Текст книги "Пришелец"
Автор книги: Александр Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
Александр Волков
ПРИШЕЛЕЦ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Преемник
Глава первая
ПЕЩЕРА
Унээт, Верховный Жрец племени кеттов, резко выбросил вперед руки ладонями вниз. По этому знаку воины, стоявшие по краям входа в пещеру, перерубили кремнями две толстые тетивы, стягивавшие тугие изогнутые концы сучьев, вставленных в расщепленные торцы деревянных колод, скрытых под огромными кучами сухого хвороста. Сучья с треском выстрелили, раскидывая мелкие клочья ломкого лишайника в вечернем воздухе, напоенном пряным влажным настоем грибов, опавших листьев, хвои и болотного тумана. Коротко взвизгнули, начав разматываться, накрученные на стержни жилы, и вскоре из хвороста стала выползать тоненькая млечная струйка дыма. Воины в тяжелых выпуклых масках, вырубленных из священного дерева лаби, просунули в кучи длинные пустые стволы саолы и начали вдувать в них воздух, действуя длинными костяными ручками мехов, изготовленных из цельных шкур двухгодовалых кабанчиков.
Криспы насторожились. Самый первый, показавшийся было из-за ближней кучи пустых раковин, беспокойно потыкал перед собой серым зазубренным клювом, широко раскрыл его, обнажив широкие стершиеся зубы, и стал медленно поворачивать из стороны в сторону маленькую голую головку. Остальные, рассеянные среди древесных стволов наподобие огромных плоских грибов, остановились и замерли, упершись в палую листву прямыми твердыми ногами, точнее, тремя кожистыми подпорками, покрытыми редкими толстыми волосами.
Воины продолжали накачивать меха, подчиняясь ритму большого барабана, вокруг которого, то припадая к поверхности камня перед входом в пещеру, то выпрямляясь и вздрагивая, двигался Унээт, постукивая длинной толстой костью по туго натянутой шкуре. Его длинные седые волосы, перехваченные вокруг лба высохшей кожей молодой змеи, падали на плечи и путались в вороньих перьях накидки; перья шуршали, топорщились от порывов ветра и резких прыжков старого жреца; позвякивали вплетенные в грубую основу круглые бубенцы; сухо потрескивали пустые птичьи косточки; босые ступни, к которым привязаны были медвежьи когти, выколачивали из камня крупный дробный перестук, отдававшийся в глубине пещеры, где укрылись старики, дети и беременные женщины, гулким протяжным эхом.
С низкого неба, подобного пустой опрокинутой раковине, вперемешку с мелкой изморосью сыпались крупные хлопья снега, дым из костровых куч растекался во все стороны едкими ползучими пластами, влажное дерево натужно сипело, глуша слабые ростки огня, но воины в неподвижных тяжелых масках продолжали поочередно подпрыгивать и, припав животом к рычагу, плавно опускаться вниз.
Две молодые жрицы, сбросив покрывала, сплетенные из высушенной морской травы, и обнажив разрисованные священными знаками тела, встали перед еле тлеющими кострищами, широко расставили ноги и принялись плавно раскачиваться, медленно проводя ладонями по внутренней поверхности бедер.
И бог огня раскрыл свою пасть; острые клыки пламени стали рвать дымное покрывало, алый зев поглотил влажные сучья и стал хватать все, что было наложено сверху: толстые бревна, черные коряги, собранные детьми на берегу Большого Озера, пни от вывороченных бурей деревьев. Со всех сторон пламя обступила тьма, огородив пляшущих жриц, воинов и Унээта частоколом древесных стволов, среди которых красными точками светились глаза криспов.
– Давно не было Большой Охоты, – сказал Янгор, – вот они и полезли.
