Текст книги "Пришелец"
Автор книги: Александр Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)
– Может быть, ты ей еще и споешь песнь выпи? – издевались они, щелкая зубами кедровые орешки и сплевывая в костровые кучи мелкую колкую скорлупу. – А Эрних будет играть на камышовой дудке – этим болотным крысам должна понравиться такая музыка!
От упоминания этого имени Бэрга просто затрясло. Во время последней охоты на косуль, ночью, облавой с факелами, когда они, мальчики, впервые без взрослых охотников, одни, огородив жердями большой участок леса, почти загнали животных на высокий крутой обрыв, этот золотоволосый слизняк вдруг бросил свой факел в болото, издал негромкий непонятный клич, взобрался на дерево и, освободив путь, дал косулям уйти в образовавшуюся в цепи загонщиков дыру. Он еще тогда решил, что непременно выберет случай отомстить Эрниху, неважно, что его отец – лучший охотник племени. И вот теперь он, обшаривая взглядом каждый листочек, сучок, комок травы, обгоревший обломок кости, глиняный черепок, воображал картины мести. Можно было бы попробовать заманить его в старую ловчую яму и просто забросать землей, но кто знает, не явится ли его дух Янгору после смерти? Хоть Унээт и говорит, что после перехода за Грань Тьмы то, из чего состоял человек, разделяется между четырьмя главными духами, но Бэрг своими глазами видел, как его отец, поднятый на рога старым туром и погребенный с турьим черепом на груди в яме, обложенной камнями, сидел под деревом неподалеку от собственной могилы и что-то царапал осколком кремня на плоской оленьей лопатке, а когда Бэрг позвал его, поднял голову, посмотрел на сына, бросил на мох лопатку, выпрямился и стал медленно проваливаться в древесный ствол. Бэрг смотрел на это, не в силах пошевелить пальцем, а когда отец полностью слился со стволом, осторожно подступил к дереву и потрогал кору. Она показалась ему чуть теплой. Сухая оленья лопатка валялась тут же, и на ней был ясно и глубоко процарапан силуэт тура. Бэрг подобрал лопатку, принес ее в пещеру и закопал в песке под изголовьем своего ложа: нескольких сосновых бревен, прикрытых еловым лапником и застеленных шкурой пещерного льва, убитого его отцом в далекой горной пещере. А теперь Бэрг шарил руками в опавшей листве и никак не мог найти своего мешочка с медвежьим когтем. Кто-то тронул его за плечо; Бэрг испуганно сжался, тут же схватил ближайшую раковину и бросил ее в левую ладонь вдобавок к остальным.
– Мешочек, – услышал он голос Эрниха, – твой. Возьми.
Бэрг резко вскочил на ноги. Золотоволосый юноша стоял перед ним и на раскрытой ладони протягивал ему мешочек, перетянутый заячьей жилой. Бэрг скосил глаза на воинов, но тем уже надоело дразнить его, и теперь они развлекались, бросая друг другу большой булыжник в виде медвежьей головы и на лету глуша его полет ударом кулака.
– Мой, – сказал он, – давай! – И протянул руку, глядя в глаза Эрниху: знает – не знает?
«Знаю», – взглядом ответил тот. «Скажешь?» – «Нет».
Бэрг взял мешочек, криво усмехнулся, отбросил в кусты горсть пустых раковин, повернулся спиной к Эрниху и вразвалку направился к входу в пещеру. Ее коридоры, стены залов были густо исполосованы следами медвежьих когтей. Кое-где рядом с этими бороздами виднелись глиняные, проведенные пальцами полосы, подобные водорослям, тянущимся по течению реки. Это предки кеттов, изгнав медведей из пещеры, пометили ее стены своими знаками. Но это было давно, так давно, что зарубки их Верховных Жрецов, оставленные на Главном Игнаме, сточились капающей с потолка водой.
