Текст книги "Попугай с семью языками"

Автор книги: Алехандро Ходоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Боли впервые постигла, кто такой Лаурель, раскрылась навстречу свету, и свет этот был жарким, чистым, полным доброты, безмерной настолько, что сила Аурокана показалась слабостью, а благодатное растворение в исходивших от Лауреля флюидах – насущной необходимостью. Как глупо было с ее стороны спутать жар с мистической преданностью! Она знала только тело Лауреля, да и то захваченное, по-рабощеппое… И не понимала, что изгибы их душ идеально пригнаны друг к другу, как части головоломки. Боли подождала еще немного, сливаясь со светоносным овалом. Лаурель с наслаждением принял ее в себя, и оба поплыли по асфальтовой реке, поддерживаемые магнетическими разрядами своих тел, готовых раствориться одно в другом.

И они нашли Эстрелью, не пребывавшую нигде: светлая, солнечно-золотая, та вращалась вокруг собственной оси – красного, почти кровавого стержня, – не подозревая, что легионы голодных духов жаждут вцепиться в ее ауру и что едкое течение скоро растворит ее, навечно увлекая в неведомые глубины. Когда Лаурель вывел ее из экстаза, обстреляв стержень холодными лучами, последовал взрыв негодования. Что за нахальная эктоплазма посмела вырвать ее из райских кущ собственного «Я»? Пришлось смирять ее силой. Тут Лаурель узнал, сколько отваги таилось внутри Боли: то, что выглядело фанатизмом и предательством, обернулось двумя острейшими лезвиями благородного клинка. Боли была прирожденным воином и, без сомнения, сражалась геройски. Все стало на свои места: она – дар, а он, Лаурель, – вместилище для этого дара. Вместе они образовывали совершенную сущность. Понимая друг друга глубинно, подсознательно, оба действовали, как единое целое – и, наконец, заставили Эстрелью спуститься с ними по одной из серебряных нитей.

Открыв глаза, они решили, что промчалась тысяча лет. Все изменилось: несмотря на преклонение Боли перед Ауроканом, они с Лаурелем отныне были крепко связаны между собой. Губы их потянулись друг к другу. Но что-то было не так: рот женщины поменял очертания, язык отвердел, вкус слюны сделался иным, тело раздалось вширь, дыхание стало шумным. Лаурель отпрыгнул назад: еврейка стояла, широко, по-мужски расставив ноги, выпятив заметно попышневшую грудь, хрипло прокашливаясь, встряхивая воображаемой огненной гривой. То была Эстрелья Диас Барум!

Товарищи поспешили к ней и утопили в объятиях, не задумываясь ни на секунду, что перед ними – тело Боли. Акк, в качестве вождя отряда, не мог себе позволить отдаться на волю сомнений. Но все же он отделился от энтузиастов и подошел к «воскресшей».

– Послушай… Безутешный Аламиро Марсиланьес покоится за стеной из камня, закрывающей вход в пещеру, прилипнув к бездыханному телу возлюбленной, с твердым намерением стать главным угощением на пиру могильных червей. Только ты можешь спасти его. Давай же.

– Нет ничего проще – прогремела поэтесса.

И, раздевшись, она повернулась в сторону пресловутой выемки в скале, чтобы проделать свой коронный чревовеща-тельский номер. Однако небольшие нижние губы Боли не были приспособлены к этому, а мышцам не хватало тренировки. Щель едва-едва приоткрылась, и оттуда раздался голос сгорающей от желания самки:

– Я снова с тобой, глубокая и пустая, как никогда раньше! Наполни меня!

Лаурель прикрыл ей одной ладонью рот, а другой – лоно. Использовать тело его любимой – пусть, но он не позволит издеваться над ним! Аламиро Марсиланьес может сожительствовать с душой, но не с приютившим ее телом. Эстрелья одним ударом кулака освободилась от стеснительной опеки. Лаурель повалился на товарищей, и тем пришлось выделывать кульбиты, чтобы не потерять равновесие и не рухнуть в пропасть.

