Текст книги "Переворот (сборник)"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– И что? – спросил Леблан. – Доказать прямую причастность Шаха к инциденту не удалось. Трупы специалистов не были найдены. Но то, что их нет в живых, – факт. Нет никаких причин кому бы то ни было укрывать их, если не требовать выкупа. А его не требует никто.

– Хорошо, сэр, – заметил Роджерс, – детали тех случаев сейчас не нужны. Скажите лучше, какие выводы дало расследование?

– Думаю, джентльмены, и это ни к чему. Детали лишь запутают нас. Я просто доложу, какие меры будут приняты для обеспечения безопасности вашей группы.

Мертвоголовый лениво зевнул и отошел от стола к окну. Его такие мелочи в предстоящем деле мало волновали. Он привык никому ни в чем не доверять и был всегда готов к любым неожиданностям. А то, что здесь придется иметь дело с подонками, красная цена каждому из которых – одна пуля, Курт понял еще утром, когда они проезжали мимо маленького базара. Рвань в чалмах, толкавшаяся на небольшой площади военного городка, так называемые борцы за веру, выглядели сплошь отъявленными бандитами с большой дороги.

– В пути, джентльмены, вас будут сопровождать три моих человека, – продолжал Сингх. – Они связаны со своими группами сопротивления в этом районе и не раз имели дело с главарями. Мы предупредим лидеров, что любые эксцессы с вашей группой лишат доверия тех, в чьей зоне случится хотя бы незначительное происшествие.

– Значит, реклама нам обеспечена шумная, – заметил Леблан.

– Не беспокойтесь. Высокая секретность операции гарантирована полностью. Куда важнее, чтобы она прошла успешно.

– Мы об этом подумаем, – сказал вдруг Мертвоголовый и усмехнулся.

– Я надеюсь, – заметил Сингх серьезно. И они обменялись понимающими взглядами. – А теперь занимайтесь планированием. Я пошел…

6

Перед рассветом, раздевшись по пояс. Курков вышел на свежий воздух сделать зарядку. Огромный мир просыпался в трепетном ожидании света. Где-то далеко за горизонтом солнце приближалось к линии, разделявшей ночь и день, готовилось выйти из тени в торжественном блеске. По склонам гор, в лощинах еще жили глубокие черные сгустки, но день уже нарождался шорохом мышей, убегавших в норы от грядущего зноя, шелестом крыльев птиц, взлетавших с гнезд на добычу, и обещал быть по-обычному жарким, сухим, утомляющим.

Снизу от кишлака тянуло запашистым дымом. Жизнь там, как обычно, начиналась с азана – призыва к первой молитве. Гнусавым, отработанным на протяжность голосом его выкрикивал старый служка мечети – муэдзин. Взобравшись на плоскую крышу храмовой пристройки, он заводил свою песнь с точностью раннего петуха.

В деревенской кузнице начал тренькать по железкам веселый молоток. Это кузнец – ахангар – принялся за свое дело.

И только потом, вдогонку за людьми, встало солнце. Прорвавшись сквозь могучие складки гор, заслонявших его от мира, оно сверкнуло первым веселым лучом. И все вокруг – изумрудная чаша «зеленки», поток ревущей реки, что текла вдоль каменистой дороги, крутые бурые бока гор, – все заблистало и заиграло радостными красками дня.

Разогревшись до пота. Курков ополоснулся и, не вытираясь, оделся. Через несколько минут в канцелярию постучали. Вошел высокий широкоскулый солдат с блестящими глазами и едва уловимой улыбкой на губах. Вскинул руку к панаме, доложил:

– Рядовой Тюлегенов по вашему приказанию прибыл!

Курков оглядел солдата с головы до ног, помолчал немного, давая возможность пришедшему ощутить бремя субординации, и только потом разрешил:

– Садитесь, Тюлегенов.

– Есть, – ответил солдат и с грохотом подтащил к себе добротно сколоченный табурет.

– Мне рекомендовали вас как отличного переводчика, – сказал Курков, внимательно разглядывая подчиненного. – Вы что, на самом деле хорошо знаете пушту?

– И пухту, и дари – как родной язык. Как русский тоже.

– Почему говорите «пухту», а не «пушту»?

