Текст книги "Попугай с семью языками"

Автор книги: Алехандро Ходоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Попайчик в растерянности смотрел, как крыса-убийца вскакивает на спину его любимцу, задерживается у него на голове, выставляет зубы-клинки, ищет врага, не находит, спускается вниз. Атриль выглядел для нее куском дерева…

Тут пес молниеносно хватил передней лапой по голове противника, убив его одним ударом. Затем принес добычу к ногам хозяина.

Сдерживая слезы гордости, капитан надел ботинки и фуражку, взял обратно пять песо и, не поздравив Атриля (пускай все думают, что он привычен к таким победам) легким пинком направил его на след паяцев. Толпа расступилась. Карабинеры ушли в сторону Лунной долины.

Бурлящие воды покрыли беглецов клочьями красноватой пены. Крылья кондора чудесным образом позволяли держаться на плаву, но это не означало неподвижности. С головокружительной скоростью отряд проплывал в миллиметрах от утесов с острыми, словно ятаганы, кромками. Колоссальные волны добрасывали путников до вершин и кидали затем в бездну. При каждом вдохе в нос попадала вода. Тото-ра сказал, что она обладает мощным наркотическим действием. Но не стоит тревожиться: Цикавило, бог глубин, скоро вынесет их за пределы Времени.

– Стоять, дубина! Ко мне, сейч. Мать твою!

Попайчик оступился и полетел носом на камни. Радостный Атриль вел их вслед за паяцами по ущелью. Ему было легко скакать по утесам на трех лапах, но капитану и четверым его подчиненным это удавалось с трудом. Долбаный ливень! Он уничтожал все, размывал землю, лежавшую на скалистых уступах большими темными языками. Атриль лизнул хозяина в поврежденное место, – тому показалось, что нос вот-вот отвалится. Проклятый пес! Сепеда сделал вид, что дает ему резкого тычка в бок, на самом же деле ударил слабо, стараясь, чтобы карабинеры этого не заметили: он не хотел казаться мягкотелым. Четвероногий, как и следовало ожидать, принял это за ласку и кинулся капитану на шею, залившись счастливым лаем. Тогда четверо рядовых решили, что настало время выразить Атрилю восхищение его подвигом, и принялись хлопать пса по спине и бокам с криками «гип-гип-ура!» и тому подобными. Капитан заколебался: рявкнуть на них или допустить послабление? В конце концов, пес уже взял след, им придется шагать не один день по ущелью, прежде чем попадется человеческое жилье… Лучше отпустить вожжи сейчас, чтобы потом покрепче их натянуть. Продвигаться придется быстро. Сепеда определил: два часа сна в сутки, не больше. Нужно настичь добычу, прежде чем правительство озаботится присылкой из Америки новой своры. «Прекратить возню! Смир-но! Прыгать!» И, отделавшись от Атриля, капитан повел своих солдат дальше. Полаивая от избытка рвения, пес скачками пробирался между глыбами. Вот он пропал в какой-то расщелине. И вдруг тишина – словно ему отрезали ножницами язык. Он вернулся, поджав хвост, прилип к хозяину, сел на задние лапы, поднял переднюю, снова стал камнем. «Что та.» Попайчик не закончил фразы: послышался топот копыт, грозный, как револьверные выстрелы.

Поднимая в воздух мелкие обломки камней, появился козел, размером с хорошего першерона. Святая Мария, заступница всех военных, не оставь нас! Длинная густая шерсть, измазанная глиной, черные рога острее любого клинка, могучий лоб, глухое дыхание и сверх всего – полный ненависти взгляд: кто не напустит в штаны при виде такого зверя? Незнакомцы вторглись в его владения и теперь, раздраженный уколами дождевых капель, он собирался прогнать наглецов. Попайчик хотел было спокойно скомандовать: «Спасайся кто может!», но голос его сорвался; охваченный паникой, он сложил левую руку лодочкой, вытянул ее вверх, сел на корточки рядом с окаменевшим Атрилем и впал в беспамятство. Теперь козел потерял его из виду и обратился против Тебянезвали номер первого, который ползком пытался забиться в какую-нибудь щель. Тщетно! Рога изничтожали его, пока под мундиром не осталось сплошное месиво без единой целой косточки.

