Текст книги "Пришелец"
Автор книги: Александр Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
При звуках собственного имени старик остановился и стал испуганно озираться вокруг, щуря глаза от слепящего солнца. Тем временем немые рабы Толкователя Снов быстро подступили к старику с двух сторон и, схватив его под локти, попытались быстрым согласным движением заломить ему руки. Но высохший, как мумия, старик остался неколебим. Он даже не пытался сопротивляться, и продолжал вглядываться в небо так, словно ему на плечи опустились две легкие шелестящих бабочки. На железных шеях нэвов вздулись пульсирующие бугры вен, цветные чешуйки глины шуршащими струйками посыпались с их каменеющих от напряжения мышц, из-под белых ногтей выступили малиновые серпики крови, челюсти сжались, обозначив ребристый рельеф острых скул, и падре даже расслышал звонкий щелчок ломающегося зуба.
– Хильд!.. Хильд!.. Хильд!.. Хильд!.. – испуганно зачастил Толкователь, отступая в тень каменного истукана.
Старик легким незаметным движением сбросил с плеч окровавленные ладони нэвов и посмотрел на Толкователя Снов долгим пристальным взглядом.
– Ты думаешь, я не знаю, кто скрывается в жалкой тени Сизакля? – быстро и отчетливо проговорил он. – Но мне дела нет ни до ваших ничтожных дрязг, ни до жемчужного порошка, обдающего пьянящей свежестью твой дряблый иссохший мозг!.. Рабы, все вы – рабы этого гнусного кровожадного чудовища, названного тобой величайшим из всех, когда-либо существовавших богов! Что ты знаешь о богах, ты – плюющий мокрой глиной на каменную стену?.. К кому обращаешь ты свой заклятья, ты – гнусный собиратель остриженных волос и обрезанных ногтей, провонявший паленым воском и гниющими листьями квоки?..
– Взять!.. Взять его!.. – яростно зашипел Толкователь, брызгая слюной и выставляя перед собой скрюченные пальцы.
– Взять?!. – холодно усмехнулся старик, легкими щелчками откинув в стороны подступивших нэвов. – Бери! На, возьми меня, убей, растяни на этом булыжнике, разбухшем от крови, проломи грудь, вырви сердце, брось к подножию своего ненасытного пучеглазого кумира. – На, бери!..
Старик отбросил подпорки, подвернул под себя единственную ногу, завис над каменной площадкой и медленно поплыл на Толкователя. Приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, старик остановился, развел в стороны широко расправленные ладони и слегка пошевелил в воздухе темными восковыми пальцами. Его длинные узкие ногти вдруг заострились и вспыхнули на солнце ярким нестерпимым блеском.
– Боги не рождаются и не умирают, подобно жалким рукотворным истуканам! – медленно и торжественно произнес он глубоким чистым голосом. – Бог един, имя ему – Вечность!
– Что?.. Как ты сказал?.. – засуетился Толкователь, поднимая набрякшие веки и складками собирая кожу на лбу.
Старик не ответил. Воздух вокруг него вдруг заискрился, словно кто-то невидимый просыпал над стариком горсть золотого песка, а когда блеск погас, над площадкой никого не было и лишь над переносицей Толкователя Снов мерцало бледное круглое пятнышко.
