Текст книги "Переворот (сборник)"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

То, что Диночка набитая дура, вертихвостка и хамка, Щукин понял уже в первый год лейтенантской жизни. Его супруга считала, что офицерской жене подобает жить на широкую ногу, постоянно принимать гостей, танцевать и веселиться. Лейтенантской зарплаты на такую жизнь не хватало. Начались раздоры, потом скандалы. Щукину приходилось их стойко терпеть: политотделы строго следили за моралью командиров и развод соизмеряли с изменой Родине. Менять жен удавалось только генералам. Не каждый политотдел рисковал учить тех, на чьих погонах блестели большие звезды.

Появление Самохваловой подействовало на Щукина как допинг. Это заметили даже работники штаба.

Генерал и журналистка, чувствуя взаимное влечение, быстро сблизились. Произошло это в субботний вечер на даче Щукина.

Не зажигая света, они сидели в плетеных креслах на просторной террасе. На круглом столе в зыбком свете луны поблескивала бутылка шампанского, стояли широкогорлые фужеры и ваза, полная фруктов.

С веранды открывался вид на пойму небольшой речушки, протекавшей под косогором. Помаргивали далекие огни села Воздвиженское, которое еще сохраняло название, но уже давно превратилось в скопище шикарных особняков, в которых жили люди, никогда не пахавшие, тем не менее пожинавшие богатые урожаи. Изредка со стороны Воздвиженского шоссе темноту пропарывали лучи автомобильных фар и тут же исчезали за кромкой леса.

Белая колоннада отделяла террасу от сада. Было тепло и тихо. Где-то в поле поскрипывал коростель. В садовом кустарнике пробовал голос соловей.

Щукин встал с кресла и подошел к Вере со спины. Она тоже встала.

– Пройдем в гостиную, здесь уже прохладно, – сказал он, не скрывая нетерпения.

Она легкими шагами прошла по веранде в просторную светлую гостиную, в которую сквозь широкие окна заглядывало нахальное око луны. Ее свет лежал на пушистом ковре, покрывавшем пол, на диване, просторном и мягком.

Щукин обнял Веру за плечи, прижал к себе с явным намерением опустить на диван.

– Постой, мы не дети, – сказала она укоризненно. – И здесь нет скирды, чтобы валить в нее наивную колхозную девушку.

Щукин в смущении разжал объятия и отпустил ее. Он не знал, как вести себя в подобных случаях. Весь его опыт держался на случайных встречах, когда именно атака, напористая, уверенная, приносила успех. Правда, удовольствие, добытое с легким применением силы, не всегда бывало полным и радостным. Часто на душе после этого оставался мутноватый осадок, который долго не рассасывался.

– Я… – сказал он в замешательстве.

– Знаю, – перебила она его и открыла в улыбке зубы, блеснувшие жемчугом в лунном свете. – Я тоже. Подожди меня здесь.

Она ушла в ванную комнату. Он сидел на диване, крутя в пальцах сигарету, не решаясь ее зажечь, и слушал, как зашумела вода в душе, как потом стихла. Сидел и мысленно проклинал себя за то, что не умеет обращаться с женщинами красивыми и умными, самостоятельными и волевыми, что его опыт накоплен в мимолетных общениях с официантками Военторга и медсестрами армейского госпиталя.

Она вернулась в гостиную босоногая, в белых полупрозрачных трусиках, сквозь которые ошеломляюще темнел треугольник волос; с открытой грудью, на которой виднелись возбужденные соски.

– Ты одет? – спросила она.

Щукин притянул ее за руку к себе и ласковым движением погладил мягкие тонкие пальцы. В зыбком свете зеленой звездой блеснул изумруд на ее перстне.

– Прости, – сказал он, словно извиняясь. – Хуже всего я умею ухаживать за женщинами. Хотел бы тебе что-то сказать, да слова застревают.

– Тогда помолчи.

Она склонилась к нему и запустила пальцы в густые, удивительно жесткие упрямые волосы. Он замер от внезапно нахлынувшей нежности.

– Мне можно сказать, что я тебя люблю? – спросил он неожиданно слинявшим голосом. Куда только делся командирский бас и властность интонаций.

