Текст книги "Переворот (сборник)"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Две улицы являли здесь собой социалистическую витрину обновленного Востока – проспект Фрунзе, протянувшийся от вокзала до окраины, за которой начинались хлопковые поля, и проспект Ленина, пролегший от головного арыка, прорытого у подножия холмов, переходивших в предгорья, до болотистой поймы узкой, умирающей от безводья реки. На асфальтовой крестовине двух проспектов располагались парадные здания, занимаемые местной властью – монументальная коробка райкома партии, обнесенная колоннадой, словно Парфенон. Рядом высился роскошный, утопающий в зелени дом райисполкома. Тут же – стеклянный куб универмага «Бахор», который торговал не столько из-за прилавков, сколько из-под них через черный ход, и огромный кинотеатр «Шарк юлдуз», никогда не дававший полного сбора. В глубине квартала за густым фруктовым садом белело строгое здание отдела внутренних дел, прокуратуры и самого справедливого в районе народного суда.

Два проспекта исчерпывали парадные потребности города, и потому все остальное, по чему могли пройти ишаки и одиночные пешеходы, здесь просто именовалось улицами. Застроенные без плана глинобитными хибарами с плоскими крышами, с подслеповатыми окнами, без канализации, теплой воды, без газа, обнесенные высоченными глухими стенами – дувалами, – они скрывали от глаз мира правду о трудной противоречивой жизни горожан. Именно здесь обитали «хозяева» района, которые с поразительным единодушием в дни выборов отдавали голоса за людей сановных, крепили славу и множили властный блеск двух центральных улиц.

Прямо со станции Суриков отправился в отдел внутренних дел, куда, как он знал, позвонили о его прибытии.

– Вы к кому? – поинтересовался молоденький сержант милиции, придирчиво осмотрев документы Сурикова.

– К начальнику, – ответил Суриков.

– Значит, к товарищу подполковнику Бобосадыкову, – поправил сержант. – Третья дверь направо по коридору.

Кабинет Бобосадыкова был просторный, светлый, со стенами, отделанными лакированными деревянными панелями. Два широких окна, забранные прочной кованой решеткой, снаружи густо затягивали плети какого-то вьющегося растения. За спиной начальника, сверкая золоченой рамкой, висел портрет Горбачева – парадный свадебный вариант человека, лишенный индивидуальности и малейших признаков возраста. Слева на стене размещалась план-схема города, вычерченная и растушеванная опытным художником. В дальнем углу стоял остекленный шкаф, наполненный спортивными сувенирами – аляповатыми алюминиевыми кубками, хрустальными вазами. Суриков сразу отметил – в комнате не было ни единой книги – ни в шкафу, ни на книжной полке, которую украшал горшок с цветком, ни на столе начальника.

Подполковник Бобосадыков сидел в руководящем кресле с колесиками под ножками и с подголовником на спинке. На чистом, свободном от каких-либо предметов столе лежали его руки – темные от загара, чистые, ухоженные. На мизинце левой Суриков заметил длинный, кокетливый ноготь. Его, должно быть, обихаживали и берегли. На вид Бобосадыкову было лет тридцать пять – сорок. Черноволосый, с волевым подбородком и острыми проницательными глазами, он не встал навстречу гостю, а лишь приподнял руку в приветствии и тут же опустил ее. Внешне это походило на отработанный жест регулировщика движения на перекрестке.

За появлением гостя с интересом и вниманием наблюдали пять пар глаз. У начальника сидели руководители подразделений милиции. Должно быть, он собрал их на ритуальную выдачу ценных указаний.

– Это наш гость, товарищи, – сказал Бобосадыков тоном радушного хозяина. – Из Москвы. Большая честь. Будет вести расследование. Нас поучит, а мы ему поможем. Советом, конечно. Делом тоже.

Присутствующие закивали головами.

– Кашкарчи – город маленький, – продолжал подполковник, обращаясь к гостю. Он приподнял над столом правую руку ладонью вверх, – весь он у нас вот так, – Бобосадыков потряс ладонью, будто играя в мяч. – Лично секретарь райкома товарищ Утежан Бобоевич Сарыбаев, а с ним органы внутренних дел знают и контролируют обстановку. По личному указанию Утежан Бобоевича мы провели операцию «Мак». Она оказалась внезапной для всех, кто нарушает Закон. Вредные посевы, – Бобосадыков поднял указующий перст и погрозил кому-то невидимому, – полностью ликвидированы. Проведены беседы с местным населением.

