Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

   – Ваша светлость нездоровы, – заметила она.

Я восприняла это замечание как проявление английского остроумия.

   – Мы обсудили симптомы вашей болезни и послали на берег за врачом, ваша светлость. До его прибытия мы решили отложить высадку.

   – А как же моё торжественное вступление в Руан? – пробормотала я.

   – К величайшему сожалению, его придётся отсрочить. Однако для подготовки вашего вступления в Руан уже произведены значительные расходы, люди приехали за много миль, чтобы приветствовать свою королеву. Они будут весьма и весьма огорчены, если праздничные торжества не состоятся. Поэтому герцог посоветовал мне... заменить вас. – При всей своей наглости она явно нервничала, ожидая моего ответа, и действительно при этих словах я едва не вскочила с постели. – Всего на один день, ваша светлость, поспешила добавить она.

Застонав, я упала обратно на подушки.

   – Но ведь у меня всего-навсего простуда, миледи, – сказала я. – Завтра мне уже будет лучше.

   – К сожалению, ваша светлость, мы опасаемся, что у вас нечто худшее, чем простуда.

Я широко открыла полусомкнутые было глаза.

   – И что же это?

   – Ваша светлость... – У неё был такой вид, будто она вот-вот разразится потоком слёз, но я не сомневалась, что она только лицедействует, и очень неплохо, кстати сказать. – Мы опасаемся, что у вас оспа.

Я лежала в полубеспамятстве. Настоящим обморок случился со мной всего раз в жизни, при ужасающих обстоятельствах, о которых я в своё время поведаю. И всё же глаза мои были закрыты, голова кружилась. Разумеется, я понимала, что она говорит о малой, а не о большой оспе[11]11
  В отличие от малой, или обычной, оспы, в те времена так называли сифилис.


[Закрыть], которая едва ли может поразить девственницу. Однако мы, смертные, подвержены множеству тяжёлых болезней, причиняемых болезнетворными флюидами, содержащимися во вдыхаемом воздухе. Самая ужасная из них – таинственная «чёрная смерть»[12]12
  Чума.


[Закрыть], которая около ста лет назад сократила население Европы на треть, и даже в наши дни наблюдаются вспышки этой болезни, которая сеет гибель и бедствия, где бы ни появлялась.

Однако малая оспа, или просто оспа, ненамного уступает по своим губительным последствиям «чёрной смерти»: при этой болезни всё тело, особенно лицо, покрывается отвратительными пустулами. Даже если больной и выздоравливает, его лицо остаётся обезображенным многочисленными ямочками – оспинами. Неужели и на мою долю выпало подобное несчастье? Ведь мне всего пятнадцать лет, со всех сторон я слышу похвалы своей красоте, вот-вот должна впервые встретиться со своим мужем, который знает меня лишь по описаниям. Удивительно ли, что я пала духом и разразилась слезами.

На моей спине и в самом деле высыпали маленькие волдырчики, что и встревожило моих попечительниц.

Через час к барке пристала лодка с врачом. Занавеси в помещении, где я лежала, были плотно задёрнуты, ибо никто из моего окружения не хотел, чтобы собравшиеся на берегу встречающие заподозрили, что с их королевой случилось нечто ужасное. Между тем графиня Солсбери облачилась, вернее было бы сказать втиснулась в одно из моих платьев, которое едва не разошлось по швам, ибо она была женщина зрелая, а я совсем юная девушка, после чего её отвезли на берег, дабы изобразить моё триумфальное вступление в столицу Нормандии. С тяжёлым сердцем слушала я приветственные крики и пушечную канонаду. У меня было такое чувство, словно я навсегда рассталась с земной славой.

Врач, звали его Робертом, оказался небольшим человечком с худым лицом. Прежде чем притронуться ко мне, он несколько минут рассматривал моё лицо, напевая жалкое подобие какой-то песенки. Затем, продолжая напевать, положил мне на шею два пальца и попросил Байи приоткрыть лиф моего платья. Она выполнила «го просьбу дрожащими пальцами; в пятнадцать лет груди у меня уже сформировались, хотя и не достигли ещё полного размера.