– Я это знаю, – сказала она и прижала его голову к своей груди, – Только не говори, что ты счастлив.

– Почему? – спросил он, упрямясь. – Возьму и скажу.

– Не надо, Сережа. Что бы ты ни сказал, я знаю – твое счастье не в любви.

– В чем же?

– Во власти. Ты для нее создан, ей служишь, к ней стремишься. И уйди от тебя власть, право стоять выше других, ни я, ни кто-то другой не сделает тебя счастливым. Я знаю это и помогу тебе обрести еще большую власть, чем сейчас…

Не вставая, он обнял ее за талию, прижал к себе и вобрал губами сосок, как малыш, изголодавшийся по материнской груди…

* * *

Синицына небрежно вытолкнули из машины, взяли под руки и куда-то повели. Он не чувствовал страха. В нем просто все погасло, закаменело, и даже звуки доносились откуда-то издалека, словно пропущенные сквозь вату.

Неожиданно чья-то рука подтолкнула его в спину. Раздалась команда:

– Руки на стену!

Он поднял руки и уперся в холодную металлическую поверхность. Чужие ладони старательно охлопали его грудь, бока, ноги, влезли даже в промежность.

– Пять минут стой так. Не поворачивайся, – приказал обыскивавший и сдернул с него черную маску. – И потерпи. Жрать у нас с тобой ничего нет.

Хлопнула тяжелая металлическая дверь.

Синицын оглянулся и увидел, что его заперли в помещении огромного склада, забитого пустыми железными бочками, бухтами проволоки, какими-то металлическими конструкциями. Железные стены выглядели неприступно. Крышу подпирали высоченные бетонные столбы. Метрах в десяти от пола под самой крышей лежал деревянный настил вроде чердака.

За стеной заурчала отъехавшая машина, и стало тихо, только звенело в ушах.

Еще ни о чем не думая, Синицын начал осматривать склад. Сколько раз он видел, как птицы, посаженные в клетку, мгновенно начинают искать из нее выход. Ему, человеку, не сделать того же было бы позорно.

Синицын подошел к столбу, потрогал его. Поверхность бетона хранила следы деревянной опалубки, была шероховатой, неровной. Обойдя склад, в дальнем углу он обнаружил моток не слишком толстой проволоки. Подумав, отмерил нужную длину и стал методично перегибать железо в месте, которое намеревался переломить. Проволока поддавалась плохо. Синицын положил конец ее на пол, наступил ногой и взялся за дело двумя руками.

Вскоре он добился своего: перемазав ладони ржавчиной, оцарапав пальцы, отломил кусок нужной длины.

Со вторым отрезком удалось справиться быстрее.

Периодически он бросал работу, подходил к воротам хранилища и прислушивался. Снаружи было тихо. Тогда он снова возвращался к делу.

После изрядных мучений в руках Синицына оказались три отрезка проволоки разной длины. Он подтащил их к центральному столбу и принялся за работу. Сперва обогнул столб проволокой и образовавшуюся петлю закрутил на три оборота прочным узлом. Оставшуюся часть согнул и связал в петлю поменьше по ширине своей ступни. Так же поступил со вторым отрезком. Две «кошки» позволяли ему взобраться на столб. Что-что, а лазить по деревьям с помощью примитивных проволочных петель орнитолог был обучен и имел достаточный опыт.

Третий, самый длинный отрезок, Синицын пустил на изготовление большой петли, которая должна была служить ему страховочным поясом.

Проделав подготовительную работу, Синицын начал восхождение. Поочередно передвигая петли по стержню столба, опираясь спиной на страхующую петлю, он шаг за шагом поднимался все выше и выше. Высота Синицына не пугала. Ему приходилось взбираться на высоченные сосны, чтобы посмотреть гнезда птиц, не любивших селиться близко к земле.

На подъем ушло минут пятнадцать, и все это время Синицын дрожал: как бы не появились в хранилище его тюремщики.

Достигнув потолочных балок, он перебрался на деревянный настил и затянул туда свое подъемное устройство. По настилу, постоянно проверяя его прочность, подполз к мутному узкому окну. Перед его взором открылась панорама огромного лесосклада. На всем протяжении, которое охватывал взор, громоздились штабели аккуратно сложенных досок и бревен.

