355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Щелоков » Переворот (сборник) » Текст книги (страница 24)
Переворот (сборник)
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 18:33

Текст книги "Переворот (сборник)"


Автор книги: Александр Щелоков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Имеет Кукнари выходы на Бобосадыкова?

– Ха! – Вафадаров шлепнул себя ладонью по колену и причмокнул языком. – Они просто соседи.

– До того, как ты ко мне подошел в парке, я толковал с одним мужиком. Не разглядел его? Кто он?

– У нас этого мужика не знают только приезжие.

– Спасибо, Садек!

– Не за что, Суриков. Это Нормат Плаканеш. Заслуженный ханыга республики.

– Так вот, Нормат предложил десять тысяч, если я соберусь и уеду. Дело мне помогут закрыть.

– Кто поможет?

– Это бы и я хотел узнать. Десять тысяч явно не та сумма, которая оттягивает карман Нормату. Кто его послал?

– Деньги.

– Вот мы и замкнули кольцо. С денег начали, к ним вернулись. Пора от рассуждений переходить к делу.

– Не пора, – сказал Вафадаров с улыбкой. – На сегодня у нас все дела окончены и остались одни разговоры.

– Как?! – удивился Суриков. – Что ты имеешь в виду?

– Вы, уважаемый гость из столицы, стрелки часов переводили, когда к нам приехали?

Суриков взглянул на циферблат и рассмеялся. Время перепуталось и не подчинялось ему.

– Пойдем походим, – предложил Садек. – Я покажу наш сад. Отец у меня настоящий Мичурин. Только не Иван, а Юсуф.

От Вафадаровых Суриков ушел далеко за одиннадцать. От провожания, которое предложил Садек, он отказался. Шел к гостинице по узкой улочке вдоль высоких глухих дувалов. Было сумрачно. Луна, мелькавшая среди рваных, быстро бежавших туч, светила плохо. Внезапно позади ярко вспыхнули лучи фар. Качнулись, упав на землю, черные тени деревьев, чередой стоявших вдоль арыка. Мимо, подняв пыль, пронеслась машина. Добравшись до перекрестка, громко завизжала шинами и лихо свернула налево. На всем протяжении улицы, которое выхватили из сумрака фары, Суриков не заметил ни души. Тем не менее, не доходя полсотни метров до перекрестка, он перепрыгнул арык, пересек проезжую часть улицы и пошел по противоположной ее стороне. Дойдя до перекрестка, взглянул налево. Вынырнувшая из серой ваты туч луна осветила две фигуры, стоявшие за углом. Позы крепких мужчин, прижавшихся спинами к стене дома, не оставляли сомнений – эти поджидали его.

Услыхав стук обуви на противоположной стороне, затаившиеся в засаде люди отпрянули от стены. Поняв, что их переиграли, они бросились к машине, стоявшей неподалеку. Стукнули дверцы. Взревел мотор. Суриков огляделся. Он стоял у стены одноэтажного дома с зарешеченными окнами. Их проемы возвышались метрах в двух от земли. Прикинув расстояние до решеток, Суриков выбрал позицию поудобнее и остановился. Поправил ремень плечевой кобуры. И в тот же миг сзади на него накатился звук мотора. Машина бешено неслась с погашенными фарами. Суриков пружинисто оттолкнулся от земли, подпрыгнул, ухватился руками за решетку и вскинул тело вверх. Машина тяжелым стальным снарядом промчалась под ним, обдав его ветром и бензиновым смрадом. Правое крыло прошлось по стене. Раздался противный скрежет. Водитель круто вывернул руль влево. Металл заскрежетал еще раз, и авто унеслось во тьму.

Суриков спрыгнул на землю, ощущая, как тошнота подступила к самому горлу. Постоял немного, ожидая, не произойдет ли еще что-либо. Но улица была пустынной и тихой. На всякий случай он переложил пистолет за пояс брюк и двинулся дальше.

Гостиница встретила его духотой и пыльным запахом вытертых до основы половиков. Коридорная дама – крашеная блондинка, строгая и властная, с пучком, уложенным на затылке, с могучей грудью, которую сдерживал черный, просвечивающий сквозь блузку бюстгальтер, посмотрела на запоздавшего постояльца со вниманием. Спросила: «Вернулись?» И протянула ключ с набалдашником в виде деревянной двухсотграммовой груши. Суриков бросил взгляд на часы. Стрелки показывали двадцать пять минут новых суток. Пожелав спокойной ночи хранительнице ключей, он повернулся, чтобы идти к своему двести двенадцатому номеру.