Подполковник выдвинул ящик стола, вынул из него какие-то предметы, упакованные в пластиковый пакет. Протянул Сурикову. В пакете лежали два ножика незнакомой формы и жестяная кружка.

– Что это? – спросил Суриков, не стесняясь своего невежества.

Бобосадыков усмехнулся. Уколол:

– Я думал, в Москве вы знаете все.

– Видите, как легко ошибиться, – сказал Суриков столь же язвительно.

Подполковник вынул из пакета ножик с двумя лезвиями. Положил перед собой.

– Это куа-хуа тоза. Так называют китайцы. Нож для подсечки стеблей мака. А это, – он взял пальцами, будто гремучую змею, нож с полукруглым вырезом лезвия, – куа-чуа тоза. Для снятия капли опиума. Тут же кружка куа-хуыза. В нее сбрасывают добытое. Важные улики против тех, кто промышляет наркотиками. Как видите, мы тут не дремлем.

Сидевшие за столом офицеры заулыбались. Всем видом каждый из них поддерживал своего подполковника, одобрял его слова, солидаризировался с ним.

Суриков промолчал. Бобосадыков сделал вид, что это его совсем не задело, хотя по закону благодарности гостеприимному хозяину гость должен был в лад со всеми закачать головой и сказать что-нибудь доброе о начальнике, который блюдет интересы общества, жертвуя здоровьем и отдыхом, идет против всего, что вредит трудовому народу и народному государству. Однако в Москве, должно быть, такой элементарной вежливости не учат.

– Теперь один вопрос, товарищ Суриков, – произнес Бобосадыков голосом, полным деловой озабоченности. – Если не секрет, какова цель вашего приезда? – Понимая, что вопрос, может быть, не совсем тактичный, подполковник правой рукой легким жестом обвел собравшихся. – Здесь все свои. Уголовный розыск. ОБХСС. Все наши. Каждый вам охотно поможет, когда будет надо.

– Никаких секретов. Для своих, конечно, – последние слова Суриков выделил интонацией: мол, вы и есть эти «свои». – Когда следственная группа прорабатывала дело Хошбахтиева – вы, должно быть, о нем помните? – так вот, тогда всплыла фамилия некоего Исфендиарова. Мне поручили в этом эпизоде разобраться.

Неожиданно Суриков заметил, как помрачнело лицо Бо-босадыкова, как сдвинулись его брови над переносицей.

– Неужели только какие-то неясности в отношении уважаемого человека заставили вас ехать к нам? – спросил подполковник недовольно. – Можно было запросить нас, мы бы дали достойный ответ.

– Видимо, дело не в достойном ответе, а в объективности, – возразил Суриков.

– Что ж, воля, как говорят, ваша, – сказал Бобосадыков, не скрывая горечи. – Но я делаю из этого два вывода. Прежде всего о том, что нам не доверяют. Потом, кто-то старается опорочить очень уважаемого человека. Ветерана. Бескорыстного служителя…

Кому и как служил Исфендиаров, полковник не стал уточнять. Всем видом демонстрируя, что разговор стал для него неинтересен, он сказал:

– Хорошо, товарищ, для вас мы сделаем все, что в наших силах. Я думаю, первым делом вам надо побывать на приеме лично у товарища Утежана Бобоевича Сарыбаева. Он…

– Зачем? – спросил Суриков, не сумев скрыть удивления. – Разве у секретаря райкома нет иных дел?

Бобосадыков ласково улыбнулся.

– Конечно, у него есть дела. Много дел. Но вы приехали из Москвы в его район…

– Почему в его район? – в голосе Сурикова звучала веселость.

– Да, конечно, – словно спохватившись, сказал Бобосадыков. – У нас тоже перестройка. Тоже. Тем не менее товарищ Утежан Бобоевич Сарыбаев отвечает лично за все, что происходит в районе. За всех людей, за меня, даже за вас…

– Зачем ему отвечать за меня? – дерзко спросил Суриков, еще не понимая всей своей невежливости по отношению к товарищу Утежану Бобоевичу. Бобосадыков среагировал мгновенно.