Неожиданно внизу загремел отодвигаемый засов. Дверь распахнулась. На чердак пахнуло свежим воздухом. Синицын, припав глазом к узкой щели, смотрел вниз.

Под ним, растерянно оглядывая склад, топтались двое мужчин.

– Куда он делся? – спросил один, и его голос эхом разнесся в пустом пространстве склада.

– Убежал? – спросил второй встревоженно.

– Не бери в голову, Крокодил, – тут же успокоил его первый. – Отсюда и мышь не выскочит.

– Где же он?

– Залез со страху в бочки, где ему еще быть?

– Как его будем искать?

– Зачем? Запрем и уйдем. Понадобится – пустим сюда собаку. Она его быстро выволочет наружу. За «жопие».

Загремели запираемые ворота. Грохнул засов. Щелкнул замок.

Синицын с облегчением вздохнул.

На бетонном подоконнике он обнаружил длинный костыль, брошенный строителями. Пользуясь им как рычагом, стал отгибать гвозди. Повозиться пришлось немало, но в конце концов с окном удалось справиться.

Он выставил раму и, стараясь не загреметь, положил ее на полати. Осторожно, чтобы не заметили, выглянул наружу. Метрах в четырех ниже подоконника, прижавшись вплотную к стене склада, громоздился огромный штабель досок. Прыгать на него было высоко и опасно. А если уцепиться руками за подоконник? Останется более двух метров. Все равно не компот.

Синицын вытащил из настила чердака четырехметровую доску. Держа ее за конец, осторожно пропихнул в окошко. Под собственным весом доска опустилась вниз, концом уперлась в штабель. Поплотнее прижав верхний торец к стене, Синицын протиснулся в окошко и, держась руками за края, на пузе сполз вниз. Оказавшись на штабеле, аккуратно стянул доску за собой и уложил ее рядом с другими.

Едва закончил возиться, внизу послышались шаги и разговор. Плашмя улегшись на штабель, он искоса глянул во двор. Вдоль склада шагали Два охранника в камуфляже с короткоствольными автоматами и огромной овчаркой на поводке. Они проследовали мимо, даже не глянув вверх.

Быстро наступали сумерки, а Синицын все еще не мог придумать, как ему спуститься со штабеля. Пугала его и собака. Нужно было что-то предпринять, чтобы она не схватила его «за жопие», как пообещал один из тюремщиков.

Выручил случай. Откуда-то из глубины территории лесо-склада послышался визгливый гудок тепловоза. Синицын повернул голову и стал наблюдать. Вскоре появился и сам поезд.

Грузно стуча колесами на разболтанных стыках, маневровый тепловоз тащил за собой несколько полувагонов с деловой древесиной. Когда он проходил под штабелем, Синицын, не раздумывая, прыгнул вниз. Он больно ударился коленом о доски, попал ногой в щель и ободрал косточку голеностопа. Сквозь зубы процедил нечто неопределенное в адрес незнакомой ему матери, юркнул в глубокий провал между торцами досок и стенкой полувагона и затаился там.

У выездных ворот тепловоз начал притормаживать. Синицын с ужасом понял, что по инерции пакет пиломатериалов сдвинулся с места и ползет на него. Прогал между досками и стеной полувагона стал сужаться. Его должно было раздавить как муху…

Повезло ему и на этот раз. Тепловозик резким толчком прибавил ход, пакет древесины снова отполз назад. Синицын единым махом вылетел из укрытия и растянулся поверх пахучих смолистых плах. Так-то будет вернее!

Охрану, сторожившую склад лесоматериалов, должно быть, не поставили в известность о пленнике, которого содержали на складе. Поезд не досматривали.

Выкатившись из охраняемой зоны, тепловоз наподдал ходу и весело потянул за собой состав. Прожектора, стоявшие у ворот лесосклада и на углах ограды, сперва потускнели в тумане, поднимавшемся с мокрых полей, потом исчезли совсем.

Полчаса спустя, когда поезд по мосту пересек какую-то речушку и замедлил ход, Синицын поспешил с ним расстаться. Он перелез через борт и спрыгнул на землю. Толчок был несильным. Ему удалось устоять на ногах, пробежав вперед несколько метров.