Атриль, пользуясь этим, опустил лапу и стал карабкаться по узкой тропке. Попайчик, в свою очередь, ожил и полез следом за псом, держась за его хвост. Тебянезвали номер два, три и четыре, прыгая, как блохи, помчались назад, к казарме.

Козел заревел, заглушая шум ливня, и, задыхаясь от гнева, бешено понесся к капитану с собакой, словно летя по воздуху. Ни одно существо не могло преградить ему путь.

Сепеда и его верный спутник, добравшись до карниза, одновременно уселись на скалу, вытянув кверху один – руку, а другой – лапу. Рогатый преследователь остановился: будущая добыча бесследно исчезла. Только камни, ничего больше. Резко вильнув крупом, он повернулся и запрыгал вниз, в поисках других жертв. Попайчик с Атрилем помчались прочь.

Дойдя до вершины, капитан увидел вокруг себя один горы. Куда бежать? Этот мерзкий козел будет гнаться за ними до конца времен. А он, Сепеда, не может провести всю жизнь окаменевшим. Что, если помолиться святому Геге? Капитан сложил руки, встал на колени и прочел на память стихи Неруньи. Козел бросил в сторону говорящего камня убийственный взгляд. Ик! Попайчик вновь оцепенел: лучше стать насестом для грифов, чем котлетой. Но тут Атриль опустил лапу и стал неистово подкапываться под небольшую глыбу, чтобы послать ее в направлении скалы, балансировавшей над пропастью. Рогач, царапая землю, шумно задышал и бросился в атаку. Скала от удара покатилась вниз, увлекая за собой другие, тоже стоявшие неустойчиво. Лавина преградила дорогу козлу и заставила его отступить, ища, куда бы спрятаться. Горы задрожали – и весь склон обрушился. Животное оказалось погребенным под кремнистой массой.

Попайчик едва не заорал от радости, но мгновенно онемел. Лавина превратилась в плотину: воды, сбегавшие с недоступных вершин, затопляли ущелье. Когда они перехлестнут через край… Как он выполнит приказ Президента? Скоро беглецы станут утопленниками. С каким лицом он предстанет перед своим начальством? Надо забрать трупы – если не целиком, то хотя бы частично: палец, кусочек мяса, обрывок одежды. Он поглядел по сторонам, точно кто-то мог следить за ним, перекрестился, обнял Атриля, поцеловал в морду, приласкал и, зажав под мышкой, прыгнул на плывущий древесный ствол. Теперь он сидел верхом на бревне, уносимый головокружительным потоком. Оба, Атриль и капитан, громко выли: первый – от энтузиазма, второй – от боли в яйцах.

Подбородок, грудь, живот постепенно немели. Цикавило, видимо, собирается утащить их в подземное царство… Но нет! Они плыли меж горных хребтов бок о бок и вдруг – вспышка! – у них не осталось тел, имен, отличительных признаков. Развязка. Космический ураган. Цвет, форма, безумие, быстрота. Ни прошлого, ни будущего. Бесконечное сотворение. Спуск на адской скорости по лабиринту американских горок. Миллионы образов ежесекундно. Внешнее и внутреннее слились в одно. Они стали многоцветными сверкающими лентами, нотами мелодий, спиралями, криками, взрывами. Мелькают встречные лица, неясные, недоступные. Неуловимые проекции их сознания. Теперь они видели внутренним взором предметы, что превращались в горячечный бред. Они готовились к прыжку в другой мир. Безличные. Вечно сдавливаемые, в бешеном ритме, двумя плоскостями. Ни фундамента. Ни пространства. Разум, изливающийся потоком, отблески, гигантские своды, вселенские колеса, уносящие их к иным формам. Назад не податься. Да и куда? Теперь для них нет ни конца, ни начала, а только длительность, беспредельность вне времени, полная невозможность управлять собой, вековечное одиночество.

Шквал воды, исторгнутый ущельем, словно стрела могучим луком, упал на песок. Почва, объятая тысячелетней жаждой, впитала влагу до последней капли. Песчаная поверхность превратилась в желтоватое болото, которое извергло из себя со стоном наслаждения травяное море. Непонятно как, все очутились – стоя на ногах, обнаженные, покрытые слоем красной глины – посреди изумрудного луга.