– Пожалуй, и я пойду, – внезапно раздался мелодичный женский голос. – Пора ложиться.

Суриков бросил быстрый взгляд в сторону и увидел молодую стройную женщину, поднявшуюся с дивана. Когда она сидела, ее полностью скрывала густая тень.

– Сосед меня проводит, – сказала женщина с изрядной долей кокетства в голосе. И тут же обратилась к самому Сурикову: – Проводите, верно?

– Да уж куда денешься, – ответил тот уныло. Ему было не до игр. Надо было собраться с мыслями. Обдумать, что делать дальше, и, наконец, отдохнуть. И все же, несмотря на усталость и пережитое волнение, Суриков отметил удивительную красоту этой женщины. Она была молода и картинно прекрасна. Высокий лоб, черные брови вразлет, как распахнутые крылья птицы. Миндалевидные томные глаза под опахалами длинных ресниц. Нежная мягко-смуглая кожа. Роскошные волосы, падавшие на плечи. Все как бы подсказывало мужчине: не проходи мимо, не попытавшись поймать свой шанс. Ловить свой Суриков не собирался.

– Спокойной ночи, – сказал он, дойдя до двери, и стал ее открывать.

– А мы соседи, – сказала женщина, и в голосе при желании можно было уловить нотку разочарования.

– Был бы я помоложе… – сказал неопределенно Суриков и скрылся в номере.

Заснул он мгновенно. Столь же внезапным оказалось и пробуждение. Открыв глаза, он еще не знал, что его разбудило. Лежал, прислушиваясь. И вдруг в дверь постучали. Осторожно, но настойчиво. Стараясь не зацепиться за что-либо, Суриков встал и босиком прошел к двери. Взглянул на часы.

Цифры высвечивали два десять. Встав за косяк, к тому же Так, чтобы шифоньер прикрывал его от окна, спросил:

– Кто?

– Откройте, – чья-то рука с кошачьей осторожностью поскребла по филенке. – Это ваша соседка.

Суриков молчал. И тогда просьба прозвучала словно требование:

– Да откройте же! Неужели вы боитесь женщин?!

– Простите, – сказал Суриков, – вы ошиблись номером. Пожалуйста, не мешайте спать.

За дверью раздались осторожные шаги. Он прислушался, и ему показалось, что в коридоре о чем-то разговаривали шепотом женщина и мужчина. Потом все стихло. Он подошел к окну, поглядел во тьму двора, ничего подозрительного не заметил. Снова лег в постель, но заснуть уже не мог. Злился на себя, понимая, что надо отдохнуть, но сон выветрился, ушел. Он лежал, глядя в потолок, на котором в свете уличного фонаря двигались причудливые тени. И вдруг они пропали. Что-то заслонило окно. Инстинктивно Суриков отпрянул в сторону простенка. Потом взял настольную лампу, поднял отражатель света, направил его на стекло и нажал кнопку выключателя. Сноп белого сияния ударил в окно, и Суриков увидел прижавшееся к стеклу лицо красноглазого Нормата. Видение длилось какой-то миг, не больше. В следующее мгновение, словно сбитый ударом, человек за окном качнулся и исчез. Снизу до слуха Сурикова донесся глухой удар и грохот потревоженных деревянных ящиков. Вскочив, Суриков распахнул окно и выглянул из него. Внизу под стеной и во дворе никого не увидел.

Подумав, снял трубку телефона, приложил к уху. Аппарат не подавал никаких признаков жизни. Бросил трубку, подошел к двери. Поначалу хотел открыть и выглянуть в коридор, но, подумав, воздержался. Только прислушался. За дверями кто-то явно находился. Слышались какие-то неясные движения. Смелость подталкивала выйти. Рассудок требовал не делать этого. Вынув пистолет и сунув его под подушку, Суриков лег в постель. Когда за окном забрезжила заря, он заснул спокойно и незаметно.

Проснувшись, снял трубку телефона. Тот ответил протяжным гудком готовности. Набрал номер Вафадарова. Садек откликнулся на третий звонок.

– Приходи в гостиницу, – попросил Суриков. Через сорок минут лейтенант постучался в номер. Вместе они отправились в буфет позавтракать. Суриков вкратце рассказал ему о том, что приключилось в гостинице ночью. Спросил:

– Что об этом думаешь?