Говорят, что преждевременно развившиеся молодые девушки часто влюбляются в своих лекарей, потому что эти джентльмены заглядывают туда, куда не смел заглядывать до них ни один мужчина. На мой взгляд, эти девицы либо страдали ярко выраженным слабоумием, либо их лекари оказались куда привлекательнее, чем тот, что осматривал меня. Даже если бы я и не продолжала жить воспоминаниями об объятиях Суффолка, то не испытала бы ничего, кроме презрения, к этому похожему на куницу человечку, который, продолжая мурлыкать нечто невообразимое, приложил ухо к моей груди. Зачем лекарь это сделал, я не знаю, но полагаю, что он просто тешил свою похоть. С чего бы иначе ему усомниться, что моё сердце всё ещё бьётся, ведь об этом убедительно свидетельствовало моё тяжёлое дыхание. Но тут я впервые заметила, что и на груди у меня высыпали пустулы.

Кончив оскорблять моё женское достоинство, он перешёл к прямому нападению на мои жизненно важные органы: запрокинув мою голову, заглянул в ноздри и даже сунул свой омерзительный палец в одно из отверстий, что вызвало у меня новый приступ кашля.

И всё-таки он сообщил мне лучшую новость, какую я когда-либо слышала за свою короткую жизнь, хотя вначале я и не оценила в полной мере значения его диагноза. Самолично завязав тесёмки на моём халате, он сказал:

   – Не думаю, что у вашей светлости малая оспа. – Слушая лекаря, я с трудом верила его словам. Я полагаю, что у вас другая разновидность этой болезни: ветряная оспа, или в просторечии – ветрянка. Эта болезнь не столь опасна и заразительна.

   – Как вы различаете их? – спросила я.

   – Это не всегда легко, ваша светлость, однако у каждой болезни есть свои определённые симптомы. При обеих разновидностях высыпают пустулы, но при ветряной оспе они располагаются главным образом на лице и теле, при малой же оспе бывают поражены прежде всего ноздри. Ваши ноздри совершенно чисты.

Так вот что он, оказывается, хотел установить, прося, чтобы меня раздели. Я почти простила его.

   – Стало быть, смерть мне не угрожает?

   – Думаю, что нет. Ваша светлость молоды и сильны.

   – И у меня не будет никаких отметин?

   – Этого, к сожалению, я не могу гарантировать. – Заметив, что чувство облегчения, отразившееся на моём лице, сменилось озабоченностью, он поспешил добавить: – Но если ваша светлость воздержится от расчёсывания пустул, можно с полным основанием надеяться, что они бесследно исчезнут, не причинив никакого ущерба вашей красоте.

Я ещё не вполне успокоилась.

   – И долго ли продлится это заболевание?

   – Через две недели вы будете так же здоровы, как и всегда, ваша светлость. Но до выздоровления следует соблюдать полный покой.

Тут он поспешно ретировался, так как я швырнула в него туфлей.

Разумеется, я почувствовала облегчение при мысли, что у меня не малая оспа; но и ветряная в достаточной степени беспокоила меня. Пятнадцатилетняя девушка, всё приданое которой – её красота, скорее предпочтёт умереть, чем остаться обезображенной на всю жизнь. Это беспокойство усугублялось советом врача в течение двух недель сохранять полную неподвижность, в то время как я романтически воображала, что мой муж сгорает от желания сжать меня в объятиях.

Вынужденная задержка не меньше раздражала герцога и близких ему дам, которые недвусмысленно высказали своё недовольство по этому поводу. Но они ничего не могли поделать. Лекарям следует повиноваться. Однако я сильно нервничала, и они тоже. На другой день после посещения врача всё моё тело сплошь покрылось этими ужасными маленькими волдырями. Так как я постоянно лежала, те из них, что были на спине и на ягодицах, прорывались, и все они, и прорвавшиеся и непрорвавшиеся, нестерпимо зудели. Временами я даже стонала и всё-таки не притронулась ни к одному из них, обнаружив ту силу характера, которая так часто выручала меня впоследствии.

