Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Вряд ли я когда-нибудь забуду свой торжественный въезд в Лондон. Событие это состоялось 28 мая, и хотя мне пришлось перенести немало огорчений в течение двух предыдущих месяцев, это был, бесспорно, величайший день в моей жизни.

Не могу сказать, чтобы город показался мне хоть сколько-нибудь привлекательным. Площадью он был меньше половины Парижа и, за исключением огромной крепости, именовавшейся Тауэр, представлял собой довольно убогое зрелище. Однако Лондон являлся сердцем королевства.

Сознаюсь, я довольно сильно нервничала. Меня предупреждали, что лондонцы – самый своевольный, непокорный, неразумный и мятежный сброд во всём мире. Они придерживались своих собственных законов, даже король должен был испрашивать позволения, чтобы въехать в пределы города, и даже король, имей он несчастье навлечь на себя их недовольство, не был застрахован от того, что его забросают обломками кирпичей. Меня также предостерегали, что лондонцы подвержены резким антифранцузским настроениям. Поэтому я отнюдь не испытывала уверенности, что этот день не станет последним днём моей жизни, и даже, признаться, задумывалась над тем, что испытывает человек, которого разрывают на куски.

Все мои тревоги оказались напрасными. Наш въезд в город был обставлен со всей возможной пышностью, и в кои-то веки всё благоприятствовало нам: в небе не было ни единого облачка, солнце сияло во всём своём великолепии. К тому же в течение двадцати четырёх часов перед нашим прибытием по водопроводу вместо воды шло вино. Подобное предприятие требовало точного расчёта: Трезвый лондонец непредсказуем, хотя обычно и добродушен; подвыпивший лондонец также добродушен, но если разгневается, может превратиться в настоящего зверя; перепившего же лондонца тянет ко сну. В этом же случае общее количество вина было как раз таковым, чтобы поддерживать городское население в хорошем настроении и состоянии бодрствования.

К тому же лондонцы обожают торжества, а это было всем торжествам торжество. Впереди нашей процессии шествовал оркестр из трубачей и барабанщиков, их фанфары и размеренная барабанная дробь предупреждали о нашем приближении. Позже музыканты заняли отведённое им место возле городской ратуши, чтобы сопровождать музыкой все предстоящие события. Затем следовала группа прелестных девственниц – по крайней мере, так официально утверждалось. Девушки шли, разбрасывая лепестки роз налево и направо, и облачены они были в такие прозрачные одежды, что официальное утверждение об их непорочности вызывало сильные сомнения. Хотя солнце и сияло ослепительно ярко, но день выдался весьма прохладный и они рисковали подхватить простуду. Далее скакал отряд вооружённых пиками солдат в полных доспехах, с поднятыми забралами; с гордым видом проезжали всадники через толпу и, как им было приказано, даже улыбались, когда видели шныряющих под ногами у коней ребятишек.

Ещё далее вышагивал отряд грозных валлийских лучников, весьма популярных у лондонцев, справедливо считающих их грозой французов. За лучниками шла группа пышно разодетых знатных вельмож и дам, улыбавшихся и приветственно махавших руками немытой толпе. Я была счастлива видеть среди них герцогиню Йоркскую и графиню Солсбери, которые наконец-то заняли подобающее им место, рядом с простыми горожанами, проще говоря чернью.

Далее, на поводке, величественно шагал полувзрослый Альбион. Его появление нагоняло страх на всех собравшихся.

Непосредственно за львом ехали мы. Балдахин над нами держали герцоги Глостер, Букингем (потомок младшего сына Эдуарда III) и Йорк, графы Суффолк, Сомерсет, Солсбери, Уэстморленд, а перед нами выступал кардинал Бофор.

Генрих, в полных доспехах, с короной на шлеме, восседал на крупном боевом коне, который причинял мне некоторое беспокойство своим крутым норовом. Сама же я ехала на белой лошадке.

Одета я была в своё первое свадебное платье, с плащом поверх него, ибо, как я уже писала, дул прохладный восточный ветерок, и в высокий, отделанный золотом и серебряным шитьём головной убор – хеннин, – с прикреплённой к нему белой вуалью, которая развевалась у меня за спиной. Мои распущенные волосы тоже развевались на ветру, а когда я вновь и вновь поднимала руку, чтобы приветствовать горожан, мой великолепный рубин ярко вспыхивал на солнце.