По горам пронесся аромат фиалок: добровольный пленник ломал возведенную им стену. Со спокойной улыбкой он вышел, неся на плечах драгоценное тело. На белой коже розовела неистово зализанная рана. Ловко помогая себе культей, уже привычной к скалолазанию, Марсиланьес без посторонней помощи легко достиг карниза, где его ждали все остальные. Так же спокойно, как спускался, он уселся на камень, положил перед собой останки возлюбленной, протянул руку к ее холодным плечам и нежным, но непреклонным голосом произнес:

– Я слушаю…

Эстрелья не понимала, почему этот глупый Марсиланьес так прикован к ее широкобедрому, грудастому, слоноподобному телу. Ее тонкой, почти детской душе было куда приятнее пребывать в нынешней оболочке.

– Аламиро, немедленно выкинь в пропасть этот труп.

Тебе он ни к чему. Вот она я, прекраснее, чем прежде, в новом, замечательном теле!

Марсиланьес левой рукой стукнул себя по правому плечу и сделал обрубком непристойный жест. Затем, подняв заостренный камень, потряс им, словно кинжалом:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Глупец – совсем не я. На пути нашего счастья всегда вставала твоя мелкая душонка. Теперь я могу сказать это вслух: Плевал я на поэзию! Меня притягивало твое тело, оно одно – и сейчас я обладаю им, не делясь с тобой.

– Как ты смеешь?! Ты надругался над моей плотью, несчастный калека! Разорви ее на кусочки, брось грифам! Пойми, быть бестелесным духом – это настолько лучше.

– Да, для твоего нарциссизма так лучше. Но я предпочитаю видеть тебя послушной куклой. Твое тело будет повиноваться всем моим желаниям. И никаких стихов.

– Но.

– К черту все эти «но»! Кто попытается отобрать у меня покойницу, тот сам покойник! Разойдитесь! Дайте пройти! Я отомщу за нее, сражаясь вместе с Лебатоном против преступной армии! А вы продолжайте свой бесконечный путь. И хватит трепать друг другу нервы.

Аламиро Марсиланьес взвалил на плечи возлюбленную – с растопыренными руками, обнаженная, та походила на гигантский крест, – и скрылся в лабиринтах ущелья, идя навстречу Революции.

Жители Антофагасты с мешками в руках спешили к побережью. Вокруг них тучами вилась моль, заполонившая улицы, сбегавшие к воде. Два бомбардировщика ожесточенно атаковали колоссальную статую Хуана Неруньи, возвышавшуюся на холме. (После победы Виуэлы на выборах правительство, в знак «вечной» благодарности автору стихов о святом Геге, объявило конкурс на лучший памятник ему. Выиграл конкурс неизвестный никому скульптор, изваявший почти точную копию роденовского «Бальзака»: насмешник прибавил лишь знаменитый шарф, закрывавший лицо. Когда мошенничество выплыло наружу, было уже поздно. Бетонный гигант царил над городом и портом, стоя на пьедестале в виде греческого храма.) Свист бомб напугал беглецов. Что, если летчики получили приказ уничтожить также и горожан? Все ничком упали на песок. Статуя раскололась на куски; серое облако поднялось в небо. Голова, огромным бильярдным шаром прокатившись по центральному проспекту (одноэтажные, из-за частых землетрясений, дома были ниже ее), свалилась в море, обдав народ фонтаном брызг. Парфенон устоял. Самолеты закружили над руинами – возможно, делая снимки. Внезапно между колонн высунулись орудия и одновременно подбили оба бомбардировщика, и те разбились о желтые холмы.

Раздалось единодушное «ура!»: захваченные шахтерами танки ехали по ночам, направляясь на крайний север страны, и везде население прятало их от властей. На этот раз их защитил цоколь статуи. Боевые машины выехали на улицы города и продолжили свой поход, в то время как один из танкистов побежал к своим товарищам с вестью о славной победе, которую замолчат все газеты.

Войско Лебатона прошло больше тысячи километров под земной поверхностью, по туннелям, проложенным крысами. Гаргулья рассказывала, что такие ходы пересекают всю страну: они идут с юга на север и выходят наружу возле Арики. До этого места оставалось еще примерно пятьсот километров.