Глава четвертая
БОЛЬШИЕ ИГРЫ
В ночь перед Большими Играми Катун-Ду не спал. Он бродил между колоннами Храма, жестом отсылая от себя то и дело возникавших из полумрака осведомителей. При этом его распластанная тень согласно кивала головой, словно подтверждая беспрекословный приказ своего повелителя. Катун-Ду вспомнил древнюю, выбитую в камне историю о том, как льстивый жрец, подкравшись в ночи, похитил тень Верховного Правителя, ловко подменив ее своей и обратив Повелителя в покорного исполнителя собственной воли. Слухи и донесения о грозящем бунте мало занимали ум Катун-Ду: чернь всегда глухо ропщет, всегда выдвигает и выталкивает на пьедестал какого-нибудь безумца, в слепоте своей полагая, что избранный ею самой кумир будет лучше того, что поставлен богами. Плоские, покрытые насечками камни почти дословно донесли до нынешних времен хвастливые речи таких же Сизаклей, тоже, наверное, убеждавших толпу в том, что с их воцарением над землей взойдет солнце новой жизни. Но почему они так спешат, почему не хотят мириться с естественным порядком вещей? Неужели этот каменотес не может подождать еще три-четыре а-туна, следующих Больших Игр, когда Катун-Ду уже не сможет одним ударом отсечь голову быку и Толкователь Снов в сопровождении понурых жрецов подведет Верховного Правителя к колодцу и сам застегнет на его лодыжках ремни сандалий с золотыми подошвами? Впрочем, этот глупый Сизакль – только тень, и хватать его, все равно что ловить дождь рыбачьей сетью. Хотя в его речах, если осведомители не согласовывают их пересказ заранее, есть большая доля правды, даже слишком большая для такого густонаселенного всевозможными проходимцами Города. Мало ли что может взбрести в головы этих бородатых бродяг, бог весть каким ветром занесенных на побережье. Пусть их немного, но их руки вооружены железными трубками, извергающими смертоносный огонь, а их единственная женщина легко становится верхней частью невиданного зверя на четырех каменных ногах, несколькими ударами которых он накануне вечером раскидал пьяную толпу, что по кличу Сизакля ринулась во двор хатанги. Осведомители донесли, что при этом было проломлено несколько черепов. Настораживало другое: в толпе не было ни одного шечтля. Правда, шечтли всегда исправно давали дань амброй и перламутром и без малейшей задержки доставляли к подножию пирамиды Иц-Дзамна юношей и девушек, облаченных в свадебные наряды, густо унизанные черным жемчугом, но дань и жертвы никогда не означали вечной и безусловной покорности. Двое осведомителей накануне вечером донесли, что сами видели, как один из бородатых пришельцев щедро отсыпал шечтлю горсть монет из своего мешочка, а когда случившийся неподалеку стражник грубо крикнул ему, что он нарушает Закон, бородач легким молниеносным движением ладони сбил с блюстителя порядка гребенчатый шлем, не коснувшись его ни единым пальцем. При этом он даже не потрудился встать с места, что вначале привело стражника в ярость, тут же перешедшую в оцепенение: воин застыл, нелепо расставив руки и выпучив на преступника налитые кровью глаза, и стоял так до тех пор, пока призванный хозяином кабака дозор не унес своего незадачливого товарища, подхватив его под негнущиеся растопыренные локти. А старик? Чего стоило одно его преображение? И что оно означало? Если знамение, то какое? Сияющий призрак не оставил после себя ничего, кроме темного, поросшего тонким золотистым пушком пятнышка над переносицей Толкователя Снов. Бесчувственные нэвы очнулись и как ни в чем не бывало стали сдирать шкуру с Золотого Ягуара, чье сердце присохло к камню и покрылось бурой ноздреватой коростой. Да и сам Толкователь после полудня необыкновенно оживился и, вызвав на вершину пирамиды Созерцателя Звезд и Слушателя Горы, принялся витиевато и многосложно объяснять Катун-Ду причины угасания Солнца и подземных содроганий.
– Гора извергла огненное семя!.. – бормотал Толкователь, блуждая между колоннами и помахивая в воздухе человеческим черепом, источающим пряный аромат священных благовоний.
– Гора извергла… Семя… Семя… – глухо вторили Толкователю Созерцатель Звезд и Слушатель Горы.
– Тьма покрыла очи! Немотой поражены рты! Уши забиты камнями! – восклицал Толкователь, приближая череп к лицу и раздувая тлеющие травы через пробитые глазницы.
Но это поспешное и несколько суетливое представление не столько убеждало, сколько утомляло Верховного, и он едва сдерживался, чтобы не прекратить эти натужные вопли ударом жезла о лучистую золотую пластинку на груди. «Пора кончать со всем этим балаганом!» – думал он, со скукой наблюдая, как Созерцатель и Слушатель старательно распяливают веки и закатывают глаза, выворачивая на него желтоватые белки глаз, подернутые кровавой сеточкой. «Но с чего начать? С кого?» – продолжал размышлять Катун-Ду, когда жрецы удалились и он остался один.