Рука и Тотора, закопав крылья, повалились на зеленый ковер, неистово отмечая конец загадочного путешествия.

Но скоро оба встали и указали, куда идти. За пределами оазиса на многие километры расстилалась бесплодная пустыня. Еще два дня хода по раскаленной земле, пока не встретится первое поселение. Отряд минует его ночью и через день пути по каменистым горным тропкам прибудет в Редуксьон.

Тяжело вздыхая, беглецы поднялись с травы и зашагали дальше. Голод, усталость, боль в каждом суставе и сверх того – мучения от ссохшейся поверх кожи глины. Правда, глина эта заменяла им одежду, и это уменьшало страдания. Лаурель, несмотря на свои крепкие мускулы, двигался еле-еле, как во сне. Он и правда заснул – но только на секунду; после чего открыл глаза, уже не мутные, а блестящие, перешел на широкий шаг и запел немецкий гимн. Увидев всеобщее изумление, он извинился: это всего лишь условный рефлекс. Какое счастье – иметь пару здоровых ног, щелкать в воздухе всеми тридцатью двумя зубами, встряхивать пышной гривой! Donnerwetter, Gott sei Dank!

Члены Общества раскрыли рты с глупым видом. Лаурель говорил не своим голосом – но также не голосом Ла Роситы или Ла Кабры! Акк упал в обморок.

– Да, друзья, это я, фон Хаммер! Я снова с вами!

И, ступая гусиным шагом – казалось, отмененным в их компании навсегда – фон Хаммер поведал, как его расстреляли в концлагере для политзаключенных.

XII. КЛАК, КЛАК, КЛАК, КЛАК-КЛАК-КЛАК!

С каждым разом я приближаюсь еще на шаг к своему имени.

Я продвигаюсь, отмечая бесплодные области.

Зная с точностью, где его нет, я приближаюсь к нему через цепь неудач. Американка (из разговоров в кафе «Ирис»).

– Поторапливайся, Пили, я жду уже два часа.

– Помнишь, куцехвостенький…

– Куцехвостенький?

– Так индейцы называют собак с обрубком хвоста. Знаешь, что с ними делают?

– Нет.

– Им откусывают хвост. Чтобы не забывали, кто у них хозяин. Так вот, куцехвостенький, ты обещал мне полностью подчиняться во всех личных делах.

– Но, Пили, там министры, епископы, генералы, воинские части. Под палящим солнцем!

– Подождут. Пусть знают, что в государстве есть власть. Не волнуйся, Ринтинтин. Еще чуть-чуть блесток, и мое нижнее белье готово. А пока я надену на тебя ошейник, и ты пробежишься по комнате.

– О нет! Я уже помочился во всех углах и наложил два раза на ковер. Что ты еще от меня хочешь?

– Мало.

– Я не могу больше тужиться.

– Ты меня не любишь.

– Ну хорошо, хорошо, не плачь. В следующий раз ты будешь оттаскивать меня от ножки стула силой.

– Или при помощи ледяного шампанского.

– Если я выпью, то не смогу огласить в Сенате проект закона о девальвации.

– Видишь? Ты меня не любишь!

– О’кей, мы сделаем это. Но только завтра. Сегодня я уже не выдержу…

– У тебя пока что не пропал голос. Спой «Джингл беллз», как цирковой песик.

Президент закатал фалды своего фрака, встал на колени и, задрав голову, затянул рождественскую песню, время от времени завывая. В это время Пили яростно мастурбировала, лежа на кровати.

Телефонный звонок. Пришла горничная с одеждой госпожи супруги президента. Геге велел ей ждать у аппарата, сунул трубку под подушку, охваченный нетерпением, отсчитал пятнадцать минут, слушая стоны и крепкие словечки, издаваемые женой в экстазе. Потом приказал:

– Неси немедленно, дрянная девчонка! Почему так поздно?

Пили захотела надеть под свой строгий костюм трусики, лифчик и пояс для чулок, усыпанные золотыми блестками, и кроме того – с овальной вставкой из жемчужин и розовых перьев на лобке.