И графиня и герцог, казалось, должны были бы понимать, что я не из тех, кем можно пренебречь, но оба они оказались слишком глупы, чтобы сделать надлежащие выводы; сделай они эти выводы, дальнейшая история их нации могла пойти по другому руслу. Во всяком случае я запрещала герцогу, другим мужчинам и особенно Суффолку посещать меня на ложе болезни. Этот запрет, само собой разумеется, не касался лекаря Роберта, который посещал меня каждый день, но, честно сказать, я даже не считала его мужчиной.

Он хвалил меня за выдержку и в конце концов оказался прав: через десять дней, может быть, самых несчастливых дней в моей жизни, пустулы стали исчезать. С какой тревогой каждый раз смотрела я в зеркало и с каким облегчением замечала, как очищается моё прекрасное лицо. Но следы болезни всё же остались. Несколько ямочек на спине и ягодицах и одна, едва различимая, на лице, как раз над левой бровью. Я часто думала, что она не только не нанесла ущерба моей красоте, но даже прибавила мне привлекательности.

К моей радости врач известил меня, что отныне я могу не опасаться заражения более опасной формой этой болезни.

7 апреля Роберт объявил, что мне можно отправиться в путь. Я поблагодарила его и велела, даме Элис вручить ему несколько золотых монет. Боюсь, что она этого не сделала по причинам, которые скоро станут ясны, но во всяком случае я сердечно поблагодарила его.

Всё это время я, конечно, получала множество пожеланий быстрейшего выздоровления; в течение двух воскресений в Руанском соборе, как и во всех английских церквах, усердно молились за моё исцеление. Всё это очень меня растрогало, но приятнее всего оказалось получить письмо от моего дорогого супруга. Впервые в жизни видела я его почерк, и впервые он обращался ко мне прямо, без посредников.

Писал он довольно неразборчиво, прочитать его каракули было непросто, но я поняла, что он тоже считает дни, остающиеся до нашей встречи. Его чувство можно было истолковать как любовь. Но тут я подумала, что объясняться в любви к человеку, которого никогда не видел, – чистейшее лицемерие. Важно другое: он готов полюбить. Как и я.

Я пребывала в прекрасном расположении духа, когда наконец смогла продолжать путешествие; вместе с многочисленной свитой мы поплыли на барках вниз по широкому течению Сены, рискуя встретить за Руаном naskaret – высокую приливную волну, идущую вверх по течению и представляющую собой серьёзную опасность, ибо в своём стремительном движении она срывает с причала лодки и разрушает деревянные мостки и пристани.

Однако нам удалось благополучно добраться до Онфлёра, и я впервые в жизни увидела широкие воды Ла-Манша. Должна признаться, что зрелище это мне не понравилось. С юго-запада задувал сильный ветер, небо было серое, моросило, а волны казались ещё более серыми, чем небо, лишь кое-где среди них белели клочья пены.

Когда мы сможем пересечь пролив? – спросила я.

   – Мы отплываем сегодня ночью, ваша светлость, – сообщил мне герцог.

   – В такой шторм? Разумно ли это?

   – Ну, какой это шторм, ваша светлость? Ветер довольно слабенький, к тому же ещё и попутный. Мы просто проскользнём через пролив, вы даже не заметите, как окажетесь в Портсмуте.

С самой первой нашей встречи я питала инстинктивную Неприязнь к этому человеку. Но теперь – я даже не пыталась скрывать этого от самой себя – я его ненавидела. Мне, однако, не оставалось ничего иного, как надеяться, что он прав.

Он и в самом деле оказался прав.