– А если, уважаемый, с вами что-то случится на нашей земле? Разве не Утежан Бобоевич будет держать отчет перед центром? Вы задумались?

И сразу, отрешившись от дел серьезных, повеселев голосом, спросил:

– Скажите, пожалуйста, как там в столице поживает товарищ Гдлян-Иванов? Не собирается ли он организовать еще одно уголовное дело для какой-нибудь республики?

– Почему товарищ? – спросил Суриков, не поняв глубокого юмора вопроса. – Ведь их двое.

– Разве?! – удивился Бобосадыков. – А мы считали, что это один змей с двумя головами!

Взрыв веселого смеха покрыл его слова. Ой, как смеялись деятели охраны правопорядка!

– У вас их здесь не любят? – спросил Суриков.

Бобосадыков всплеснул руками и поднял их на уровень груди, словно готовился принять на себя волейбольный мяч.

– Очень даже любят! Товарища Гдлян-Иванова любят все. И если он погибнет в схватке с черными силами зла, мы ему у себя поставим большой дорогой памятник.

– Чем скорее, тем лучше, – сказал чернобровый капитан, сидевший ближе других к начальнику. И снова все засмеялись. Бобосадыков оставался серьезным. Он веселел только в тех случаях, когда шутил сам. Дав людям посмеяться, подполковник сурово сдвинул брови.

– Какие вопросы у вас к нам, товарищ Суриков?

– Раз уж вы сами заговорили о наркомании, меня интересует, много ли на территории района потребляющих зелье?

Подполковник насторожился.

– Можно подумать, товарищ Суриков, что милиция отвечает за то, что они существуют.

– Я этого не говорил. Меня просто заинтересовало количество. Предположение об ответственности ваше собственное.

Бобосадыков успокоился. Во всяком случае внешне. Улыбнулся:

– У нас, уважаемый, привыкли на милицию вешать все подряд. План по водке выполняет торговля, а перевыполнение по алкоголикам ложится на милицию. Наркоманы берутся неизвестно откуда, а считают, что они наши.

Суриков пожалел, что задал вопрос. Бобосадыков явно не был тем человеком, с которым можно сотрудничать открыто и честно. Вытекала его пассивность из лености и нежелания заниматься делом или из иных каких-то причин, разбираться не было времени.

– Мне обещали гостиницу, – напомнил Суриков, показывая, что не намерен задерживать внимание высокого собрания. – И человека в помощь.

– Если обещали, сделаем, – сказал Бобосадыков, – Что у нас есть для гостя, Рахимжон Умарович?

Чернобровый капитан, сидевший ближе других к начальнику, встал.

– Все готово, Юнус Нурматович. Гостиница «Сетара». Бронь заявлена.

– Вот видите, все готово. И помощник для Москвы у нас нашелся. Это для нас у Москвы кое-чего не бывает. Но вы здесь не виноваты, верно? Поэтому человека вам дадим. Молодого специалиста.

Бобосадыков посмотрел на своих сотрудников и заулыбался.

– «Афганца» дадим. Смелый герой нашего народа.

Торжествующий, вальяжный, чисто выбритый, пахнущий французским одеколоном – двадцать пять рублей пузырек – подполковник глядел на собравшихся, как добрый просвещенный эмир глядит на верноподданных членов государственного собрания – дурбара. Все они у него умны, хитры, изворотливы, подай им палец – вытянут из тела весь скелет до последней косточки, но все равно он возвышается над ними, потому что здесь нет умнее, хитрее, изворотливее человека, чем он сам. Все это твердо знали, и когда он сказал: «дадим «афганца», заулыбались, удовлетворенно и одобряюще закивали головами. Что-то свое, особое стояло за этим и доставляло присутствующим удовольствие.

– Вы сейчас, товарищ Суриков, идите прямо в гостиницу. Устраивайтесь. Лейтенант Вафадаров к вам зайдет.

В гостинице Сурикова встретили как старого знакомого: едва он назвался, его провели в номер на втором этаже, даже не потребовав документов.

– Пожалуйста, – вежливо сказала дородная администраторша в пестром шелковом платье с национальным узором. – Устраивайтесь.