Пропустив состав мимо себя, Синицын посмотрел на не-бо. Звезды сверкали в вышине холодными льдышками. Он без труда нашел Большую Медведицу, затем Полярную звезду, определил направление на север и двинулся на юго-восток.

Идти пришлось через поля пшеницы и луга, засеянные колосистой тимофеевкой. Брюки вымокли сразу почти до бедер. В ботинках влажно хлюпали промокшие носки, но он шел. и шел, держась избранного курса.

В предрассветных сумерках он увидел линию деревьев и кустов, росших вдоль шоссе. Добравшись до них, с опаской выглянул на дорогу. Увидел на противоположной обочине синий «жигуль-девятку». Капот был открыт, и возле машины, зябко поеживаясь, топталась одинокая женщина в накинутом на плечи стареньком ватнике. Скорее всего она ждала, когда на дороге покажется машина, к водителю которой можно обратиться за помощью.

Синицын перепрыгнул кювет, подошел поближе. Вскинул руку в приветствии:

– Здравствуйте!

– Доброе утро.

Женщина нисколько не испугалась. Должно быть, здравый смысл подсказал ей, что в ста километрах от города среди полей пшеницы и клевера вряд ли скрывается разбойник, надеющийся ограбить одинокую путницу.

– Что с машиной?

– А вы разбираетесь?

– Боже мой, какой вопрос! Эти автомобили я сам изобрел, и каждый раз мне стыдно, что они ломаются. Потому хожу пешком.

Она засмеялась с облегчением.

– Вот уже два час стою. Продрогла, – увидев, как он смотрит на ее ватник, пояснила: – Это мужнин. Для охоты.

– Так что у вас?

Синицын склонился над раскрытым двигателем. Неисправность сразу бросилась ему в глаза: одна из свечей зажигания не только лопнула, но даже обсыпалась крошками фарфора.

– Где у вас инструменты?

Он взял торцовый ключ, вывернул свечу и показал хозяйке:

– Так вот где таилась погибель его… Такой новой штуки у вас не найдется?

Женщина показала плоскую металлическую коробку.

– Поищите, если же нет…

– Все ясно. Я тогда пойду дальше, а вы еще посидите здесь.

– Ради Бога, не бросайте меня одну! – в ее голосе прозвучало искреннее разочарование.

Свеча нашлась. Двигатель заработал ровно, напористо.

– Готово.

Синицын убрал ключ, посмотрел на руки. Они лоснились масляной чернотой.

– Спасибо вам, – сказала женщина. – Вы появились как добрый гном. Чем я могу отплатить вам?

– Подбросить до города.

– Я еду в другую сторону.

– Подвезите меня в другую сторону. Лишь бы к цивилизации.

Она засмеялась.

– Садитесь.

Он открыл заднюю дверцу.

– Нет, – сказала она, – лучше рядом. Меня зовут Ольга Михайловна. А вас?

– Валерий Алексеевич, – представился он и склонил голову в полупоклоне. – Синицын. – Подумав, чтобы успокоить возможные подозрения, добавил: – Кандидат биологических наук.

Она оказалась хорошей водительницей: гнала машину быстро, но, как он чувствовал, осторожно.

– Извините за нескромный вопрос. – Она спрашивала мягко, и в то же время в ее голосе звучала твердая волевая нотка. – Откуда счастливый случай привел вас ко мне на помощь?

– Да вот, – Синицын взглянул на брюки, промокшие до колен от ходьбы через густотравье, – бродил по полям…

– Боже, как романтично! И чего ради? От кого-то убегали?

Сердце екнуло. Он нервно засмеялся: надо же, так легко попала в самую точку. Объяснил как можно беспечнее:

– Я орнитолог. Изучаю птиц.

– И кого же вы изучали этой ночью?

– Коростылей. Дергачей, по-русски. Может, слыхали?

Голос у птицы, честно скажу, довольно гнусный: «крэк-крэк!» – он воспроизвел крик с такой точностью, что она засмеялась.

– Слыхала. В поле неподалеку от дачи. Вы, должно быть, счастливый человек, Валерий Алексеевич. Вокруг суета, масса неустроенности, преступность, а вы ночью по полям, со своим увлечением…

– Странное увлечение, вам не кажется?