– Думая о том, что у меня внизу, я буду все время в возбуждении.

Шестерых солдат уже унесли на носилках. Если так пойдет и дальше, все получат солнечный удар – или дельфиндилы сойдут с ума и сожрут их. Этих тварей следовало постоянно обливать водой. Животные, хотя и выказывали повиновение (каждого удерживали три человека) скалились, показывая ряды острых клыков: перекусить дубовое полено для них было нипочем. Впервые американские военные показывали свою сверхсекретную помесь дельфина и крокодила. Геге и Пили с гордостью принимали парад, давая путевку в жизнь новому оружию. Глядя на министров и генералов, насквозь промокших от пота, улыбавшихся с видом сардин из жестяной банки, Его Превосходительство вынашивал далеко идущие планы. Если он будет обладать тайной скрещивания… Но вид кардинала Бараты вернул его к реальности. То был сухой старик, густобровый, со ртом, напоминавшим клюв вьюрка, узловатыми пальцами и сплющенным задом (из-за чего передвигался мелкими шажками). Бррр! Жить в этом иссохшем теле – какой ужас! Для этого полубесплотно-го существа грех был рассеян всюду. Поэтому он, Геге, должен пройти монашеской поступью по хвосту спящего тигра. Союз с римской церковью позволил ему усесться в красное президентское кресло – но внимание! Этот старикашка способен объявить самбу нечестивым делом. Хорошо бы посыпать его четки кокаином. Хе-хе! Что там самба – он сплясал бы канкан! Но поглядите, как он благословляет президента крестным знамением – так мелко и скупо, словно съежился после ванны.

Его Превосходительство Господин Президент поприветствовал национальное знамя, гражданских, военных и духовных чинов – когда он целовал кардинальский перстень, запах, исходивший от истукана в лиловой рясе, заставил его поднять бровь: «наверняка он никогда не моет рук» – и американских гостей с дельфиндилами на поводках, заглушавшими звуки оркестра сильнейшим ревом.

В сопровождении руководства Генерального штаба Геге Виуэла пошел вдоль строя солдат. Сбежавшие паяцы были идеальными козлами отпущения: после того, как он измазался вместе в ними в креме, показав всем свою любовь к цирку, раскрыв свою детскую душу, свою доступность и скромность, спрятанные за маской величия, эти клоуны-предатели сожгли свой шатер, дабы переложить вину на государство, преступным образом напали на представителей вооруженных сил, убив несколько карабинеров и полицейских собак, вступили в сговор с врагом общества номер один, презренным рифмоплетом Неруньей, дали завербовать себя югославской разведке. «Тортом, в меня?.. Ну что ж, мы им покажем. Народ на моей стороне. Будем искать их на земле, в небесах и на море. Вся страна в лице этого доблестного батальона поспешит на спасение капитана, ласково прозванного его подчиненными «Попайчиком». Как один человек, они бросятся спасать храбреца, затерянного среди неприветливых, острых скал, возможно, похищенного, израненного, – честного солдата, с ремнем, затянутым до предела, чтобы не проявлять ни малейшей слабости, готового положить свою жизнь на алтарь долга, жертву всемирного коммунистического заговора, национального героя! Люди зовут его Святым Попаем… Мммм. Нет, слишком много сахара. Перебор. Если сделать его слишком популярным, он станет опасным конкурентом. Святой у нас один – Геге! Лучше так: не национальный герой, а честный солдат. Да! Вот оно: „Честь – это Родина“! Отлично!»

Пили, без единого следа макияжа на лице, в туфлях без каблука, с монашеским видом следовала вдоль строя, одаряя каждого солдата невинной улыбкой.