Она открыла двери, тряхнула могучей грудью и уплыла по коридору.

Суриков вошел и оглядел номер. Это был узкий пенал с одним окном, которое выходило во двор. Дверь справа от входа вела в душевую, совмещенную с туалетом. В небольшой нише слева от окна стояла узкая пружинная кровать с никелированными шарами на железной спинке. На постель было наброшено розовое тканевое покрывало. На нем, поставленная на угол, наподобие египетской пирамиды, высилась подушка. Вдоль правой стены, занимая большую часть номера, громоздился желтый фанерный шифоньер пенсионного возраста. У окна размещался стол, покрытый таким же розовым покрывалом, что и кровать. На столе умещался графин с круглой пробкой, граненый стакан зеленоватого бутылочного стекла, каменная пепельница, вырезанная в форме виноградного листа. Короче, постояльцам предлагался стандартный набор предметов, которые местная коммунальная служба считала эталоном культуры.

Открыв окно, запиравшееся на два шпингалета, Суриков выглянул во двор. Первое, на что обратил внимание, была близость пожарной лестницы к окну. Поднявшись по ступеням, можно было сделать шаг в сторону и заглянуть в номер или даже забраться в него. Внизу под стеной двор загромождали предметы, скорее всего принадлежавшие ресторану, – ящики, бочки, картонные коробки.

Присев на шаткий, скрипучий стул, Суриков вдруг увидел, что на прикроватной тумбочке, прижатый круглым основанием настольной лампы, лежал голубой конверт. Аккуратным детским почерком на нем был выведен адрес «Товарищу из Москвы. Лично». Суриков достал складной нож, приподнял лампу и лезвием подвинул пакет к себе. Таким же образом, не касаясь бумаги рукой, открыл незаклеенный клапан. Внутри увидел несколько сторублевых купюр. Новеньких, совсем не обмятых.

Суриков задумался. Все, что происходило сегодня, заставляло выбрать безошибочную тактику. При этом следовало исходить из двух соображений. Во-первых, его появление здесь, хотя цели приезда никто пока точно не знает, пришлось кому-то сильно не по вкусу. Во-вторых, нахальная открытость, с которой ему пытаются всучить деньги, говорит о том, что рука, их дающая, ничего не боится и даже не считает нужным таиться. Наверняка о конверте знает коридорная прислуга и дородная администраторша, открывавшая ему дверь. От внимания коммунальных работников редко укользают самые мелкие подробности жизни и поведения постояльцев, а здесь играли по-крупному и открыто.

Достав из кейса газету, Суриков расстелил ее, сдвинул на лист ножиком конверт и завернул его. Положил пакет в кейс и отправился на улицу Дзержинского, где располагался уполномоченный КГБ.

– Капитан Эргашев, – протягивая руку, представился Сурикову подтянутый молодой человек в кипенно-белой рубахе, смуглолицый, с глазами вдумчивыми, проницательными. – Вот уж не ожидал вас увидеть у себя так быстро.

– Все же ожидали?

– Нас предупредили о вашей миссии. Просили по возможности помогать. – Эргашев помолчал, облизал губы. Добавил поясняюще: – Если попросите, конечно. Так что слушаю вас.

– В принципе, товарищ Эргашев, я бы мог решить этот вопрос в отделе внутренних дел, но у меня к ним нет доверия.

– Так сразу? – спросил Эргашев и укоризненно покачал головой. – Вы же здесь всего один день.

– Да, вот так сразу. Я не сомневаюсь, что там работают и честные люди. Но есть, должно быть, и нечестные. Пусть один на все управление, но есть. Вы понимаете, что даже маленькая дырка в большом чайнике портит дело.

Суриков достал из кейса газетный сверток. Осторожно развернул его. Эргашев спокойно наблюдал за движениями гостя.

– Здесь пятьсот рублей. И записка: «Нашему другу подарок. От друзей». Друзей у меня здесь нет, – произнеся эти слова, Суриков запнулся. Подумал и добавил: – Во всяком случае, пока. А деньги от них уже появились.

Эргашев иронически улыбнулся.

– Зря волнуетесь. Друзья у вас объявились хилые. Ценят вас не высоко. Пятьсот рублей – это на табак.

– На табак?! Два моих оклада.