– Ты, конечно, – сказал Вафадаров, – детективные романы не читаешь. Как все профессионалы. Верно? И зря. Там бывают ситуации…

– И какую ситуацию увидел ты?

– Самую простую. Положили тебе конверт с деньгами. Ты не взял. Предложили побольше. Ты не загорелся. Тогда решили подвести женщину.

– Я не попался. Дальше?

– Может, и не планировалось, чтобы ты попадался? Я же не знаю.

– Тайны Шехерезады. Что же еще можно было планировать? Объясни.

– Почему она ждала тебя в гостинице? Ждала допоздна. В чем дело? Не пытались тебя потревожить по дороге от нас?

– Ты, брат, как в воду глядишь. Было дело…

И Суриков рассказал обо всем, что с ним произошло на улице. Садек слушал и кивал головой.

– Теперь все ложится на свои места. Представь, ты вернулся, началось следствие и выясняется – у Сурикова было назначено свидание с женщиной в гостинице. Эти москвичи такие – в первый день и уже охомутал самую красивую даму города. Но не пришел. Медицинское обследование легко доказало бы, что капитан Суриков, которого нашли не совсем живым, ко всему был пьян.

– Ты хочешь сказать, совсем неживым?

– Какая разница? Упала черепаха на камень или камень на черепаху?

После завтрака они прошли к дому, где с Суриковым приключилось ночное происшествие. Вот решетка на окнах с кокетливым изгибом внизу. Он позволял ставить на подоконник горшки с цветами. Вот стена, принявшая на себя удар правого крыла машины. Здесь оставался глубокий след, выбитый металлом, скользнувшим по штукатурке. Но следа не было… Большой кусок отделки был аккуратно сбит со стены, открыв взору прохожих ровные торцы кирпичей. Никаких следов эмали, оставленной машиной, нигде не виднелось. Все здесь выглядело будто всегда. Подчеркивала это надпись «ПАХТА-КОР», сделанная аэрозолем синего цвета. Часть ее лежала на оштукатуренной стене, вторая на кирпичах. Садек провел пальцем по глянцевитым буквам, крепким, неровным. Засмеялся:

– Чикаго, верно? Ты думал, в Кашкарчи дураки? Я тебе говорю – Чикаго!

– Надо пройтись по всей цепочке, – сказал Суриков задумчиво. – Что-то я задел такое, даже не зная что, и это их сразу всполошило.

– Ничего ты не задевал, – высказал мнение Садек. – Твой грех – ты приехал сюда.

– Быть не может, – возразил Суриков. – Разве приехать сюда нельзя?

– Смотря кому. Тебе – нельзя. Это их территория. Так они сами думают. Знаешь, когда огородят участок забором и навешают таблички. В одном случае «Осторожно, злая собака». В другом «Не подходить – стреляют». Здесь именно табличка «Стреляют». А ты приехал.

– Нет, – снова возразил Суриков. – Это слишком просто. Сам по себе я никому ничем не угрожаю. Тут что-то иное.

– Именно то, что я говорю, – сказал Садек и безнадежно махнул рукой. – Убеждать вас, московских, трудно. Вы все стараетесь усложнять. А здесь все просто. Они не знают, кто ты – дурак или умный. Не знают, что у тебя есть – серьезные улики или пустой карман. Не знают и знать не хотят. Зачем выяснять? Убрать проще.

– Пришлют другого.

– Ты уверен? – Садек скептически усмехнулся. – Они ведь найдут убийц. Выложат два, а может, даже три трупа. На выбор. Тебе от этого легче?

– Выходит, они здесь власть?

– А ты думаешь, власть в Москве? Нет, дорогой, из мыла веревки не совьешь. Настоящая власть должна быть строгой.

– Говоришь, как пишешь, – сказал Суриков мрачно.

– Говорю, что знаю.

– Как же ты это все терпишь?

– А вот так и терплю. Понимаю, что гору мне не сдвинуть, и не берусь за лопату. Я не комиссар из итальянского кино, чтобы в одиночку идти на организацию.

– Но ты честный мужик.

– А разве честность обязывает меня ходить и кричать, что все остальные жулье. Тем более что это не так.

Ты прав, Садек, – сказал Суриков и задумался. Спросил'с надеждой: – Поможешь?