Оркестр грянул песенку «С цветами иду я к Марии» в ритме военного марша. Кардинал закатил глаза от удовольствия и, расщедрившись, увеличил размах своих жестов на три сантиметра. Внутренний двор резиденции главы государства, судя по фиолетовым лицам почетного караула, превратился в раскаленную сковородку. Разве тут настолько жарко? Геге незаметным движением, точно ища чего-то во внутреннем кармане, сунул руку под мышку. Все в порядке. Мерзавцы! Привыкли целыми днями штемпелевать марки – вот и не могут даже часик постоять на солнце. «Терпите, свиньи! Не пропустим ни одного!» И президент послал им улыбку. Странно: жилы на висках солдат вздулись. Не осмеливаясь глядеть ему в глаза, они двигали бровями, как будто пытались что-то сообщить. Но что? Секретарь министра экономики, имитируя тик, показывал куда-то кончиком носа. Геге посмотрел в ту сторону. Прямо у каблуков Пили блестела какая-то штучка. Проклятие! Трусики в блестках, свисая на черной шелковой ленте, тащились за ней, как комнатная собачка! А та, ничего не подозревая, с аскетическим лицом приветствовала солдат. Притворяясь, будто ему в ботинок попал камешек, Геге топнул пару раз, надеясь, что кто-нибудь из этих кретинов наступит на трусики и оборвет ленту. Министр здравоохранения сообразил первым и, делая вид, что отгоняет муху, обеими ногами прижал нескромный предмет к земле. Президентша шла вперед, так ни о чем и не догадываясь. Лента оборваться, однако, не пожелала, и на всеобщее обозрение попали пояс для чулок и даже лифчик – увы, соединявшийся с трусиками при помощи вороха кружев. Министр здравоохранения рухнул на землю животом, преследуя воображаемую муху. На этот раз Пили почувствовала, как что-то тянет сзади, обернулась, поняла, что положение безнадежно и, схватив мужа под руку, продолжила смотр войскам. «Вот так, не торопи меня впредь: нитки только приметали на скорую руку!» Кардинал просвистел: «Дельфиндил, ублюдки…» Потребовалось десять минут, чтобы министр обороны добежал до гостей, все им объяснил и вернулся к свите. Позади него лежали трусики; на подкладке их, в довершение всего, виднелось подозрительное пятно. С этого момента ход событий ускорился: зверь вырвался из рук охранников и кинулся к президентскому кортежу. Представители властей всякого рода принялись спасаться бегством, сам же президент, дрожа, крепко обнимал супругу, чтобы та не двигалась с места. Хищная тварь проглотила блестящие тряпки и одним ударом хвоста сломала пяти солдатам хребет; наконец, ее удалось укротить и водворить на место. Официальные лица как ни в чем не бывало возвратились к своим обязанностям.

– Ринтинтин, он облил меня своей спермой. Сейчас потечет по ногам.

– Не называй меня Ринтинтином при всех, дура. Или ты хочешь, чтобы я наложил прямо здесь?

Смотр продолжился. Буйный ветер с Анд, прилетев, стал играть с синей юбкой президентской жены, задрав ее до самой шеи и обнажив перед опечаленными рекрутами лобковые волосы, подстриженные в форме сердца и окрашенные в переливчатый оранжевый цвет. Солдаты печалились не зря: весь батальон был отправлен в концлагерь Писагуа со «специальным заданием» до конца президентского срока.

У журналистов отобрали пленку, пригрозив смертью в случае публикации даже легчайшего намека на прискорбное происшествие.

Не знаю, как именно действует грим паяца Пирипипи. Наложенный на мое лицо, он преобразил его, а лучше сказать – стер. Я мигом забыл обо всем, став новорожденным. С тревогой посмотрев направо и налево, я обратился за помощью к Эми и Эме. Клянусь, в эти минуты я не мог ничего делать, был никем, пустой оболочкой, платьем без тела, маской без лица… Мне дали золотые монеты. Брошенные на деревянный поднос одна за другой, по порядку, соответственно достоинству, они тут же стали наигрывать знакомый вальс под бренчание двух гитар. Обе женщины – толстая и худая – уверяли меня, что служат этим блестящим кружочкам.