Приземистый, корявый, с длинными, бугристыми от мышц руками, он стоял на каменном выступе, чуть возвышавшемся над входом в пещеру, и придерживал коленом громадный гладкий валун, вывороченный кольями из плоской ниши и нависший над ступенчатым спуском, ведущим в причудливо разветвленные недра пещерного лабиринта. Для того чтобы перекрыть вход в пещеру, Янгору достаточно было чуть отвести ногу. Валун падал в огороженную каменными столбиками яму, оставляя под сводом лишь узкую щель, в которую едва мог протиснуться мальчик, еще не убивший своего первого кабана. Но такое случалось редко, очень редко. Эрних помнил лишь один случай, когда от Копья Огня в мерцающем Лике Воды треснула и мгновенно обратилась в Алый Синг древняя, заскорузлая от лишая сосна на Высокой Горе; Синг стал трясти руками, рассеивая во все стороны красные семена, из которых мгновенно вырос пылающий лес, наполнившийся треском, писком, ревом и глухими стонами страдающего и гибнущего Раана, чье тело, составленное из мелких зверьков, птиц, лосей и прочей лесной живности, теперь корчилось и рвалось на части на священном алтаре Синга. И вот когда ревущий ком, катаясь по земле и когтистыми лапами срывая с себя клочья огня, бросился в прохладный темный зев пещеры, Зейг, бывший тогда самым сильным воином и охотником племени, отодвинул ногу, и валун с тяжелым влажным хрустом впечатал в дно ямы горящего зверя, наполнив внутренность пещеры едкой вонью паленой шерсти. Глыба закрыла вход, на сводах, покрытых рисунками Унээта и его предков, погасли красные блики, кетты стали испуганно прижиматься к стенам и осторожными шагами, оступаясь и ломая твердыми ступнями глиняные черепки, разбросанные вокруг Очага, потянулись в глубь пещеры, оглядываясь на узкую алую щель под сводом и выхваченный этим светом неподвижный силуэт Зейга.
Унээт увел народ к Подземному Озеру. В его черной воде, неподвижной, как отполированный камень, перебегали отражения рваных хлопьев Синга, пылавшего в трех очагах по берегам. Унээт говорил, что здесь Лик Воды и Синг ведут мирную беседу в присутствии Предков племени, чьи черепа, покрытые струпьями истлевшей кожи и клочками волос, венчали Игнамы – толстые каменные пальцы, окружавшие Озеро плотной застывшей толпой. Главный Игнам возвышался посередине Озера и был покрыт глубокими редкими насечками; их оставили жрецы, бывшие до Унээта, – по одной насечке на каждого.
Когда все племя собралось вокруг Озера и две старые жрицы опустили в черную воду сухие заскорузлые ступни, Унээт встал на плоский камень и, коснувшись кончиками пальцев змеиной кожи на лбу, заговорил.
– Зейг табу! – выкрикнул он хрипло и коротко. – Зейг убил жертву Раана Лику Воды!
– Зи-и! Зи-и! – послышался тоненький старушечий писк из тяжелой медвежьей шкуры, надетой проколотыми лапами на четыре тонких острых Игнама, также увенчанных высохшими черепами. Это самая старая жрица, ослепшая и потерявшая способность к передвижению, звуками выражала согласие с решением Унээта, радуясь тому, что кто-то из кеттов перейдет Грань Тьмы прежде, чем она.
Две молодые жрицы положили на Очаг тонкое бревно длиной с человеческую руку. Светлое, очищенное от коры, оно потемнело, обуглилось и стало наливаться Духом Синга. Когда сгорало восемь бревен, Синг возвращался в свое место над Высокой Горой, чтобы вновь съехать на огненных лыжах за дальний лес. Зейг, плававший на байге по болотной протоке до мест, где Лик Воды делается, как он говорил, столь велик, что покрывает собой всю Землю, говорил, что Синг утонул у него на глазах, после чего Зейг в страхе прибился к суше и сам, без жриц, без Унээта, принес в жертву Лику Воды глухаря, мышь и ветку рябины, привязав их к камню лосиной жилой. Он говорил, что исполнил обряд как положено: взобрался на скалу, встал на колени лицом к месту погребения Синга, провел раскрытыми ладонями по лицу, далеко отставив в стороны большие пальцы, и лишь затем закрыл глаза и через плечо бросил в Лик Воды приготовленную жертву. Затем остался на скале и стоял на коленях до тех пор, пока не увидел собственную тень на гладком, как череп мамонта, камне.
– А что ты сделал потом? – нахмурился Унээт, выслушав Зейга.
– Потом, Верховный, я закрутил гладкую палочку в тетиве, выдолбил ямку в коряге, обложил ее сухим мхом, добыл огонь и на скале принес Сингу искупительную жертву от Лика Воды, – ответил Зейг, стоя перед ним на коленях.
– Что ты принес в жертву?
– Марлина.
– Как ты добыл его? – спросила одна из молодых жриц, приблизившись к охотнику и прикоснувшись ладонью к двойному шраму от медвежьих когтей на его щеке.
– Поймал руками.
– Но ведь ты знаешь, – сказала другая жрица, подойдя к Зейгу сзади и возложив ладони на его твердые, словно выточенные из бивня мамонта плечи, – что Марлина для жертвы надо бить острогой из его собственной кости, прикрепленной к стволу саолы заячьей жилой.
– У меня не было с собой священной остроги.