Вафадаров протянул открытую ладонь. Суриков звонко по ней шлепнул пальцами, как бы скрепляя договор.

– Тогда пошагали к Бобосадыкову.

– Чего еще?

– Есть разговор, Садек-азиз. Мой уважаемый друг.

Бобосадыков встретил гостя радушно, вышел из-за стола, протянул широкую ладонь навстречу.

– Как прошла ночь, товарищ капитан?

– Прекрасно! – ответил Суриков. – Замечательный номер. Кондиционер. Пиво в холодильнике. Выпил бутылочку, завалился, так и проспал до утра.

– Шутите? – произнес Бобосадыков, не сумев скрыть раздражения. – Кашкарчи – не Москва. Другой гостиницы у нас нет. Пиво, холодильник!

Он повернулся и направился к своему столу. Суриков видел сутуловатую спину увядающего мужчины – опущенные плечи, безвольно повисшие руки, шаркающие по полу ноги. Нет, не походил начальник на преуспевающего в жизни деятеля. Не походил.

– Я уезжаю, товарищ Бобосадыков, – доложил Суриков.

– Что так? – спросил подполковник, и его лицо сразу сделалось сосредоточенным. – Вы ставите меня, всех нас в неудобное положение. Приехали по серьезному делу. Побыли день и сразу уезжать. Мне даже неизвестно, насколько удачно выполнено вами задание. Может, вам в чем-то помешали? Может, нужна помощь? Мы ее можем усилить. Вы нас не информировали. И вдруг уезжаете. Как это объяснить?

Суриков достал из кармана командировочное удостоверение. Положил на стол.

– Вы усложняете, Юнус Нурматович. Все обстоит куда проще. Я звонил своим, и меня попросили переключиться на другую работу. Единственное, о чем прошу, – отметить командировку.

Вафадаров с удивлением смотрел на Сурикова. Разговора об отъезде у них не было. Значит, экспромт рожден обстоятельствами и всерьез принимать слова об отъезде не следует.

– Разрешите, товарищ подполковник, – обратился Садек к начальнику, – я схожу к Рахимжону Умаровичу и отмечу командировку?

– Если можно, – подсказал Суриков, – двумя днями позже.

– Маленькая хитрость? – спросил Бобосадыков и покровительственно улыбнулся. – Я понимаю. Сам был молодым. – Он повернулся к Вафадарову и даже подмигнул ему. – Сделайте отметку тремя днями позже. А вас, товарищ капитан, попрошу задержаться.

Когда лейтенант вышел, Бобосадыков потянулся к папкам, лежавшим на его столе. Вытащил одну из них, чистую, необмятую. Положил перед собой. Сказал голосом усталым, печальным:

– Сегодня утром на Ровшанской улице обнаружен труп.

– Что случилось? – спросил Суриков с деланным безразличием, хотя понимал, что просто так, без какого-либо интереса Бобосадыков не затеял бы разговор.

– Совершено убийство.

Суриков, глядя прямо в глаза подполковнику, сказал:

– Видимо, это более интересно вашему уголовному розыску.

Бобосадыков криво усмехнулся.

– Я все время думаю, как помочь вам, товарищ Суриков. Дело в том, что у убитого в кармане найдена анаша. Целая плитка. В упаковке зарубежного производства. Мой заместитель выезжал на место, и я решил, что вам будет интересно полистать дело.

– Видимо, с этим человеком было интересно потолковать, пока он оставался живым. Сейчас он уже ничего не скажет.

Бобосадыков встал и прошел к сейфу. Вынул оттуда туго спрессованную плитку буро-зеленого цвета, обернутую в целлофан. Протянул Сурикову.

– Неужели это вас не заинтересует?

Суриков осмотрел упаковку. На широкой ее стороне увидел тисненую золотом эмблему фирмы – две скрещенные сабли под полумесяцем. Понюхал. Пахло смолистым конопляным духом. Именно такая плитка, изъятая из контрабандного груза, лежала на столе генерала Волкова. Еще раз втянув дурманящий запах, Суриков опустил упаковку на стол. Сказал:

– Ваши подопечные далеко шагнули. В таком виде продукции я еще не видел.

Бобосадыков пристально посмотрел на Сурикова. Подвинул пачку к себе.

– Как говорят, чем богаты. Другого с собой у убитого не было.

– Я пойду?