Потом, когда в их ряды вольются рабочие Севера, следовало опять спуститься под землю и двигаться на столицу через Икике, Писагуа, Мария Элену, Каламу, Чукикамату, Антофагасту, Кальдеру, Копиапо, Ла-Серену, Кокимбо, Вальпараисо, чтобы захватить дворец Ла-Монеда и свергнуть предателя Виуэлу.

Бойцы передвигались, согнувшись в три погибели. Отряд состоял из шахтеров, с детства привыкших ползать, как черви, среди угленосных пластов, чтобы заработать несколько жалких грошей. Но сейчас они делали то же самое с радостью, сутки напролет, словно не замечая сырости, холода, темноты и тесноты, – ведь каждый пройденный метр приближал их к свободе. Неутомимый Виньяс, войдя в роль Неруньи, не переставая декламировал «Гимн шахтерам», следуя во главе колонны. Когда тот или иной стих выпадал у него из памяти, хромой Вальдивия тихо подсказывал ему слова. Загорра, став тенью генерала, не издала ни единой жалобы, подавая всем пример. Лебатон уверился в ней, увидев однажды ее за обедом. В подземельях пищей служили только корни, грибы, муравьи и насекомые, но всего этого недоставало: вырисовывался призрак голода. Дон Теофило – так прозвали ученую крысу – ударил по земле хвостом, и на глазах изумленных людей вырос холм из мертвых крыс, которым перекусили горло их сородичи. Толстые, с небольшими головами, они походили на молодых телят.

Лебатон – как обязывало его военное воспитание – мог употребить их в пищу, но Загорра, чье нёбо привыкло к изысканным сортам шампанского и лучшей икре, не заслуживала такой жуткой трапезы. Генерал предложил ей свой последний запас – несколько консервных банок. Великолепным, полным достоинства, жестом, та скинула мешок с консервами в расщелину.

– Здесь все равны! И я не хочу быть постыдным исключением! Или я буду питаться, как вы, или умру!

И, закатав рукава измазанной в глине рубашки, она свернула шею крысе, выпотрошила ее, насадила на палочку, изжарила и, подавляя тошноту, вонзила зубы в мясо…

Изголодавшиеся рабочие зааплодировали и нетерпеливо последовали ее примеру.

Впереди показалось розовое сияние. Все устремились туда, и взгляду открылась невероятных размеров пещера, прохладная, с перламутровыми стенами, мостиками из камней, полная кристальной воды. Хорошее место для отдыха – и для обдумывания плана атаки! Лебатон объявил четырехчасовой привал. Перед тем, как заснуть, шахтеры выслушали молитву, прочтенную аббатом и монахами: бенедиктинцы окончательно завоевали симпатию всех, умело зажарив крыс на вертеле и приправив их взятыми Бог знает где пахучими травами.

Расхаживая между спящих, Попайчик бессонными глазами выискивал своего пса, ощущая себя одиноким и ненужным. Стоило им ступить под своды галереи, как Атриль и его подруга принялись обнюхивать все закоулки, резвиться в широких местах. От заразительного лая крысы пришли в хорошее расположение духа и в шутку принялись сражаться с собаками, позволяя им хватать себя за загривок и закидывать далеко. Серыми шарами грызуны падали на землю, поднимались, кусали собак за все семь лап. Наглядный урок того, как нужно себя вести: в самом опасном положении животные от души веселились… Сепеда обнаружил, что оба пса спят брюхо к брюху, переплетя лапы; рядом лежал с десяток крыс. Ангелочки, да и только. Попайчик не мог сердиться на Атриля или ревновать к черной суке, так как не принадлежал к беззаботному миру зверей, оставаясь человеком. Но и среди людей он не находил себе места. Никогда шахтеры не примут его за своего: он – карабинер и вышел из семейства карабинеров. Генерал Лебатон и поэты предпочитали не общаться с ним близко: действительно, экс-капитан за всю жизнь прочел лишь букварь и устав строевой службы, да и то по диагонали. С монахами разговор тоже не завязывался: Сепеда только получал от них благословения и помогал сворачивать шеи крысам. Он вздохнул. Лучше найти какую-нибудь лужу и полежать в ней, наслаждаясь приятной влагой. В детстве он, помнится, порой заходил в реку и делился с ней своими горестями.