– Зейг табу, – коротко сказал Унээт и оглядел сидящих вокруг озера кеттов спокойными и ничего не выражающими глазами.
– Нет, – сказала молодая жрица, поглаживая плечи Зейга пальцами и покалывая его кожу острыми красными ногтями. – Зейг не табу. Зейг пойдет со мной. Я очищу Зейга.
Очищение происходило в одном из дальних залов. Эрних никогда не был там, а из разговоров и перебранок молодых жриц мог понять лишь то, что зал этот невелик, что к нему ведет длинная ступенчатая галерея, все стены и потолок которой покрыты рисунками, прославляющими поклонение Игнаму, его увяданию, возрождению и некоей таинственной связи между его бурными извержениями в темном непостижимом женском лоне и зарождением там нового живого существа. Еще он узнал, что алтарь в зале Игнама вырублен из плоского камня, выстлан вымоченными в Едком Источнике и высушенными перед жарким ликом Синга медвежьими шкурами, что как раз на этих шкурах и происходит очищение от табу. Жрицы переговаривались обо всем этом, то и дело впадая в брань, но внимательно следили, чтобы бревно в Очаге обгорало ровно со всех сторон. И как только одно догорало, сразу выкладывали на свежие мерцающие угли новое. Еще Эрних понял, что каждая из них хотела бы подняться с Зейгом по украшенной рисунками галерее и что та, которая поднялась с ним, заслужила свое право тем, что подолгу проводила время с Верховным Жрецом на устланном медвежьими шкурами алтаре.
Жена Зейга уже готовилась к разлуке с мужем. После очищения он должен был оставить пещеру и прожить девять лун в дальних Белых Горах, из-за которых появлялся Синг. Она сидела у огня и обновляла швы на большом мешке из рыбьих и змеиных кож, куда следовало положить все, что понадобится охотнику в его долгом житье наедине с горными духами. Здесь были и два глубоких глиняных горшка для еды, иссеченные по краям особенными, понятными лишь Верховному Жрецу значками, и сухие заостренные палочки для добывания огня, и крепкие кожаные обручи на руки и ноги, предохраняющие от зверя во время охоты, и легкие накидки из сухих беличьих шкурок, изгоняющие лихорадку, и амулет Синга – кусочек блестящего белого камня, рожденного в круглой печи, где обжигали глину, из случайно упавшего туда осколка пещерного свода. Оружие: лук с запасными тетивами, кремневые наконечники для стрел и копий, костяные, зазубренные для гарпунов. Волосяные силки для зайцев и косуль Зейг должен был приготовить себе сам. Он же должен был сплести сеть для ловли птиц, и лишь тогда, когда сеть была готова и растянута между деревьями, жена охотника с разбега бросалась в нее, чтобы проверить прочность узлов и приманить к сети будущих птиц.
Вскоре после ночи, проведенной на алтаре Игнама, Зейг ушел в горы и вернулся через девять лун, когда молодая жрица, очистившая его, родила мальчика, назначенного в искупительную жертву Лику Воды. Опять все племя собралось у подземного озера, Зейг завернул ребенка в высушенную кожу большого сома, жрицы, приседая, поглаживая бедра и выкрикивая: «Игнам – ха-а!», с рук на руки перебросили сверток Верховному Жрецу. Он привязал к свертку камень, обколотый по краям так, что его форма напоминала старый след тетерева на подтаявшем снегу, и опустил сверток в темную воду. Так с Зейга было снято первое в его жизни табу. Но когда он убил камнем горящего медведя, назначенного Рааном в жертву Лику Воды, Верховный уже не отдал Зейга ни одной из жриц. Быть может, это случилось оттого, что сам он, как опять злобно судачили у Очага жрицы, с некоторых пор перестал призывать их на алтарь Игнама.
Зейга принесли в жертву среди ясного дня на большой лесной поляне, густо заросшей высокой тонкой и крепкой травой, срезая и высушивая которую женщины плели сети для ловли птиц. Накануне женщины срезали траву зазубренными серпами из оленьего рога, часто усаженными по лезвию мелким рыбьим зубом, а охотники выкопали глубокую круглую яму у кромки леса. С земляных стен сочилась вода, и к тому времени, когда охотники прикрыли ее зев тонкими и гибкими ветвями ивы, яма наполнилась водой почти наполовину. Затем четверо охотников вывели на середину поляны Зейга, растянув его руки крепкими, сплетенными из травы веревками. По его обнаженному телу змеились глубокие волнистые надрезы, обращенные выступившей и уже подсохшей кровью в зазубренные темные полосы. Зейг твердо ступал по колючей траве обутыми в медвежьи лапы ступнями и, откинув голову, смотрел на высоко стоящего над поляной Синга широко открытыми глазами.