– Размеры подарков от друзей в окладах не измеряют, – голос Эргашева звучал насмешливо. – Мне, например, сразу прислали пять тысяч.

Суриков промолчал. Он не собирался вести дискуссию на тему, кто из собеседников сколько стоил. Эргашев понял это.

– Итак, чем должен помочь?

– Прежде всего, нужно составить акт и оприходовать мой подарок. Ни конверта, ни записки, ни купюр я не трогал. Прошу провести дактилоскопическую экспертизу. Обращаю внимание на то, что купюры новые. Они явно не из обращения. Номера следуют один за другим. Серия АЕ 2103540 до 2103544. В таких случаях можно найти сведения в банках, куда и когда серия с этими номерами отправлена. Кому выдана. Попробуйте?

Эргашев усмехнулся.

– Вы думаете, это так просто? Деньги могли быть получены не у нас.

– Понимаю, и все же…

– Хорошо, товарищ Суриков. Все, что вы просите, сделаем. Теперь скажите, что вас еще настораживает в нашем управлении внутренних дел?

– О том, что я приеду и буду здесь работать, знали только там. А вот подарок…

– Я тоже знал.

– Вас я исключаю.

– Спасибо, – улыбаясь, поблагодарил Эргашев.

– Мне в помощь выделили лейтенанта Вафадарова. Саде-ка Юсуфовича. Вы его знаете?

– Знаю. Человек честный, надежный.

– Странно, зачем тогда его ко мне приставили? Почему не своего человека?

Эргашев пожал плечами.

– По-моему, особой загадки нет. Пойдут у вас плохо дела, можно будет лишний раз и лейтенанта упрекнуть. Разве не так?

В гостиницу Суриков возвращался через тенистый парк мимо полувысохшего пруда, поверхность которого затягивала зеленая ряска. Он шел по тропинке вдоль берега и, когда до главной аллеи оставалось метров десять, из-за кустов ему навстречу вышел мужчина. Тощий, в грязном синем халате, которые носят обычно уборщицы и кладовщики, с лицом черным то ли от загара, то ли от того, что никогда не умывался, он казался артистом, загримированным для фильма о жизни трущоб в какой-то неизвестной развивающейся стране. Красными слезящимися глазами посмотрел на Сурикова и расплылся в улыбке, открыв бурые щербатые зубы.

– Не узнаешь, начальник? – спросил красноглазый, и в его словах не было даже тени акцента, присущего жителю Востока.

– Мы не встречались, – сухо ответил Суриков. Вступать в беседу с этим типом не было причин, тем более их пути раньше никогда не перекрещивались.

– Ну, хорошо, что не узнаешь, – сказал красноглазый. – Я тебя тоже не знаю. Видел бы раньше – не забыл. Сам понимаешь, пять лет строгого режима – всех своих начальничков наперечет. Верно?

– Не знаю, не сидел.

– Кому что дано. Один долго сидит, другой рано умирает.

– Пугаешь, что ли?

– Что ты, начальник! Я по делу.

Красноглазый стоял на тропе, преградив Сурикову дорогу. Тот, конечно, мог без всяких усилий освободить себе путь, отодвинув красноглазого без причинения ему ущерба и боли, но делать этого не стал. Шагах в десяти от них за колючей щеткой кустов толклись три дюжих парня в белых рубахах и в тюбетейках. Они настороженно следили за Суриковым, и тот угадывал – их присутствие здесь совсем не случайность.

– Если по делу – говори.

– Ты думаешь, начальник, если Нормат тянул срок, он ненавидит милицию? Да я ее просто люблю! Во! – большим пальцем правой руки он чиркнул себя по горлу, как ножом. – Век свободы не видать!

– Короче.

– Начальник, я хочу, чтобы ты был здоров. Чтобы дети и жена были здоровы. Чтобы деньги у тебя всегда были. Десять тысяч рублей. Тебе надо? Возьми, я дам.

– И за что ты мне такие деньги дашь?

– Правильно спрашиваешь! Я дам, ты закроешь дело, начальник.

– Какое дело? – спросил Суриков.

– Ва! Он не знает! Весь город знает, а он нет! Ва! Да то дело, ради которого приехал. Если надо виновных, тебе их найти помогут.

– Как помогут?