Бэрг еще некоторое время следил за сидящим на дне ямы медведем, но тот вдруг беспокойно завертел головой, шумно втянул воздух черным, блестящим от слизи носом, отбросил обглоданную ветку и угрожающе засопел, оглядывая высокие стены ямы маленькими свирепыми глазками. Бэрг отпрянул от края, завалился набок и прокатился по плоским сухим кочкам, чувствуя, как лопается зрелая клюква под его твердой от мускулов спиной. Откатившись от ямы на расстояние вытянутой оленьей кишки, он бесшумно вскочил на ноги и быстро побежал в направлении пещеры, перескакивая через поваленные стволы и держа наперевес легкое копье с наконечником из блестящего и твердого клыка какого-то неизвестного кеттам зверя, добываемого маанами где-то в тех местах, куда на ночь проваливался Синг и где, как говорили, был Зейг, которого забили камнями. Не добежав до пещеры на три полета копья, Бэрг ступил на твердую, протоптанную многими поколениями кеттов тропу и перешел на легкий стремительный шаг. Достигнув входа, он троекратно стукнул костяным наконечником копья по каждому из выставленных наперерез ему копий стражников и, когда они пропустили его, стал неторопливо спускаться по широким каменным ступеням в глубь пещеры.
Янгор сидел перед огнем общего очага в охотничьем зале и острил край плоской кремневой пластинки, скалывая с него мелкие твердые чешуйки. У дальней стены, едва озаренной бегающими по потолку огненными бликами, мелькал силуэт Эрниха: мальчик насаживал старую медвежью голову на гладкий тупой бугор, возвышающийся над покатым валуном. Приладив голову – легкий, пустой, покрытый высохшей шерстью череп, – он отступил на несколько шагов, посмотрел на дело своих рук и, вернувшись к камню, разложил по его поверхности клочья шкуры, свисавшие с медвежьего затылка.
– Ан-та! – тихо, не спуская глаз с мертвой медвежьей головы в дальнем углу, произнес Бэрг, склонившись к Янгору. Охотники никогда не называли имени зверя. Они указывали на клок шерсти, следы когтей или зубов, и лишь недавно, при молодом Унээте, стали выцарапывать изображения зверей на костях, рогах, пустых раковинах и плоских гладких камешках и молча показывать их при встречах. Так узнавали племя и род друг друга незнакомцы, случайно столкнувшиеся в лесу, так оповещали о неудачной охоте, упущенном подранке или звере, которого еще предстояло выследить. Но Бэрг еще не имел камешка с головой медведя, следов от когтей на его теле не было, показывать коготь он не решался и потому произнес только два слога, тронув плечо Янгора и указав пальцем на мертвую медвежью голову. Янгор отложил кремневую пластинку, вскочил и издал длинный призывный клич. На этот призыв в зале собрались все взрослые охотники племени. Половина косульей туши, брошенная в яму для приманки, была последним мясом, вынутым из холодной каменной ниши в полу; уже несколько дней мужчины ели прошлогодние желуди, высохшие грибы и ягоды, собранные женщинами на болоте. Люди, ушедшие к маанам с десятком глиняных горшков, чтобы обменять их на сухую рыбу, еще не вернулись, и то, что следом за ними ушла большая волчья стая, уже год наполнявшая ночную тишину хриплым разноголосым воем, наводило тень не только на проницательное лицо Унээта. Сейчас он стоял перед охотниками по ту сторону очага и держал в огне отрубленную лапу последнего добытого племенем медведя, убившего пятерых охотников, прежде чем свалиться на дно ямы, усаженное заостренными кольями молодой осины. Лапа чадила, воняла, и едкий дым от нее окутывал дрожащие охотничьи амулеты – лапки, косточки, перья, камушки, хвосты, свисавшие с плеч Верховного Жреца. Бэрг, стоящий на носках за спинами охотников и поверх голов следивший за широко распластавшейся по потолку тенью Унээта, заметил притаившегося у стены Эрниха.
Шерсть на медвежьей лапе обгорела, и лапа теперь походила на скрюченную обугленную кисть человеческой руки. Унээт положил ее на плоский камень перед очагом; охотники стали подходить по одному и слегка касаться тыльной стороны кремневыми наконечниками копий и тяжелыми кремневыми рубилами, вставленными в расщепы толстых деревянных палок и крепко, крест-накрест, прикрученными к дереву лосиными жилами. Сильным и точным ударом такой дубины взрослый охотник проламывал череп мамонта, если племени по первому снегу удавалось загнать этого гиганта в болото, где он проваливался сквозь тонкий, едва присыпанный снежком лед и, погрузившись в трясину по самое брюхо, становился беспомощным и неподвижным, как утес.