– Минутку. Взгляните на это.

Подполковник вынул из папки несколько фотографий и протянул Сурикову. Снимки были сделаны профессионально четко и выразительно. Убитый лежал ничком. В спине ниже левой лопатки картинно, будто для съемок кинофильма, торчала рукоятка ножа, сделанная из оленьего рога. Бурое маслянистое пятно расползлось по одежде вокруг рукоятки. На другом снимке убитый уже был перевернут на спину. Сомнений не оставалось – это Нормат. «Неужели он и стал тем самым трупом, – подумал Суриков, – который мне обещал?»

– Что, знакомый? – спросил Бобосадыков с едва уловимой ехидцей в голосе.

– Его в Кашкарчах не знал тот, кто здесь не бывал, – ответил Суриков. – Это Нормат Планакеш.

Бобосадыков ничем не выдал разочарования.

– У вас односторонние сведения, – сказал он. – В преступной среде этого типа еще называли Бий – Тарантул. И он оправдывал свое имя.

– Разрешите? – спросил Суриков и подвинул к себе папку. Раскрыл и нашел заключение медицинской экспертизы. «Убит ударом ножа… На спине следы множества ушибов и ссадины неизвестного происхождения…» Значит, падение на ящики не обошлось Тарантулу даром. Не эта ли неудача стала в конце концов причиной его конца?

– Расплывчато, – сказал Суриков. – Неужели эксперт не мог предположить, возникли эти ушибы от побоев или от иной причины…

– Мы не имеем таких специалистов, как вы в Москве, – недовольно бросил Бобосадыков и стал собирать бумаги. – Врач молодой, неопытный. Может, этот сукин сын упал с крыши, может такое быть? У следователя есть вывод, и пусть предполагает.

– Я могу идти? – спросил Суриков официально.

– Если у вас нет ко мне просьб, пожалуйста.

Вафадаров ждал в коридоре. Они вместе вышли на улицу.

– Давай так договоримся, Садек, – предложил Суриков. – Ты сейчас сходи на вокзал. Оформишь мне билет до Ташкента. Потом возвращайся домой. Я прямо отсюда в штаб погранотряда. Долго там не задержусь. Как освобожусь, зайду к вам.

– Что ты задумал, Суриков? – спросил Садек. Он чуствовал себя неловко. – Догадываюсь, ты задумал хитрость, но не понимаю. Это плохо для дела. Знаешь пословицу: глухой смеется невпопад. Для нашего дела любое мое слово невпопад – плохо.

– Твое удивление у Бобосадыкова было в самый раз. Он внимательно следил за твоей реакцией. Я видел. Обо всем остальном только у тебя дома.

Через полчаса Суриков был в штабе погранотряда. Дежурный, неопределенного возраста капитан в выцветшей форме, с линялым бледно-зеленым околышем фуражки, тщательно разглядел документы и провел к командиру отряда.

– Как его величать? – поинтересовался Суриков.

– Подполковник Мацепуро, – доложил дежурный с подчеркнутой холодностью.

– Савелий Ефимович? – спросил Суриков удивленно. – Это не он раньше служил начальником заставы Сарболанд?

– Савелий Ефимович – это точно, – сказал дежурный, – а до отряда он служил в штабе округа. Инспектором.

Суриков улыбнулся. О командире отряда, оказывается, он знал больше, чем его нынешние подчиненные.

Перешагнув порог кабинета, Суриков вздохнул широко и свободно. Кондиционер, напряженно гудя, вырабатывал живительную прохладу. За столом, проглядывая какие-то бумаги, сидел подполковник в рубахе с короткими рукавами, с распахнутым воротом. На фоне окна его рыжие, подстриженные ежиком волосы светились, как нимб над головой христианского святого. Сомнений не оставалось – под началом этого офицера Суриков отстоял годы срочной службы на высокогорной заставе Сарболанд.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – произнес Суриков, лихим движением отдав честь. – Вы теперь такой большой начальник, что скорее всего меня не узнаете.

– Откуда? – спросил Мацепуро строго и вгляделся в посетителя пристально, чуть прищуриваясь.

– Сарболанд, – как пароль, произнес Суриков.

– Постой, постой, – сказал подполковник, не давая ему назваться. – Сейчас вспомню. Сейчас, – он улыбнулся и качнул головой, помогая себе думать. – Так, так… Все, вспомнил, Суриков. Если не ошибаюсь… Андрей. Верно?