– Сделают тебе труп. Или два нужно? Сделают. Потом вали на мертвого, он отпираться не будет.

– А чей труп?

– Ты что, маленький? Чей надо, тот и сделают. Как решишь взять деньги, так получишь. И уезжай.

– Как все просто, – сказал Суриков. – А если я не деньги, а тебя возьму и потрясу. У Бобосадыкова.

– Бери!

Красноглазый расставил руки в стороны.

– Бери, начальник. Я чистый, как стеклышко. В кармане у меня три рубля. Я ничего тебе не говорил. Бери. У меня будут свидетели. Они скажут, что ты ко мне прискребся. Я шел, а ты меня зацапал. По нахалке.

– Молодец! – похвалил Суриков. – Башка у тебя работает что надо. Я подумаю.

Красноглазый поправил тюбетейку, сбив ее на затылок.

– Значит, труп будем делать? – спросил он и осклабился. – Порядок! Только ты больше к Жиржинскому не ходи. Хоп?

– К кому? – не поняв, удивился Суриков.

– Э! Будто не знаешь. К Железному Феликсу. Тем, кто деньги даст, это не нравится. Учти.

Красноглазый неожиданно замолчал, сделал быстрый шаг назад, затем влево и, проломившись через колючки декоративных кустов, быстрым шагом направился к трем парням, которые стояли в аллее. И все четверо сразу ушли. Стараясь понять причину, вспугнувшую собеседника, Суриков оглянулся и увидел милиционера, приближавшегося к нему по тропинке.

– Товарищ Суриков? – спросил милиционер. – Я не ошибаюсь? Моя фамилия – Вафадаров. Я вас искал.

Они пожали друг другу руки.

– С чего начнем? – спросил Вафадаров.

– Мне надо пообедать, – сказал Суриков. – Даже не знаю, назвать это завтраком или обедом. Короче, поесть.

– Вот видите, как хорошо совпадает, – обрадовался Вафадаров. – Я шел именно за этим. Пригласить вас к нам. Пообедать.

– Нет, – возразил Суриков. – Это неудобно. Давайте на нейтральной почве.

– Э, – насмешливо протянул Вафадаров, – про нейтральность здесь у нас стоит забыть. Тут такая позиция не годится. И потом, мой папа ждет.

Суриков с интересом разглядывал своего помощника. Ростом по нынешним временам не высокий – метр семьдесят три – семьдесят пять, он был тонок в талии, легок и гибок в движениях. Худощавое лицо с мягкими чертами выглядело по-настоящему красивым – глубокие темные глаза, аккуратные стрелки бровей, сочные губы и твердый волевой подбородок. Небольшие аккуратно постриженные усики нисколько не маскировали юношеской свежести владельца.

– Как мне вас называть? – спросил Суриков.

– Зовите просто Садек, я не обижусь.

– Садек, значит, честный. Верно? Красивое имя.

– Мне нравится.

– Почему Бобосадыков назвал вас «афганцем»?

– Нас всех так зовут. Которые оттуда…

– Воевали?

– Было.

– Обошлось? – Суриков спросил это с особым значением. Садек понял.

– Немного царапнуло, – он машинально провел рукой по шее от затылка к спине. – Осколок. Мина.

– Есть награды?

– Орден. Красная Звезда. И медаль. Зэбэзэ.

– «За боевые заслуги», – перевел для себя Суриков сокращение. – Почему колодки не носите?

– Носил, – сказал Садек и смущенно улыбнулся. – Потом снял. Бобосадыков стал называть меня «аз ма кахра-ман». Наш герой, значит. Я перестал их носить.

– Выходит, у Бобосадыкова нет наград. Я правильно понял?

– Не будем об этом, ладно? Он сам по себе, я сам…

– Хорошо, – согласился Суриков. Ему понравилось, что Садек не захотел злословить о своем шефе. – Теперь такой вопрос. Почему именно вас назначили ко мне в помощь?

– Мой ответ вас не обрадует.

– Валяйте, Садек, я привык огорчаться.

– От вас отделались. Меня считают слабым работником. Поэтому и не пожалели для вас.

– Ответ честный. А все ли в нем правда?

Садек вопросительно вскинул брови. Он не совсем понял, о чем его спрашивали.