– Увлечения всегда кажутся странными. Но я завидую увлеченным людям. Бродить по полям ради птички…

– Я вышел засветло, – оправдываясь, сказал он. – Да вот дергачи особо активны только в темное время…

– И откуда вы вышли? – в ее вопросе, как ему показалось, снова прозвучала нотка подозрительности.

– Из Воскресенки, – сказал он наугад, не зная, где сейчас находится.

– Из Воскресенки?! – она задумалась. – Боже! Да это же километров тридцать отсюда! И все пешком?

– Как видите.

Она взглянула на него внимательно.

Тридцать километров пешком! И не скажу, что на вас это отразилось. В своем кругу я не знаю мужчин, которые способны на такое даже на спор…

Они приехали в красивый дачный поселок, раскинувшийся на краю сосновой рощи. Остановились возле дачи, обнесенной новым зеленым забором из штакетника.

– Откройте ворота, пожалуйста, – попросила Ольга Михайловна.

Он вылез из машины, просунул руку в полукруглый вырез в глухой калитке, нащупал задвижку. Вошел внутрь двора, развел створки ворот в стороны.

Она завела машину внутрь, проехала к даче. Выключив двигатель, поднялась на крыльцо. Отперла дверь.

– Проходите, Валерий Алексеевич. В цивилизацию, как вы просили. Вам стоит умыться.

Они вошли в гостиную.

– Я пойду включу подогрев воды, – сказала хозяйка и, постукивая каблуками по чистому деревянному полу, ушла.

Он остался в гостиной, с интересом оглядываясь, куда же попал. В просторной комнате было светло, уютно. На подставках по углам стояли цветы в горшках, яркие, зеленолистые. Он пощупал один из них и удивился – цветок был искусственный. Круглый стол в центре комнаты покрывала белая холщовая скатерть. Плетеная качалка стояла у окна. Напольные часы показывали время с отставанием на десять минут… И все же здесь витал достаточно хорошо ощутимый Дух казенщины – на гнутых венских стульях вокруг стола он заметил металлические инвентарные бирки. Цветные фотографии на стенах были окованы узкими металлическими рамками, явно не соответствовавшими вкусу хозяйки. Учрежденческая ковровая дорожка лежала в прихожей. На высоком трюмо также красовался криво прибитый инвентарный ярлык. Короче, все здесь оставляло впечатление домашнего уюта и холодности провинциальной гостиницы.

Осмотревшись, Синицын оглядел в зеркале и себя. Осунувшееся за два дня небритое лицо, черная маслянистая полоса на щеке, помятый костюм, промокшие от росы ботинки. Конечно, не бомж, ночующий на вокзалах, но уже и не кандидат наук, привыкший регулярно бриться, носить яркие цветные галстуки и белые воротнички. Поверила ли его объяснениям Ольга Михайловна?

Вода в душе была горячей. Он мылся, с яростью натирая себя вехоткой, словно старался отмыться от чего-то липкого.

– Я возьму ваши брюки, – послышался голос хозяйки, – и поглажу их. Не ходить же вам в мокрых.

Дверь душевой приоткрылась.

– Фу, сколько пару напустили!

Сняв его брюки с вешалки, рука хозяйки исчезла.

– Можно я побреюсь? – набравшись нахальства, крикнул он ей вдогонку. – Бритва здесь есть.

– Брейтесь, – последовало милостивое разрешение.

Потом они пили на веранде чай. Теплый утренний свет пятнами лежал на чисто вымытом некрашеном полу. За окнами чирикали воробьи. Ольга Михайловна с цветастой чашкой в руке уселась напротив Синицына в кресло, сплетенное из тонких пластин бамбука. Ее пышные волосы, пронизанные солнцем, падавшим со спины, казались сияющим золотым нимбом. Лицо хозяйки было серьезным, но глаза ее светились мягкой иронией. Держалась она свободно, словно была знакома с Синицыным сотню лет.

Синицын глядел на нее и ощущал, что пришедший внезапно покой лишает его последних сил. Хотелось закрыть глаза и отключиться. Все пережитое в последние сутки навалилось на плечи грузом душевной и физической усталости.