– Точно, товарищ подполковник, – обрадованно воскликнул гость. – Ну и память!

– Не жалуюсь, – довольный собой, согласился подполковник. – Хотя скажу, нелегко вспомнить. Знаешь, сколько вас, молодых, через заставу прошло? Ого-го!

– Представляю. И все же узнали.

– Ты где сейчас, Суриков? Какими судьбами в наши края?

Суриков вытащил удостоверение и положил его на стол.

Мацепуро подвинул книжку к себе, внимательно прочитал текст, поглядел на фото, бросил взгляд на гостя, сверяясь. Потом закрыл корочки и оттолкнул по столу удостоверение владельцу.

– С тобой все ясно. Сыщик – это хорошо. Что зашел – спасибо. Не забыл, значит, заставу. А там после меня уже три Начальника сменилось. Растут ребята. Да и ты уже капитан. Молодец!

– Мне нужна помощь, Савелий Ефимович, – сказал Суриков и смущенно улыбнулся. – К кому еще, кроме вас, здесь идти?

– Что приключилось? Выкладывай.

– Приехал я без рекламы, а меня услужливо засветили. И сидят на пятках.

– Чем тебя здешние места привлекли? Если не секрет, конечно.

– Для вас не секрет. Наркотики.

– О, серьезное дело! Здесь этого добра хватает. Давно пора приглядеться. У меня к этому дерьму свой счет.

– Значит, поможете. Мне нужно нырнуть поглубже. Уйти с глаз.

– Кто же тебя так допек? – спросил Мацепуро.

– Будто нельзя угадать. Сам товарищ Бобосадыков.

– Так, – сказал Мацепуро жестко. – Моя милиция меня бережет.

– Что моя – это факт. А кого она здесь бережет, надо еще выяснить.

– Докладывай, что задумал.

– Сегодня вечером я скорым выезжаю в Ташкент. Так сказать, сугубо официально. Почетный караул. Оркестр. Провожающие лица…

– Бобосадыков? – спросил Мацепуро понимающе.

– Сам-то навряд ли, но без его людей не обойдется. Он у вас тут царь, бог и воинский начальник.

– А уезжать ты, как я понял, не собираешься?

– Надо уехать, чтобы остаться.

– Понял. Думаю, лучше всего сделать так. Ты сойдешь на ходу за разъездом Акбулак. К этому времени будет уже темно. Там справа канал. Растет густо джангиль. Рядом дорога. Тебя будет ждать мой «газон»…

– За разъездом трудно. Там поезд прет накатом. Удобнее до разъезда. На долгом подъеме.

– Если тебя будут контролировать, то до разъезда. Значит, исчезать из вагона на подъеме нельзя. На разъезде остановка две минуты. Твои контролеры там и сойдут. – Мацепуро насупил брови, размышляя. – Сделаем так. Старший погранотряда шепнет машинисту, и тот притормозит на полминуты. Тебе их хватит. Прыгать там мягко – песок.

– Это я сделаю. Мне важно, чтобы сам наряд шороху не наделал. Увидят, кто-то спрыгнул в погранзоне, сорвут стоп-кран, огонь откроют.

– Мои не откроют. От них и без огня не ускользнешь. А вот как тебе потом ускользнуть от Бобосадыкова – это уже сам решай.

– Машина ваша, к вам и приеду, – объяснил Суриков свой план. – Часов до двух побуду в отряде, а там уйду. Если не возражаете.

– Как тут возразишь, – заметил Мацепуро и тряхнул рыжей головой. – У тебя доброжелателей навалом. Звонил Эргашев, просил помочь, если обратишься. Будто ты сам не мог это сделать по-товарищески.

– Фу ты! – хлопнув в ладоши, сокрушенно сказал Суриков. – А я-то думал, вы меня в самом деле узнали!

Мацепуро расхохотался.

– Как тебя задело! Да, конечно, узнал. Думаешь, когда Эргашев звонил, он мне объяснял, что капитан хмилиции из Москвы – солдат с моей заставы? Это я все сам вычислил, когда разговор пошел.

– Ладно, поверю, – согласился Суриков. – А то чего доброго передумаете помогать.

– Врачу не помочь – преступление, – сказал Мацепуро серьезно. – А болезнь здешних мест надо лечить срочно. Прогнил организм власти. Прогнил начисто. Ткнешь, а внутри труха. Развалится все скоро к чертовой матери!