Горожане громко, до хрипоты, кричали. Это был первый и, к несчастью, единственный раз, когда лондонцы приветствовали свою королеву с таким воодушевлением. То же самое можно сказать и о воодушевлении, которое испытывала королева, глядя на них.

Шествие закончилось пышным банкетом в городской ратуше, продлившемся до самого вечера. Затем, совершенно удовлетворённые, мы оставили город и поднялись на барке по течению к селению Вестминстер. Здесь, на самом берегу Темзы, располагался королевский дворец.

Я была приятно удивлена моим новым жилищем, ибо увидела перед собой большой дворец, разумеется с башнями, но лишённый того мрачного крепостного вида, который был характерен для каждого дома, где я до сих пор останавливалась. Даже дядя Шарли провёл всю свою жизнь, перебираясь из крепости в крепость, ибо только там чувствовал себя в безопасности, ограждённый не только от грабителей-англичан, но и от козней своего кузена Луи. Однако в Англии подобных опасений, видимо, не существует. Жизнь на острове имеет свои преимущества: вторгнуться сюда – дело довольно трудное, заранее провозглашаемое во всеуслышание, а потому остаётся достаточно много времени, чтобы подготовиться к обороне или же спастись бегством. Только шотландцы, живущие на несколько сот миль севернее, могут напасть на Англию, не пересекая пролива.

Внутри, однако, Вестминстерский дворец оказался не столь привлекателен, как снаружи. Он походил на все крепости, в которых проходило моё детство: огромные комнаты, коридоры, где гуляет сквозняк, беспрестанно топочущая стража и почти полное отсутствие возможности уединиться. Дворец находится всего в нескольких ярдах от Вестминстерского аббатства, большого собора, воздвигнутого Эдуардом Исповедником четыреста лет тому назад. Мой супруг считал этот дворец чрезвычайно удобным во всех отношениях. Эдуард Исповедник в его глазах был величайшим монархом, когда-либо восседавшим на английском троне, хотя подобное мнение и оскорбляло память его знаменитого отца и даже ещё более знаменитого прапрадеда, могущественного Эдуарда III. Исповедник, как известно, никогда не обнажал меча в защиту своего королевства или преследуя убегающего врага.

Близость собора означала, что большая часть каждого дня была заполнена трезвоном колоколов или голосами церковных певчих. Никто никогда не обвинял меня в пренебрежении к религии, но всякая набожность должна иметь разумный предел. Мне нравилось проводить время, разгуливая по выходящей на Темзу террасе и любуясь стремительными водами и плывущими по ним судами, ибо река служила главной транспортной артерией, которая соединяла город с морем и внутренними районами страны.

Соседство аббатства имело лишь одно, причём кратковременное, преимущество: когда настал день моей коронации, мне пришлось пройти всего несколько шагов. Коронация не без основания считается апогеем жизни всякого монарха. До этого поистине магического мгновения он или она осуществляют правление по наследственному праву, вполне легитимно или даже, осмелюсь сказать, по праву узурпации. К этому времени я уже была супругой короля, и, стало быть, все признавали меня своей королевой. И всё же, пока перед многолюдным сборищем супругу короля не помажут на царство и не провозгласят её королевой во имя Отца, Сына и Святого Духа, в глазах истории она всего лишь нуль. Если до этого магического мгновения её настигнет смерть, её имя так и останется всего лишь записью в летописной хронике.

Особенно важен этот торжественный обряд для такой, как я, иностранки: все должны увидеть – и принять!.. – её увенчание королевской короной. Говоря это, я подразумеваю скорее знатных вельмож, лордов, а не простой народ; как я хорошо знала, лишь небольшая горстка из них имела хоть какое-то понятие о содержании моего брачного контракта. По мере приближения этого важнейшего момента все соображения, вместе взятые, заставляли меня сильно нервничать. К тому же простой, казалось бы, обряд – помазание и коронование – заранее вызывал безудержное волнение у такой юной девушки, как я, которая, хотя и стала женой короля, всё же сохраняла целомудрие и скромность.

Поэтому я затрепетала, когда Генрих предложил мне руку, и, облачённая во второе свадебное платье, которое, благодаря искусству миссис Чэмберлейн, легче расстёгивалось в подходящий момент, оставила дворец, сопровождаемая эскортом особ царской крови и их супруг. Вновь собралась громадная толпа, и вновь моя красота приковала ко мне всеобщее внимание, для чего на этот раз были вполне веские основания.