Очень скоро собака обнаружила нас: мы лежали в тени эвкалипта. Примчался грузовик, поднимая клубы красноватой пыли, и остановился у дерева. Вылезли трое карабинеров с красноватыми лицами, затем американец со своим псом – безупречные, глянцевые, сверкающие. Я увидел дуло пистолета. Собачьи клыки были желтыми, но я подозревал, что если ничего не предпринять, они быстро станут красными. Эми поставила между ними и нами гитару, но собака перегрызла ее одним духом. Я снял крахмальный воротничок, встал на колени, подставив шею – может быть, тогда пес не тронет женщин? – и, убежденный в близости конца, стал напевать про себя все тот же мотив вальса. Вероятно, мои руки сами по себе достали монеты и рассыпали их на подносе. Пес перестал лаять, высунул язык, выпятил брюхо, заворчал и принялся тереться о мои икры. Эми и Эма заплясали от восторга, крутя животом. Техасец пришел в бешенство и уложил их двумя выстрелами. Эти уродины с видом глубочайшего презрения вставили пальцы в свои раны, вынули пули и положили к ногам карабинеров. Кровотечение прекратилось, края ран тут же сомкнулись.

– Ты не можешь причинить нам зло, потому что не понимаешь нас. Ты – человек без роду и племени, лишенный корней, ты не стоишь ни гроша. Даже твой пес облаивает тебя.

Очарованный звуками вальса, дог угрожающе оскалился на хозяина. Американец выдал изумленное «How?» и заорал, чтобы ему вернули его собаку. Одновременно он пытался выстрелить в нее, желая убедиться, что ей тоже не страшны пули. Карабинеры успокаивали его единственным доступным им способом, то есть ударами дубинок.

В казарме американцу оказали первую помощь, а меня посадили за решетку. Эми и Эму просто выбросили на улицу. Меня отмывали водой, мылом, спиртом, глицерином, щелоком, жидкостью для удаления пятен, но не могли стереть грим. Когда снимали отпечатки моих пальцев, обратили внимание, что рисунок на подушечках постоянно меняется, как очертания облаков на небе… Потом меня перевели в Писагуа и зарыли в песок. Мне дали гнилых бобов и соленой воды, в которой плавали розоватые букашки.

Немного погодя я услышал голоса Эми и Эмы: невидимые между песчаных дюн, они играли на гитаре. Я стал подбрасывать монеты в такт гитарным переборам: мое богатство осталось нетронутым – для военных это были всего лишь расплющенные бутылочные пробки. При звуках этой мелодии заключенные и охранники пустились в пляс. Одной рукой я держал поднос, а другой открыл овальную коробку и стал раскрашивать их лица, пока не спустилась тьма. Запасы грима были неисчерпаемы. Когда я закончил, под луной танцевали сорок паяцев Пирипипи, и смыть краски с их лиц не смог бы никто. Я велел им раздеться.

На заре я перестал играть. Всеобщее замешательство! Охранники лихорадочно терли свои щеки песком. Пользуясь этим, я открыл ворота в надежде вновь присоединиться к старухам. Меня остановил батальон, прибывший из Сантьяго. Разъяренные солдаты осыпали бранью Виуэлу и его сучку, одетую монахиней. Они водворили меня обратно. В лагере раздавались вопли и жалобы пьяных паяцев.

Сорок голых одержимцев – без собственного лица и отпечатков пальцев – объявляли себя солдатами, отдавая честь по-военному. Капитан батальона отрезал:

– Солдат на службе Отечества не может быть дерьмовым паяцем. Все арестованы по обвинению в мятеже. Первому, кто подаст голос – пулю в лоб!

Меня же решили расстрелять за попытку бегства. Глава расстрельной команды позволил мне раздеться. Я собрал в узелок свой костюм, монеты, коробку с гримом и перебросил через ограждение, зная, что Эми с Эмой подберут его. Затем встал на голову, и пули пронзили меня.

Резким толчком я освободился от тела: казалось, наступило выздоровление после долгой болезни. Меня подхватил бурный поток энергии, и я бросился в его крутые волны. Стало понятно, что отпечатки моих пальцев воспроизводили разные течения внутри Единого, где я блуждал теперь. Более слабая вибрация, возникшая на месте моего «Я», донесла до меня вести о его истоках. Я двигался в четком направлении. Исчезло разделение между импульсами из Космоса и моими ответными поступками: действие и реакция на него слились воедино, причина немедленно влекла за собой следствие. Чтобы передвигаться, я сообщал той или иной части тела импульс, идущий от всего моего существа. Я осознавал это единство, но не мог сказать, где нахожусь – в центре или на краю, везде или в какой-то части. Каждый атом излучал меня целиком, с одинаковой силой…

Я мог остаться внутри этой сферы, но собачий лай – «Да!» – принес воспоминание о вас, и стало ясно, что нужно возвращаться.