– Вы сами считаете себя слабым работником? – повторил вопрос Суриков.

– Я доложил, что думают обо мне начальники. Что о себе думаю я, не так уж важно.

– Вы готовы поработать со мной?

– Так точно.

– О вас хорошо отозвался Эргашев. Я ему задавал вопрос, почему именно вас прикомандировали ко мне. Он считает, что сделано это сознательно. Если у меня дела не сложатся, можно будет свалить на вас.

– Не свалят, – упрямо сказал Вафадаров. – Все у нас сложится. Я так говорю.

Семья Вафадарова жила в старом квартале в глубине узкой улицы, кривоколенной и пыльной. Глухой глинобитный дувал двухметровой высоты делал двор похожим на крепость. Деревянная калитка, сколоченная из толстых плах, казалось, была способна выдержать удары тарана. Все здесь выглядело крепко, надежно, по-крепостному. Низкая притолока в проходе требовала от входящих во двор наклонять голову. Надпись на калитке, сделанная неровными черными буквами, гласила: «СУРХАБИ». Здесь же был прибит металлический номер «21». «Очко», – Суриков вспомнил разговор в Домодедове со свидетелем Милюковым и улыбнулся: «Выигрышная примета». Он толкнул калитку, и та без скрипа открылась.

– Входите, прошу, – предложил Садек и приглашающе показал рукой внутрь.

Суриков вошел и замер, удивленный. Перед ним открылся чистый, ухоженный зеленый двор. Все здесь резко контрастировало с неживой, грязной общественной территорией улицы. К приземистому одноэтажному зданию с верандой – айва-ном – вела выложенная желтым кирпичом дорожка. По ее бокам круглились аккуратно постриженные кустики туи. Слева от дорожки блестела поверхность дворового водоема – хауза. Справа густел сад – стояли яблони, абрикосовые деревья, гранаты. Пахло свежестью и сохнущим сеном.

– Красиво у вас, – сказал Суриков. – Даже воздух иной.

Он остановился и вдохнул полной грудью;

– Здесь все сделано своими руками, – сказал Вафадаров гордо. – Десять лёт отец потратил на дом. Я как мог помогал. Братья. А вот и сам папа.

Из-за дома на дорожку вышел старик. Седобородый, с лицом выразительным, словно вырезанным из дерева, – крупные морщины, резко очерченные глазницы, крутые скулы придавали ему скульптурную монументальность. Старик двигался прямо, и Суриков почему-то подумал, что некоторым полковникам, чьи кителя не сходятся на животах, стоило бы позавидовать такой выправке.

– Салам, уважаемый, – протягивая обе руки гостю, произнес хозяин. А когда услыхал ответ, произнесенный на таджикском, глаза его засветились удовольствием. – Если бы вы, уважаемый, знали, какое наслаждение ощутило ухо моей души, вкусив сладость ваших приветствий на родном языке, вы бы не заставили меня столь долго ждать радостной встречи и пришли пораньше.

Суриков понял тираду как желание старика испытать, чего стоят языковые познания гостя, и принял вызов. В свое время, говоря полковнику Лосеву, что изучил язык за годы службы на заставе, Суриков умолчал о причастности к делу красивой женщины. Именно с ней, учительницей таджикской литературы, он осваивал тонкости чужого красивого языка. И теперь счел возможным показать свою способность к восточному красноречию.

– Благодарю вас, мухтарам, – обратился Суриков к хозяину дома и прижал руку к сердцу. – Но, пожалуйста, не произносите больше похвал. Аркан удовольствия может оказаться сильнее моей слабой воли, и я не уйду от вас, забросив дела, забыв о долге.

Старик засмеялся весело и открыто. Глаза его лучились радостью.

– Э! – сказал он по-русски, обращаясь к сыну. – Где ты отыскал поэта, которого мы до сих пор не знали? Тебя обманули, Садек, он совсем не из милиции.