Гигантская неосвещенная полость выглядела пустынной. Где-то в полумраке, за каменными утесами, блестела заводь, образованная падающими со сталактитов каплями. Попайчик снял обувь и грязный мундир, осторожно вошел в прозрачную жидкость, пока не погрузился в нее до пояса, – и завел беседу с водой. Глаза его понемногу привыкли к темноте, и один из камней в пруду неожиданно оказался доном Теофило: старая крыса принимала ванну вдали от многолюдного сборища, и у нее не имелось собеседника. По сравнению с другими животными, она была мыслящим существом, но шерстистое тело, приютившее этот разум, делало ее в глазах людей каким-то чудовищем. «Ты совсем как я… Мы – два изгоя… Нас приветствуют, нас терпят, но никогда не примут за своих.» Сепеда, позабыв о себе, проникся сочувствием к зверю. Вымокшая гладкая шерсть. Теофило казался брошенным ребенком. Уловив его взгляд, глубокий и чистый, как воды пещеры, Попайчик едва не разрыдался. Крыса дала себя слегка погладить, но скоро выскочила из водоема. К Попайчику возвратилась печаль: его отвергли! Другого товарища ему не найти. Но тут дон Теофило появился среди завихрений, создаваемых каплями, и протянул ему лапку: в когтях у него были зажаты несколько пятнистых грибов. Значит, мы скрепляем дружбу, поедая эти плоды подземного мира? А почему нет? И Сепеда прожевал один гриб. Брррр! До чего же горький! Но делать нечего, не обижать же друга. Пришлось сделать усилие и проглотить. Горечь проникла в желудок, и Попайчику сразу же страшно захотелось вымыться как следует. Он захватил в пригоршню гладких камешков и стал энергично тереть себе кожу. Через час таких упражнений голова его кружилась, а камни казались изумрудами. Сквозь их зеленое сияние он увидел, как вода понимается и собирается горкой под животным, образуя подобие прозрачного трона. Оставалось лишь встать на колени. Со скрещенными передними лапками крыса выглядела вполне по-королевски. Не отводя взгляда от видения, Попайчик заплакал. Сколько благородства, сколько смиренной мощи, сколько величия прозревал он в этом существе, закаленном в непрестанных трудах! Ему были различимы все части серого тела: сетка шрамов обозначала многочисленные схватки, следы острых зубов говорили о не раз испытанной смертельной опасности, пятна были свидетельствами болезней, морщины – знаками голода, лишений, но, прежде всего, – внутренних страданий. Начав свою жизнь простой помойной крысой, Теофило шаг за шагом прошел через тысячу жизней и тысячу смертей, преодолел все пределы, развил в себе умственные способности путем жертв и добровольных страданий, скрывая бьющий из него свет – стрела в воздухе, змея на камне, судно в океане, – заметая следы, обрубая корни, выбрасывая балласт, претерпевая постоянные изменения. Да, перед человеком стоял настоящий титан. Как только крыса могла совершить такое?! Превзойти человека, изначальное расстояние до которого – как до луны! И снова Попайчик залился слезами, углядев глубочайшее одиночество своего друга, окруженного низшими существами, вынужденного нести свою тайну, словно крест, немого из-за необычайно развитого слуха… Броситься в его объятия, немедленно! Но бывший капитан превратился в статую. Приложив невероятные усилия, он оказался на водяном троне, внутри Теофило, а прямо напротив стояло на коленях его собственное тело, белые глаза которого были раскрыты так же широко, как и рот. Это чувство он уже испытывал. Бурное пенистое течение некогда позволило ему перевоплотиться в Атриля, понять, что есть сознание собаки. И вот он может – если только разум его не замутится окончательно – воспринять послание великого наставника. Грызуны – не враги людям, а наоборот, явились им помочь; в некотором роде они заменяют конницу. Он путешествовал по земным путям, пробираясь между человеческих ног и потоков серых созданий. Он пересек из конца в конец всю галактику, сея жизнь на вселенских просторах. Поглядев на своего двуногого приятеля, он преисполнился сочувствием: простодушный, добродушный, прямой. Животное по имени «человек» было прекрасно. Следовало вести его за собой, откликаться на его зов, стать подлинным Наставником. Когда Попайчик проснулся, на голове у него дремала серая крыса. Он улыбнулся, так как обрел товарища – и теперь был готов сражаться за него до последнего издыхания. Прежде чем враг доберется до этой священной крысы, ему придется пройти через труп Сепеды.