Окружённая своим эскортом, я поднялась по ступеням лестницы, ведущей к аббатству, и там меня приветствовал архиепископ Стаффорд Кентерберийский, первое лицо в духовной иерархии страны. Этот человек не доводился родственником двоюродному брату короля Хамфри Стаффорду, герцогу Букингемскому, стоявшему у моего плеча, но он стал бы вторым по важности после короля человеком в Англии, прояви он большую настойчивость в делах. Однако архиепископ предпочитал вести жизнь учёного схимника, за что мой муж и любил его, уступая поле мирской деятельности епископу Уинчестерскому, кардиналу Бофору.

На сей раз архиепископу предстояло выполнить достаточно приятные обязанности. Я восседала на троне, и после того, как были прочитаны различные молитвы, фрейлины сняли с меня мантию, а затем расстегнули платье, открыв моё тело вплоть до самой талии любострастным взглядам собравшейся толпы.

Момент был не из приятных, ибо, хотя немытая толпа, находясь на значительном расстоянии, вряд ли могла различить что-либо, кроме белого пятна кожи, полуприкрытой каштановыми волосами, высшие мужи государства и их жёны стояли довольно близко, некоторые совсем рядом, у плеча, и пожирали глазами девушку, которая стала их королевой.

Мне оставалось только набрать полную грудь воздуха и расправить плечи, сожалея! что не могу предложить большего, в то время как Гордячка Сис и другие дамы, вероятно, с горьким сожалением думали о своей увядающей красоте, которой я противопоставила цветущую молодость. Боюсь, однако, что я сильно подпортила впечатление, задрожав, когда на мои плечи закапало миро, – идиоты-священники забыли его подогреть.

И вот наконец на мою голову водрузили корону, и на плечи и титьки – неприятное английское слово, означающее женские груди, которое я не стану больше употреблять, – набросили плащ, и я поднялась, чтобы предстать перед радостно орущей толпой горожан.

Когда я вернулась во дворец, меня уже дожидались, чтобы представиться, знатные вельможи и их супруги. Разумеется, я встречалась раньше с герцогом Хамфри Глостерским, герцогом Ричардом Йоркским и с графом Эдмундом Сомерсетским. Всё это были особы царской крови, как и Хамфри Стаффордский, герцог Букингемский. Я уже упоминала о том, что он сыграл важную роль в подготовке моего замужества. В ту пору ему исполнилось сорок три года, он был истинным Плантагенетом: рослым, красивым, с золотистыми волосами и волевым лицом. Он сразу же понравился мне, понравилась и его жена, хотя до женитьбы она была Анной Невилль. Иными словами, она доводилась сестрой Гордячке Сис, а королевские кузены Ричард Йоркский и Хамфри Букингемский были свояками.

По случаю торжества они прибыли вместе со своими сыновьями. Тут был младший Эдуард, граф Марчский, которого я уже встречала во Франции, прехорошенький, не по летам серьёзный трёхлетний бутуз. Хамфри Стаффорд-младший, уже подросток, показался мне куда более привлекательным, может быть, потому, что, как все видели, был безумно влюблён в свою королеву. Подобное же благородное чувство, очевидно, питал и старший сын кузена Эдмунда, которому ещё не было и десяти.

За герцогами царской крови стояли знатнейшие лорды, среди них выделялись два брата – графы Солсбери и Уэстморленд. Старший из них, Ричард Невилль, граф Солсбери, считался одним из богатейших людей королевства и как брат Сис и Анны до моего появления на сцене был одним из возможных наследников Генриха.

Граф также имел нескольких сыновей-подростков. Тогда-то я в первый раз и столкнулась лицом к лицу с наследником Солсбери, его соименником, Ричардом, в то время семнадцатилетним юношей. Он был достаточно взрослым, чтобы приглянуться пятнадцатилетней девушке, только-только ставшей его королевой. Я видела перед собой высокого светловолосого юношу с очень прямой осанкой и достаточно повелительным видом. Его одежды были безукоризненны, шапочка – из лучшего бархата, и когда он наклонился, чтобы поцеловать мне руку, ему почти удалось создать впечатление, будто это он оказывает мне милость.