Янгор – теперь он вслед за Зейгом становился самым сильным воином и охотником племени – выстраивал в ряд у кромки леса мальчиков с копьями и пращами, напоминая им, что, когда с Зейга снимут веревочные путы и набросят на него медвежью шкуру, они должны будут забросать его камнями, а затем, выставив копья, с криками гнать его в сторону прикрытой ветвями ямы.
Зейг дошел до середины поляны, посмотрел вперед, туда, где у кромки леса светлым пятном выделялись набросанные ветки, оглянулся на мальчиков, крепко сжимавших древки копий и покачивающих ремнями пращей, уже заряженных тяжелыми гладкими камнями, и, легко встряхнув кистями рук, далеко отбросил веревочные петли. Медвежью шкуру с лапами и тяжелой мордой набросил на него сам Верховный Жрец.
– Эрних! – услышал он за спиной голос Янгора. – Начинай!
Мальчик выступил на пять шагов вперед и стал медленно раскручивать в воздухе широкий двойной ремень с тяжелым камнем, пока праща не обратилась в свистящий прозрачный круг, который надо было разомкнуть в тот миг, когда невидимая, но ощутимая всем телом тяжесть камня проходила через точку у самой земли. Праща свистела. «Медведь» Зейг на четвереньках неторопливо, как бы подражая настоящему живому зверю, вперевалку двигался в сторону ямы, встряхивая головой и оглядываясь на юных охотников. Вот он остановился, затоптался на месте, вскинул голову, словно в последний раз решил взглянуть в лицо Синга.
– Эрних! – яростно выкрикнул Янгор. – Йа!
И он опоздал. Он разжал пальцы мгновением позже, ремень щелкнул в воздухе и ожег щеку, выбив из глаза слезу, а камень описал длинную дугу и, перелетев «Медведя» Зейга, пробил и обрушил в яму настил из ветвей. И в тот же миг тяжелый кривой сук, брошенный Янгором, ударил его под колени так, что Эрних стал заваливаться назад и непременно упал бы на спину, если бы вовремя не перехватил древко копья и не уперся им в землю. А со всех сторон уже свистели ремни пращей и камни крупным черным градом осыпали вздрагивающую от ударов медвежью шкуру и траву вокруг нее. Эрних видел, как у Зейга вдруг подломились передние лапы и он слепо ткнулся медвежьей мордой в колючую кочку. Как поднялся, перевалился через нее и, заваливаясь набок, толчками стал подвигаться к яме.
– Хойя-хо! – услышал он клич Янгора.
Свист ремней стих, и воздух сделался неподвижен, как стадо бизонов, нарисованное на потолке охотничьего зала при Верховном Жреце, принимавшем из рук жриц новорожденного Унээта.
По кличу Янгора мальчики освободили запястья от ремней, плотно обвязали их вокруг поясов, перехватили копья и широким полукольцом стали окружать Зейга. Первое копье воткнулось в траву, не долетев всего на четверть древка, второе ударило точно в загривок, но отскочило от медвежьего черепа, и только третье вошло в бок, повисло и потянулось за Зейгом, оставляя на траве блестящие пятна крови.
– Энна-о! – предостерегающе крикнул Янгор.
Это означало, что метнувший перестарался: медведя не следовало ранить, его надо было только гнать к яме, ибо раненый он становился намного опаснее. Настоящий медведь ударом лапы сносил головы неловким охотникам, вспарывал когтями животы и разбрасывал по сторонам обрывки дымящихся внутренностей. Но к яме в конце поляны, приволакивая ногу с еще одним подрагивающим, подскакивающим на кочках древком копья, полз лучший воин и охотник племени, накрытый шкурой медведя, убитого когда-то им самим. Молодые охотники, возбужденные видом крови и ее едким свежим духом, стали отходить от деревьев и все теснее смыкать кольцо, норовя замкнуть его и не дать раненому уйти в сторону от ямы, туда, где он мог скрыться и затаиться среди толстых гнилых стволов и густых переплетений корней деревьев, вывороченных силой разъяренного Кнорра, всесильного и всепроникающего духа, то мирно несущего на своих невидимых крыльях стаи перелетных птиц, то вдруг сокрушительными ударами ломающего дубы, чьи стволы, взявшись за руки, едва могли охватить три или даже четыре человека. Зейг мог уйти в этот непроходимый бурелом; даже раненый, истекающий кровью, он мог проползти в щели между поваленными стволами и, погрузившись в одну из ям под вывороченным деревом, надолго затаиться в воде, дыша сквозь мох, покрывающий края ямы. Мог, но не сделал этого, ибо тогда в жертву по жребию или по выбору Верховного Жреца принесли бы одного из молодых охотников.