С севера прибыл гонец, известивший о триумфе. Танки, сбив два бомбардировщика, направлялись в Арику. Лебатон, не слишком громко, но так, чтобы слышали все, пообещал Непомусено Виньясу восстановить статую, но уже без шарфа, закрывающего лицо. Поэт воздел руки, будто победитель в боксерском матче, и поприветствовал шахтеров, устроивших ему овацию.

Пристроившись около плоского камня, генерал устроил военный совет. Он нарисовал мелом по памяти северную часть Чили, обозначив выходы на поверхность: где выбираться для внезапного нападения, где прятаться при воздушной тревоге. Правда, стопроцентной точности не было, некоторые из них могли вообще не существовать. Мудрая крыса указала им на сеньору Гаргулью, единственную, кто – как она сама утверждает – понимает язык этих животных, которым шахтеры будут вечно благодарны за помощь. Но в качестве главнокомандующего он не имеет права основывать свои планы на поддержке с их стороны. Крысы могут исчезнуть в любой момент, оставив отряд беззащитным среди горных расщелин. Разумнее всего использовать крыс, насколько возможно, но не полагаться на них целиком. Самое лучшее, если удастся привлечь новых людей. Попайчик чуть не перебил его: теперь, превосходно понимая Теофило, он мог бы стать переводчиком, но без доверия нет любви, а лишь любовь к крысам, имеющая в своей основе уничтожение всех предрассудков, могла обеспечить их полную преданность. Серые союзники вовсе не делали им подарка, даже если люди этот подарок и заслужили, а вступили в войну тоже в надежде обрести свободу. Не своенравные животные, а верные спутники на всю жизнь и до конца времен. Планета больше не принадлежала одному только роду человеческому, ее надо было делить с другими. А разделив, можно было во сто крат умножить богатства Земли… Но тут Попайчик понял, что, попробуй он высказать эти мысли, его сочли бы тронутым. Придется дожидаться удобного момента, чтобы все объяснить. Легкое поскребывание по голове стало знаком того, что Теофило пробудился и одобряет его молчание. Что ж, будем слушать Лебатопа…

– А чтобы привлечь новых людей, мы рассчитываем, в первую очередь, на присутствующего здесь Хуана Нерунью, – Непомусено издал приличествующее случаю «эхм», – который объедет рудники и, читая там новую поэму, еще более зажигательную, чем «Гимн шахтерам», призовет всех присоединиться к восставшим ради победы Революции.

Виньяс поправил три пряди на лысой макушке и взглянул искоса на Вальдивию. Тот успокоительно махнул рукой. Ободренный этим, Виньяс взял слово:

– Вдохновляемый музой Справедливости, я создам прямо перед рабочими массами лучшее из моих творений. Обещаю вам полный триумф – насколько это зависит от моей лиры.

Снова аплодисменты. Поэт попросил дать ему помощника – конечно же, товарища Вальдивию. Лебатон сообщил, что грузовик уже готов отправиться. Гонец из Антофагасты довезет их, спрятанных между бочек с салатом, к рудникам Чукикаматы, где революционного барда уже ждут десять тысяч сторонников. В случае успеха – но сомнений тут не было – они поедут дальше, от деревни к деревне, от шахты к шахте. Поэзия Неруньи зажжет полстраны.

Ноги дона Непомусено едва не подкосились, а ноги хромца, казалось, вытянулись. Позже, прыгая в кузове медленного грузовика и жуя листок салата, – наконец-то над головой чистое звездное небо! – Виньяс отечески похлопал Вальдивию по плечу:

– Знаешь, приятель, у меня уже есть наготове три гениальные строчки, которыми я завершу твою поэму. Изучай тщательнее мой стиль, не стоит портить его долгими периодами. В сущности, главное в поэме – это конец, все прочее – лишь разминка и подготовка.