Хозяйка заметила это.

– Идите-ка поспите, народный ученый, – сказала она, и голос ее прорвался в его сознание издалека, и он, отключаясь, вдруг уронил голову на грудь…

* * *

Корреспондент Самохвалова вошла в служебный кабинет Щукина, и он сразу же ощутил: она взвинчена, расстроена чем-то до крайности. Бросив сумочку на подоконник и сняв шляпу, она подошла к столу.

– Здравствуй, моя Вера, моя любовь, – сказал Щукин и протянул к ней руку, чтобы поцеловать нежные, дорогие ему пальцы. Большего на службе он себе позволить не мог. Но Вера не протянула ему руку навстречу. Остановилась в удалении. Сказала каким-то сухим незнакомым голосом:

– Я хотела бы сделать вам, генерал, важное заявление.

Щукин от неожиданности растерялся.

– Ты не выспалась, Вера? – спросил он и потянулся к ней. – Что с тобой, девочка?

– Сергей Павлович, – отстраняясь от него, сказала Вера. – Я прошу пригласить сюда офицера, которому вы безусловно доверяете, и начальника разведки дивизии.

Щукин от изумления не сразу мог прийти в себя.

– Ты не перегрелась? – Он все еще сохранял шутливый тон и коснулся рукой ее лба.

– Сергей! – она резко оттолкнула его от себя. – Я не шучу.

– Надеюсь, ты не собираешься сообщить, что я тебе сделал предложение?

– Дурак!

Это слово решило все. Щукин повернулся к столу, нажал кнопку вызова. Дверь распахнулась, на пороге появился дежурный офицер – капитан со шрамом во всю левую щеку.

– Слушаю, товарищ генерал-лейтенант.

– Срочно ко мне полковника Яшина и капитана Егорова. Придут, ко мне никого не пропускать. Да, даже начальника штаба.

Вызванные офицеры явились почти мгновенно. В недоумении остановились у двери. Срочность вызова и женщина в кабинете комдива не вязались с привычным порядком и армейскими канонами.

– Проходите, садитесь, – предложил Щукин трубным басом. – Вера Николаевна, вы ее, надеюсь, знаете, желает сделать заявление мне при свидетелях. Вера Николаевна, вы готовы?

– Товарищ генерал, – голос Веры дрогнул от волнения. – Вчера поздно ночью, когда я вернулась в гостиницу, у меня побывал майор Бунтик из контрразведки. Во всяком случае, он так представился.

– Майор Буртик, – уточнил полковник Яшин. – Есть такой, знаем.

– Так вот он предложил мне стать осведомительницей и сообщать ему о том, какие разговоры в неслужебной обстановке ведут генерал Щукин и офицеры его ближнего окружения. Надо выяснить, не причастны ли они к заговору против президента. За осведомительство мне обещано материальное вознаграждение. Назначено и второе свидание уже в городе.

В кабинете повисло тягостное молчание. Щукин сидел, сцепив пальцы, и мрачно глядел в одну точку. Прервал молчание полковник Яшин.

– Сволочь, – сказал он. – Пьянь поганая. Не знаю, товарищ генерал, какое решение примете вы, но я бы этого подонка раздавил без жалости.

– Где он назначил повторное свидание? – спросил Щукин. – Когда?

– Завтра. В девять.

– Мы что-нибудь придумаем, Вера Николаевна, – сказал Яшин. – Вы готовы нам помочь?

* * *

В девять утра, как и было условлено, Самохвалова с книжкой в руках сидела на скамеечке в городском сквере. Подошел Буртик. Огляделся. Устроился рядом. Достал их кармана газету, развернул ее на весь распах. Голосом монотонным, негромким, не отрывая глаз от страницы, спросил:

– Вы обдумали мое предложение, Вера Николаевна?

– Такие решения в один миг не принимаются.

– Вы имели возможность подумать более суток. А время не терпит. Мое начальство срочно требует информацию.

– Меня смущают сложности…

– Какие сложности! – Буртик насмешливо хмыкнул. – Для вас-то?! Журналистика – это постоянный сбор информации. Контрразведка ее собирает в той же самой мере. Разница лишь в методах приобретения материала. В одном случае он открытый. В другом – тайный.