В этих бесплодных размышлениях Верховный провел весь остаток дня. Он бродил между колоннами, выходил из-под прохладной сени храма, садился на трон и, чтобы чем-то занять свой беспокойный ум, приближал к глазу тростниковую трубку, наблюдая лихорадочную предпраздничную суету Города, преобразившегося в один огромный пестрый базар. Торговали везде, где только можно было пристроить крошечный тростниковый лоточек и раскинуть над ним ребристый зонт из пожухлых пальмовых листьев. Лавки широко пораспахивали свои сумеречные недра, вываливая на откинутые ставни весь хлам, скопившийся в закромах с прошлых Больших Игр и дождавшийся наконец своего часа. Даже из окон хатанг до самых мостовых свисали плетеные дорожки, по которым зрители должны был доходить до своих мест на трибунах, раскатывая перед собой узорчатые рулоны и вновь сворачивая их после прохождения. Такой путь отнимал много времени, и потому те, кто хотел занять лучшие места на трибунах, выходили из своих хатанг с вечера, запасшись провизией и водой на все время состязаний. В суетливой многоголовой базарной толпе тускло поблескивали золотом оперенные шлемы стражников, небрежно примеривавших разложенные на ставнях наплечники, налокотники, круглые бугристые шапочки из высушенных шкур янчуров и как бы походя проверявших плотность дорожек, прикасаясь к ним опытными пальцами. Закон предписывал сжигать дорожки после окончания Игр, но оптовые старьевщики подкупали жрецов-сжигателей, и они устраивали костер из растрепанных камышовых циновок, для вони и копоти заворачивая в безнадежно истрепанные обрывки несколько придушенных инду. Сохраненные таким образом дорожки перепродавались лавочникам, а уже от них попадали к владельцам хатанг. Такой подержанный половик стоил в три-четыре, а то и в пять раз дешевле нового, но приобрести его мог только прежний хозяин, рассмотрев среди предписанного Законом узора блестки золотых нитей, составлявших знак его рода. Сделать это в суматохе и толчее рынка было непросто, и потому владельцы хатанг за небольшую сумму позволяли будущим зрителям заранее осмотреть коврики, приготовленные для продажи, и, отыскав свой, договориться с продавцом о том, в каком окне и в какое время этот коврик будет вывешен. Кроме того, бывший и, возможно, будущий владелец заранее проделывал в плотной ткани небольшую прореху и подвешивал рядом с ней небольшой кожаный мешочек с деньгами. Эти подношения предназначались для того, чтобы несколько умерить служебное рвение стражников, которые зачастую и не утруждали себя прикосновением к потертым волокнам дорожки, а с ходу запускали пальцы в прореху и, сорвав мешочек, ловко вбрасывали его в оттопыренный манжет. Таким образом, старый коврик порой обходился бывшему владельцу едва ли не дороже нового, но суеверный обыватель готов был идти на любые траты и жертвы, чтобы добраться до своего места, ступая по той дорожке, которая уже один раз сберегла его в вихрях жестоких потасовок, то и дело возникающих на трибунах во время состязаний.
– Все переплетено… Все куплено… – мрачно бормотал Катун-Ду, ступая по щербатой лунной дорожке, выстилавшей центральный проход Храма, – а еще говорят о каких-то цеховых братствах, ареопаге, сословиях, шушукаются о правах каменщиков, мусорщиков, сборщиков тростника… Глядишь, договорятся до публичных состязаний блудниц в искусстве возбуждения!.. На что это будет похоже, хотел бы я знать?.. На представления заклинателей змей, дующих в свои тростниковые дудки?.. Интересно, что думает копьеголовый аспид, когда поднимает над краем корзины свою плоскую пеструю головку и видит перед собой тощего заклинателя, все тело которого покрыто ожогами от углей в местах змеиных укусов?.. И ведь тоже ропщут, требуют, чтобы им позволили перед представлениями вырывать у змей ядовитые зубы… А в чем же тогда, позвольте спросить, будет заключаться интерес публики?.. В свисте?.. И при этом часть горожан, едва ли не большинство, поддерживает это нелепое требование, полагая, вероятно, что тогда любой бездельник сможет зарабатывать на жизнь, сидя перед корзинкой и посвистывая в камышовую дудку!.. Осведомители все чаще доносят, что городские обыватели вот-вот разделятся на две партии, причем в одну, требующую удаления, войдет по большей части всякая голь и шантрапа, а противную составят владельцы лавок, хатанг, главы цехов… Кто бы объяснил им, что все это бессмысленно, что все люди изначально делятся на глупцов и мерзавцев и что заклинатели – только повод для вторых затеять смуту!.. Подумаешь, одним свистуном больше, одним меньше – кто его неволил идти в заклинатели?.. Но маленький камешек порождает лавину, так что, пока не поздно, надо рубить, рубить!..