Англичане – островной народ, значительную часть своей жизни они проводят на воде, ибо их главное развлечение – совершать набеги на Францию, поэтому они хорошо знакомы с причудливым нравом ветра и моря. Никто из моего многочисленного сопровождения не сомневался, что мы благополучно пересечём пролив, и остаток дня был потрачен на то, чтобы разместиться на судах ожидавшей, нас небольшой флотилии.

Корабль, на котором мне предстояло плыть вместе со своей свитой, назывался «Иоанн Шербургский». Суда такого типа матросы называют «когом»; высокие борта, приподнятая на носу и на корме палуба, две мачты, очень широкий бимс. В кормовой части корабля находилась просторная каюта, где я и разместилась вместе с Байи, двумя графинями и другими женщинами. На сей раз я употребила свою власть и настояла на том, чтобы Альбион плыл вместе со мной, хотя и на Палубе. Для безопасности его приковали цепью, но матросы боязливо обходили его стороной.

И Суффолк и Йорк также сели на прочный ког. Мы слышали, как капитан сказал:

– Клянусь Пресвятой Девой, если мы разобьёмся о скалу или столкнёмся с пиратами, Англия может лишиться одновременно и своей королевы, и самых первых вельмож.

Суффолк наградил его за эти слова увесистой затрещиной, но я, естественно, была встревожена. Мы сытно поели, не в тесной каюте, а на палубе, где, кстати, предстояло заночевать и милордам. Ветер, на мой взгляд, был чрезвычайно силён, но англичане не обращали на него никакого внимания, и мне невольно пришлось последовать их примеру.

Я стояла на палубе, поглубже, вплоть до самых ушей, нахлобучив свою шляпку, и наблюдала, как матросы отшвартовывают корабль. Один парус уже был поднят, и мы стали медленно отходить от причала. Капитан зычным голосом отдавал команды, матросы носились взад и вперёд, выполняя их. Один из них неосторожно наступил Альбиону на хвост, и тот громко заревел. Следом за первым парусом подняли и другие, и корабль, я пользуюсь выражением матросов, весело заплясал на волнах.

Это определение оказалось лишь наполовину верным. Едва выйдя из гавани, мы и в самом деле заплясали на волнах. Однако никакого веселья я не ощущала. Дождь к этому времени прекратился, ночь выдалась великолепная, свет полной луны озарял бурно волнующиеся воды. Но было бы куда лучше, если бы царила кромешная тьма. Волнение тотчас же подействовало на мой желудок, который сперва изверг обед, а затем и то, чего я вроде бы даже и не ела.

Мои фрейлины проводили меня в каюту и помогли улечься на весьма неудобное ложе: тонкий матрас, постеленный на дощатую палубу. Хлопоча вокруг, они наперебой пичкали меня разными кушаньями и напитками, отчего меня тошнило ещё сильнее. Я жаждала смерти и даже молилась, чтобы мы и впрямь разбились о скалы или попали в лапы пиратов, о которых полушутя говорил капитан. Но молитвы мои не были услышаны, и в конце, концов, поддавшись крайнему утомлению, я задремала.

Проснулась я днём. Качало уже не так сильно. Рядом со мной сидела графиня Солсбери.

   – Мы уже прибыли, миледи? – спросила я, прирождённая оптимистка по натуре.

   – Нет, нет, ваша светлость. Мы в Соленте[13]13
  Западная часть Ла-Манша, между островом Уайтом и Гемпширом.


[Закрыть], но к ужину должны уже прибыть в Портсмут. Вы не хотели бы увидеть своё новое королевство?

Её слова воодушевили меня. Я позволила умыть и одеть себя и появилась на палубе. Справа возвышался остров, который надёжно защищал нас от ветра, слева лежала низкая, очевидно, заболоченная земля. Это и была Англия.