Хромоногий раскрыл рот – то ли поперхнулся листком салата, то ли его затошнило.

Проклятая мумия! Как бы самому не стать сушеным трупом! Нет! Никаких тощих коров, даже если он услышит тысячу «клак-клак-клак»! На него станут наседать сверху и снизу, спереди и сзади, справа и слева, пускай – он, Геге Виуэла, не тронется с места, защищаясь ногтями и зубами! Даже если придется связаться с такими типами, как этот прилизанный генерал Лагаррета. Все из-за дурости Пили! Это донельзя узкое лицо – лбом генерала явно обделили, – этот мундир из английского казимира, подбитого китайским шелком, эти очки в золоченой оправе, эти перчатки из козлиной кожи, эти ботинки, натирая которые, не один солдат слег от чахотки!.. Черт, черт, черт! Самба – и та неспособна его развеселить… Что делает он, президент Республики, в полночь, в старой крепости, один, вдали от столицы, ожидая этого пренеприятнейшего субъекта? Пять минут опоздания! Нет, решительно, этот Лагаррета все больше его раздражает. А что же будет дальше? Спокойно, Виуэла! В твоих руках сейчас – не палка, а уснувшая змея!

Но нет, все в порядке: это шум вертолетного винта. В конце концов, ветер довольно сильный – может быть, они задержались из-за плохой погоды? Через окно Виуэла увидел, что генерал один. Никто, никто не должен знать об их встрече! Надо бы скорее позаботиться об исчезновении этого парня. Отравить уздечку его лошади? Прикончить выстрелом в лицо? Да какая разница! Там посмотрим. А теперь – прямо к делу и никаких сантиментов.

Войдя в холл, Лагаррета отрапортовал писклявым голоском:

– Задание выполнено, господин президент!

– Когда?

– Десять минут назад.

– Свидетели?

– Ни одного.

– Сделали все сами?

– Нет. Два надежных солдата.

– Ошибка: проболтаются!

– Я заложил взрывчатку им в грузовик. Отбивные не разговаривают.

Генерал, скрывая улыбку, снял очки – протереть. У Геге мурашки пошли по коже. Да он рехнулся – спица в ботинках! Впрочем, если череп так сдавлен с боков, это, видимо, неизбежно…

– Вы уверены, что ни у кого не возникнет подозрений?

– Даже ее собственная мама поверит.

– А лицо?

– Разбито сапогами. Кровавое месиво.

– Подушечки пальцев?

– Срезаны.

– Лобок?

– Как вы приказали, его выбрили в форме сердца и выкрасили светящейся оранжевой краской.

– Мотив?

– Самоубийство. Кинулась из окна.

– Вы точно взяли ту, которую нужно?

– Обижаете, Ваше превосходительство. У меня был отличный альбом с фотографиями. Двоюродная сестра госпожи Пили, по причине сексуального отклонения, одевалась как мужчина. Опознать ее было легко.

– О боже! Как я мог забыть! Она ведь была девственницей!

– Не волнуйтесь, господин президент. Я все продумал до мелочей: прежде чем размозжить лицо, солдаты ее изнасиловали. Про одного она даже сказала: «вот это хобот».

– Почтовые открытки?

– Заставили написать пятьдесят штук.

– Прекрасная работа, генерал!

– Всегда рассчитывайте на меня, Геге Виуэла!

Вот дерьмо. Опустил «Ваше Превосходительство» и «Господин». Он-то может запросто называть его «генерал», но когда такой солдафон в ответ обращается по имени. Бррр. «Этот опасен: в два счета организует военный переворот. Остальные генералы тут же его поддержат. Мед власти притягивает стаи мух. Лучше уж дать ему то, что он просит, и назначить его министром обороны».