Бэрг продолжал следить за Эрнихом, укрывшимся в тени Унээта. По закону племени во время совершения обряда никто не должен находиться за спиной Верховного Жреца, и сейчас Эрних, боясь быть увиденным, незаметно пробирался под самой стеной к большой и темной каменной нише, в глубине которой хранилось всего пять медвежьих черепов, с двух сторон обложенных берцовыми костями. Вдруг рука его скользнула по мокрой глине, подвернулась, и мальчик упал на бок, с влажным чмоканьем плюхнувшись в лужицу на глиняном полу. Охотники, не сводившие глаз с обугленной лапы, замерли, и все посмотрели в сторону звука. Последним выпрямил спину и медленно повернул голову сам Унээт. За это время Эрних встал на четвереньки, отполз к стене и теперь сидел там, поджав ноги и исподлобья глядя на охотников.
– Встань и подойди! – грубым, осипшим от едкого дыма голосом приказал Унээт.
Мальчик выпрямился и, низко склонив голову, подошел к Верховному Жрецу.
– Почему ты здесь? – сказал тот. – Разве ты охотник? Или ты хочешь вместо меня жечь намак?
Эрних молчал. Вдруг под плоским сводом раздался хриплый подобострастный хохот Янгора. «Глупец, – подумал Бэрг, – над этой шуткой не смеется даже одноногий Гильд, единственный кетт, доживший до снега на голове благодаря своему умению делать глиняные горшки». Гильд должен был стать Верховным Жрецом, но, отправившись за шкурой Двана, пропал и приполз к пещере уже после того, как Верховным стал Унээт. Когда Гильда спрашивали, как он потерял ногу, и удивленно поглаживали пальцами ровное плоское место, из которого она прежде росла, тот отвечал, что на него напал пещерный лев. Охотники сокрушенно, но недоверчиво кивали головами: лев львом, но что было дальше? Почему лев не загрыз Гильда? Почему тот не истек кровью? И тогда Гильд начинал плести какую-то невнятицу то про стадо бизонов, спугнувшее, как видно, не слишком голодного хищника, то про какие-то плоские влажные листья, остановившие кровь, а то и вообще про старую седую волчицу, вылезшую из логова под гнилым пнем и зализавшую свежую рану. Все это рассказывал он, сидя на полу перед очагом и толкая единственной ногой плоский круглый камень, изготовленный из пласта легкого и жирного на ощупь сланца. Камень катался по брошенным под него глиняным шарикам, а Гильд лишь придерживал и поглаживал ладонью помещенный в центре ком глины, постепенно принимавший форму древесного пня.
Хохот Янгора стал затихать и вскоре замолк совсем, уступив место суровой напряженной тишине, возникавшей иногда при охоте на тигра, когда кольцо охотников стянуто до предела, а невидимый зверь таится где-то внутри него и может в любой миг прыгнуть.
«Хочет смягчить гнев Верховного, – ухмыльнулся про себя Бэрг, – Унээт не испытывает гнева, он вообще не знает никаких человеческих чувств, он знает только Закон. Он защищает племя от сил Тьмы, он творит обряд, стоя на ее Грани, и если кто-то из кеттов в это время не то что окажется за его спиной, но даже посмотрит в ту сторону, это может погубить все племя». Так уже было один раз, когда кетты добивали почти вымерших от мокрого кровавого кашля саков, уходивших вслед за отступающим летним теплом и похитивших растянутую между высокими березами сеть. Кетты выследили похитителей по кровавым шматкам и забросали их копьями и камнями из пращей, оставив в живых троих юношей для жертвы Богу Войны. Сеть вернули и вновь растянули на прежнем месте, юношей привязали к трем осинам и задушили жилами из тигровых кишок, намотав их на медвежьи ребра, но, когда Унээт дождался захода луны и стал творить перед жертвенным огнем очистительный обряд, один из задушенных вдруг так тяжело охнул, что многие глянули в его сторону. Считалось, что от мокрого кашля вскоре после этого умерли как раз те, кто посмотрел за спину Унээта. Но вслед за этим стала кашлять и