До этого дня я почти не обращала на него внимания, хотя Суффолк и Элис, разумеется, просветили меня насчёт того, кто есть кто. Но этому юноше впоследствии суждено было сыграть важную роль в правлении страной. Его весьма изворотливые родители обеспечили своему сыну блестящее будущее, незадолго перед тем сговорив его с Анной Бошан. Отец Анны Бошан, Ричард, граф Уорик, был фаворитом Генриха V, именно он руководил образованием моего Генриха в детские годы. Этот богатейший во всей Англии граф умер шесть лет тому назад, и Анна была его единственной наследницей. Поэтому, женившись на ней, Ричард Невилль-младший в двадцать один год становился графом Уорикским, одним из знатнейших вельмож Англии. Даже не принимая во внимание моей неприязни к его матери и тете, не говоря уже об отце и дяде, я назвала достаточно веские причины для того, чтобы недолюбливать и его самого. Когда Ричард выпрямился, я посмотрела ему прямо в глаза, и по спине у меня пробежал холодок. Возможно, я и впрямь ещё не согрелась после помазания, когда пришлось стоять с расстёгнутым платьем, однако в тот солнечный день мне, похоже, удалось заглянуть в душу юноши, который позднее решится на борьбу за верховную власть в этом мире.

Подумать только, я находилась в обществе двух своих заклятых врагов – будущего короля Эдуарда IV и будущего графа Уорикского, Делателя Королей, – в расцвете своего могущества и славы, тогда как один был ребёнком, а другой совсем ещё юнцом, и не потребовала, чтобы им отрубили головы!

Следующие три дня царило праздничное веселье: танцы, маскарады, рыцарские турниры. Мы проводили время приятно и мило, даже Йорки и Невилли неизменно держались доброжелательно и учтиво. Однако всё это было очень утомительно, и уже за полночь мы с Генрихом буквально валились на наше ложе. В то время я ещё не вполне, осознавала жестокую реальность нашего брака, хотя Генрих ворчал по поводу напрасной траты времени и денег и каждое утро, как бы поздно ни лёг накануне, спозаранок отправлялся в аббатство, где трезвонили эти проклятые колокола. Его уход был для меня облегчением. Он не настаивал, чтобы я сопровождала его; оставшись одна, я тут же сбрасывала с себя плотную ночную рубашку, которую по его настоянию надевала каждую ночь, начиная с той, первой, и, распластавшись на постели, сладко потягивалась, думая: «Я английская королева! Я первая королева во всей Европе! А стало быть, и во всём мире!»

Празднества предусматривали поднесение мне даров знатнейшими вельможами, эти дары разнились в зависимости от имеющихся у них средств и их понимания того, что именно должно мне понравиться. Мне надарили много посуды и драгоценностей, которые весьма пригодились впоследствии, а также множество всяких безделушек. Но больше всего мне понравился сравнительно недорогой, по крайней мере с точки зрения его денежной стоимости, подарок. Это была великолепно иллюстрированная книга французских рыцарских романов, преподнесённая Толботом, графом Шрусбери, в то время первым солдатом Англии. Сами романы, разумеется, не шли в сравнение с новеллами нежно любимого мною Боккаччо, но я проводила долгие часы, разглядывая иллюстрации к ним.

Ещё более мне понравилось то, что меня попросили сесть вместе с кардиналом и важнейшими служащими казначейства, чтобы уточнить моё финансовое положение. Сама я не принимала никакого участия в состоявшейся по этому поводу, причём не всегда с соблюдением должного достоинства, перебранке, предпочитая оставить подобные мирские дела в надёжных руках кардинала, на чью преданность вполне можно было положиться. После всех подсчётов выяснилось, что мой ежегодный доход составляет четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть фунтов стерлингов, тринадцать шиллингов и четыре пенса. Фунт стерлингов был общепринятой английской денежной единицей, своим внедрением обязанной финансовым отношениям с Ганзейской лигой, главным перевозчиком товаров в северной Европе. Лига исчисляла переводимые денежные средства в истерлингах, или пеннивейтах[18]18
  Мера веса, одна двадцатая унции.


[Закрыть], которые стали символизировать надёжную монету и гарантированные немедленные платежи. Англичане, сами предприимчивые купцы, переняли этот способ ведения дел, опустив первую букву в названии монеты. Что до надёжности монеты и гарантированности немедленных платежей, то тут были свои трудности, однако для молодой девушки, которая никогда не имела в руках и пары су, исчисленная сумма дохода казалась чудовищно большой, особенно после того, как к ней добавили стоимость земли – две тысячи фунтов.