Я спустился на землю. Болезненное чувство охватило меня. В темноте шевелились мириады светлых точек. Вокруг была материя. Страдая, я погружался в плотное вещество; наконец его непробиваемая броня окружила меня со всех сторон – и я открыл глаза. Пытаясь сказать что-то по-испански, я невольно произнес бодрое Danke. Да, друзья, это я, фон Хаммер! Я снова с вами!

Акк три раза вяло стукнул в ладоши. Это действительно говорил немец, а не Лаурель Гольдберг. Значит, царство мертвых существует, можно входить в тела и покидать их. Итак, человеческий организм – что-то вроде третьесортного отеля, ночного такси, готового везти кого угодно… Больше скромности, товарищи, мы ведь так ничтожны! Будем топтать землю с уважением, ибо мы не из праха и обратимся не в него, а в Ничто!

И, словно лаская ступнями драгоценнейший в мире предмет, Акк побрел по иссохшей, раскаленной равнине. Два дня пути! Ноги его уже покрылись волдырями. Воды у путников не было. Дождь перестал. Их ожидает двухдневный пост – если только не питаться колючками или не стащить что-нибудь из деревни.

Деметрио предложил: пусть Га плюнет каждому в рот– он пьян настолько, что все тоже опьянеют, и будет легче. Но толстяк показал свой распухший до невозможности язык.

По мысли Зума, переход через пустыню следовало совместить с молитвой: надо без перерыва повторять: «я-твой-сжалься-надо-мной». И так как путешествие обещало стать инициатическим, Хумс высказал идею, что неплохо бы каждому, кроме того, кидать перед собой увесистый камень – как можно дальше. Потом поднимать его и кидать снова. Так проще преодолеть лежащие перед ними сто с чем-то километров.

Когда оба предложения были приняты и все занялись метанием булыжников, бормоча молитвословие, Хумс вспомнил, что две его руки по-прежнему заняты яйцами кондора. Отдать на сохранение индейцам? Нет! Эти первобытные люди проделают дырочку и высосут все из-под скорлупы. Но насколько яйца прочны? Хумс опустился на колени, кинул одно из яиц на три сантиметра. Целое. А если на десять. на метр. на четыре? О счастье: яйца оказались тверды, словно камни! Превосходно. Он сможет бросать их перед собой до самого горизонта. Впоследствии остальные поймут, что его «камни» содержали в себе источник жизни.

Капитан и его пес накрепко присосались к стволу. Тот вращался, рассекая водовороты, обдавая обоих медно-красными брызгами. Вот они врезались в гору пены, которая лезла в нос, забивала легкие, вызывая приступ кашля. Но вскоре раздражение прошло, и – странное дело – им даже понравилось дышать смесью воздуха с водой.

Атмосфера вокруг них сделалась бархатной. Губчатый свод пропускал слабый свет, изображения сменялись в глазах, как в калейдоскопе. Сердце выпрыгивало наружу, полнясь неведомой доселе радостью. Каждое биение отдавалось звоном церковного колокола. Наконец, они выбрались из пены на широкий, бесконечный простор. Вода больше не казалась разъяренной. Разъяренной?.. Попайчик дышал изо всех сил, высунув язык, вцепившись в ствол всеми тремя лапами. Напротив – лицо капитана с остекленевшими глазами: его собственное!.. Волна любви вырвалась из груди и захлестнула его – но он успел понять, что превратился в Атриля.

Какое блаженство – иметь хвост! Водный поток, горные кручи, птицы далеко в небе, неприметные уголки земли – все источало одуряющий запах. Но самый прекрасный аромат исходил от этого величайшего, чудеснейшего, бесценнейшего дара природы – тела Хозяина. Он так и будет сидеть напротив него, преисполненный обожания, до конца времен… Что еще нужно?