– Можно сказать и пушту, товарищ капитан. В Афганистане произносят всяко: пушту, душман, а также пухту, духман. В зависимости от местности. Это диалекты.

– Ясно. Вы сами казах?

– Так точно. Родился в Сайраме Чимкентской области.

– Откуда так хорошо знаете пухту?

– Отец работал в Кабуле. В торгпредстве. Я рос там. Играл с ребятами. После десятилетки поступил в институт. В армию взят с третьего курса. Специальность – восточные языки.

– Кто еще в роте говорит на местных языках?

– Ефрейтор Рузибаев говорит. На кабули фарси. То есть на дари. Он таджик. Халмурадов знает немного дари. Но меньше нашего.

– Значит, главный знаток – вы?

– Так точно, – ответил солдат, не скрывая гордости. – Значит, я.

– С вами все ясно, – сказал Курков и слегка замялся. Он размышлял, какие отношения предложить солдату на будущее. Потом спросил: – Как вас зовут?

– Кадыр.

– А как мама звала?

– Мама звала Кадыржоном.

– Так вот, Кадыржон, будете работать со мной.

– Я понимаю.

– Это хорошо. И все же предупреждаю: вам придется научиться делать все, что делаю я. Это значит – много ходить. Поздно ложиться. Рано вставать. О чем и с кем мы говорим, кому назначаем встречи, знать не должен никто.

– Я понимаю.

– После завтрака двинем в кишлак. Надо потолковать с народом. Познакомиться.

– Это хорошо, – сказал солдат. – Надо исправлять отношения.

– Что значит «исправлять»? – удивился Курков. – Разве они были испорчены?

– Нет, не испорчены, но не очень хорошие. Наш ротный до вас уважением у жителей не пользовался.

– Это почему? – спросил Курков таким тоном, словно обиделся за предшественника.

– Фамилия у него неподходящая была – Макарчук.

– Ну и что? Почему неподходящая?

– Для афганца это очень неприятно звучит: «Макар» значит «хитрец». Плут, можно сказать. А «чук» вдобавок значит «кривой». Одноглазый. Собрать в одной фамилии столько примет – просто нехорошо. Тем более лакаб – прозвище – в этих местах имеет немалый смысл. Например, Кадыр Кабули – Кадыр Кабульский, Салим Матин – Здоровый Силач. И вдруг Иван Макарчук – Иван Кривой Плут. Вас не испугает?

Курков слушал, пораженный неожиданным открытием. Кто бы мог о таком подумать! Спросил с большим сомнением:

– Моя-то фамилия держит критику?

– Ваша? Ваша нормальная.

– Спасибо, Кадыржон, – сказал Курков и засмеялся: – Ну, брат Макарчук – вон он какой! А я и не догадывался.

Курков снял с гвоздя планшетку, отщелкнул кнопку, вытащил сложенный вдвое лист бумаги.

– Кто такой Шах, знаете?

– Слыхал, товарищ капитан, но кто он, ясно не представляю.

– Тогда почитайте.

Капитан протянул бумагу Кадыржону. Тот взял и углубился в чтение.

«Бехрамшах. Хазареец. Шиит. Родился в 1952 году в кишлаке Падархейль в семье батрака. С детских лет работал на маллака Лутфуллу. В 1983 году был мобилизован в банду Мадраима. В налетах проявил фанатическую храбрость. Был отмечен и направлен в Пакистан на краткосрочную подготовку в военно-учебный центр. Вернувшись в банду, быстро выдвинулся. Коварен. Хитер. Соперников убирает с дороги. По некоторымсведениям, Мадраим был убит именно им. В целях возвышения отбросил первую часть имени и теперь именуется Шахом. В период подготовки в спеццентре освоил грамоту. Читает. Пишет плохо. Самолюбив, горяч. Склонен к авантюрам. Сумел ликвидировать двух руководителей банд на сопредельных ему зонах – Абубека и Рахимбека. Личный состав этих банд подчинил себе, чем значительно увеличил свое влияние в районе действий. Прочно связан с организациями, работающими с территорий Пакистана и Ирана. Активен. Ведет личную разведку. Мастер организации засад. Типичным примером является уничтожение отделения царандоя – афганской госбезопасности – в апреле 1985 года. Двигавшийся по дороге бронетранспортер афганской милиции встретила огнем небольшая группа боевиков. Сбив ее с позиции, милиционеры увлеклись преследованием и попали в засаду. Подразделение уничтожено целиком. Машина сожжена…»

– Прочитал, – доложил Кадыржон. – Теперь что?