– Гий-ох-ха! Гий-ох-ха! – выкрикивал Янгор, перебегая за спинами мальчиков и покалывая наконечником копья тех, кто еще не метнул копье. Третье древко мелькнуло в воздухе и настигло спину Зейга. Эрних, медленно идущий вслед за разорванным строем, услышал негромкий, но тяжелый и пронзительный вздох – предвестник скорой и неминуемой смерти, разделявшей то, из чего состоял человек, между главными духами: кровь сливалась с Ликом Воды, свет глаз возносился к Сингу, дыхание поглощал Кнорр, а все остальное уходило в землю и возрождалось силой Раана в виде зверей, трав и деревьев.
Как Зейг подполз к самому краю ямы, как упал в нее, Эрних не видел: все скрыли мечущиеся спины, ноги, яростно утаптывавшие колючую траву, и руки, мелькающие над головами и забрасывавшие яму комьями земли. Когда все было кончено, Янгор развернулся и прошел мимо Эрниха, даже не повернув головы. Теперь он был самым сильным воином и охотником племени, а такому человеку не пристало снисходить до упреков юнцу, не сумевшему как следует выпустить камень из пращи. Даже если этот юнец был его сыном.
И вот сейчас Янгор стоял на выступе и придерживал коленом большой валун. Но криспы отступили и на этот раз; вид живого огня заставлял их подламывать под себя свои неуклюжие подпорки, вжиматься в землю и, почти слившись с ней, уползать в гнилой, источенный насекомыми бурелом. Никто никогда не видел, чтобы крисп нападал на человека, но, когда во время больших зимних охот растянутая на полдневный переход цепь загонщиков внезапно редела на несколько голосов и дичь уходила в эти безмолвные бреши, на истоптанном лапами и копытами снегу находили тела с пробитыми и пустыми черепами: невидимый враг подступал сзади, пробивал затылок и высасывал мозг от глазных ям до шейных позвонков. Охота прекращалась. Тела погибших переносили в Святилище – огромный каменный кратер с блестящей плоской чашей на дне, при ударе камнем издававшей глубокий, идущий словно из самых недр земли звук. Здесь собиралось все племя. Каждый занимал свою, выбитую в склоне нишу и смотрел, как Верховный Жрец поочередно отделяет головы от тел, разложенных внутри чаши наподобие лучей Синга. На черном холодном небе сияли яркие неподвижные звезды, от мороза трещали в лесу древесные стволы, но внутренность кратера была наполнена ровным теплом, словно кто-то в глубине непрерывно поддерживал под ним огонь. По знаку Верховного вокруг чаши собирались зрелые, но еще не познавшие мужчин девушки; он передавал им отделенные от туловищ головы, затем простирал руку к чаше, и по этому знаку над обезглавленными телами поднимался плотный голубоватый туман, поедавший останки павших. Когда туман рассеивался, чашу обступали старухи и длинными камышовыми метлами сметали оставшийся пепел в глиняные кувшины. Девушки передавали им головы и возвращались в свои ниши. Верховный медленно обходил чашу по кругу, внимательно вглядываясь в отражения звезд. Иногда он останавливался, прикасался жезлом к краю чаши, называл два имени, и тогда девственница и юный охотник поднимались по склону кратера и уходили в лес.