– Убить… бить… у-у-бит-ть! – оглушительно завыло и зазвякало эхо, отскакивая от щербатых, залитых лунным светом колонн.
– С кого начать? – крикнул Катун-Ду, запрокинув голову.
– С себя!.. С себя!.. – пробежал тихий шепоток между колоннами.
– Что?.. Как ты сказал?.. – воскликнул Катун-Ду, принимая стойку ягуара и напряженно вглядываясь в мерцающие лунные просветы. Призрачный свет слоился и раздваивался, перемежаясь с густыми лиловыми тенями и сгущаясь в темные человеческие силуэты с рваными ломаными прорехами в груди.
– Ты хотел, чтобы я напоил своей кровью Солнце, – так вот оно, твое Солнце, бери его! – чуть слышно прошептала одна из темных фигур, отделяясь от ближайшей колонны и на ладони протягивая Верховному сухой заскорузлый комочек.
Катун-Ду сделал плавный скользящий шаг навстречу призраку и резко ударил в его отставленный локоть выброшенной стопой. Но его нога беспрепятственно пролетела сквозь угловатый сгусток тьмы и зависла в воздухе, готовая нанести новый удар.
– Браво!.. Браво!.. – восторженно зашептали остальные призраки, выступая из-за колонн и потряхивая такими же темными комочками, издающими легкое сухое потрескивание.
Катун-Ду медленно поставил ногу на площадку и стал отступать, осторожно ощупывая босыми ступнями грубо отесанные камни. Призраки обступали его со всех сторон, но когда кто-то из них подходил слишком близко, Катун-Ду плавно взлетал в воздух и в длинном прыжке насквозь пробивал ногой сгусток бесплотной тьмы.
– Бой с тенью!.. Браво!.. Браво, Верховный!.. – восторженно перешептывались призраки, заглушая резкое звяканье золотых браслетов на сухих запястьях и жилистых лодыжках Катун-Ду.
Вдруг среди подступающих силуэтов замелькали широкие мускулистые плечи и вытянутые светлоглазые лица, опушенные густыми спутанными бородами. Катун-Ду прижался спиной к высокому пятигранному жертвеннику и выставил перед собой чуть согнутые в локтях руки. Но плотный полукруг бородачей и призраков вдруг разомкнулся, освободив проход высокому юноше в лучистом венце, мягко охватывающем его длинные золотистые волосы. Его плечи были слегка прикрыты легкими лохмотьями и оплетены ползучей багровой травкой с мелкими глянцевыми листочками. Катун-Ду быстро пробежал глазами по ее тонкому витому стебельку и увидел, что своими белыми корешками травка гнездится в разорванном проломе под нижними ребрами незнакомца.
– Не бойся!.. Опусти руки!.. – говорил он, надвигаясь на Катун-Ду и протягивая ему на ладони бьющееся, истекающее кровью сердце. Кровь сочилась между пальцами юноши и темными каплями пятнала каменную дорожку, ведущую к жертвеннику.
– Они просто играют, – продолжал юноша, плавно и бесшумно приближаясь к Верховному, – что им еще осталось, как не играть своими вырванными сердцами?.. Ведь все случилось так быстро, так легко, почти мгновенно… Никто из них даже не успел ощутить всю прелесть перехода и в полной мере упиться его высокой гармонией. Я прав?
– Ойиу!.. Хи-он-н!.. О-о-мм!.. – восторженно загалдели призраки.
Юноша вплотную подступил к Верховному, протянул руку, и Катун-Ду почувствовал под ребрами жгучее прикосновение пальцев. Ему казалось, будто в его грудь входит широкий, докрасна раскаленный наконечник копья, и он едва сдерживался, чтобы не закричать во весь голос.
