял?
– Внял, – отозвался Мыларчик, – буду, значит, готовиться. А беспартийных нельзя будет прочистить?
– Партия проводит чистку только своих членов и кандидатов.
– Жалковато.
Помполит опять усмехнулся, спросил:
– Кем-нибудь недоволен?
– Это я так. А то гадов ползучих много развелось, повычищивать их надо, в колхозы да на заводы пролезли…
– Верно, Мыларчик, враг стал хитрее и умнее, действует сложнее и тоньше, – Шаев стал обобщать, стараясь рассказать, как надо понимать классовую борьбу, наступление на внутреннего врата. Его охватило привычное возбуждение. Незаметно для себя помполит перешел к сообщениям из газет. Пока он говорил, вокруг него собрались все. Волейболисты, накинув на загорелые спины майки, лежали на траве.
В казарме кончилось разучивание песен. С крыльца сошел дневальный и направился на площадку.
– Товарищ комиссар, разрешите объявить, – и дневальный подал команду: – Становись на обед!
Связисты выстроились.
Дневальный скомандовал:
– Ша-го-ом…
– С песней, – напомнил Шаев.
Заливисто затянул песенник:
Вперед же по солнечным реям
На фабрики, шахты, суда…
Строй подхватил:
По всем океанам и стра-нам разве-ем
Мы-ы алое-е зна-амя тру-уда!