– Теперь имей в виду все, что узнал, и старайся собирать к портрету новые сведения. Где по слову, где по факту. Нам нужно знать как можно больше о Шахе.

– Понял.

– Теперь завтракать.

Через полчаса они двинулись в кишлак. Проезжая мимо старого кладбища, на некоторое время задержались.

– Тут один камушек меня заинтересовал, – пояснил Курков Кадыржону. – Прочитай надпись, если сумеешь.

– Это мы запросто, – согласился солдат, откровенно красуясь.

Серая доломитовая плита, выделявшаяся среди могил своими размерами, глубоко вросла в грунт. По ее краям торчали пыльные кустики серебристой полыни. Курков провел по камню ладонью, сметая с него пыль. Открылась искусная вязь арабского письма.

– Что написано?

Кадыржон склонился над плитой, погладил ее теплую шершавую твердь. Стал читать нараспев, как мулла молитву:

Великий воин Аб-ал-Рахим,

Мечеострый победитель неверных,

По божественному предопределению

Вознесся душой к небесному трону,

Оставив за собой не тускнеющую славу.

Стражи прокричали утром:

«Скончался Аб-ал-Рахим, Угодный аллаху!»

– Что, историческая личность? – спросил капитан. – Знал о таком?

– Нет, но думаю, он был здесь, на Мамане, командир крепости. Не иначе.

– Значит, наш дальний предшественник. Кстати, что означает само слово «Маман»? Есть у него перевод?

– Это хорошее слово, – пояснил Кадыржон. – «Маман» значит «убежище»…

Солнце, беря крутой подъем, выкатилось к зениту и стояло уже прямо над головой, над крышами кишлака, плоскими, серо-пыльными. Мир, обожженный слепящим зноем, истекал обессиливающей истомой. Подвяленная листва бессильно обвисала с ветвей платанов.

Бэтээр, завихряя пыль, полз через кишлак среди дувалов, как по ущелью. Домишки за стенами выглядели убого, уныло. Между домами и дувалами зияли провалы пустырей, поросших олючим чертополохом. На них громоздились обломки старых стен, камней, кучи мусора. Выше домов поднимался глинобитый купол сельской мечети. На стержне, выточенном из дерева, тускло поблескивал жестяной полумесяц. За кишлаком тянулись огороды, прорезанные канавами арыков.

Перед деревенской лавочкой – дуканом, на утоптанном до звона майдане, испокон веков собирался базар. Небольшой, негромкий, но настоящий, и главное – свой, деревенский. Теперь, когда дороги стали опасными, торговцы из других мест сюда не заглядывали, и базарная площадь пустовала.

Они проехали мимо обшарпанного дома. Сквозь проломанную стену дувала виднелся плотно утоптанный двор, чахлое дерево, угрюмо глядевшее в зеленую лужу небольшого пруда – талаба. Здоровенный рыжий барбос, давно переживший лучшие свой дни, сидел перед крыльцом. Высоко задрав правую заднюю ногу и сунув голову под хвост, он судорожно клацал зубами, стараясь поймать увертливую блоху. Рядом, положив голову на вытянутые передние лапы, лежал другой пес, черный, с вытертыми до голой кожи боками. Он даже не открыл глаз, хотя машина прошла совсем рядом.

В тени огромного ветвистого тополя, на сложенных в штабель глинобитных кирпичах, сидел высокий строгий старик с лицом, коричневым от загара, иссеченным глубокими бороздами морщин. Белая полукруглая борода, обрамлявшая подбородок, казалась серебряной и хорошо гармонировала с такой же белой чистой чалмой. Старик отрешенно глядел в даль улицы и держал на коленях ружье. На проехавшую мимо машину он так же не обратил ровно никакого внимания.

– Казаков, – приказал капитан водителю, – остановись! Потом загони машину за дувал. И жди. Уши не развешивай. А мы, Кадыржон, пошли. Побеседуем со стариком. Кто он, не знаешь?