– Что ты ждешь? – услышал он вдруг над самым плечом горячий задыхающийся шепот Толкователя Снов. – Убей его! Убей!
Верховный повернул голову и увидел над вытянутым очертанием жертвенника горбатую крючконосую тень, похожую на стервятника со сложенными крыльями. Вдруг тень выпрямилась и стала медленно разрастаться, затягивая пространство между базами колонн слоистой лиловой тьмой. Огонь в груди жег все сильнее, перехватывая дыхание и змеиным жалом подбираясь к трепещущему сердцу. Тени, лица, глаза, сухие мумии сердец в ладонях – все слилось и закружилось перед глазами Катун-Ду, опрокидываясь в серебристый свет луны и словно втягиваясь в ее сверкающий диск.
– Все – игра!.. Игра… Убей!.. Убей… – грохотало в ушах.
Катун-Ду страшным усилием воли заставил себя закрыть глаза и намертво сдавил ладонями виски, утопив костяшки пальцев в глубоких височных ямах. Все стихло; огненная змея, слегка коснувшись сердца раздвоенным язычком, скользнула в пах и свернулась в плотный прохладный клубок между бедрами.
– Начни с пришельцев!.. Пора кончать с ними!.. – вдруг проник в сдавленный мозг Верховного повелительный шепоток Толкователя.
– Как это сделать?.. Когда?.. Где?.. – негромко спросил Катун-Ду, приоткрывая глаза и искоса поглядывая по сторонам.
– Нынешней ночью… В хатанге… Перерезать глотки, и дело с концом!.. – вкрадчиво шептала яйцеголовая крючконосая тень Толкователя, медленно подбираясь к темному плоскому силуэту Катун-Ду.
– А кто резать-то будет? – с грубоватой прямотой спросил Верховный, нащупывая на поясе резную рукоятку кинжала.
– Нэвы, мой повелитель!.. Они управят… – глухой напористый шепот Толкователя мгновенно захлебнулся, сменившись коротким сдавленным хрипом.
Катун-Ду неторопливыми движениями один за другим разогнул на густо татуированном предплечье мертвые скрюченные пальцы Толкователя, осторожно опустил на холодные плиты легкое, почти невесомое тело жреца и пошел прочь, даже не выдернув кинжала из-под его окаменевшего подбородка.
В последнюю ночь перед Играми две тусклые плошки по углам хатанги горели до тех пор, пока в них не иссякло масло. Игроки тщательно примеряли и подгоняли купленные днем наплечники, наколенники и, обвязав голени и предплечья узкими упругими пластинами из китового уса, подставляли их под мощные удары жилистых кулаков Дильса и Свегга. Сами воины вначале отказывались надевать доспехи, больше полагаясь на собственную увертливость и крепость тренированной надкостницы, но после того, как Норман наотмашь рубанул Свегга по ключице рукояткой конского хлыста, воин, скрипя зубами и потирая ушибленное место, тоже достал из общей кучи выпуклый двойной панцирь и, морщась, стал продевать голову и руки в его обметанные жилистой шнуровкой отверстия. Края панциря трещали, шнуровка лопалась, но упрямый Свегг не привык бросать какое-либо дело на полдороге и успокоился лишь тогда, когда доспех стал похож на плетеную рыболовную вершу, изгрызенную целым семейством бобров. Тинга, нашивавшая на кожаный шлем Бэрга чудом сбереженную в пути воронью лапку, затянула жилу тугим узелком и, передав мужу законченную работу, взяла у Свегга раскуроченный панцирь. Бегло осмотрев доспех и выдернув обрывки шнуровки, она вдела в костяную иглу новую жилу и стала надставлять растрепанные края полосками от налокотников. Но не успела она закончить и одну сторону, как над последним догоревшим фитильком поднялась змеистая струйка дыма и внутренность хатанги погрузилась во тьму.
– Подлей масла в плошки, Люс, – сказал Норман, щелкая кремнем огнива и направляя искру на кончик трута.