бледнеть одна девушка, которой не было на священной поляне при принесении очистительной жертвы. Напрасно Унээт давал ей отвар из молодых рогов оленя, напрасно заставлял прыгать через костер из пихтовых сучьев, зря тратил магические силы, колотя в тяжелый бубен из выпотрошенной и высушенной ноги мамонта; девушка бледнела и чахла, как если бы кто-то из маанов жег ее намак. Но с маанами был мир; они честно покупали у кеттов приглянувшихся им девиц, щедро рассчитываясь за них желтым жиром, сушеным мясом, белыми сверкающими бусами и рыбьими кожами. Девушка вскоре умерла, выдохнув из себя струю темной крови, и ее сожгли на священной поляне, укрепив связанное из жердей погребальное ложе на четырех каменных столбах. Но потом закашляли сразу два мальчика, один из которых быстро умер, а второй уцелел и поправился. Быть может, это случилось оттого, что Гильд и Эрних поочередно сидели у его ложа, то разглаживая удушливый воздух пещеры плоскими ладонями, то прикладывая к груди и спине больного теплые, подобранные в кратере булыжники, завернутые в барсучью шкуру. При этом они шептались между собой, Гильд острым краем кремня делал насечки на медвежьем ребре, а когда мальчик выздоровел, оба лекаря ушли в лес и вернулись с пучками разных трав. Разложив эти травы тонким слоем на плоском камне, они высушили их и развесили по стенам залов и коридоров пещеры. При этом Унээт колотил в бубен и чадил примотанным к спине факелом из барсучьего жира. Он бы с удовольствием наложил табу на двух самозванцев, но, глядя на гладкую поверхность на том месте, из которого когда-то торчала нога Гильда, преисполнялся священным трепетом перед неподвластным ему чудом. Колотил и запоминал вид трав на стенах, вдыхая чуткими ноздрями ароматный дурман из глиняных курильниц, поставленных Эрнихом при входе в пещеру. Хотел хотя бы взглянуть на ребро с насечками, и когда в конце концов Гильд показал ему свои отметки, только пожал плечами: ровные непонятные палочки, крестики и птички густо усеивали широкую плоскую поверхность кости. Но болезнь прекратилась, и теперь, глядя в упор на стоящего перед ним Эрниха, Верховный Жрец не торопился простирать к нему свою жесткую и неумолимую руку ладонью вниз.
– Твоя работа? – коротко спросил Унээт, указывая на гладкий валун, увенчанный медвежьей головой.
– Да, Верховный, – почтительно ответил мальчик, склонив голову и опустившись на одно колено.
– Похож, – задумчиво протянул Унээт, – как бы Кнорр не обознался и не вдохнул в него живой дух. Как ты думаешь, сколько копий придется без толку обломать об эти каменные бока? А копья дороги, за три хороших копья мааны отдают одну красивую девушку. Разве тебе не нужна красивая девушка? Ну, отвечай, что ты молчишь?
– Нет, Верховный, мне не нужна красивая девушка.
– Да что ты говоришь! – воскликнул Унээт. – Неужели травы старого Гильда так иссушили твою плоть, что она уже ничего не просит, кроме вонючего дурмана из ваших мерзких курильниц? Опять молчишь?
– Прости его, Верховный, – робко заюлил, подойдя сбоку, Янгор, – он ведь еще совсем ребенок!
– Ребенок не творит то, что подвластно только Раану. – Унээт ткнул пальцем в сторону медвежьей головы.
– Да-да, – забормотал Янгор, – но это так, шалость, по глупости.
– Раан не знает этих слов, – сурово сказал Унээт, – гнев его будет ужасен: наши ловушки опустеют, птицы станут облетать наши сети, а мы опять будем есть мох, желуди и болотные ягоды – пищу зимних птиц и слабых женщин!
– Ты прав, Верховный, – закивал головой охотник, – но я выбью из него эту дурь, клянусь тебе!
– Выбьешь? – Унээт наконец-то повернул голову и посмотрел в глаза Янгору, – хорошо, выбивай!
– Благодарю тебя! – воскликнул охотник и потянул Эрниха за руку. – Пойдем, а уж после того, как мы сделаем то, что должны сделать сегодня, я задам тебе порядочную трепку!