Головы, освобожденные от мозга, уносили в пещеру и насаживали на острия Игнамов, окружавших озеро. В этом озере рожали младенцев, зачатых в Ночь Священного Погребения. Старухи со смоляными факелами в руках подводили роженицу к воде и погружали ее по грудь. Озеро курилось едким удушливым дурманом. Бледно-зеленые пики, пробивавшие высокий свод, казались порождением растаявшего и просочившегося сквозь землю снега, впитавшего на своем пути соки камней и растений. Роженица тяжело дышала и стонала, разбрасывая по черной поверхности воды распущенные волосы. Тихо и ровно шипело пламя факелов, поедая сосновую смолу и отражаясь в воде рваными красными хлопьями. И вот над водой появлялась голова младенца – бугристый комочек, облепленный черными волосками. Но однажды головка оказалась светлой, как молодой одуванчик, и повитуха, подняв дитя над водой и подкинув его в своих жилистых длиннопалых руках, воскликнула: «Эрних!» Удушливый желтый туман над озером внезапно рассеялся. «Эрних!.. Эрних!..» – забормотали, шлепая губами, старые Жрицы. Роженица подняла над головой руки и омыла бледное лицо, темневшее провалами щек и глазниц. Старухи стали передавать ребенка из рук в руки, пронося маленькое, подергивающее ручками и ножками тельце над зыбким пламенем факелов. Ребенок дрожал и норовил выскользнуть из сухих цепких ладоней, покрытых крупной чешуей старой омертвевшей кожи. Так, переходя из одних рук в другие, новорожденный достигал выхода из пещеры, где его принимал Верховный Жрец, обтянутый грубой, заросшей редкими крепкими волосами кожей Двана, таинственного лесного жителя, одновременно напоминавшего человека и медведя. Когда Верховный чувствовал, что приближается Грань Тьмы – холод в ногах и внезапные приливы пустоты в пространстве между ребрами, – он облачался в эту кожу, уединялся в кратере, садился, скрестив ноги, в центр чаши, и голубое пламя поглощало его. Племя оставалось без Верховного Жреца до тех пор, пока кто-нибудь из молодых охотников, но лишь тех, кто был зачат в Ночь Священного Погребения, не выслеживал Двана и не возвращался из леса, облаченный в свежую шкуру. Но если охотник не возвращался по прошествии одной луны, в лес уходил следующий. Перед тем как отправиться за Дваном, он находил в лесу большой дуб, сдирал с него кору, топором вырубал на стволе лик и, погрузив руки в жидкую красную глину, оставлял на свежей древесине отпечатки своих ладоней. Случалось так, что выследить Двана и добыть его шкуру удавалось лишь пятому или даже седьмому охотнику, все предшественники которого бесследно исчезали в лесу. До возвращения Унээта пропали трое, и он, пройдя посвящение в Верховные Жрецы, отметил всех троих, процарапав три человеческих силуэта на стене пещеры. Затем он поочередно накрыл каждого человечка отрубленной кистью Двана и углем заштриховал пространство вокруг нее.
Янгор сидел у костра и всматривался в лицо спящего мальчика, завернутого в рысью шкуру. Ничего особенного в нем не было – мальчик как мальчик. Так же морщится, когда на его веко или на губу садится мошка, так же чмокает губами, когда ему снится еда. От прочих отличает его только одно: цвет волос и глаз. Глаза ярко-синие, волосы цвета шерсти молодого оленя, длинные, завиваются колечками. И ведет себя странно: не лазает по деревьям, отыскивая птичьи гнезда и вытаскивая из них теплые яйца, ставит силки на зайцев, но они всегда оказываются пустыми. Один раз, правда, он принес из леса живого, дрожащего зверька, но, когда Янгор взял его за задние ноги и с размаху размозжил голову о ствол сосны, зайцы стали обходить силки Эрниха стороной. Он слышал, как мальчишки говорили между собой, будто его петли далеко не всегда пустуют и что все дело в том, что Эрних сам помогает зайцам выпутываться из них, а потом отпускает в лес. Слышал, но не верил, потому что поверить в то, что сын лучшего охотника племени делает такие вещи, было бы так же странно, как если бы кто-то стал говорить, что он, Янгор, помог выбраться из ловчей ямы загнанному туда медведю. Но мальчишки от разговоров переходили иногда к делу; они порой дразнили Эрниха, а один раз даже чуть не забили его комьями земли, привязав к стволу молодой осины. Первый ком пролетел мимо, второй ударил в грудь мальчика, третий метил точно в лоб, но, немного не долетев, словно ткнулся в невидимую стену и упал к ногам Эрниха. Мальчишки разъярились, стали хватать с земли все подряд и швырять в беззащитную жертву, но все было напрасно: невидимая стена надежно защищала мальчика. А когда они в бешенстве, как стадо кабанов, ринулись на него, то были тут же отброшены назад некоей страшной, но так же невидимой силой. Янгор наблюдал все это, сидя на высокой скале над водопоем и поджидая оленей, чтобы скинуть на стадо огромный валун. Когда началась расправа, он уже готов был забыть об охоте и кинуться спасать сына, но дальнейшее заинтересовало, удивило и даже испугало его. В то утро олени не пришли на водопой, может быть, их спугнула возня мальчишек. Они же, бросив привязанного к стволу Эрниха на съедение комарам и слепням, вернулись к пещере. Увидев это, Янгор откатил от края обрыва приготовленный булыжник, спустился вниз, перехватывая цепкими ладонями скользкие толстые ветки сосны, растущей у скалы, и, держа наготове тяжелое копье, пошел по направлению к мальчику. Но когда до полянки, где он был привязан, оставалось совсем немного, Янгор вдруг ощутил странную тревогу. Такое случалось с ним и раньше, но тогда причины были понятны: тигр, затаившийся над собственным следом в ожидании дерзкого преследователя, рысь, устроившая засаду в ветвях дуба, нависших над кабаньей тропой. Янгор остановился, поднял голову и внимательно осмотрел ближайшие кроны. Ничего подозрительного, ничего угрожающего: вьются над дуплом пчелы, треплет еловую шишку дятел, защемив ее в залитую смолой трещину на сосновом стволе, пятнистая жаба охотится за блестящей синей мухой, едва заметно выдвигая тупую широкую морду из-под опавшего листа. «Змея?» – подумал Янгор и ткнул наконечником копья под поваленную осину, перегородившую тропу, спугнув синюю муху как раз в тот миг, когда жаба уже поднялась на передние лапки, зависла и почти упала на добычу, распахнув пасть и выбросив в пустоту широкий клейкий язык. Но и под стволом не обнаружилось ничего страшного; только прошуршал по опавшим листьям и выскочил с другой стороны ствола полосатый бурундучок с сухим прошлогодним желудем в лапках.