– Так точно, знаю, – отозвался солдат. – Это уважаемый падаркалн Шамат. Дедушка Шамат. Он местный знахарь. Табиб. Старый человек. Очень мудрый. Его здесь все уважают.

– Видишь, как хорошо попали, – сказал Курков. – Нам в самый раз с местного мудреца начать разговоры.

Увидев, что Кадыржон берет автомат, капитан остановил его движением руки:

– Оружие не бери. Пусть видят – мы с миром. Кадыржон недоуменно пожал плечами, но автомат оставил.

– Салам алейкум! – сказал капитан, подходя к старику, и тут же, решив блеснуть знанием языка, добавил: – Мaнда набашед! Здравствуйте! – Он приложил правую руку к сердцу.

Старик из-под лохматых бровей сурово взглянул на подошедших, и вдруг его лицо осветила добрая улыбка:

– Благослови аллах, великий и милостивый! Да будет мир вам, добрые шурави! Да последует благожелательность за началом дел ваших.

Старик произнес это распевно, и капитан, уловивший ритмичность молитвы в его словах, согласно кивнул.

– Он желает нам успехов в боевой и политической подготовке, – перевел Кадыржон.

Капитан взглянул на него пристально, недовольно поджал губы.

– Спроси его… Как нам лучше поступить, если вдруг у кишлака объявится банда? Пусть посоветует, что делать?

Солдат переводил вопрос долго и старательно, явно не по теме увлекшисьразговором со стариком.

– Что-то ты, дорогой, тянешь, – сказал капитан укоризненно. – Я говорил коротко.

– Ах, товарищ капитан, – вздохнул Кадыржон, – вы говорили не только коротко, но и очень плохо. Я перевожу вас красиво и благородно. В результате к вам возникает большое уважение, как к мудрому человеку.

– Ну, брат, ты ко всему еще и наглец! – сказал капитан и улыбнулся. – Я, значит, плохо говорю, и ты меня улучшаешь. Какую же мудрость ты мне приписываешь?

– Самую элементарную – вежливость. Вот вы подошли к старому человеку, значит, надо проявить уважение и внимание. У старого Шамата большая семья. Дети, внуки, правнуки. Его просто необходимо обо всех спросить. Поинтересоваться, как здоровье, как дела. Вот я обо всем этом и спрашиваю. А он удивляется – какой у нас капитан вежливый и обходительный.

– Все, Кадыржон, устыдил, – признался Курков. – Давай, во искупление греха, присядем и поговорим не торопясь.

Старик приглашающе закивал, и они уселись рядом на глинобитных блоках.

– Теперь все же задай вопрос, – сказал капитан. – Как быть, если объявится банда. Может, какие пожелания у них будут?

Кадыржон перевел. Старик слушал, кивая.

– Совет просите, уважаемые? Это похвально. Мужья, отвергающие совет, не прибегающие к опыту старших, бывают повержены в прах самой жизнью. Мудрости ее в одиночку познать не может никто. Вас, наверное, не зря наименовали шурави – люди совета. Совет всегда собрание мудрых. Значит, шурави – люди совета, люди мудрости. – И без перехода спросил: – У вас стариков уважают?

– Да, конечно.

– Это хорошо, – заметил Шамат. – Тогда мой совет – не ходите нигде без оружия. Это недостойно воина.

– Оружие у нас есть, – сказал капитан. – Но не с собой. Мы ведь пришли к друзьям.

– Воистину сказано: смелый боится до безрассудства прослыть трусом. Но разве это не правда, что удалец без меча подобен соколу без крыльев? Зачем храброе сердце безрукому?

– Спасибо за урок, – сказал капитан и прижал руку к груди. – Кадыржон, сбегай за автоматами!

– Ты победишь, сынок, – сказал старик, когда вернулся солдат и принес оружие. – Ибо сказано: удача на стороне тех, кто слушает советов старших. Но и самому нужно думать. Пастух среди баранов не оставляет палку в стороне. Кто знает, не ходит ли рядом волк в овечьей шкуре. Ты меня понял, уважаемый?

– Вы заметили, товарищ капитан, – сказал солдат, – на ваш вопрос он так и не ответил.

– Повтори его.

– Не надо. Раз он сделал вид, что его не спрашивали, значит, отвечать не хочет. Считает, что кишлак сумеет постоять сам за себя.