Я думаю, что первая неделя замужества оказалась счастливейшей в моей жизни, как предыдущей, так и последующей. Если позже я и бывала очень счастлива, то лишь украдкой и урывками, да к тому же моё счастье всегда было омрачено сознанием вины.

Но в то время, если я и ожидала каких-либо перемен в своей судьбе, то только к лучшему. Подобные перемены целиком зависели от моего мужа, и будучи молодой и восторженной девушкой, я не сомневалась, что они скоро последуют.

Между тем сразу же после моей коронации надлежало уладить множество неотложных дел, чтобы вернуть придворную жизнь и управление страной в обычное русло. Прежде чем покинуть Вестминстер, знатнейшие вельможи, их супруги и свиты поочерёдно являлись ко мне во дворец, дабы изъявить свои верноподданнические чувства и попрощаться.

   – Вы, ваша светлость, подобна алой-алой розе, – снисходительно проронил герцог Йоркский. – Надеюсь, что вы будете цвести вечно!

– Я молюсь за ваше счастье, – подпела ему Гордячка Сис. – Не соблаговолите ли вы поцеловать нашего сына?

Мне протянули маленького Эдуарда, и я с готовностью обняла и поцеловала карапуза, тем более что в то время я вообще любила детей. Она подвела ко мне также стайку дочурок, которых я обласкала.

   – С вами, ваша светлость, в Англии воцарилось вечное лето, – сказал граф Солсбери. – Вам стоит только поманить пальчиком, и все жители этой страны стремглав прибегут к вам. И самым первым буду я.

Какое лицемерие!

Наконец все разъехались, и в Вестминстере вновь стало спокойно и тихо.

   – Как я мечтала о том, чтобы мы наконец остались одни, Генри! – сказала я мужу.

   – Да, все они дурно воспитаны, сплошь невежи, – согласился он, очевидно зная их куда лучше, чем я.

   – Чем мы займёмся сегодня? – спросила я, подпрыгивая на кровати. – Я знаю! Мы поедем на охоту! – С тех пор как я покинула Францию, я ещё ни разу не была на охоте.

   – На охоту?

   – Разве вы не охотитесь? – спросила я в некотором замешательстве. – Все короли охотятся. И вместе со своими жёнами.

   – О Мег, Мег, вы ещё совсем девочка, поэтому вам можно простить всё. – Он нежно, хотя и без всякой чувственности обнял меня. – Охота – лишь пустая трата времени и сил, сущее бедствие для несчастных оленей. Я возвращаюсь к своим молитвам. Последние несколько недель я прискорбно пренебрегал своим святым долгом. – И это говорил человек, который все те недели, что я его знала, ежедневно проводил, по крайней мере, по шесть часов на коленях!

После его ухода я играла с Альбионом, но большую часть времени пребывала в несколько раздражённом состоянии, к вящему беспокойству моих фрейлин, особенно Элис Суффолк. Я была так молода и полна сил, так торопилась жить. Я была английской королевой! Мне хотелось заняться каким-нибудь делом, но приходилось целыми днями, склонясь над шитьём, выслушивать пустопорожние разговоры о людях, которых я, в сущности, не знала и которые в то время ни капли меня не интересовали. Какой поднялся шум, когда мне вздумалось осмотреть весь дворец, не исключая и кухни. Но всё это ничто по сравнению с тем невообразимым переполохом, что повлекло за собой моё желание отправиться на прогулку верхом. Срочно были выведены отряды гвардейцев, оглушительно трубили трубы, взад и вперёд носились грумы, а некоторые слабонервные дамы даже попадали в обморок. Я поняла, что если настою на самом своём заветном желании и отправлюсь на охоту, то не обойтись без нескольких апоплексических ударов, а потому решила на время отказаться от своего намерения.

И это оказался не единственный мой крест. Не прошло и месяца после того, как я стала женой Генриха, как мне стали внушать, что английской королеве не подобает иметь гофмейстера-француза. Мне даже намекнули, что и моей главной постельничьей не должна оставаться француженка. Я наотрез отказалась расстаться с Байи, но вынуждена была согласиться на то, чтобы мсье д’Эристаль вернулся во Францию. В ту пору я ещё хотела выглядеть такой же англичанкой, как и все окружающие. Бедный д’Эристаль глубоко огорчился, но, честно сказать, английские манеры коробили его так же сильно, как и меня, к тому же в качестве моего гофмейстера он приносил столь же мало пользы, как пятое колесо у телеги.