По своей наивности я вообразила, будто наше путешествие уже закончено. Но мой несокрушимый оптимизм снова подвёл меня. Солент оказался куда длиннее, чем я предполагала, – протяжённостью более двадцати миль. Здесь встречалось к тому же много песчаных отмелей, среди которых «Иоанну Шербургскому» приходилось постоянно лавировать, что, естественно, ещё удлиняло путь. Портсмут, куда мы направлялись, находился в восточном конце. Ввиду неблагоприятной погоды мы вошли в гавань с запада, миновав гряду остроконечных скал под названием Нидлз[14]14
  Иглы (англ.).


[Закрыть].

Итак, на то, чтобы пересечь пролив шириной в шестьдесят миль, нам понадобилась целая ночь. Значит, на двадцать оставшихся миль уйдёт менее половины этого времени, думала я. И глубоко заблуждалась. У меня теперь уже появился некоторый, причём весьма печальный опыт морского путешествия, и с каждой минутой мои опасения росли и росли. Прежде всего нам приходилось считаться с этими мерзкими приливами и отливами и, соответственно, с морскими течениями. В проливе они устремлены на восток и запад, тогда как курс нашего судна лежал на север. В Соленте два течения – на восток и на запад, и, к несчастью, тут наш корабль держал курс на восток. Несколько часов мы медленно тащились вперёд, но когда прилив сменился отливом, нас отнесло почти на то же самое место, где мы были до этого.

Но где же ветер, который помог бы нам преодолеть течения, вызванные приливом и отливом? Увы, на море либо бушует сильный ветер, угрожающий корабельным мачтам, человеческим жизням и… желудкам, либо господствует затишье, приносящее, судя по всему, тоже мало радости. С юго-запада хотя и очень слабый, но дул ветерок – всё, что осталось от свежего ночного ветра, к тому же мы находились с подветренной стороны от острова Уайт. Войдя в Солент, с восточным течением скоростью четыре узла (проплыть узкий проход около Нидлз против течения невозможно) за три последующие часа мы прошли около шестнадцати миль. Уже замаячили было вдалеке шпили церквей, но тут прилив сменился отливом, скоростью всё те же четыре узла, и нас незаметно оттащило назад на двенадцать миль. К этому времени стало уже смеркаться, и капитан решил бросить якорь в Ярмутском заливе, в северной части острова, ибо ночное плавание в этом районе чревато большими опасностями.

А нас он успокоил, сказав, что если завтра рано утром удастся воспользоваться попутным течением, то за какие-нибудь шесть часов мы доплывём до места назначения.

Я не поверила ему, хотя все окружающие, по-видимому, радовались его решению. И на сей раз оказалась права. Плавное покачивание судна, стоящего на якоре в уютном заливе, только убаюкивало, а не укачивало, и мы хорошо проспали эту ночь. На заре корабль отплыл с лёгким попутным ветром, имея в запасе шесть часов благоприятного течения. Увы, и ветер и течение оказались ещё слабее, чем накануне. Вместо того чтобы, как уверенно предсказывал капитан, достичь Портсмута, мы были вынуждены бросить якорь всего в одной миле от гавани, потому что наступил полный штиль, прилив вновь сменился отливом, и нам пришлось провести ещё одну ночь на море.

На переполненном пассажирами «Иоанне Шербургском» было весьма шумно. В довершение всех бед Альбиона тошнило по нескольку раз в день, и одному из матросов, со шваброй и ведром в руках, постоянно приходилось убирать за ним палубу, рискуя ненароком получить удар когтистой лапой. Боюсь, что на корабле уже зрел мятеж, когда мы наконец вошли в гавань.

Я надеялась, что на берегу меня ожидает мой муж, но его там не было. Как оказалось, нам предстояло направиться на запад, в Саутгемптон, где, как нам сказали, и находился король. По пути в Портсмут мы уже проплывали мимо этого города, расположенного по берегам небольшого залива, закрытого для судоходства из-за многочисленных отмелей и, само собой разумеется, из-за смены приливов и отливов.