– Уж не таким ли оружием? – спросил Курков и кивнул на ружье, которое покоилось у старика на коленях. То был «винчестер», родившийся не менее чем полстолетия назад. Старик, проследив за взглядом капитана, понял, что речь идет о его оружии, и крепче сжал цевье костлявыми пальцами.

– Спроси его, Кадыржон, много ли кишлачных в банде у Шаха?

– Он говорит, немало.

– Почему же они ушли отсюда, от мирной жизни?

Солдат перевел вопрос. Старик подумал и заговорил:

– Пришельцам трудно понять, что движет людьми наших мест. Но, скажу вам, по доброй воле мало кто из них поменял место у домашнего очага на ложе среди камней гор. Мало кто, уважаемый.

– Он говорит, – перевел Кадыржон, – что нам их трудно понять…

– Погоди, – прервал его капитан. – Ты, смотрю, очень хорошо устроился. Он мне десять слов шлет, ты переводишь пять. Выходит, сам поглощаешь виноградный сок речей тех, с кем беседуешь, а мне кидаешь выжимки, которые не угодны тебе самому. Вот что, друг, давай перестраивайся, или я твою высокую ученость сменяю на обычную добросовестность. Сделай все, чтобы продукт мысли, предназначенный капитану, до него же и доходил.

– Товарищ капитан! – округлив глаза и широко улыбаясь, воскликнул Кадыржон. – Да вы прекрасно говорите! Даже я не сумел бы так сказать, благослови аллах моего командира!

– Даже ты? Ай, молодец! Ты что, все время считал, что ротный умеет только командовать? А он вдруг вышел из послушания и заговорил. Ужас! Ладно, Кадыржон, давай переводи один к одному.

– Есть, перевожу. Он сказал: «Пришельцам трудно понять, что движет людьми наших мест…»

Капитан слушал перевод, поглаживая правую бровь пальцем. Кивал с пониманием.

– Спроси теперь, почему без доброй воли их люди все же служат Шаху? Не проще ли взять и уйти?

– Близость к Шаху сродни близости шеи к лезвию топора, – сказал Шамат. – Ибо сказано: купаться рядом с крокодилом или сосать яд изо рта змеи не опаснее, чем отказаться служить Шаху, быть вблизи от него…

– Что же собой представляет этот Шах? – спросил Курков. – Разговоров о нем много, но я в них еще не разобрался.

– Лицо Шаха перемазано грязью подлости, душа – сажей злобы! – Старик произнес это сурово и резко. – Этот желчный пузырь в шапке величия протянул руку насилия к имуществу слабых и не хочет ее убирать.

Старый Шамат огладил бороду и замолчал. Он обрисовал главаря душманов и был доволен исполненным долгом.

– А что, – заметил Курков, – очень впечатлительно. «Желчный пузырь в шапке величия». Очень… Спасибо, уважаемый. Как я понимаю, Кадыржон, большего он не добавит.

– Я тоже так думаю, – согласился солдат. – Но на всякий случай спрошу.

– Нет, лучше задай вопрос, как в кишлаке отнесутся, если мы Шаха зажмем.

– Укоротить руку насильника, – ответил старик, – значит сохранить розу благоденствия в цветнике радости…

Они стали прощаться.

– Пожелаем вам, уважаемый Шамат, – сказал Курков, – долгих лет жизни, мир вашему дому, благоденствия большой семье.

Он ожидал в ответ слов благодарности, но старик отвечал на пожелание глубоко философски:

– Все в руках аллаха, уважаемые шурави. Не в нашей воле пожеланиями и молитвами убавить или прибавить то, что определено книгой судеб. Жизнь каждого человека – тонкая нить, которую аллах держит в руке. Вы знаете, что будет с вами завтра? Будете живы или умрете?

«Типун тебе на язык», – сказал бы Курков знакомому человеку и тут же бы засмеялся, чтобы убить горький осадок от неприятных слов. Как ни крути, как ни бодрись, а неизбежно озникает осадок. Не раз и не два видел Курков своих солдат перед боем. Те же люди, что были вчера, но в чем-то уже совсем не такие. Они на рубеже, который пролег для них между жизнью и небытием. Холодное ощущение пустоты живет не где-то там, в отдалении, оно рядом, оно внутри каждого, в сердце, в сознании. Это чувство требует общения, толкает людей друг к другу, сбивает в кружок, но в то же время замыкает каждого в себе.