Он был заменён английским рыцарем, сэром Джоном Уэнлоком, здравомыслящим на первый взгляд человеком средних лет; ещё в ранней молодости он сражался при Азенкуре, владел кое-какими землями, подаренными ему Генрихом V, время от времени считавшим своим долгом вести себя по-отечески. Эта замена меня возмутила, я то и дело бросала в него чем попало. Однако со временем я оценила его несомненные достоинства и поняла, что, взявшись служить мне, он останется моим верным подданным вплоть до самой смерти. Большего женщина не может требовать ни от одного мужчины. Мы подружились, хотя наша дружба и подверглась тяжким испытаниям на протяжении последующих двадцати пяти лет.

Хорошо известно, что для новобрачной, тем более королевы, самое лучшее забеременеть сразу же после свадьбы, это, как говорится, идеальный случай. Я могла бы назвать множество принцесс, которых стремление во что бы то ни стало родить престолонаследника безвременно свело в могилу, но это ничуть не останавливало меня. К сожалению, и в этом случае подтвердилась поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает».

Я знаю так же хорошо, как и остальные, что никто сколько-нибудь основательно не разбирается в тайнах деторождения. Почти все бесчисленные теории, выдвинутые по этому поводу людьми учёными, совершеннейшая чушь. А ведь среди них даже есть школа, последователи которой усматривают причиной зачатия жидкость, испускаемую мужчиной в самом разгаре страсти. Теория, предполагающая, будто в этой липкой жидкости может содержаться некая жизненная сила, разумеется, абсурдна и противоречит элементарной логике, ибо и женщина тоже испускает нечто подобное, но кто слышал, чтобы хотя бы один мужчина забеременел?

Находятся учёные, заявляющие, будто сам по себе брак, соединение и освящение Господом двух тел и, что гораздо важнее, двух душ, вполне достаточное условие для продолжения человеческого рода» и это, собственно говоря, единственная цель создания человека. Хотелось бы, чтобы это оказалось именно так. Но данная теория не объясняет, почему многие семейные пары остаются бездетными. Причина их бесплодия, как утверждают, коренится в совершенных ими грехах, но ведь обычно эти несчастные люди – сущие праведники. Не объясняет она и того, почему в этом мире столько незаконнорождённых.

Нет, нет. Самая правдоподобная причина зачатия – соединение мужского естества с женской плотью, хотя никто и не может растолковать, почему это так. Сама же я убеждена в том – эта моя теория, конечно, нуждается в проверке, – что женщина находится в состоянии постоянной беременности, и только мужской член может способствовать тому, чтобы она выполнила свой долг. Это заключение подтверждается всем моим опытом и позволяет объяснить, почему я так и. не смогла зачать от короля.

А ведь Генрих нежно любил меня. Для меня это так же бесспорно, как то, что солнце ежедневно встаёт над землёй. Но это была любовь того же рода, какую мальчик питает к своим игрушкам, а взрослый мужчина – к лошадям или собакам. Он любил обнимать меня, гладить мои волосы... волосы, но не груди или ягодицы, ибо опасался, что это может породить похотливые мысли. По этой же самой причине после нашей первой ночи он избегал смотреть на меня, обнажённую. Увы, собственный печальный опыт убеждает меня, что мужчине очень трудно достичь нужного состояния, чтобы войти в женщину, если только его не волнуют похотливые мысли – желательно, именно об этой женщине. Но лучше уж пусть он думает о ком-нибудь или о чём-нибудь другом, чем ни о ком и ни о чём. После сказанного мною нетрудно догадаться, что Генрих с его закоренелым упрямством редко бывал в нужном состоянии, чтобы воздать мне должное.

Когда он всё же бывал в таком состоянии, страх перед похотью мешал ему входить достаточно глубоко, чтобы возбудить мою женственность и способствовать зачатию.

Подобное положение дел крайне раздражало меня. И очень беспокоило, ибо главнейшая обязанность королевы – родить престолонаследника. Но я не теряла надежды. Я была молода и Генрих молод. Всё ещё казалось возможным. Однако я готова была прибегнуть к любому средству, только бы разрешить эту неприятную проблему. Но я не находила никаких средств, хоть сколько-нибудь приемлемых для пятнадцатилетней девушки, которой с детства внушали идеалы чести и верности, которую учили почитать святость брака, что, может быть, было и неплохо.