Туда-то, невзирая на своё утомление, я и вынуждена была направиться. Это путешествие могло бы оказаться очень приятным, ибо мы ехали по живописным местам, и, вопреки предостережению Суффолка, здешние жители были явно рады видеть меня и с большим энтузиазмом приветствовали во всех селениях, через которые проезжал наш кортеж. К несчастью, непрерывно лил дождь, к тому же нам пришлось пересечь вброд несколько, стремительных речек, а потому мы насквозь вымокли. Но всё же 14 апреля я достигла Саутгемптона. Меня, даже не дав возможности переменить одежду, немедленно отвезли в местное аббатство и там представили моему супругу.

Как часто я предвкушала этот радостный момент, как часто о нём мечтала! Я даже успокоила свою совесть, растревоженную флиртом с Суффолком, оправдывая себя тем, что причиной моему поступку послужило жгучее нетерпение увидеть моего настоящего мужа, которое и заставляло меня слишком благосклонно относиться к его полномочному представителю. И вот наступил этот столь долгожданный момент!

Первое моё впечатление оказалось весьма благоприятным. Королю в то время исполнилось двадцать три года. Он был высок ростом, слегка худощав, что можно было приписать его молодости. Его удлинённое, чисто выбритое лицо казалось несколько меланхоличным, но Генриха никак нельзя было назвать некрасивым. Когда же, приблизившись к нему, я сделала глубокий реверанс, он улыбнулся, и улыбка эта придала ещё больше очарования его чертам.

Мне, однако, бросилось в глаза, что из всех окружающих меня людей, включая не успевших привести себя в порядок герцога и графа, которые стояли по бокам от меня, меньше всего на короля походил Генрих VI. Одет он был не лучше, а хуже всех. Чёрный камзол и панталоны, скромнейшее жабо и ни одной драгоценности. Башмаки как у простого работяги и такие же нечищенные. Эти башмаки разительно отличались от элегантной обуви на ногах окружавших его придворных.

Что-то в его облике неуловимо напомнило мне дядю Шарля, за которого я, разумеется, никогда не вышла бы замуж. Но всего более огорчило меня то, что я не увидела ни огня в его глазах, ни величественной осанки, – никаких признаков того, что передо мной сын Великого Гарри, повелителя самого доблестного, воинственного народа на земле. И в этом он также походил на дядю Шарля, который, кстати сказать, приходился дядей и ему. До сих пор я даже не принимала во внимание этого обстоятельства. Теперь оно вызвало у меня сильную озабоченность.

Но ни один из присутствующих не мог бы усомниться в том, что я королева, их королева. Несмотря на плохую погоду к концу последнего этапа нашего путешествия я облачилась в лучшую свою одежду. Хотя мои туфли и оторочка подола платья были запачканы глиной, золотая парча не утратила своего блеска. На мне были все мои драгоценности, а высокая, остроконечная шляпа-хеннин, хотя и слегка отсыревшая, чиркнула по притолоке, когда я входила. Волосы, как и подобает девственнице, я распустила, и они лежали на моих плечах, точно шаль.

Король протянул мне руку, а когда я поцеловала его пальцы, жестом показал, чтобы я выпрямилась.

   – Вы обворожительны, мадам, – заметил он. – Совершенно обворожительны. Клянусь, что вы благородный человек, Суффолк.

Это замечание вызвало смех у вельмож с обеих сторон и некоторое смущение у самого графа, без сомнения, сознававшего, насколько беспечно он вёл себя по отношению к жене своего повелителя.

Всё ещё держа меня за руку, король повернулся к окружавшим его вельможам и дамам.

   – Мадам, – сказал он, – я хотел бы представить вам моих дядей. Кардинал Бофор...

Кардинал – большой, тучный и багроволицый, как многие прелаты, которому шёл уже седьмой десяток, – поцеловал мою свободную руку и одарил меня открытой сияющей улыбкой.

   – Хамфри, герцог Глостерский...