– Не спеши, – властным голосом остановил его Верховный, – то подождет! На, выбивай!
Он откинул длинные полы связанной из вороньих перьев мантии, отстегнул от пояса тяжелую кожаную плеть и протянул ее Янгору.
Тот затоптался на месте перед неровным строем охотников, оглянулся на них, но встретил лишь холодные пустые взгляды, безразличные ко всему, кроме еды и предстоящей охоты. Впрочем, если бы он присмотрелся повнимательнее, он бы заметил насмешку в глазах все еще стоящего на носках Бэрга, но ему не нужна была эта насмешка. А Унээт уже протягивал ему тяжелую рукоять плети.
Эрних поднял голову и без всякого страха взглянул на отца. В глазах его был только один вопрос: куда идти? Янгор растерянно осмотрел стены зала, но тут сам Унээт пришел ему на помощь.
– Вон там! – воскликнул он, повелительно указав на изваяние медведя.
– Иди! – вяло взмахнул плетью Янгор.
Глаза Эрниха сузились, он скользнул взглядом по потолку пещеры, словно высматривая там кого-то, кто мог прийти ему на помощь. Но на влажном неровном своде блестели лишь красные блики догорающего очага в окружении бугристых теней от человеческих голов. Затем мальчик спокойно повернулся, подошел к валуну и плашмя лег на него, уткнувшись лицом в медвежью шерсть и обхватив руками шею мертвого зверя. Раздался первый удар, потом второй. Янгор бил с широким плавным размахом, так что твердая зеленая шишечка на конце плети задевала низкий потолок, и это смягчало удар. К тому же, касаясь спины, он чуть дергал рукоятку на себя, рассекая кожу мальчика и не давая убитой крови проникать внутрь тела. Толпа охотников молчала. Унээт стоял в стороне и теребил пальцами длинную спутанную бороду, раздувая тонкие широкие ноздри. Эрних вздрагивал и после каждого удара все крепче прижимался к валуну, так что скоро и на его каменных боках показались кровавые потеки.
– Что с тобой, Янгор? – вдруг громко и насмешливо воскликнул Верховный Жрец. – Или ты больше не самый сильный охотник племени? Я же сам видел, как ты плетью перебил хребет вожаку, когда вся стая зимой подступила к пещере и он прыгнул на тебя, стоящего у входа!
Широкая спина Янгора вздрогнула, он слегка присел, и звук следующего удара щелкнул под сводами, как лопнувшая тетива. Эрних коротко, пронзительно вскрикнул, вскинул голову, как раненная дротиком косуля, и бессильно ткнулся лицом в медвежий мех. Его тело перестало вздрагивать и теперь покрывало валун наподобие огромного кровавого куска мяса, приготовленного для жарки внутри кругового костра.
– Довольно! – властно крикнул Унээт, вскинув к потолку руку. – Несите его Гильду! Пусть старик попользует его своими травами!
Янгор отбросил плеть за спину, на голос Унээта. Тот в воздухе поймал ее за рукоятку и не глядя ткнул за пояс, откинув край мантии, отороченной куньими хвостами. Два охотника отделились от толпы, взяли безжизненное тело мальчика за руки и за ноги и вынесли из зала. Янгор стоял у стены, глядел в пол и что-то чертил перед собой большим пальцем ноги. Охотники вернулись, и теперь все опять безмолвно смотрели на Унээта и стоящего чуть поодаль Янгора.
– Янгор, иди на место! – приказал Верховный.
Охотник молча обошел зал по кругу и вновь встал по другую сторону очага. Но, проходя мимо медвежьей головы, насаженной на валун, он как бы невзначай задел ее сжатым кулаком, и она свалилась на пол с сухим костяным стуком. Унээт оглянулся, затем подобрал с пола перед очагом обгоревшую лапу и направился к окровавленному камню. Здесь он вдруг решительно взял в руки медвежью голову и, насадив ее на прежнее место, положил перед ней лапу с оплавившимися в огне очага когтями.
– Оанна! – крикнул он. – Наа!.. нна!.. хойа!