Я надеялась, что время от времени смогу наслаждаться обществом Суффолка, тем более что Элис продолжала оставаться моей фрейлиной. Однако самым важным событием, происшедшим после моей коронации, был созыв парламента. Парламент представляет собой сугубо английское учреждение, неизвестное во Франции, на его сессии король предстаёт перед парламентариями, съезжающимися со всей страны. В числе его членов – первейшие вельможи, хотя в основном он состоит из представителей простого народа; и король вынужден просить их о денежных субсидиях в форме различных налогов.

Конечно, и у нас во Франции есть свой parlements[19]19
  Парламент, суды (фр.).


[Закрыть], но их функции ограничиваются городским или областным самоуправлением и не имеют общегосударственного значения. Король Франции наделён полномочиями при необходимости созвать Генеральные штаты, собрание вельмож, простолюдинов и духовенства, представителей населения всей страны. Насколько я помню, дядя Шарли никогда не созывал Генеральных штатов, но уж если они и созывались, то только для того, чтобы выслушать пожелания своего августейшего монарха, а вовсе не затем, чтобы он выяснял, какие суммы согласны пожертвовать ему подданные. Но в финансовой области, как и во многих других, англичане придерживаются своеобразных обычаев. В этом причина того, что никто не нуждался в деньгах так, как мой дорогой Генрих. Он должен с чашей в руке просить подаяния у своих подданных, и это представлялась мне верхом самоотречения.

Должна сразу же признаться, что я мало смыслю в финансировании государства. Никогда в жизни я не встречала короля, который имел бы достаточно денег. И всё же королевства финансируются, по указу короля или по его воле, с помощью займов или контрибуций. Англия – единственная известная мне страна, где это делается посредством споров и торговли между королём и его подданными. Торговля эта может принимать разные формы. Но чаще всего парламентарии заявляют королю – подумайте только, королю! – «Мы дадим вам требуемые суммы взамен на такие-то и такие уступки». Достаточно на миг задуматься, чтобы понять, до какого логического абсурда может довести подобный порядок. Хуже всего, что палата общин, как она гордо себя именует, считает себя вправе вмешиваться во все государственные дела, разве что только не отдаёт приказов воюющей армии. Но так как Генрих никогда не командовал армией, подобный вопрос просто-напросто не возникал.

Вот почему, по требованию этих самых лордов и палаты общин совершив несколько трудных поездок во Францию, после долгих споров и обсуждений, выторговав желанный приз, а именно меня, а также перемирие между Англией и Францией, мой дражайший Суффолк вынужден был предстать перед этим свинским парламентом и отстаивать в палате общин всё, им совершенное!

Критиковали его за отсутствие у меня приданого. То, что Суффолк, стараясь заполучить меня, пожертвовал территорией, которую англичанам угодно было считать своей, хранилось в строжайшей тайне. Граф мужественно защищался, вопрошая, может ли быть лучшее приданое, чем, пусть кратковременное, перемирие, позволяющее прекратить пролитие крови англичан и трату английских денег? Это заявление встретило ожесточённые возражения членов партии войны, возглавляемой Глостером. Но в тот период они оказались в меньшинстве, ибо палата общин не хотела ассигновать на ведение государственных дел более средств, чем требовалось, и купец по имени Уильям Бёрли, выборный глава палаты общин, носивший титул «спикера», ибо выражал общие мысли, призвал всех поблагодарить маркиза за важные деяния, совершенные им в интересах страны. Это предложение было принято с таким шумным одобрением, что даже Глостеру пришлось поддержать его.

Суффолк воспользовался неожиданной возможностью укрепить свои позиции, сознавая, что на горизонте уже маячит большая грозовая туча, пока ещё невидимая глазам англичан, и потребовал подтверждения гарантий, предоставленных ему ещё до поездки во Францию и предусматривающих, что он не будет подвергнут критике или наказанию за всё содеянное им во время посольской миссии, в том числе за все договорённости. Палата под шумные аплодисменты удовлетворила его требование.

Это был подходящий случай высказать и свои требования, и, когда Генрих заявил, что очень доволен результатом дебатов, я не преминула заметить:

   – Я не считаю, что маркиз достойно вознаграждён за свои труды.

   – А что ещё я могу сделать для него, моя куколка? Он гораздо богаче меня, даже если бы у меня и были какие-то свободные деньги.

   – Деньги не имеют большого значения для такого человека, как Суффолк, – возразила я. – Он только хочет, чтобы его признали тем, кем он на самом деле и является – первым человеком твоего королевства, мой любимый.