Сидя за рулем «кадиллака», прикрытый высоким воротником, париком, фальшивыми усами и широкополой шляпой, он не переставал сыпать проклятиями. Неосторожность Пили могла стоить ему президентства. И подумать только, что он избрал ее символом своего правления. Ее монашеский наряд был тузом в покере, который зовется «избирательной кампанией», и вот теперь ее застали врасплох, на месте преступления… Зачем было от него скрывать? Разве они не компаньоны во всех делах? Он защищал ее от репортеров бульварных газетенок и излишне честных полицейских начальников. Но, видимо, острота положения, близость опасности только распаляли ее. Кто знает, что делалось в разгоряченной голове его дражайшей супруги! Все началось с простой облавы. Тайный бордель. Когда дурно пахнущие детективы ворвались в скромное шале, то обнаружили, что клиентами были дамы, а «персоналом» – самцы. ну, то есть псы. Да! Специально выдрессированные, неопрятные, похотливые псы с красным членом и шершавым языком! Мастины, левретки, сенбернары. Двенадцать жаждущих самцов облизывали, а затем имели дам, стоящих на четвереньках. Фотовспышки просверкали больше сотни раз, когда детективы с горечью выяснили, что из четырех извращенок три были жены министров, а одна – не кто иная, как сама первая дама Республики Ее Превосходительство Пили де Виуэла. Журналисты пустились наутек, представители же властей остались под дождем, осыпаемые градом пощечин и пинков, ибо прервали президентшу накануне оргазма. Еще одна роковая ошибка! Следовало топтать камеры, а отнюдь не зады детективов. Скандал начался на первых страницах подпольных листков, а закончился восемью колонками в правительственной газете. Никакое вмешательство, даже божественное, не смогло бы прекратить бурю. Снимки с изображением Пили, сидящей верхом на немецкой овчарке, разошлись по всей стране со скоростью молнии. Миллионы копий! Катастрофа! Страна ждала, затаив дыхание: что скажет президент? Святой Геге обязан отыскать лекарство, по силе равное болезни. Он достал из кармана фальшивые часы, открыл и бросил в ноздри порцию кокаина.

В два часа ночи он вихрем ворвался во дворец, где уже сидели министры экономики, здравоохранения и просвещения, вытирая припухшие глаза. Приободренный благодаря наркотику, президент сразу перешел к делу, не тратя времени на приветствия:

– Смотрите, козлы! Ваши распутницы совместно с моей опозорили все правительство. Что ж, подтянем штаны и будем действовать не как жертвы, а как герои! Если не станете мне помогать, потеряете должность, состояние и жизнь. Я подам пример. Нам нужно нечто театральное. Средневековое судилище! Инквизиция! Здесь, перед дворцом, мы расстреляем сатанинское собачье отродье и сожжем бесстыдниц живыми. Каждый из нас, держа факел, освященный кардиналом Баратой, лично зажжет очистительное пламя. Дети есть? Приведите детей!.. Если не решитесь на все это, вот три заряженных револьвера. Пустите себе пулю в висок! Но если решитесь, то знайте, что там соберется весь город, радио– и телекорреспонденты, и что наказание станет народным праздником, а потом пройдет еще военный парад…

Министры рухнули в кресла, рыдая. Через десять минут они на все согласились и оживленно обсуждали, в чем следует присутствовать на церемонии. Кто-то предлагал смокинг, другой – францисканскую рясу. Министр здравоохранения предложил: явиться обнаженными, и пусть их хлещут плетьми священники в капюшонах.

– Нет! – отрезал Виуэла. – Каждый из нас наденет новую военную форму. Отныне мы превратимся в солдат. Сбросим маску разума и покажем неумолимый лик силы!

Хлопнув дверью, Геге покинул помещение. Спустившись вниз, он опять достал фальшивые часы и втянул в себя белый порошок. Колокол в соборе пробил трижды. Предстояла самое невыносимое: встреча с Пили. Развратница даже не плакала! Но почему в такой час она раздета? Почему щеки пылают? Невероятно! Собачье дерьмо на ковре! Он потер подошвой о пол, сдерживая гнев, и сел в кресло, обитое розовым бархатом.

– Хватит притворяться, Пили! Где ты его спрятала?