Герцогу, младшему и последнему оставшемуся в живых сыну Великого Гарри, было за шестьдесят. Как и его сводный дядя, он отличался, пожалуй, излишней полнотой, но цвет его лица и тонкие, поджатые губы свидетельствовали о вспыльчивом характере, которого многие побаивались. Он отнюдь не удостоил свою новую племянницу сияющей улыбкой, а, наоборот, пронзил проницательным взглядом, как бы пытаясь скорее распознать во мне недостатки, нежели отыскать достоинства. Однако я любезно ему улыбнулась.

Конечно же, в течение долгих месяцев ожидания момента, когда стану королевой Англии, я изучала политическое положение в Англии, в чём, как я уже рассказывала, мне оказал неоценимую помощь граф Суффолк. Поэтому я не только поняла, что эти двое родственников смертельно ненавидящие друг друга соперники, но и уяснила, чем вызвана эта ненависть.

Причины их взаимной вражды коренились отнюдь не в соперничестве по поводу того, кто будет оказывать влияние на короля, а следовательно, и на внешнюю политику Англии. Джон Гонтский, отец Генриха IV, дед Генриха V, Джона Бедфорда и Хамфри Глостерского и таким образом прадед моего дорогого супруга, отнюдь не был склонен довольствоваться законными лаврами отца семейства, не обрёл он успокоения и в объятиях двух своих законных жён. Однажды его похотливые глаза заметили некую Кэтрин Суинфорд, женщину, по общему мнению, очень красивую. Красота была, видимо, ниспослана ей во искупление её фамилии. Эту женщину мой сводный прадед, будучи далеко уже не молодым человеком, сделал любовницей, а затем и матерью своих детей. Первым родился Джон, вторым Генри, были и ещё дети, но они не имеют никакого отношения к моему повествованию. Почувствовав приближение смерти, Джон Гонтский объявил второго сына своим законным наследником и присвоил ему фамилию Бофор по названию замка, где они жили, а единокровный брат Генрих IV удостоил Джона Бофора титула графа Сомерсетского, а затем и герцога. Генри же Бофор, избрав карьеру священника, взлелеял самые честолюбивые замыслы: одно время он даже претендовал на место Папы Римского. Силы, выступавшие против него, были слишком могущественны, но с помощью ловких дипломатических ходов он всё же добился для себя красной кардинальской шапочки и стал самым приближённым из всех королевских министров.

Если оставить в стороне наглые притязания этого негодяя Йорка, после смерти Бедфорда, учитывая бездетность короля, Хамфри стал его наследником. Причём единственным наследником, ибо, когда Гонт легитимизировал сыновей Суинфорда, он включил в своё завещание условие, что никто из них не может наследовать престол.

Можно, казалось, было предположить, что этот вопрос окончательно решён и не подлежит пересмотру. Но Гонт был мёртв, мертвы также его сын Генрих IV и внук Генрих V, зато кардинал Бофор жив. За минувшие годы он скопил огромное состояние и теперь слыл богатейшим в стране человеком; ходили даже слухи, будто он не однажды своевременными и щедрыми субсидиями спасал короля от банкротства. Я не в полной мере сознавала значение этого, но не приходилось сомневаться, что кардинал является любимым родственником короля, и в тавернах шёпотом поговаривали, будто Генрих VI вполне может одним росчерком пера ликвидировать условие своего прадеда, запрещающее Бофорам наследовать корону.

Разумеется, это не могло касаться кардинала. Тем временем представления продолжались:

– Эдмунд, граф Сомерсетский.

Он доводился племянником епископу Бофору и, следовательно, кузеном королю. Я. была премного наслышана о его отце Джоне, первом герцоге. Сомерсетском, и его старшем брате, втором герцоге, недавно почившем. Как старший, оставшийся в живых сын первенца, Эдмунд возглавлял Дом Бофоров. Его отец по праву считался победоносным воином, и Эдмунд пытался сравниться с ним, правда безуспешно. Эти попытки дорого обходились Англии, пока на посту губернатора Нормандии его не сменил герцог Йоркский.