Понемногу Сепеда вновь обрел свою плотскую оболочку. Может быть, пена помутила его рассудок? Атриль все смотрел и смотрел на него, и теперь капитан понимал, что светилось в его глазах. Он устыдился, потом зашелся в приступе хохота. Ха-ха-ха! Боже мой! Он – всего лишь жалкая карикатура на живое существо, в отличие от своей собаки.

Полночь. Четыре черных «кадиллака» набитых телохранителями, подъехали к ветхому дому. Единственным безоружным был Геге Виуэла. В километре отсюда полицейский заслон направлял автомобили в объезд. Президент не хотел, чтобы сеанс магии прерывался шумом моторов. Полнолуние! Донья Виолета де Ла Санта Крус поставила это непременным условием. Сегодня, ровно в двенадцать, стучащие зубы ответят на любой вопрос. Эта женщина однажды – ей было тогда пятнадцать – проснулась за восемьдесят километров от своего дома. Виолета обитала в табачной лавке

вместе со стариками родителями, зачавшими ее в семьдесят пять лет. Как она оказалась в Мелипилье, в заброшенном здании? Лунатизм? Никто не знал. Никто не хотел селиться в этом доме – его считали заколдованным. Виолета услышала голос: «Отрой меня, мамочка». Начав копать в саду, под ежевичными кустами, девочка наткнулась на мумию младенца. Коснувшись ее живота, трупик тут же прирос к нему – навсегда. Ее обнаружили, когда она брела, обнаженная, со своим мрачным грузом. Вернувшись домой, Виолета перестала есть и жила отныне в полной темноте. Несколько раз в году, в определенные дни, зубы мумии начинали скрипеть. Понемногу девушка научилась расшифровывать эти послания. Шли годы. После смерти родителей Виолета стала принимать клиентов, приходивших за советом по поводу болезней, краж, любовных неудач. Когда Геге встретился с женщиной, она не принимала пищи уже тридцать лет. Слепая Виолета жила одна, в пустой комнате, где стоял только крест, изготовленный из четырех пород дерева. Челюсти выдавали предсказания столь точные и определенные, что президент, повинуясь их требованию, купил дом в Мелипилье и подарил его прорицательнице. После этого он приставил к ней двоих охранников и стал единственным клиентом. Донья Виолета сообщала ему о тех немногих днях, когда челюсти соглашались пророчествовать – как в эту ночь. Хуан Нерунья, ты пропал! Где бы ты ни прятался, тебе не укрыться от всевидящего ока мумии!

В темном помещении пахло ладаном. «Не бойся бедной старухи, дитя мое, подойди сюда…» Он приблизился, двигаясь на ощупь. «Зажги свечу». Легкий стук подсказал ему, куда идти. Геге взял из рук Виолеты спичечный коробок. Почему каждый раз при встрече с ней он дрожит с ног до головы, он, Виуэла, первое лицо государства, который одним мановением руки может уничтожить кого угодно? Слабый огонек высветил старуху, с необъятным животом, прикрытым куском ткани. Рядом стоял крест из пальмы, кипариса, оливы и кедра. Старуха откинула покрывало. Геге, с волосами, вставшими дыбом – ни дать, ни взять черные шипы, – увидел морщинистое старческое тело и крошечную мумию. На ее иссохших губах обозначилась улыбка. Глазницы не были пусты: оттуда глядели кошачьи глаза. Настоящие или стеклянные? Геге так и не узнал: начиная с этого момента, он видел все как бы в тумане. «Это дитя заслужило хорошей могилки… Отними его от меня, Геге!» Президент неохотно засучил рукава фрака, ухватился за живое теплое тельце и потянул, весь исходя потом, пока предсказательница стонала изо всех сил. Наконец, он оказался сидящим на полу с ребенком на руках. Донья Виолета раздвинула ноги; между ними виднелась щель, обрамленная губами, которые раскрывались и заворачивались наверх, словно резиновые. «Засунь его ногами вперед и толкай, мой славный могильщик». Геге вложил ступни мумии между губ, в своем движении порой достигавших пупка. Усилий не потребовалось: младенца попросту всосало. Снаружи остались одни поскрипывающие челюсти. «Видишь? Он благодарит тебя! Быстрее. Спрашивай, и он ответит. Но надо быть точным. Если вопрос покажется ему неясным, ты не дождешься ответа.»