Попрощавшись со старым Шаматом, они пересекли площадь и направились к дукану – оплоту сельской торговли. Сам дукандор – благородный купец Мухаммад Асеф – сидел на крыльце в удобном стуле-раскладушке и дремал. Походил он на большого сытого кота, который поджидает, когда беспечные серые воробьи припрыгают к нему поближе. Что поделаешь, так в жизни ведется – дукандор глазом остер, жадностью лют, счетом силен. Едва тронет рукой товар и уже знает, сколько могут за него дать, сколько нужно запрашивать. Другие пашут, сеют, жнут и молотят, а у дукандора все звенит монетами – раз, два, все пересчитано на афгани и пули, все легло костяшками счетов.

Торговля у дукандора Мухаммада Асефа давно перестала быть бойкой. Маман – кишлак невелик, деньги здесь обываватели – ахали – держат не в мешках, базарные связи война оборвала и порушила, но дело есть дело, и бросать его просто так не достойно уважающего себя мужчины. Бледный, с синевой в глубоких глазницах, дряблощекий, с носом острым и тонким, как клюв удода, днями сидел Мухаммад Асеф у дукана, все видел, запоминал, на жидкий ус накручивал, бородой помахивал.

– Салам алейкум! – пробасил Курков, подойдя к крыльцу дочки. – Как дела ваши, как торговля, уважаемый дукандор?

Урок, преподанный Кадыржоном, он усвоил и теперь уже не старался вопросами прижать человека к стене раньше, чем отработает положенную норму вежливости.

– Мир вам, шурави, – встрепенулся Мухаммад Асеф. – Милостив и справедлив аллах всемогущий. Все идет как надо, дальше будет лучше.

Легким движением дукандор погладил себя по щекам. Потом вскинул руки, потряс ими, чтобы сдвинуть рукава к локтям, протянул обе ладони навстречу капитану.

– Мир вам и почтение, дорогие гости.

– Как идет ваша жизнь? – спросил Курков. – Не беспокоит наше соседство?

– Рядом с гнездом орла, – ответил дукандор учтиво, – даже воробей чувствует себя в безопасности.

– Мне говорили, что вы поддерживаете народную власть, – сказал капитан. – Потому хотел бы поговорить с вами откровенно и доверительно.

– Торговля, уважаемый камандан, лучезарное дитя мира. Она становится сиротой, когда страну охватывает война. Поскольку народная власть стоит за мир, я ее поддерживаю всем сердцем.

– Хорошие слова – признак мудрости, уважаемый Мухаммад Асеф. Я знаю, в Кабуле постоянно думают о том, чтобы торговля развивалась, а на вашей благословенной земле, на земле пухтунов и хазарейцев, воцарились бы мир и спокойствие.

– Спокойствие подданным обеспечивает только та власть, которая жертвует своим покоем. Так должно быть. Так и есть. Это нам нравится.

Мухаммад Асеф встал, вынес из лавочки два раскладных кресла и поставил их для гостей. Они уселись под навесом и продолжили разговор.

– Нас, – сказал Курков, – привела к вам дорога дружбы. – Он старался говорить образно, на восточный манер – понятно и красиво. Строить такие фразы, как ему казалось, не составляло особых трудностей. Нужен был только некоторый навык, и он его приобретал. – У соседей всегда возникают взаимные обязанности. Чем бы мы, уважаемый Мухаммад Асеф, могли помочь кишлаку?

Дукандор стал долго и обстоятельно объяснять, какое значение имеет в их жизни мост через поток, и потом столь же дотошно начал убеждать капитана, что самой большой помощью мог бы стать ремонт моста. Курков сразу понял, к чему поведет разговор дукандор, и слушал его вполуха. В тот момент его больше интересовала личность Шаха, чья банда в последнее время активизировала свои действия в прилегавшем к «зеленке» горном районе. И капитан ждал момента, когда дукандор изложит свою просьбу, чтобы спросить о главном. Наконец он улучил момент.