Не узнаю вас, Савелий Ефимович. Раньше на политзанятиях вы каменной скалой за систему стояли. Вам говорили – сельское хозяйство рушится, что вы нам отвечали? «Да, отдельные негативные явления есть, но не надо их обобщать. В целом наш народ, руководимый и вдохновляемый, ведомый и направляемый…» Так примерно, а?

– Понесло? – спросил Мацепуро отчужденно.

– Зачем же? Просто хотелось, чтобы вы теперь не утрачивали верного представления.

– Я, как видишь, не утрачиваю. И стою, на чем стоял. Стою твердо. Но вижу, что и где рушится. Вижу, что нет у нас власти дела, а только власть разговоров. Этого мне не запретишь? – и тут же, показывая свое нежелание продолжать, сказал: – Мой «газик» будет ждать тебя на спуске. Договорились?

Выйдя из здания штаба, Суриков сразу заметил Садека. Тот медленно прохаживался в густой тени платанов, росших над арыком, и явно его поджидал.

– Ты зачем тут? – спросил Суриков удивленно.

– Мало ли что, – ответил Вафадаров неопределенно. – Сейчас прямо к нам поедем. Отец тебя ждет. Прощание хочет устроить.

– Но я, – сказал Суриков растерянно, – далеко уезжать не собираюсь.

– Вот именно поэтому, – перебил его Садек. – Если Юсуф Вафадаров не устроит проводы, то даже зеленая бака – лягушка в хаузе Бобосадыкова не поверит, что гость уехал.

– Спасибо, – растроганно произнес Суриков.

– Спасибо потом, когда дело сделаем. А пока одна просьба. Будет разговор, не затрагивай войну. У отца это больное место. Все, что связано с войной, с наградами, его сильно расстраивает. А тут как назло вчера его друг-фронтовик умер. Особенно наград не касайся.

– Отца что, обошли? – опрометчиво спросил Суриков и сразу понял, что ляпнул нечто обидное, так враз помрачнело лицо Садека. Но ответил он спокойно, ничем не выдавая чувств:

– Наоборот. Слишком много наград за одну войну выдано. Так отец считает. Поэтому сам он носит в праздники только то, что действительно заслужил на фронте. У него четыре медали с войны – «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина» и «За освобождение Праги». Других он не признает.

– Почему?

– Все остальные, говорит, сделаны для того, чтобы откупиться от фронтовиков. Вместо того, чтобы калеке прибавить сто рублей к пенсии, ему к праздникам медаль куют за рубль пятьдесят. И он должен быть доволен. К сорокалетию всем по ордену дали, а для чего? Когда выдают сразу пять миллионов орденов, они становятся не дороже значка ГТО.

– Отмечен массовый героизм, – сказал Суриков, отдавая дань демагогии.

– Массовый героизм… У нас так всегда говорят, когда не хотят заниматься каждым человеком в отдельности. Массовый героизм, массовый энтузиазм. Зачем тогда каждый из нас? Ты, я, мой отец? Ради всего святого, не скажи таких слов при отце…

– Прости, Садек. Я и при тебе не должен был их говорить. Да что поделаешь, нацеплялись на нас штампы, как репьи на овец.

– Хуб аст, Суриков. Хорошо. Теперь скажи, как ты решил действовать?

– Мне надо уйти с глаз, Садек. Поэтому сегодня я открыто уезжаю. Ночью вернусь. Мне поможет Мацепуро.

– И куда вернешься?

Суриков сперва замялся, потом честно признался:

– Думал, к тебе. У вас, как в крепости.

– Нет, – сказал Садек твердо. – Я тоже думал. К нам нельзя. Надо ехать в Пашахану. Это наш кишлак. Там живут два дяди – братья отца. Там три моих брата, их дети. Там Ва-фадаровых сто человек. Там две машины. Дядя Махбуб на пенсии. Тоже был фронтовик. Разведчик. Он всегда поможет. Три дня проживешь в кишлаке. Потом тебя привезут в город. Костюм поменяешь. Бриться не станешь. Совсем другой человек. Поживешь у тети Забаниссо. У нее большая квартира. Бывают приезжие. На тебя внимания никто не обратит. Я через два дня возьму отпуск…

– Принимаю, – сказал Суриков радостно. Он испытывал большое облегчение. Самый сложный вопрос, к которому он и приступать побаивался, разрешился так легко.