– Это слова. Жизнь, я думаю, сложнее.

– Конечно, но трудности далеко не такие, как вам кажется.

– Извините, как вас зовут?

– Павел Леонидович, а что?

– Не обращаться же мне к вам «товарищ майор».

– Это верно, – согласился Буртик.

На время разговор прервался.

Бульвар, засаженный каштанами, тенистый и тихий, в эти утренние часы бывал пустынен. По внешней стороне за чугунной оградой катился беспрерывный поток машин. В боковой аллее гуляла молодая женщина с коляской. Старик пенсионер вел на поводке кривоногую таксу. В песке копошились жирные, лоснящиеся сизыми перьями голуби. Стайка воробьев перепархивала с куста на куст, громкими криками выясняя отношения.

Светило утреннее нежаркое солнце. Желтые пятна его лучей, просеянные через резные листья каштанов, как живые пошевеливались на земле. Мир жил своей жизнью, и не было ему дел до забот, которые свели двух людей на бульварной скамейке.

– Так вы соглашаетесь? – спросил наконец Буртик.

Самохвалова встрепенулась.

– Если можно, повторите мне суть задания. Я привыкла знать свои обязанности точно.

– Хорошее качество, – похвалил Буртик. Он интуитивно чувствовал, что воля женщины уже гнется. Стоит нажать осторожно, но понастойчивей, и дело будет сделано.

Нажимать Буртик умел. Одной из первых женщин, которых он согнул и позже сломал, была Тина Иосифовна Разина, жена начальника штаба дивизии в подмосковном гарнизоне.

Внешне Тина Иосифовна выглядела высокомерной и неприступной красавицей. Многие офицеры гарнизона – женатые и особенно холостые – при встречах поглядывали на нее с надеждой заметить хотя бы маленький намек на ее расположение. Но голубые глаза Тины Иосифовны смотрели на мужчин, в том числе и на мужа, с равной мерой безразличия и плохо скрываемой насмешки.

Среднего роста, полногрудая, с идеальной фигурой голливудской актрисы, Тина Иосифовна была подчеркнуто холодной, строгой, одевалась в костюмы английского покроя и носила широкополую мужскую шляпу. На работу в соседний городов, отстоявший от гарнизона на двадцать девять километров, она ездила на собственной «ладе» серебристого цвета.

В городе Тина Иосифовна работала директором мебельного магазина. В условиях постоянного дефицита торговая точка была поистине золотой шахтой для предприимчивых торговцев. Именно такой предприимчивостью, унаследованной от отца Иосифа Моисеевича Брянцева, Тина Иосифовна обладала в полной мере.

То, что ее отец Брянцев провел пять лет в местах отдаленных, осужденный по статье за хищение государственной собственности в особо крупных размерах, позволило Буртику зажать неприступную красавицу в жесткие тиски. Он пообещал, что если она не станет добровольным информатором, то ей придется проститься с хлебной должностью директора магазина, а ее мужа – полковника Разина, ждут немалые неприятности.

Буртик блефовал, но зажатая в угол женщина дала согласие информировать его обо всем, что происходило в семьях высшего начальствующего состава дивизии, в которые на правах семейной дружбы она входила.

С помощью новой осведомительницы Буртик узнал много интересного. Например, то, что комдив Ребриков влюблен в Лизу – жену капитана Кудрина. Лиза работала машинисткой в штабе дивизии, и Ребриков, задерживаясь вечерами на службе, диктовал ей нечто секретное, для чего они запирались в его кабинете. После диктовок Лизочка выходила от генерала раскрасневшаяся, расслабленная и со смущенной улыбкой садилась за машинку, которую в кабинет генерала никогда с собой не брала.

Эти и другие подобные сообщения входили в отчеты Буртика. А он их составлял для начальства с поразительной регулярностью. Знание того, что происходит за закрытыми дверями офицерских квартир, а в квартирах под одеялами, было одной из любимых тем армейской контрразведки.

Буртик встречался с осведомительницей в городе в рабочие дни на квартире ее подруги. Обычно это происходило в одиннадцать часов дня. Но однажды Буртик явился к месту встречи раньше – ровно в десять. Осторожно (он был во всем осторожен, этот любитель чужих тайн) открыл своим ключом дверь чужой квартиры и замер, ошеломленный.