– Вы, уважаемый Мухаммад Асеф, человек мудрый, – сказал он, и Кадыржон с удивлением посмотрел на командира, которого впервые видел в роли местного дипломата. – Ваше мнение для нас очень ценно. Скажите, каким вам представляется Шах? При этом замечу сразу: если вы не хотите говорить, пусть вопрос остается без ответа.

Дукандор качнул птичьим носом и иронически усмехнулся:

– Шип правды в вопросе опасен двуличием. Я отвечу вам, уважаемый. Ступивший на путь насилия Шах не дарит встречным людям сладостей. На его сердце чекан фальшивой монеты.

– Хорошо. Но почему к нему идут люди? И в том числе из кишлака Маман?

– Человек, упавший на горячую сковородку, вынужден плясать, чтобы не сжечь пятки.

– А если мы поможем вам избавиться от тех, кто под этой сковородой разводит огонь?

Дукандор провел ладонями по щекам, пробормотал хвалу аллаху.

– Мы знаем, что вы, шурави, встали щитом народа под стрелами бедствий. И такой щит благо для нас, для нашей жизни и торговли. Ашрары, как голодные волки, протянули лапы насилия к плодам плодородия. Они верят, что, насылая мучения на страну отцов, творят благо народу и вере. Об этом и говорится языком обмана на перекрестках лжи.

– Люди верят в то, что говорят ашрары?

Дукандор помолчал. Подумал. Ответил с уверенностью признанного мудреца:

– Ростки понимания вырастают из зерен истины. Даже осел, глядя на воду, угадывает, откуда она течет. Ашрары в своем желании безрассудны. Они стараются набросить аркан подчинения на голубой небосвод и злятся, когда он у них соскальзывает. Им кажется, стоит попробовать еще раз – и аркан зацепится.

– Вы правы, уважаемый. В таких случаях у нас говорят: шапкой неба не закроешь. А как вы оцениваете силу Шаха? Опасен ли он? – Подумал и добавил: – Остры ли его зубы?

– Зубы? – спросил дукандор. – Думаю, не в них дело. У аллаха есть много зверей. Паланг – тигр – очень смелый и сильный. Лапой может убить пять быков подряд. Не убивает. Берет из многих лишь одного для себя. Только чтобы съесть. Бабр – лев – большой и отважный хищник. Может убить десять буйволов без труда. Но убивает всегда одного. Чтобы съесть. Паланг и бабр – звери свирепые и благородные одновременно. Охота для них не забава – хоши, а способ жизни. Совсем по-иному живет зверь горг – волк. Он злой, жестокий. В нем нет благородства. Как ни велика бывает отара овец, если зверь горг ворвется в нее, то перережет всю. Пилагар, дарренда, залем – хитрый, хищный, злой зверь горг. Истину скажу вам: Шах – это человек с душой волка. Обереги аллах нас от его взора и его дыхания. Да будет удача на стороне шекарчи – охотника.

– Почему правительственным войскам не удается сразу разбить Шаха? – спросил Курков. – Скажите, как думаете, Мухаммад Асеф?

– Много смертей от клинка возмездия видели наша долина и наши горы. Не раз правительственные войска угрожали Шаху. Но сколько бы голов ни упало в битве с плеч сартеров, победы не будет, пока цела голова самого Шаха.

– Значит, его можно победить?

– Смелости дозволено все. Трусость умеет только бояться.

– Значит, можно, – заключил Курков. – А будет ли такая победа угодна аллаху?

– Опасный вопрос, – предупредил Кадыржон. – Что, если вам скажут: не угодна? Мы откажемся воевать?

– Я постараюсь его переубедить, – ответил капитан. – Мне нужно создать здесь правильное общественное мнение. Это не менее важно, чем воевать. Переведи мой вопрос.

Дукандор выслушал солдата со вниманием. Ответил:

– Грехи Шаха столь велики, что, попав в ад последним, он ступит в огонь мучений первым из всех.

– Он сказал, – перевел Кадыржон, – что такая победа будет угодна.

Капитан улыбнулся.

– Ну вот, – сказал он. – А ты, брат, боялся. Теперь спроси, что он посоветует своим соседям.

Дукандор прослушал вопрос с торжественной серьезностью. Ему льстило, что русский капитан с таким интересом и вниманием выслушал его суждения, и теперь старался не уронить себя необдуманным словом.