Пушкарь нашарил в углу под светильником скользкий от масла кувшин, встал на каменную скамью и, поднявшись на цыпочки, накренил узкое горлышко над краем плошки. Но в этот миг на тощее плечо Люса упал крупный темный комок и, распластав перепончатые крылья, ткнулся в шею пушкаря тупой ушастой мордочкой. Люс тихо вскрикнул, выронил кувшин, и он, ударившись об угол скамьи, с хрустом разлетелся, забрызгав маслом и забросав угловатыми осколками сидящую над шитьем Тингу. Крылатый ушастый зверек с писком ринулся к окну, залитому голубым лунным светом, и, с неожиданной силой пробив сухую кожаную перепонку, вылетел в пустое пространство над безлюдной площадью.
– Это все масло, Люс? – спросил Норман, раскуривая трубку.
– Да, командор, – сокрушенно пробормотал пушкарь, осторожно соскальзывая с края скамьи и потирая ладонью место укуса.
– Скверно, однако…
– Ничего, командор, я сейчас, сейчас… – засуетился Люс, топча осколки кувшина и собирая разлитое масло обрывком хламиды. – Вы тут пока побудьте, а я сбегаю, достану…
Он быстро скрутил из обрывка тугой коротенький жгут и подошел к Норману, отыскав его в темноте по огоньку трубки.
– Куда ты пойдешь в такую темень?.. Сиди!.. – сказал Норман, погружая кончик жгута в дымящийся кратер чубука.
– Ну, есть тут неподалеку одно местечко, – быстро зашептал Люс, – в общем, одна вдова…
– Безутешная вдовушка?.. – усмехнулся Норман, опуская вспыхнувший фитиль в подставленный Люсом осколок.
– Ну, не то чтобы совсем уж безутешная… – поморщился Люс. – Ну, в общем, я скоро вернусь…
С этими словами пушкарь передал Бэргу заменивший плошку осколок и, ссыпав в кожаный мешочек переданные ему со всех сторон монеты, легкой бесшумной походкой направился к выходу.
– Люс, погоди! – окликнул его падре.
– В чем дело, святой отец? – обернулся пушкарь.
– Прижечь надо, – сказал падре, приближаясь к нему с горящим фитилем, – подставляй шею!
– Да бросьте вы эту ерунду! – отмахнулся Люс.
– Делай, что велено! – строго одернул пушкаря Норман. – Сказано: подставляй шею – вот и подставляй!
– Время, командор, время… – заворчал Люс. – Вот сбегаю за маслом, а уже потом…
Он опять двинулся к выходу, но тут в дверном проеме возникла массивная фигура хозяина хатанги.
– А ты откуда такой вылупился? – негромко заговорил Люс, приближаясь к нему шаткой развинченной походкой. – Не спится, да?
– Ц-ха! – строго сказал хозяин, решительно перекрывая выход из хатанги.
– Ах, цха? – воскликнул Люс. – Будет тебе и цха!..
Он вольно бросил вдоль тела тощие жилистые руки и, выдернув из-за ремешка на голени узкий трехгранный клинок, остановился в двух шагах от хозяина.
– Назад, – коротко приказал Люс, молнией выбросив перед собой клинок, – быстро! Шри гуа ка, пузатый!..
Хозяин сделал шаг назад, поднял руку и с грохотом перекрыл дверной проем тяжелой, махровой от ржавчины решеткой. Люс успел прыгнуть, выставив кинжал перед собой, но рука его пролетела в одну из нижних ячеек и чуть не переломилась под тяжестью падающей решетки. Дильс и Свегг бросились к нему, но в это мгновение вся внутренность Хатанги осветилась мягким ровным светом, на миг ослепившим и остановившим решительных воинов. Падре тоже опустил веки, но вскоре его зрачки освоились с внезапной вспышкой, да и само сияние стало постепенно угасать, сгущаясь в светлый туманный силуэт посреди хатанги. Падре вспомнил о том, что надо как можно скорее прижечь место укуса и, не сводя глаз с безмолвной призрачной фигуры, стал исподволь подбираться к пушкарю, уже выдернувшему из ячейки ушибленную руку.
– Не мучайте Люса, падре, – вдруг услышал он знакомый голос, – ему и так больно.
– Ты хочешь, чтобы он переродился в какое-нибудь страши… – начал было священник, но внезапно умолк на полуслове и поднял глаза на светлую, облаченную в свободный складчатый хитон фигуру.