Клич гулко прогремел под потолком зала, рассыпался на осколки и постепенно затих в отдаленных каменных коридорах. В зал вошли две молодые обнаженные и так густо покрытые глиняными рисунками жрицы, что их тела казались обложенными древесной корой. Они несли в руках широкие и плоские глиняные чаши, наполненные дымящимся отваром из корней травы тиу и гриба ка-ха. Чашу с травяным настоем принял Унээт, с грибным – Янгор. Унээт пригубил напиток первым, затем передал чашу ближайшему охотнику. Тот, отпив глоток, передал чашу дальше. Когда она обошла всех и вернулась к Унээту, тот поднес ее к губам Янгора и охотник осушил ее до дна. Теперь следовало вернуть сосуд жрицам, но вместо этого Унээт вдруг подошел к медвежьему истукану в конце пещеры и, вылив ему на голову последние капли, со всего маху грохнул чашей о его каменную спину. По стенам зала веером брызнули осколки. Стало совсем тихо.
– Теперь ты, Янгор! – сказал Унээт.
Охотник поднес чашу к губам, сделал большой глоток и пустил ее по кругу. Когда все по очереди отпили дымящегося отвара – даже Бэрг хлебнул через край среди всеобщего оцепенения – и чаша вернулась к Янгору, Верховный приблизился к очагу, ладонями зачерпнул из него пригоршню алых переливающихся углей и высыпал их в чашу. Остатки варева на дне зашипели, обратившись в легкое молочное облачко, на миг окутавшее голову Янгора.
– Бросай! – вдруг резко выкрикнул Унээт, когда облачко рассеялось, и выбросил ладонь в сторону истукана в конце зала. Янгор перехватил ладонью край широкого, чуть выпуклого глиняного диска, слегка присел, крутанулся на одной ноге и, широко развернув плечи, метнул чашу в медвежью шею. Диск разлетелся в мелкие кусочки, и с шеи звериного чучела свесился обрубленный клок шкуры. Унээт бросил на жаркие угли горсть черных корешков, тут же пустивших острые ростки зеленоватого огня Едкий дурманящий дымок защипал глаза и ноздри охотников. Бэрг почувствовал, как пол кренится и вырывается у него из-под ног; потолок стал опускаться, раскалываться и обрушиваться ему на голову большими и легкими, как куски коры, пластами. Он еще видел, как Унээт выхватывал из очага огромные горящие угли и с криком «Ойяа-ха!» швырял их в каменного медведя, как охотники подхватывали с пола обломки костей, камни, куски засохшей глины и с воплями «Уй-йю! уй-йю!» забрасывали неподвижный валун, на верхушке которого еще каким-то чудом держался изрубленный в клочья медвежий череп с лохмотьями шкуры. Потом пол стал всплывать, потолок упал, и в глаза Бэрга пролилась тьма, наполненная криками, стонами, топотом ног, хрустом костей, веток, жарким прерывистым дыханием множества бегущих людей, умоляющим стоном смертельно раненного зверя и мягкими чмокающими шлепками камней по избитой, окровавленной плоти. Напоследок все эти звуки покрыл яростный торжествующий крик Ворона, и все стихло.
– А когда тот край ямы, что был со стороны болота, стал обваливаться, Янгор прыгнул навстречу и ткнул горящую головню прямо в открытую пасть, – надтреснутым старческим голоском зашептала тьма.
– Никого не убило? – спросил голос Эрниха.
– Мита свалился в яму в самом начале, – прошуршало в ответ, – я видел, как он наступил на кочку у самого края, ухватился рукой за куст вереска, но подрытые корни вырвались, и он упал.
– А дальше?
– Все пропало. Только лапа с когтями…
– А теперь что ты видишь? – спросил Эрних.
– Унээту приносят камни для священного очага, – был ответ, – привязывают лапы к жердям, тянут…
Слова во тьме звучали все четче, и Бэрг наконец узнал голос Гильда. Приоткрыв веки, он в свете вставленного в стенную ямку факела сквозь щелку увидел силуэт старика. Гильд держал в руках широкую миску и сосредоточенно смотрел в нее внимательными неподвижными глазами. Рядом, на ложе из толстых сосновых бревен, устланном еловым лапником и прикрытом вытертой шкурой вепря, лицом вниз лежал Эрних.
– Говори дальше, Гильд, – просил он слабым голосом, – что ты еще там видишь?