– Мне трудно судить, уважаемый, как должна идти служба доблестных сарбазов красной звезды на нашей земле. Но я и мои соседи, все мы, – дукандор круговым движением руки очертил край окоема, – говорим о том или молчим, ждем мира, нуждаемся в покое и защите. Под грохот пушек не гнездятся птицы. Пороховой дым убивает листья цветущего граната. Торговля иссякает на дорогах, по которым гуляет грабеж. Поэтому расскажу я вам о том, что слыхал из уст отца своего, благородного Исмаил-хана. А ему эту историю передал Рахим из Мазари-Шерифа, который сам услыхал ее от Ибадуллы Честного…

– Постой, – перебил Кадыржона Курков. – В каком смысле честного?

– Моя ошибка, товарищ капитан, – признался солдат. – Звали этого человека Ибадулла Садек. «Садек» значит «честный». Вот я и перевел, хотя этого делать не стоило: имя есть имя.

– Слушаю вас, уважаемый, – сказал Курков, вновь обращая взгляд к Мухаммаду Асефу.

Дукандор огладил бороду и повел рассказ дальше. Он говорил, чуть растягивая слова, будто помогал звукам летать плавно и делаться более выразительными.

– И поведали они нам, что в давние времена в этих краях стояла могучая крепость. Стояла грозно, пугая врагов неприступностью. Неустрашимая, она закрывала путь в наши земли тем, кто мечом силы старался завладеть богатствами труда. Не раз старый разбойник хан Даулет пытался взять крепость и открыть себе путь в наши земли. Однажды, в который уже раз, он собрал войско разбоя и повел его на штурм наших стен. И вышло не так, как хотел хан. Закинул он сеть на золотую рыбку победы и славы, а вытащил зеленую лягушку бесчестияи поражения. Только в мире все преходяще – и богатство, и разум, и сила. Беспечность побед и успехов губит самонадеянных. После поражения хана Даулета крепость стала прибежищем похвальбы и самолюбования. Военачальники тешили души свои пирами. Воины победы забросили мечи возмездия в сырые углы равнодушия. И воистину к таким случаям сказано: когда лев дряхлеет, его добычу забирает вонючий шакал. Рука судьбы закладывает ватой беспечности уши самонадеянных. Они не слышат даже колоколов предупреждения и готовят чаши пира в миг, когда надо вострить мечи сражения. Темной ночью сын хана Даулета Акбар – да будет проклято имя этого пожирателя трупов! – привел к стенам крепости отчаянные полки. Не было силы, которая могла бы сдержать напор жадности и злобы. Рухнули стены расслабленности. К утру твердыня была в руках нападавших. Мало того, руки грабежа потянулись дальше, в земли благоденствия. Так чему учит старая история? Она говорит, что лучше месяц бодрствовать и не спать в спокойстве души, чем однажды проснуться в сетях позорного поражения и воинского бесчестия.

– Слушай, Кадыржон, – сказал Курков, когда дукандор окончил рассказ. – Как ты думаешь, есть в его рассказе намек?

– Э, товарищ капитан, – ответил солдат, – на Востоке в каждом слове бывает намек. Глупец из пяти понимает один. Умный в трех словах угадывает смысл шести. А вот мудрец из пяти слов извлекает тот единственный смысл, который нужен ему.

– Постараюсь поступать как мудрец, – сказал капитан.

Разговор их с Мухаммадом Асефом оборвался внезапно. Из узкой улочки на тонконогом гнедом коне выехал всадник – молодой мужчина с черными большими усами и пышной прической. Одет он был непритязательно – в широкие шаровары, в белую рубаху, поверх которой носил красивый, расшитый узорами жилет. Увидев подъехавшего, дукандор вскочил и угодливо согнулся в приветственном поклоне.

– Мир вам, уважаемый Мансур Бехрам, – сказал он, прижимая руку к груди.

– О, Мансур, привет! – воскликнул Кадыржон и протянул руку всаднику. Тот ее пожал и лишь затем, легко вскинув тело, соскочил с коня.

– Мансур, – представился афганец, подходя к капитану, и протянул ему руку.

Курков с интересом смотрел на приехавшего. Среднего роста – метр семьдесят, не больше. Красивый профиль, гордый, уверенный взгляд. Рукопожатие резкое, твердое.