Ожесточенное царапанье заставило его подняться с места и открыть дверцу шкафа. На грудь ему тут же бросилась та самая овчарка. Геге упал навзничь. Пес разорвал зубами его ширинку и принялся вылизывать член.

– Убирайся, мерзкая тварь!

– Не называй так Ринтинтина!

– Что-о?! Ринтинтин – это я!!

– Ты – всего лишь экран, на который я проецировала свои фантазии. А он – настоящий Ринтинтин.

– Прогони его с меня, или я отрежу ему язык!

Пили нежно обняла животное за шею и склонилась над ним.

– Не подумал бы, что ты совсем сойдешь с ума. Ты не подозреваешь, насколько все серьезно. Читала газеты?

– Да, все.

– И что скажешь?

– Ты так держишься за президентское кресло, что найдешь способ вытянуть меня из ямы^

– Верно. Уже нашел.

– Подожди. Я хочу предупредить, что готова на все, только бы с Ринтинтином ничего не случилось. Он мне столько дал…

– Признания отложим на потом. Времени мало. Твой труп уже обнаружен.

– Как?

– Вот так. Ты выбросилась из окна. Тебе нужно написать письмо, где ты раскаиваешься и выражаешь желание найти в аду справедливую кару.

– А кого убили вместо меня?

– Твою кузину.

– Бедняжка. Она всегда мне завидовала и хотела жить так же. Ну хоть теперь ей удалось встать на мое место. Принеси цветов на ее могилку.

– Никаких могилок. Ее сожгут прилюдно вместе с тремя дурочками, которых ты развратила. Я сам, лично понесу твой труп на костер. А пепел увезет мусорная служба.

– Отец узнает правду?

– Пока что никто не узнает. Ты притворишься своей сестрой. Уедешь в Париж. Вот пятьдесят открыток, подписанных ею. Будешь посылать по одной дону Моисесу. Если меня не переизберут и я останусь в живых, то мы навестим тебя во Франции. Держи, это поддельные документы. Надень насадки с отпечатками ее пальцев и быстро собери вещи. Я должен идти, есть два-три дела. Организовать церемонию судилища и найти овчарку, похожую на твою.

– А на что я буду жить?

– Не беспокойся. Завтра дам тебе все необходимое.

– Только не надо мне мстить, Геге. Я не сяду в самолет и устрою несусветный скандал, если не дашь мне то, что я попрошу. А я про тебя кое-что знаю.

Президент вздрогнул.

– Дам тебе все, что захочешь, и даже больше того. Я верю тебе, любовь моя…

– А я люблю только своего пса. Не забывай, что мы компаньоны.

– Помню, Пили. Хороших тебе снов.

С подчеркнутой заботливостью он укрыл свою жену и пса атласным покрывалом.

Поспать удалось всего пару часов. Открыв глаза, он тут же сунулся носом в часы и сделал глубокий вдох. Чистый, выбритый, с легким макияжем и лакированными ногтями, он уселся в машину и помчался к Национальному госпиталю имени святого Геге. Строительство больницы началось сразу после его избрания и закончилось в три месяца: работа шла круглосуточно. Так он увеличил свою популярность, ничего не потратив: кредит на строительство дал американский банк, и деньги к тому же можно было не отдавать. Посещение проходило всегда одинаково: знамена, оркестр из паралитиков, свежевыкрашенные стены (только в тех местах, куда вели президента), врачи, с сомкнутыми каблуками приветствующие его по-военному, обед из одного котла с больными (котел показывали крупным планом, но обед приносили из ресторана «Наполеон»), и в конце – бесцветная речь первого лица. Тьфу! На этот раз медики еще настояли, чтобы он прошел обследование. Четыре часа его просвечивали рентгеновскими лучами, заставляли пить какие-то взвеси, делали уколы, брали на анализ кровь, слюну, кал и мочу. И вот вместо того, чтобы прислать результаты по почте, они затеяли эту церемонию – именно тогда, когда он по самые уши вляпался в историю с Пили. И плюс к тому – мятеж шахтеров на севере, при поддержке дрессированных крыс… Чистое безумие… Что это все забавляются со зверюгами? Не хватает одного: чтобы он назначил министром просвещения попугая.