– Сложили очаг, – продолжал Гильд, не отводя от миски немигающего взгляда, – Унээт надел мантию, шлем и маску… Дал Янгору нож… Он вспарывает шкуру, достает сердце, вырывает кусок печени, дает Унээту… Тот бросает все на сучья в очаге. Янгор опять достает печень, ест… Все едят. Унээт перерезает тетиву, дым, огонь…
– А что Мита? – спросил Эрних, приподнимая голову.
– Я не вижу Миту, – забормотал Гильд, низко склонив над миской худое, изможденное лицо, – Миты нет нигде. Его дух питает Кнорра. Кнорр дунет в гнездо. В воронье гнездо. Лучи Синга согреют птичьи яйца. Мита пробьет клювом белый свод. Черви Раана будут есть тело Миты и питать Миту в гнезде из сучьев. Мита полетит и скинет перья на мантию Унээта…
Старик засопел и заправил за ухо прядь волос, упавшую в миску.
– Ты видишь все это? – спросил Эрних.
– Вижу, мой мальчик, конечно, вижу. – Гильд часто закивал головой и вдруг стрельнул острым темным глазом в сторону Бэрга. Их взгляды встретились.
– Неправда, – послышался слабый шепот Эрниха, – это все сказки Унээта.
– Зачем же Унээт будет рассказывать сказки, – усмехнулся Гильд, – сказки рассказывают старухи, ведь так, Бэрг?
– Так, – с хрипом выдохнул Бэрг, с трудом разлепив спекшиеся губы.
– И Бэрг здесь?
– Здесь, здесь, – посмеивался Гильд, – он уже вернулся с охоты, теперь отдыхает. Ты ведь очень устал, Бэрг, да? Ответь мне, что ты молчишь?
– Отвяжись, проклятый колдун! – дернулся Бэрг. – Смотри в свой горшок и не лезь ко мне!
– О-хо-хо! – развеселился Гильд. – Я – колдун! Таких сказок я не слышал даже от старой Гиты, а уж она-то любила поговорить, пока не затихла в шкуре, надетой на Игнамы у Озера! Надо бы как-нибудь выпросить у Унээта его мантию, надеть маску с вороньим клювом и попрыгать у костра, опираясь на ребра мамонта! А может быть, ты, Эрних, попросишь за меня? Или боишься, как бы он опять не заставил Янгора выбивать из тебя дурь, а?
И старик затрясся от почти беззвучного, повизгивающего хохота.
– Я не боюсь Унээта, – сказал Эрних, – отец боится, а я нет.
– Напрасно, – оборвав смех, сказал Гильд, – Верховный Жрец может творить все!
– Нет, – простонал мальчик, – он только исполняет волю духов.
– О да! – воскликнул Гильд, опять склонив лицо над миской. – Они уже ободрали тушу и на копьях растянули перед очагом сырую тяжелую шкуру.
– А Унээт уже начертил на ней черным пером знак Ворона? – спросил Бэрг, подняв голову.
– Чертит, мой мальчик, чертит, – кивнул головой Гильд.