– Эрних! – негромко крикнул он в сложенные раковиной ладони.
– Я здесь! – отозвался где-то совсем рядом голос мальчика.
Янгор обогнул большой мшистый валун, посмотрел в просвет между темными осиновыми стволами и вдруг увидел Двана, сидящего над узеньким ручейком, вытекавшим из-под замшелого валуна. Дван поднял голову и посмотрел в глаза Янгору долгим тяжелым взглядом. Охотник оцепенел; его пальцы, крепко сжимавшие древко копья, вдруг сделались потными, рука как будто окаменела, а все тело охватил легкий лихорадочный озноб. Затем какая-то страшная, невидимая сила оторвала его от земли, встряхнула в воздухе, заставив разжать ладонь и выпустить копье, и со всего маху швырнула спиной вниз. Янгор ударился затылком о землю и провалился во тьму.
Первое, что он увидел, когда открыл глаза, было лицо Эрниха. Мальчик склонился над ним, закрыв плечами верхушки деревьев, медленно проплывающие в голубом небе среди безмятежных облаков. Затем Янгор почувствовал на лбу прикосновение тонких пальцев, испускавших легкие, еле ощутимые токи. Он попробовал разжать губы и едва слышно прошептал: «Эрних… мальчик мой… Дван…»
– Тихо! – Эрних прикосновением пальца запечатал его губы. – Молчи! Тебе показалось, это был медведь…
– Медведь?! – Янгор весь затрясся от бешенства, но, попытавшись вскочить, лишь бессильно дрыгнул ногой. Эрних вновь провел по его лбу раскрытой ладонью, и ярость прошла, уступив место тихому беспричинному блаженству.
Эрних слегка сжал пальцами мочку его правого уха и несколько раз уколол ее сухой сосновой иглой. Янгор почувствовал, как его правая рука вновь наливается силой, и стал приподниматься, опираясь на локоть.
– Лежи! – коротко приказал Эрних. – Я скажу, когда можно будет…
Янгор покорно лег на землю. Мальчик острой костью крест-накрест процарапал его плечо, затем приложил ладонь к груди, и Янгор почувствовал, как все его онемевшие внутренности наливаются ровным теплом. Затем Эрних выпрямился и, все еще стоя на коленях, стал ладонями проводить по воздуху, словно разглаживая невидимую, распростертую над Янгором шкуру. Оцепенение прошло, и Янгор ощутил, как его кровь вновь побежала по жилам, наполняя каждую мышцу.
– Все, отец! – услышал он голос Эрниха. – Вставай!
Янгор приподнялся на локтях, сел и стал осматриваться в поисках копья. Оно валялось неподалеку, переломленное на три части.
В пещеру племени они вернулись к вечеру. Прежде чем трогаться в путь, Янгор, осторожно осматриваясь, перешел на другой берег ручья, к тому месту, где был Дван, но обнаружил вместо ясных следов лишь слабые примятости на упругом мху.
У пещеры взрослые готовились к птичьей охоте. Женщины расстилали на плоском камне перед входом оборванные куски сети, связывали их тонкими травяными волокнами, а мужчины, растянув готовые к ловле куски между рябинами, бросали в сеть набитые сухим мхом птичьи тушки.