Напряженность, которая держала Сурикова с утра, мгновенно улетучилась. Внутри стен этого дома он ощутил тепло доброжелательности, которое располагало к дружбе. Они пообедали, съев по глубокой тарелке шорбы – наваристого острого супа, по шампуру кебаба – мяса, запеченного на огне, приправленного пряностями и зеленью. Потом, отдыхая, пили чай вприкуску с изюмом, который хозяйка подала на большой керамической тарелке. За обедом о делах не говорили. И лишь потом, когда хозяин дома, пожелав молодым успеха, ушел отдохнуть, Суриков изложил суть дела, ради которого приехал в Кашкарчи. Садек слушал, не перебивая, не переспрашивая, не задавая вопросов. И лишь когда Суриков предупредил об осторожности, с какой следует распутывать клубок, Садек изрек:

– Это точно. Что-что, а концы обрезать здесь умеют. Чисто. Всегда хирургически.

– Когда вы готовы начать? – спросил Суриков.

– Как только прикажете.

– Тогда берите на себя Локтева Виктора Ивановича. Надо выяснить о нем все, что можно. Имущественное положение, круг знакомых. Но все это надо делать гонко.

– Сделаю.

– Не обижайтесь на вопрос: с чего начнете?

– С адреса, – сказал Вафадаров. – Составлю списочек человек на шесть. Пока Маргарита Сергеевна в адресном будет их готовить, между делом сам найду адрес Локтева.

– Для чего список? – спросил Суриков испытующе.

– Чтобы о нем немедленно доложили Бобосадыкову.

– Так уж и немедленно, – усомнился Суриков. – Дел у вашего шефа нет поважнее…

– Может статься, есть. Одно из них – быть в курсе, чем вы заняты.

– Чтобы доложить в райком Утежану Бобоевичу?

Вафадаров махнул рукой.

– Это не самое главное. По-моему, и Бобосадыков и Уте-жан Бобоевич одинаково докладывают обо всем еще кому-то.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, товарищ Суриков, что деньги, которые у нас человек получает на работе, – это совсем не деньги. Чтобы на них что-то купить, нужен еще талон. Талон – знамение социализма. Талон обеспечивает право на использование заработанных денег. Один талон – одно кило сахара. Но можно купить сразу мешок, если отдашь нужным людям за него сто рублей. Можешь купить «волгу», если положить на капот пятьдесят тысяч. Выходит, если имеешь мешок денег, то становишься по-настоящему свободным. Деньги дают тебе власть. Те, которые выдают талоны, с ногами в твоем мешке. Они сами все принесут тебе на дом, если пожелаешь. Потому что у настоящих денег особая цена.

– Слушай, Садек, это интересная мысль. Ты знаешь в Кашкарчах всех. Вот и скажи, у кого здесь самая большая власть, которая идет от денег? А?

– Суриков, ты верно поставил вопрос. Но мой ответ тебе ничего не даст. Абсолютно ничего. Я знаю богатых, но доказать, что они свой мешок денег наворовали, – не смогу. Нет фактов.

– В данный момент я и не прошу фактов. Просто нужно утверждение – кто здесь крайне богат?

– Думаю, имей мы с тобой на двоих столько, сколько есть у одного Шарафа Хасановича Кукнари, можно было бы жить и не работать по-коммунистически.

– Откуда у него столько?

– Можно только догадываться. За глаза его зовут Малек Кукнари. Или просто Кукнари.

– Не улавливаю, – признался Суриков.

– Кукнар – опийный мак. Малек – это значит хозяин.

Вот и делай выводы. Те, с кем Бобосадыков борется всерьез и со всей решительностью, – это мелкота. Их много, но все они – мелочь. Правда, для отчета чем больше цифра, тем она убедительней. Посеяла у себя на участке старуха Гулихон грядку мака. Плохо, недопустимо. Но у старухи пенсия сорок два рубля. Даже не знаю, кто придумал такие пенсии в самой гуманной стране. Но они есть. И тетку Гулихон мы прихватили с маком. Знаешь, сколько справок я написал по этому поводу? Ты бы видел! А у Шарафа Кукнари вся усадьба гладиолусами засажена. Он любит эстетику. У него дома даже слово мак произносить запрещено. Самое большое, если скажут «цветок грез».

– Значит, Шараф Кукнари, – произнес задумчиво Суриков.

– Да, Шараф Кукнари, но без всяких «значит». Имеются кошельки потуже. Только не здесь, в Кашкарчах. Ты ведь не считаешь Кашкарчи столицей зла? Не считаешь? Вот и верно. До нас можно дотянуться издалека: у больших денег длинные руки.