– Эрних?!. – с тихим восторгом в голосе воскликнул он. – Но как ты вошел к нам?..
– Вошел?.. А разве я куда-нибудь выходил? – удивленно спросил юноша, откидывая на спину остроконечный капюшон и разбрасывая по плечам легкие искрящиеся волосы.
– Нет-нет, конечно, нет, – закивал падре, перебрасывая в ладонях глиняный осколок с горящим фитилем, – но Люса надо бы прижечь, а то как бы чего не вышло!..
– А вы не беспокойтесь, святой отец! – воскликнул призрак, всплеснув складками хитона, – чтобы наш Люс – это мудрейшее, совершеннейшее существо во всей Вселенной – обратился в какую-нибудь скользкую чешуйчатую гадину?!. Да никогда в жизни!..
– Ну если ты говоришь… – начал падре.
– Зачем говорить? – быстро перебил призрак. – Я делаю!..
Он шагнул к сидящему на корточках Люсу и слегка коснулся прозрачной ладонью четырех темных крапинок на его жилистой шее.
– И здесь… И здесь… – продолжал он, проводя пальцами по синякам и ссадинам, полученным задиристым пушкарем в какой-то кабацкой потасовке. – Теперь легче?.. Не больно?
– Мне нет, – кивнул Люс, не сводя глаз с очертаний громадной рваной раны, темным неровным пятном проступавшей сквозь воздушные складки хитона, – а тебе?
– Мне? – удивился призрак. – А почему мне должно быть больно?
– Не сейчас – тогда? – прошептал Люс, осторожно раздвигая складки хитона и слегка касаясь пальцами выступающего обломка ребра.
– Тогда?.. Тогда – не помню… – ответил призрак, плавно отводя руку пушкаря. – Впрочем, зачем вспоминать?.. Мало ли что могло тогда случиться!.. Не надо оглядываться… Тинга?!.
– Я здесь! – откликнулась девушка.
– И Бэрг здесь?.. И Янгор?.. И Сконн?.. – несколько раз воскликнул призрак, отступая на середину хатанги и беспокойно оглядываясь по сторонам.
– Здесь… Здесь… Все здесь… – раздалось несколько нестройных приглушенных голосов.
– Это хорошо!.. – призрак облегченно вздохнул и посмотрел на Тингу, все еще державшую на коленях выпуклый растрепанный нагрудник.
– Что ты делаешь, девушка? – спросил он. – Плетешь корзину?.. Вершу?.. Где ты будешь ее ставить?.. Здесь кругом так сухо… Рыба не может здесь жить – не веришь?.. Вот, смотри…
Пришелец протянул руку и выхватил из воздуха темную осклизлую щуку, покрытую малахитовыми разводами. Рыба топорщила мраморные плавники, слабо шевелила тяжелым хвостом и раскрывала рот, пытаясь высвободиться из цепких пальцев юноши, запущенных ей под жабры.
– А где твой муж? – спросил пришелец.
– Здесь, – коротко отозвался Бэрг, недоверчиво поглядывая на длинную мутноглазую рыбину в его руке.
– Что ты так смотришь?.. – призрак подвинулся к Бэргу и протянул ему щуку. – Не веришь?.. На, возьми… Потрогай, не бойся!..
– Я не боюсь, – сказал Бэрг, – щука как щука – что ее трогать?.. Ты поймал, ты и возись!
– А что с ней возиться? – Пришелец положил щуку на каменную плиту, провел над ней раскрытой ладонью, и рыба мгновенно покрылась темной пузырчатой корочкой.
– Подходите, ешьте! – сказал он, снимая запекшуюся шкурку и отслаивая от костей кусок влажной, белой как снег рыбьей плоти, – ну что же вы медлите?.. Перед выходом на арену надо поесть как следует…
– Арена?.. – вскинулся Дильс. – Откуда тебе известно про арену?..
– А это что? – Пришелец кивнул на груду доспехов под окнами хатанги. – Но боюсь, что это вас не спасет… Впрочем, попробуем… Подойди ко мне!
Пришелец жестом подозвал Свегга и, взяв из рук Тинги недоделанный доспех, одним неуловимым движением набросил его на мускулистый торс воина. Ничто не треснуло, не лопнула ни одна жила, а панцирь словно прирос к Свеггу.