Медведя убили вечером; Янгор, бросившись навстречу окровавленному, разъяренному зверю, воткнул в его оскаленную пасть горящий заостренный кол, а когда медведь с ревом обхватил лапами морду, страшным ударом кремневого топора размозжил ему темя. Зверь рухнул вперед, широко раскинув лапы и успев лишь слегка задеть когтями плечо охотника, добавив к бессчетным шрамам и царапинам кровавый двойной рубец. Когда издыхающий медведь перестал рыть лапами осевший склон ямы, тушу втащили наверх по осевшему склону, захлестнув вокруг лап ременные петли и подталкивая сзади деревянными кольями. Унээт сжег на жертвеннике медвежье сердце и куски печени и пером Ворона начертил на сырой, еще не выскобленной шкуре крестообразный след птицы. Потом из ямы вытащили то, что осталось от Миты: голову, вбитую в грудь по самые ноздри, куски тела, перемешанные с песком и глиной. Все это сложили на сплетенное из прутьев ложе и прикрыли еловыми ветками. Тушу медведя разделывали при свете жертвенного костра всю ночь, отделяя мясо от костей и раскладывая его по мешкам из рыбьей кожи. Мясо переносили в пещеру, часть съедали сразу, а остальное резали на длинные узкие ремни и, вымочив в воде Едкого Источника, развешивали на ветвях у входа в пещеру. Голый, проломленный топором Янгора череп водружали на острие копья перед костром и языками слизывали с древка вытекающий мозг. Нижняя челюсть доставалась тому, кто прикончил зверя, а свод с дырами глазниц и дужками скул погребали вместе с погибшими на охоте, выложив на могильном холмике крест из самых крупных костей. Хоронили охотников на пологом песчаном склоне высокого безлесого холма. Песок здесь был сухой, податливый, и жрицы руками легко выкапывали в нем длинную яму глубиной в полтора человеческих роста. Стены ямы, чтобы они не осыпались, обкладывали бревнами, дно устилали плоскими камнями, покойника заворачивали в оленью шкуру, укладывали на камни и давали ему в руки череп или, если убитый был не один, крупную кость, чтобы не делить один череп на всех. Рядом клали его копье, лук, стрелы, ставили в изголовье глиняный горшок с мясом, грибами, орехами и ягодами, на шею надевали ожерелье из когтей и клыков, веки прижимали круглыми плоскими камешками со следом Ворона. Бэрг стоял и смотрел, как на дно могилы летят розовые лепестки поздних летних цветов, осыпая глиняные знаки Синга на лбу, щеках и плечах Миты, как Унээт пальцами обрывает головку попавшему в ловчую сеть рябчику, кропит покойника свежей кровью и бросает в яму пестрый взъерошенный ком перьев. Проделав все это, Верховный Жрец отступил в сторону, охотники заложили отверстие ямы толстыми, расколотыми вдоль дубовыми плахами, а затем все племя стало обходить свежую могилу по кругу, бросая на горбы бревен горсти песка и золы, принесенной с медвежьего жертвенника. Унээт стоял в стороне и, запрокидывая утыканную синими вороньими перьями голову, с гортанным клекотом «Ум-ми-ммуа!» размеренно и сильно бил медвежьей костью в тугой живот барабана. Неподалеку на широком и низком дубовом пне сидел Гильд и, приложив к губам камышовую свирель, выдувал из нее одну длинную торжественную ноту. Его впалые щеки раздувались, как кожаные мехи, усы топорщились, а редкая седая борода вздрагивала и трепетала на легком ветерке. Рядом с Гильдом, положив руку ему на плечо, стоял Эрних и, щуря глаза от яркого полуденного солнца, смотрел на песчаные холмики с костяными крестами. Его плечи покрывала легкая накидка, сплетенная из высушенной травы нга; Гильд научил женщин собирать эту траву, прикладывать к свежим ранам и варить отвар. Трава помогала даже при самых страшных и глубоких рубцах от клыков вепря-секача, рана переставала кровоточить и, зашитая тонкими заячьими жилами, продетыми в иглы из крупных рыбьих костей, быстро затягивалась. А отвар варили и пили зимой, добавляя в него еловую хвою и веточки вереска; от него переставали сочиться гнилой кровью десны, а зубам возвращалась достаточная крепость для того, чтобы они могли разгрызать мясо или перетирать вареную кору, если мяса не было. Сейчас накидка из нга прикрывала изрубцованную плетью спину Эрниха, а сам мальчик выглядел спокойным и совсем здоровым, и только слишком яркий румянец на обветренных скулах подчеркивал бледность щек. «Придет время, и он должен будет занять место Унээта, – думал Бэрг, – он один из пяти мальчиков, зачатых в Ночь Священного Погребения. Но один уже умер от кровавого кашля, еще один утонул, ударившись головой о затонувшее бревно, когда они ныряли за раковинами на дно реки. Есть еще двое: Гурд и Саан, но первый слишком слаб для того, чтобы выследить и убить Двана, а у второго не хватает трех пальцев на руке – их откусил ему барсук, когда Саан вытаскивал его из петли, думая, что он уже намертво задушен…» У него, Бэрга, был другой путь; теперь, после похорон Миты, ему предстояло заступить его место в ряду охотников как самому сильному и ловкому из юных кеттов. Пока он был только загонщиком, продирался сквозь бурелом вместе с другими мальчиками и так же, как они, колотил по сухим стволам деревянной колотушкой.