Но этот человек, если исключить Бофоров как наследников, был следующим претендентом на трон после Хамфри Глостерского. В то время, однако, когда я его встретила, граф всеми силами стремился получить титул королевского герцога, который имели его отец и старший брат. Но он, несомненно, оставался потенциальным претендентом на трон.

Кто-то может поинтересоваться, почему Хамфри Глостерский не предпринимал никаких шагов, чтобы разрядить взрывоопасную ситуацию. Герцог был главным наследником, и, имей он сына, тот также по праву претендовал бы на корону. Однако, ему так и не удалось обзавестись наследником. Как это неудивительно, он выбирал жён не по богатству или плодовитости, а по красоте. Знаю, говорили, будто и я была выбрана по тем же признакам, но ведь я королевская дочь и если не являюсь сейчас, то, во всяком случае, была матерью. Хамфри же сначала предложил руку и сердце графине Жаклин Эно – вдове брата дяди Шарля и, следовательно, тоже моего дяди Джона, домогаясь, помимо её милости, поместий и немалого богатства. Это весьма огорчило её сеньора, моего старого поклонника герцога Бургундского, и послужило началом долгой ожесточённой вражды, которая закончилась расторжением брака, а заодно и союза Бургундии с Англией. Пока происходили все эти события, у герцога, очевидно, не было времени заниматься продолжением рода.

Устав от раздоров, Хамфри оставил свою голландскую возлюбленную и женился на любовнице, женщине незнатного происхождения по имени Элеанор Кобем. Насколько я понимаю, она была очень хороша собой. Мне не довелось увидеть ни одной из жён герцога, поэтому не могу судить об их красоте, но кончила Элеанор очень плохо. Она стала участницей заговора, направленного против моего дорогого Генри. Сообщники вылепили восковую куклу, точное его изображение, а затем расплавили её в огне, надеясь, что столь же плачевная участь постигнет и живого монарха. В этом случае герцог Хамфри взошёл бы на престол, а Элеанор стала бы королевой.

Какой честолюбивый замысел!

И не менее бессмысленный. Да к тому же он был раскрыт: один из этой братии – примечательно, что его, как и деда моего Генриха, звали Болингброком, – под пытками во всём признался. Его вместе с сообщницей по прозвищу Ведьма Дурной Глаз наказали по всей строгости закона: ведьму сожгли на костре, а колдуна, как принято у англичан, повесили, ещё живого вынули из петли, затем кастрировали, выпотрошили, обезглавили, а тело четвертовали. Третий сообщник, священнослужитель Саделл, умер в тюрьме.

Положение жены королевского герцога избавило Элеанор от столь ужасной участи. Но как кающуюся грешницу её заставили пройти босиком в одной сорочке, с зажжённой свечой в руке по улицам Лондона, после чего приговорили к пожизненному заключению, и весь остаток дней несчастную узницу переводили из замка в замок.

Все эти события произошли за три года до моего замужества и, естественно, отнюдь не способствовали смягчению вспыльчивого нрава Хамфри. Ему пришлось наблюдать со стороны, как унижали и бесчестили его возлюбленную жену; он даже пальцем не мог пошевелить для её защиты, ибо – и не без основания – опасался, что подобное же обвинение будет предъявлено и ему самому.

Краткое описание наиболее влиятельных вельмож, которыми я не по своей воле оказалась окружена, даёт некоторое представление о мрачной картине, которую представлял собой английский двор того времени. Но меня ничуть не волновали честолюбивые притязания и горести окружающих. Все мои помыслы были устремлены к королю, моему повелителю и супругу. В нём я видела воплощение своих честолюбивых замыслов и не сомневалась в нашем совместном возвышении на пути к славе, верила, что нас объединит любовь и общие родительские чувства.

Не хочу говорить о том, что сбылось из всего этого, но, по крайней мере, я знаменита.