Дети сидели в пещере вокруг очага и острыми камнями разбивали медвежьи кости, выколачивая и высасывая из них мозг. Когда Эрних и Янгор проходили мимо, они притихли, и только Бэрг, сухой жилистый юноша с дерзкими черными глазами и тонким изломанным очерком губ, продолжал как ни в чем не бывало бить обломанным концом кости по плоскому камню.
– Отец, я хочу спать, – сказал Эрних, когда они дошли до большого зала, посреди которого полыхал костер, а вдоль стен сидели и дремали на шкурах старики и старухи с младенцами на руках.
Они отошли в свой угол, Эрних завернулся в рысью шкуру и быстро уснул, а Янгор остался сидеть рядом с ним. Немного посидев, он отвернул угол шкуры, достал большой коготь последнего убитого племенем медведя и, укрепив его в расщепленном торце полена, стал острым концом кремня сверлить его плоский край. Крутил в твердых пальцах длинный осколок и вспоминал последнюю охоту на медведя: глубокую ловчую яму с половиной лосиной туши, гнившей на дне ее почти пять ночей, пока запах не поднялся и не просочился сквозь наваленные поверх ямы ветки и не приманил старого, падкого на тухлятину зверя. Бэрг, ходивший проверять ловушки на косуль – самострелы, укрепленные между березовыми стволами и едва ли не насквозь пробивавшие костяным наконечником дротика неосторожное животное, – первым услышал глухой недоумевающий рев. Он сразу догадался, что медведь провалился в яму, утолил первый голод остатками лося и теперь пытается выбраться, полосуя глинистые стенки глубокими бороздами своих страшных когтей. Бэрг дошел до ближайшего самострела, увидел, что он разряжен, наспех осмотрел темные капли присохшей кое-где крови, прошел по следу, подобрал неподалеку выпавший из неглубокой раны дротик, вернулся, вновь снарядил смертоносную снасть и только после этого пошел в сторону рева, стараясь держаться против ветра. Не доходя до ямы на полполета копья, Бэрг опустился на четвереньки, припал к земле, доковылял, подражая медведю, до ближайшей сосны, выпрямился во весь рост, цепляясь руками за ствол, и, зажав в пальцах единственный медвежий коготь, который он тайком носил в кожаном мешочке у бедра, нанес на кору несколько твердых глубоких царапин. Затем вновь опустился на четвереньки и, осторожно раздвигая ладонями и коленями сухие веточки, направился к яме. Она была глубока: четыре рослых кетта должны были встать на плечи друг другу для того, чтобы голова последнего показалась над ее краем. Медведь сидел в углу, привалившись спиной к стене и с глухим урчанием обсасывая березовую ветку из настила. Бэрг какое-то время следил за ним, чуть приподняв голову над краем ямы. Он думал, что со временем займет место Янгора, как тот занял место забитого камнями Зейга, но пока его еще не брали на медвежьи охоты, и свой единственный медвежий коготь, найденный среди обломков костей в дальней каменной нише, куда складывали черепа и самые крупные кости убитых и съеденных медведей, он носил в мешочке у бедра тайком ото всех. Правда, как-то у входа в пещеру, когда он, набросив на плечи истлевший клок медвежьей шкуры, в шутку разбрасывал нападавших на него мальчиков, мешочек оторвался и потерялся среди палой листвы и пустых раковин. Бэрг испугался: на мешочке был знак бизона, знак его отца, деда и других мужчин рода, как живых, так и тех, чьи пустые черепа давно украшали Игнамы вокруг Священного Озера. Если бы кто-то нашел мешочек, развязал его и показал коготь Верховному Жрецу, тот наложил бы на род бизона табу, снять которое можно было только прыгнув в яму к еще живому медведю и прикончив его двойным ударом острых кремней в оба уха. Наутро, когда край Синга только-только забрезжил между древесными стволами, Бэрг тихо вышел из пещеры и стал ползать среди листвы на полянке, сказав воинам, охранявшим вход в пещеру, что собирает старые раковины, чтобы сделать из них ожерелье и подарить его Тинге, девушке из рода тетерева племени маанов, живущих в шалашах и плавающих по Лику Воды в байгах, выдолбленных из древесных стволов. Воины, всю ночь неподвижно простоявшие у костровых куч, прислушиваясь к малейшим трескам, шорохам и прочим лесным звукам, теперь немного расслабились и подтрунивали над Бэргом, говоря, что, если задаривать маанов даже такой дрянью, как ожерелье из пустых раковин, они могут возомнить о себе невесть что и даже решить, что у кеттов уже не осталось мужчин, способных выследить и украсть понравившихся им девушек.