Через распахнутую дверь из прихожей он увидел Тину Иосифовну. Неприступная красавица совершенно голая стояла на четвереньках на лисьей шубе, небрежно брошенной на пол. Ее обезумевшие, широко раскрытые глаза ничего не видели.

Обычно аккуратная, шикарная прическа рассыпалась, и волосы упали на лоб. А со спины над ней нависла огромная волосатая фигура грузчика Терентия, одного из самых рослых и отчаянных мужиков мебельного магазина.

Терентий держал Тину за плечи и мощными движениями равномерно дергал ее на себя. При каждом таком рывке Тина заходилась сдавленным криком, в котором звучало все – мучение, восторг, желание продлить наслаждение.

Ситуация была пикантной, но она не смутила пару, отдававшуюся легкому флирту. Они не вскочили, как нашкодившие школьники, которых родители застукали целующимися в темной комнате, а продолжали заниматься тем, чем занимались. Такой всепоглощающей, животной страсти Буртику до того наблюдать не приходилось. Он прошел в угол, сел на кресло и дрожащими пальцами закурил.

В тот же день Тина сделалась любовницей Буртика. Но он с мучительной ревностью понимал, что никогда не станет для нее тем, кем был Терентий, лохматый неотесанный грузчик. Связь эта быстро угасла. Но с той поры Буртик старался всех женщин, которых вербовал, пропустить через свою постель.

За пятнадцать лет службы в контрразведке Буртик так и не выявил ни одного шпионского следа, который бы вел в воинские части, им опекаемые. Ближе всего к настоящей удаче, украшающей карьеру ловца шпионов, он оказался в дни, когда служил в Южной группе войск в Венгрии. Однажды к нему пришло тревожное сообщение, что в батальоне аэродромного обслуживания в Веспреме пропал офицер – капитан-инженер Белотелов. Был и пропал. Как корова языком слизнула.

Главных версий Буртик выдвинул две: капитана либо похитили, либо он сам сбежал из гарнизона в надежде уйти за границу.

Контрразведка, войдя в контакт с госбезопасностью Венгрии, забросила мелкоячеистую сеть на западные приграничные районы. И вскоре получила сообщение из Сомбат-хея, городка, где некогда проходил срочную службу бравый солдат Иосиф Швейк. Там в гостинице «Сабария» на ночь женщина мадьярка заказала номер для себя и советского офицера.

Получив разрешение властей, контрразведка нашпиговала номер, ожидавший постояльцев, всем имевшимся в ее арсенале набором подслушивающих и фотографирующих средств.

Вечером русский в летной кожаной куртке, в фуражке с авиационной кокардой и в брюках с голубым кантом вместе с черноволосой красавицей мадьяркой занял номер.

Офицера сфотографировали. Карточку сравнили с такой же, но взятой из личного дела пропавшего капитана Белоте-лова и ахнули. Федот оказался не тот. Срочно начали проводить опознание. Однако сразу выяснить, кто приехал в Сом-батхей, не удалось. Контрразведка, как говорят, встала на уши.

Тем временем наступила ночь. Офицер с красавицей мадьяркой заперли дверь и легли в постель. Слухачи припали к наушникам. Заработали магнитофоны. Звуки, которые записывались, были довольно однообразными. Скрипела старая деревянная кровать. Раздавалось пыхтенье. Иногда оно прерывалось женскими вскриками: «Милая моя, давай, давай!», на которые мужской голос отвечал: «О, кедвеш Илонка! О, кедвеш…» («О, дорогая Илона, о, дорогая!») Явно шел обмен секретной информацией, но какой именно, без экспертов установить не удавалось.

За ночь усилиями контрразведки удалось выяснить, что офицер, обнаруженный в Сомбатхее, это начальник штаба ВВС Южной группы войск полковник Лебедев. Позвонили полковнику в Будапешт, домой. Заспанная жена ответила, что муж в отпуске в Советском Союзе и еще не вернулся. Контрольно-пропускной пункт в Чопе дал справку, что Лебедев проследовал в Венгрию к месту службы два дня назад…