– Нигде не жмет?.. Не тянет?.. – спросил пришелец. – Пройди, попробуй что-нибудь сделать!
– С большим удовольствием! – воскликнул Свегг и, бросившись к решетке, перекрывавшей дверной проем, переломил толстый ржавый прут ударом кулака. Хозяин хатанги, стоявший по ту сторону решетки и внимательно следивший за всем, что происходило перед его глазами, выхватил из-за пояса короткий тяжелый клинок и в тот момент, когда Свегг обеими руками ухватился за прутья, сделал выпад. Послышались резкий треск, скрежет ржавого железа и чистый холодный звон ломающейся стали. Спина воина дрогнула, но пальцы, захватившие прутья решетки, не разжались, а продолжали делать свое трудное дело до тех пор, пока четкие квадратные очертания проемов не поплыли в стороны наподобие ячеек заброшенной в воду рыбачьей сети. Хозяин хатанги медленно пятился в глубь двора, растерянно вертя в руке рукоятку клинка и все еще тыча перед собой коротким поблескивающим обломком. Когда же один из прутьев решетки со звоном лопнул, осыпав ржавой трухой голову и плечи Свегга, хозяин отшвырнул обломок и исчез, напоследок разорвав ночной мрак истерическим захлебывающимся воплем.
– Зачем ты ломаешь решетку, Свегг? – спросил пришелец.
– Масло для плошки… Свет… Доспехи подгонять… Свобода… – с натугой прохрипел воин, отгибая сломанный прут.
– Свет?.. А разве здесь темно?.. И зачем подгонять доспехи?.. Разве твой панцирь стесняет движения?..
Пришелец подошел к Свеггу и потрогал его за плечо.
– Перестань, не трать силы, – сказал он, – они тебе пригодятся…
Свегг разжал руки, обернулся, и все увидели, что клинок хозяина оставил на его панцире лишь легкую кривую царапину.
– Лихо, – присвистнул Дильс и, подойдя к наваленным на полу доспехам, не глядя вытащил из груды широкий, обшитый костяными пластинками пояс. Вслед за ним и остальные стали выбирать и примеривать на себя наколенники, шлемы, панцири и даже небольшие полумаски, снабженные длинными узкими ремешками. Но никакие ремешки не понадобились: каждый доспех словно прирастал к коже, едва коснувшись предназначенного для него места. В пылу примерки все то ли забыли о призрачном незнакомце, то ли так свыклись с его появлением, что Сконн походя отхватил пальцами кусок рыбины, чудесным образом испеченной прямо на каменном полу хатанги. Прожевав кусок, рыжий охотник сел на пол и стал вытирать ладони о косматую шевелюру. Когда же пальцы запутались в волосах, Сконн по привычке слегка дернул рукой и тут же взвыл не столько от страшной боли, сколько от ужаса, увидев на собственной ладони окровавленный клок волосатой кожи.
– Осторожнее, Сконн!.. – сказал пришелец. – Так можно и собственную голову оторвать…
Он подошел к вягу, взял у него из рук клок кожи и, приложив к окровавленному черепу, мягко провел ладонью над пораженным местом. Послышалось легкое потрескивание, в густых рыжих космах забегали беспокойные голубые искорки, и вырванный клок вновь намертво прирос к шишковатой голове.
– Однако… – пробормотал Свегг и тоже потянулся к початой щуке.
– Только не особенно увлекайтесь!.. И поберегите на утро!.. – сухо предупредил падре, когда вслед за воином и остальные стали подходить и отщипывать кусочки от рыбьего хребта. Сам он оторвал щучью голову, хвост, кусок запеченной шкурки и, поместив все это в полотняный мешочек, туго перевязал его кожаной тесемкой. Но даже занимаясь всем этим, падре ни на миг не выпускал из виду своих людей, наблюдая за тем, как они осторожно, волокно за волокном, поглощают белую плоть рыбы, неукоснительно нараставшую на обнажающихся костях. Осветительные плошки по углам давно остыли, но внутренность хатанги продолжал заливать ровный, не отбрасывающий теней свет. Падре поднял голову в поисках призрачного пришельца, но его нигде не было.