После ужина хозяева и гость прошли в сад. Удобно устроились на деревянном помосте, который расположился у домашнего пруда. Садек включил магнитофон. Нежная мелодия синтезатора завилась тонкой голубой ниточкой и стала сматываться в клубок. Вдруг кто-то рядом швырнул на пол огромный мешок битого стекла и несколько молотобойцев взялись лупить по нему кувалдами. Зарычал саксофон, запела флейта.

– Э, – вскинув руку вверх, строго сказал старый Юсуф. – Кто так гуляет? Сделай музыку погромче! Пусть соседи слышат.

Садек врубил звук на всю мощь. Молотобойцы, будто взбесившись, яростно набросились на свою добычу.

Демонстрация быстро достигла цели. Минуты через три из-за дувала, разделявшего две усадьбы, появилась голова в тюбетейке. Раздался голос:

– Ассалям алейкум, Юсуф-аке! У вас праздник?

Старый Юсуф поднялся с места. Вскинул руку вверх, обозначая радость при виде дорогого соседа.

– Алейкум ассалям, уважаемый Рахимбек! Извините за такой шум, – старый Юсуф махнул рукой Садеку, и тот поубавил звук. – Молодежь! Они, понимаешь, совсем глухие. Раньше мы слышали звук даже одной струны. Теперь надо сто барабанов, чтобы им стало весело. Мы провожаем московского гостя!

Соседи беседовали пять минут, говоря друг другу приятные вещи, потом распрощались. Когда Юсуф сел на свое место, лицо его светилось удовольствием.

– Теперь можно выключать ящик, – сказал он. – Рахимбек все слышал и видел. Значит, завтра о проводах будет знать весь кишлак.

Когда стемнело, все пересели поближе к очагу, сложенному из округлых камней и скрепленных глиной.

Старый Юсуф любил здесь сидеть. Очаг – это бьющееся сердце дома, делающее человека повелителем живого тепла. Огонь и движущаяся вода – в потоке ли, рвущемся с гор, или в море, бьющем волнами о скалы – а море старый Юсуф совсем молодым видел в сорок четвертом году в освобожденном от врага Севастополе, – все это стихии, которые не могут наскучить человеку, как хлеб, как воздух. Они всегда в движении. Не утомляя глаз и слуха, они помогают человеку сосредоточенно мыслить, направляя разум к определенной цели. Пламя, пляшущее на угольях, лижущее и пожирающее хворост, ползущее по кизяку, вспыхивающее голубыми огоньками и подмаргивающее красными искорками, успокаивает душу, помогает созерцать мир. Живой огонь согревает мысль, делает ее легкой, вольной.

Старик взял в руки железный прутик, лежавший рядом с очагом, и пошевелил золу, которая начала подергиваться серым пеплом. Искры взметнулись в небо и тут же исчезли, будто растворились в темноте.

Суриков мыслями уже отвлекся к другому предмету. В последнее время, о чем бы он ни размышлял, одна беспокойная забота не оставляла его. Что именно он мог затронуть, едва появившись у Бобосадыкова, всполошившее невидимые, но могучие темные силы местного финансового подполья? Не может быть, что каждому приезжему московскому милиционеру здесь ни с того ни с сего преподносят конверты с деньгами. Ведь купюры даже в таком благодатном краю не произрастают в садах на деревьях. Их пришлось вынуть из какой-то кубышки – вон они какие были, новенькие, необмятые. Между прочим, даже миллионеры не сорят деньгами, не имея при этом твердо определенной цели. А потом, когда выяснилось, что милиционер денег не взял, более того, пошел в КГБ, его решили убрать любыми средствами. Раздавить, уничтожить. Что так вдруг смертельно обидело или скорее испугало неизвестных дарителей? И главное, кто они? Докопаться до этого можно только в том случае, если удастся установить причину, всполошившую неизвестных. Поэтому Суриков то и дело мысленно возвращался к недалекому прошлому, вспоминал каждое слово, которое произнес у Бобосадыкова, взвешивал и пока не находил крамолы.

– Юсуф мухтарам, – спросил он собеседника неожиданно. – Кто такой Исфендиаров? Почему упоминание его имени вызвало у Бобосадыкова испуг?

Старик укоризненно закачал головой и зацокал языком.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю