Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

   – Мы сейчас уйдём отсюда, – предупредила я его.

   – Мама, – простонал он, – у меня болит голова.

   – Прогулка на свежем воздухе – лучшее лекарство от головной, боли, – сказала я. – Мы пойдём вместе с этим джентльменом.

   – Мне он не нравится, – объявил принц. – Слишком уж вольно ведёт себя с тобой, мама.

Антипатия была взаимной.

   – Зачем брать с собой мальчишку? – спросил Дикон.

   – Я не могу оставить его здесь, – ответила я. – Этот Уил в два счёта спустит с него штанишки.

Дикон громким смехом подтвердил моё опасение.

   – Ладно, пусть идёт с нами, – согласился он, – и пусть поучится радостям жизни у того, кто знает в них толк... и своей матери. Но он должен помалкивать.

Другие члены шайки были явно взбудоражены, а Джон даже осмелился спросить:

   – А как насчёт нас, Дикон?

В ответ он получил увесистую затрещину, которая опрокинула его наземь.

   – Я приведу их обратно, – пообещал Дикон. – После того, как получу своё.

Он подобрал оружие, а также прихватил с собой кувшин с пивом, – я предпочла бы, чтобы он запасся этой восхитительной крольчатиной, – затем схватил меня за руку и потащил в гущу леса.

   – Я пойду сама, – запротестовала я, жестом показав Эдуарду, чтобы бежал следом за нами. Я инстинктивно чувствовала, что легче обхитрить, умаслить или обворожить одного человека, чем троих, особенно если среди троицы есть мужчина с необычными пристрастиями, а рядом находятся две фурии. То, что Дикон во всех отношениях, видимо, стоил тех троих, вместе взятых, отнюдь не казалось непреодолимой проблемой. А если он напьётся ещё сильнее, можно было подумать и о бегстве, хотя предварительно следовало уточнить наше местонахождение. Поэтому я покорно тащилась за ним, а Эдуард плёлся вслед за нами двоими, пока мы не достигли речушки, возле которой нас утром схватили разбойники. К этому времени день был уже в самом разгаре, и на солнце стало почти тепло.

   – Я хочу пить, – сказала я, легла на берегу и стала пригоршнями черпать воду. Что бы, интересно, сказали мои фрейлины, увидев меня в этот момент?

Дикон опустился на колени возле меня.

   – Самое подходящее место, – промолвил он, кладя руку мне на шею и запуская пальцы в мои волосы, – чтобы переспать с королевой, – добавил он, очевидно начиная верить, что ему в самом деле крупно повезло.

Напившись, я тоже стала на колени. Его рука переместилась с моей шеи на корсаж.

   – Мы здесь в безопасности? – поинтересовалась я.

   – Да. Йоркисты пошли дальше. – Он ухмыльнулся. – Ищут тебя и старого короля. Как ты думаешь, сколько выложил бы молодой Эдуард за тебя, милашка?

Если у меня и оставались какие-либо сомнения по поводу того, что он заслуживает смерти, то теперь они окончательно исчезли. Я улыбнулась ему.

   – Уж, конечно, меньше, чем французы и шотландцы. Отведи меня к маршалу де Брезэ или графу Ангусу, и они заплатят столько, сколько тебе и не снилось. – Я имела в виду, что для него построят большую, чем обычно, виселицу.

   – Шотландцы, – пробурчал он, раздевая меня. Поразительный факт: мужчина хорошо знает, как выглядит женщина, но её раздевание действует на него очень возбуждающе, стимулируя его мужское естество.

   – Мы недалеко от Шотландии, я знаю, – сказала я, стараясь сохранять хладнокровие; ещё один поразительный факт: когда женщину раздевают с целью овладеть ею, она не может ни на чём ином сосредоточить сбои мысли.

   – Дорогой Эдуард, – бросила я через плечо, – будь послушным мальчиком и спрячься в лесу на полчаса.

   – Нет, – отозвался Эдуард. Это плохой человек.

   – Сейчас я отдеру его ремнём, – пригрозил Дикон.

   – Он совсем ещё ребёнок, – поспешила я защитить сына. – Я сама его отстегаю, но потом. Ты не можешь меня сейчас оставить. – Ия задышала часто и шумно, правдоподобно изображая пароксизм страсти, что, однако, не было полным притворством, ибо как раз в это время он стал обнажать нижние части моего тела. – Делай, как я тебе сказала, Эдуард, не то я очень рассержусь.

Мне удалось вложить достаточную повелительность в свой голос, и он спрятался в лесу. Где именно, я себе не представляла, но знала, что найду его, как только он мне понадобится.

   – Ты говорил мне о Шотландии, – напомнила я Дикону, когда он опрокинул меня навзничь, на уже согретую солнцем, на мне счастье, траву, чтобы окончательно раздеть; он даже туфли снял, чтобы лучше рассмотреть мои ноги, удивительно красивой, как и всё во мне, формы.

   – Шотландия, – сказал он и махнул рукой. – Отсюда всего несколько миль до границы.

Я постаралась запомнить, в каком направлении он махнул, но тут мои мысли отвлекли другие обстоятельства. Сняв с меня всё, что на мне было, он стал раздеваться сам. Эффект оказался потрясающий. К сожалению, у самых больших мужчин не всегда наиболее важная часть их тела пропорциональна росту, однако о Диконе этого никак нельзя было сказать. По огромной выпуклости в его штанах я уже заключила, что у него есть чем похвастаться. Но оказавшись лицом к лицу, если можно так выразиться, с самим этим предметом, признаюсь, что, как ни крепилась, едва не лишилась сознания. Я маленькая женщина и опасалась, как бы меч подобной величины не нанёс мне смертельную рану, а если бы я уцелела, то меня всё равно раздавила бы эта гора весом не меньше, чем в двадцать английских стоунов[38]38
  Мера веса, равная четырнадцати фунтам.


[Закрыть].

Теперь, узнав в какую сторону идти, я обдумывала всевозможные пути и способы спасения. Первоначально я предполагала попробовать бежать, когда он удовлетворит свою страсть и, возможно, уснёт. Но теперь я сомневалась, что этот мой план удастся, и решила перейти к плану «Б»: как у всякого опытного военачальника у меня всегда имелось в запасе несколько вариантов.

Я неоднократно замечала, что крепкие напитки не только разжигают в мужчинах пыл, но и придают им сил для его удовлетворения. Поэтому я сказала, всячески стараясь умилостивить его:

   – Не выпить ли нам за нашу встречу и будущее счастье?

   – Приятно слышать такое от красотки, – вскричал он, даже если она королева. Пей!

Он протянул мне кувшин, предварительно сняв с него крышку, и я поднесла его к губам. Я хотела отпить лишь чуть-чуть, но когда подняла посудину, Дикон хлопнул по дну, так что мне пришлось проглотить куда больше, чем намеревалась; к тому же довольно много пива выплеснулось на мои обнажённые плечи. От всего этого я зашаталась, и прежде чем успела прийти в себя, Дикон схватил кувшин, поставил на землю и принялся слизывать пиво с моих грудей. Я пришла в замешательство, со мной никогда ещё не случалось ничего подобного. Я хотела было упасть в притворный обморок, но это ничего не изменило бы, потому что он всё равно положил меня наземь.

Я закрыла глаза, пытаясь как бы отстраниться от происходящего, но так как ничего не происходило, вновь открыла их и увидела, что он деловито допивает пиво. В кувшине оставалось ещё достаточно алкоголя, чтобы уложить в беспамятстве несколько мужчин, лишив их всякой мужской силы... но выпитое не произвело на Дикона никакого действия; отбросив кувшин, он принялся насаживать меня на кол: Слова «насаживать на кол» я употребляю в самом буквальном значении, ибо он взял меня не так, как это обычно делают христиане, и даже не по мусульманскому обычаю, излюбленному Брезэ, а просто схватил и, посадив верхом на бёдра, вонзил в меня своё здоровенное копьё. Разумеется, я была ошеломлена и встревожена, однако не могла не пожалеть, почему ни один из моих любовников никогда не применял такой великолепной позы. Я даже не подозревала, что мужчина может так глубоко входить в женщину, к тому же такое положение позволяло Дикону одновременно ласкать всё моё тело, от грудей до ягодиц, что он и делал с большим одушевлением.

Это бурное совокупление вытеснило из моей головы все мысли о побеге; когда он наконец позволил мне лечь рядом с собой, я была совершенно разбита. Конечно, нечего было и надеяться на то, чтобы страсть и выпитое пиво могли довести его до подобного же состояния. Поэтому первой моей мыслью было попробовать заручиться его поддержкой.

   – Отведи меня к шотландцам, Дикон, – предложила я, – и будь отныне моим верным слугой.

Он со смехом перевернул кувшин, оказавшийся совершенно пустым.

   – Тебе не нравится моё предложение? – спросила я, садясь.

   – Ты королева, – ответил он.

   – Разве я не удовлетворяю тебя как королева? И разве я не доказала, что настоящая женщина?

   – Сомневаюсь, чтобы среди королев сыскалась какая-нибудь лучше тебя, – ответил он. – Но ты единственная, которую мне удалось попробовать. Как женщина ты не так уж плоха. Но я знавал лучших.

Если бы взгляды могли убивать, этот негодяй был бы мёртв в тот же миг, но он даже не смотрел на меня.

   – Ты просишь отвести тебя к шотландцам, но ведь они сразу же повесят меня, – продолжал он. – К тому же шотландцы большие скареды. Но если бы они даже и заплатили мне хорошие деньги, ваше величество, как только я перестал бы быть полезным, ты сразу же отделалась бы от меня. Нет, нет, конечно, мы оба будем помнить о нашей приятной встрече, но отныне наши пути расходятся.

   – Ты хочешь покинуть меня здесь, с принцем? – спросила я, не зная, радоваться ли мне или огорчаться.

   – Покинуть свою королеву? Никогда. – Последовал взрыв грубого хохота. – Я отведу тебя туда, где тебе окажут самый радушный приём. Клянусь Богом, я отведу тебя к самому королю Эдуарду. Тут-то я и смогу огрести хорошие деньги, И мне не придётся делиться ими с этими олухами. Потому-то я и забрал тебя с собой. Ха-ха. – Он спустился к воде и, пригнувшись, стал, пить, шумно прихлёбывая.

Сомневаюсь, что хоть какой-нибудь женщине наносили подобное оскорбление. И я знаю, что подобное бесчестье не приходилось терпеть ни одной королеве. В конце концов, я сделала всё возможное, чтобы удовлетворить его желание, хотя всё моё существо противилось этому. А затем была отвергнута, точно ничем не лучше всякой другой женщины!.. Это возмутило меня даже сильнее, чем его намерение передать в руки врагов. Со всех сторон мне грозила погибель. До сих пор мои мысли вращались исключительно вокруг двух возможностей: бежать или, обольстив этого неотёсанного мужлана, превратить его в своего верного слугу. Было очевидно, что вторая возможность отпала, вряд ли можно было рассчитывать и на то, что мне удастся бежать от такого ражего детины, способного перепить кого угодно. Оставался один-единственный выход.

Всякий, кто по воле случая прочитал эти мои записки, без сомнения, уже убедился, что под красивой, типично женской грудью было сердце настоящего мужчины. Как часто я стремилась повести моих солдат в самое пекло сражения и, возглавляя их, победить или умереть! Но меня, всегда отговаривали мои советники-мужчины, напоминая о моём долге перед королём и грядущими поколениями в лице моего сына. Но я хорошо сознавала, что если сейчас не поступлю, как подобает герою, то навсегда потеряю и короля и сына, да и сама буду обречена на верную гибель.

Я не колебалась. Как бы там ни было, этот человек – закоренелый преступник, разбойник, предатель, убийца... к тому же он посмел надругаться над своей королевой. Моя ярость усугублялась тем презрением, которое он выказывал к моим физическим способностям, без всякого опасения повернувшись ко мне спиной. Я схватила обеими руками его валявшийся на земле меч и со всей силой опустила на шею пьющего негодяя!

Не издав ни звука, он повалился вперёд, в воду. Но по отсутствию крови я заключила, что он не мёртв; я отнюдь не отсекла ему голову, как намеревалась, а только оглушила его; это и понятно, ведь я никогда не училась владеть мечом.

   – Хороший удар, мама, – похвалил меня принц, видимо всё это время наблюдавший за нами. Момент был неподходящий для того, чтобы смущённо оправдываться принц, во всяком случае, не проявил никакого замешательства, встав рядом со мной. – Но я сомневаюсь, что он мёртв. Почему бы не пристрелить его?

Я посмотрела на Дикона, лежавшего лицом в воде, а затем на сына.

   – Я не знаю, как заряжать арбалет.

   – Зато я знаю, – сказал он, лёг на спину и напряг ноги, чтобы натянуть тетиву, а затем протянул мне заряженное оружие. – Целься между лопаток, – посоветовал он.

Так я и сделала, и, хотя отдача опрокинула меня на спину, результат оказался вполне удовлетворительный. Приподнявшись, я увидела, что стрела наполовину вошла в тело Дикона; вода вокруг несчастного малого окрасилась в цвет крови.

   – Хороший выстрел, – объявил Эдуард и взял у Меня оружие. – Однако тебе придётся выстрелить ещё раз. – И он снова принялся заряжать арбалет.

   – Ты уверен, что он ещё жив? – спросила я:

Тело Дикона слегка покачивалось на мелководье, но, зацепившись за упавшую корягу, не уплывало. Я не сомневалась, что к этому времени он уже захлебнулся.

   – Надо удостовериться, что он мёртв, – заявил мой развитый не по годам сын. Я думаю, что ему нравилось управляться с арбалетом. Во всяком случае он заставил меня ещё дважды выстрелить в груду неподвижного мяса. – А теперь, мама, – сказал он, – пожалуйста, оденься. Неприлично ходить нагишом, к тому же ты можешь простудиться.

Глава 14

Такие вот происшествия, подобные этому случаю с разбойником Диконом, весьма способствуют скреплению близости между матерью и сыном. Мы и всегда-то были близки, а теперь стали как две родственные души.

Разумеется, мы никогда не открывали всей правды о пережитом. Это, как сказал бы принц Эдуард, неприлично. Позднее, рассказывая о своих злоключениях герцогине Бурбонской, я только упомянула, что во время бегства на нас напал огромный, свирепого вида разбойник, который угрожал нам смертью, но как только я объявила, что королева, он переменился и стал нам помогать. Всякий, кто поверил бы этому, поверил бы и любой другой байке. К счастью, особы королевской крови, а также всякие щелкопёры, которые подхватывают каждое их слово, будь то мудрое изречение или какая-нибудь скандальная сплетня, с готовностью верят: все простые люди в глубине души хранят лояльность по отношению к ним.

Покончив таким образом с Диконом, мы с принцем направились в Шотландию. Сказать это легко, сделать, в абстрактном смысле, достаточно нетрудно, всего-то и дел, что пройти какие-нибудь пятьдесят миль то под снегом, то под дождём. Так как после случившегося мы не смели никому показаться на глаза, то, чтобы не умереть с голоду, всё это время питались лишь ворованными фруктами. Поэтому я обойду молчанием ужасные лишения, которым мы подвергались в течение недели, и только скажу, что мы достигли своей цели.

Кто-нибудь может спросить, почему я не постаралась найти мужа. Для этого мне пришлось бы скитаться по разным аббатствам, где, конечно, мы были бы обеспечены едой и кровом, однако в любую минуту нас могли выдать йоркистам. Что до Генриха, наш брак уже давно исчерпал себя; возможно, мне было и грешно считать, что чем скорее он присоединится к своим знаменитым предкам, тем лучше, но тем не менее именно так я и считала, ибо рядом со мной на моём попечении находился тот, кто куда более заслуживал английской короны. Во всяком случае, я никогда больше так и не увидела мужа. Сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь в последующие годы скучал обо мне. Но я по нему точно не скучала.

Разумеется, я не знала, какой приём ожидает меня в Шотландии, но наконец-то фортуна улыбнулась мне: почти первыми, кого я встретила, оказались люди Ангуса. Они изумились, увидев меня живой, ибо упорно распространялись слухи о моей смерти, и как только я высказала свои желания, они тут же постарались их удовлетворить. Нам с принцем взамен наших лохмотьев принесли новые одежды, мы выкупались, поели, а вечером улеглись на мягкие постели; тотчас же был отряжён эскорт, чтобы сопровождать меня в Эдинбург. Там, как я узнала, находилась тяжелобольная Мария в окружении своих лордов, а также был Пьер де Брезэ. Марию я больше никогда не увидела, потому что к тому времени, когда достигла Эдинбурга, она была уже погребена. Для меня её смерть оказалась тяжёлой потерей, причём не только с политической и финансовой точки зрения. Я уже не могла рассматривать Шотландию как свою союзницу, к тому же меня очень скоро уведомили, что чем быстрее я покину пределы страны, тем лучше. Но сама мысль о том, что женщина, столь полная жизненной энергии, желанием насладиться каждым мгновением, умерла в таком молодом возрасте – Мария была больше чем на год моложе меня, – заставляла со страхом сознавать, какие непрочные нити привязывают нас к этому миру.

Казалось, можно было предположить, что испытываемое мною горе смягчала радость воссоединения с Пьером. Но и в наших с ним отношениях наступило охлаждение, хотя ни один пока не хотел в этом признаться.

Дело в том, что Пьер не привык терпеть такие сокрушительные неудачи, как постигшая его на севере Англии, к тому же он чувствовал себя виноватым в том, что в решительный момент оставил меня на произвол судьбы и я едва не погибла. Разумеется, он так и не узнал, какой урон потерпела моя женская, честь. Как свойственно мужчинам, всю вину за случившееся он постарался переложить на меня и теперь негодовал. Ко всему прочему, Пьер был по характеру непостоянен, и наша связь, видимо, стала ему приедаться. Как я уже говорила, моя готовность идти на любые жертвы ради того, чтобы вернуть себе королевство, внушала ему опасение; в своих честолюбивых помыслах он видел себя едущим по правую руку от королевы Англии, однако, убедившись, что этим помыслам не суждено сбыться, стал обдумывать другие возможности.

То же самое происходило и со мной. Я хорошо понимала, что мне надо уехать. Вот только куда? Тут Пьер высказывался совершенно определённо: мне надо ехать во Францию. К кузену Луи? Он советовал искать убежище в Бургундии. Я пришла в ужас, Пьер приводил убедительные аргументы. Как я позднее узнала, отнюдь не все они были подсказаны заботой обо мне. Тайком от меня он написал Людовику, сообщив ему о моих злоключениях и высказав мнение, что с точки зрения англичан я заслуживаю лишь плахи. Ему удалось убедить меня, что Людовик, который, конечно же, знал, что я обещала отдать Кале, ибо в этом деле он был заинтересованной стороной, в интересах мира вполне может передать меня йоркистам.

Пьер так же знал, как знала и я, только я не придавала этому большого значения, что Людовик окружил себя своими ставленниками и при дворе отныне нет места для сенешаля Нормандии. Он опасался, что его враги (а как у всякого великого человека, у него было их множество) могут воспользоваться его возвращением после на редкость неудачной военной кампании, чтобы обвинить его в измене и таким образом помешать когда-либо добиться королевской милости.

С того времени как Людовик взошёл на престол, отношения между ним и герцогом Филиппом значительно ухудшились, поэтому Пьер рассчитывал на радушный приём в Брюгге. Когда я заметила, что герцог Филипп должен вскоре породниться с Эдуардом Марчским, он заверил меня, что герцог Бургундский, который состоял со мной в близком родстве, ибо приходился мне, как и Людовику, дядей, не только любит хорошеньких женщин, но и является самым галантным рыцарем во всём христианском мире и, конечно, не вышлет меня из своего герцогства.

Итак, мы поехали в Бургундию.

В августе, после сравнительно спокойного плавания – совершать морские путешествия следует лишь летом, – мы высадились в Слейсе, не имея никаких средств к существованию. Со мной был принц Эдуард, Джон Комб и сэр Джон Фортескью. После поражения под Саутгемптоном сэру Джону пришлось довольно трудно, но, отказавшись служить Эдуарду Марчскому, он приехал в Шотландию и даже вызвался стать наставником принца, хотя я объяснила ему, что в настоящее время у меня нет денег на оплату его услуг. В моей свите было ещё семь фрейлин, и ни одна из нас не имела даже смены одежды. Нас сопровождал Брезэ, который на свой скудный денежный запас покупал лишь самое необходимое. Мы не имели ни малейшего понятия, чего нам ждать от будущего, и я должна сказать, что мои дела никогда не были в столь плачевном состоянии.

Однако комендант порта уведомил, что в Брюгге меня ожидает граф Шароле. В этот самый момент, когда я как никогда нуждалась в поддержке, Пьер объявил, что вынужден покинуть службу у меня. Смущённый своим решением, он, стоя передо мной в неловкой позе, теребил шляпу в руках.

– Дело в том, ваша светлость, – произнёс он, – что меня призывает к себе король Людовик.

В какой-то степени это была правда, так как Людовик, видя, что его политика ведёт к столкновению с собственными братьями и знатными вельможами, осознал необходимость привлечь на свою сторону всех талантливых лояльных солдат, каких он сможет найти, а Пьер Брезэ безусловно занимал одно из первых мест в этом списке. Было объявлено, что сенешаль найдёт тёплый приём при дворе. К тому же Пьер не хотел оказаться во власти Карла Шароле или его отца, которые использовали бы его как пешку в будущей игре против французской империи. В то время, однако, я не видела в его поступке ничего иного, как одну из тех низких измен, которые всю жизнь были для меня сущим бедствием; и на этот раз меня предал человек, уговоривший поехать в Бургундию. Своё негодование я высказала ему в самых резких словах. На этом мы и расстались, как оказалось, навсегда.

В ту ночь, когда я лежала без сна на своей узкой кровати в такой же узкой, плохо обставленной спальне, ко мне пришёл Джон Комб. Юноше исполнилось семнадцать лет; за три года, миновавшие со времени нашего бегства из Нортгемптона, он сильно развился, превратившись в великолепного молодого мужчину. Все замечали, что он воспылал любовью ко мне. Теперь, оказавшись одинокой, я могла вознаградить его и одновременно найти хоть какое-то утешение среди осаждавших меня бед.

Затем я отправилась в утомительный путь до Брюгге; не зная, что готовит мне будущее, я оставила принца Эдуарда с Фортескью в Слейсе, взяв с собой в путешествие лишь двух фрейлин и, конечно, Джона Комба. Сказать, что я была удручена и немного испугана, значит, почти ничего не сказать. Подумайте сами: принца, к которому я направлялась как нищая просительница, некогда сватали за меня, но моя семья не дала согласия; теперь он был помолвлен с сестрой моего худшего врага. Отец его некогда был близким другом и союзником семьи моего отца, а впоследствии они разошлись в разные стороны, можно сказать в противоположные. А я всецело отдавала себя на его милость.

Меня ожидало самое приятное удивление. В дополнение ко всем моим страхам я побаивалась вспыльчивого темперамента Карла, не случайно прозванного Безрассудным, но решила сделать всё от меня зависящее, чтобы наладить с ним отношения. Переодевшись в новое платье, которое приобрела в Слейсе, я предстала перед графом, сомневаясь, смогу ли удержатся от того, чтобы не выцарапать глаза Маргарите Йоркской, окажись она рядом со своим женихом.

К счастью, её там не оказалось. Трудно было себе представить человека приветливее, чем Карл. Встав с кресла, он поцеловал мне руку, именуя меня «ваша светлость» и воздавая все почести, полагающиеся королеве, а также и всякой красивой женщине. Уже не в первый раз я прокляла судьбу, воспрепятствовавшую нашему соединению ещё до того, как я увидела этого красивого мужчину, но, увы, была слишком мала тогда, чтобы разобраться в происходящем.

В этот момент его наречённой рядом с ним не было, ибо хитрые йоркисты, с великим тщанием составлявшие брачный контракт, даже не привезли её в Бургундию. К этому следует добавить, что она была ещё моложе, чем я в пору женитьбы на мне Генриха, и так как Карл и его отец оставались последней моей надеждой в этом мире, я сочла разумным сделать вид, будто двадцати пяти лет, прошедших со времени несостоявшейся помолвки, вообще не существовало.

Меня порадовало, что мой расчёт частично оправдался, ибо, как я уже сказала, Карл был красивым, а также весьма энергичным мужчиной. Ещё год назад я бы, возможно, сочла его чересчур энергичным, но после страстных объятий разбойника Дикона все другие мужчины казались мне просто мальчиками, и я тешу себя надеждой, что проведённая со мною ночь утомила Карла больше, чем меня. Моё поведение несколько расстроило Джона Комба, но я объяснила ему, что подобные встречи составляют неотъемлемую часть международной дипломатии. Я не собиралась сносить упрёков молодого пажа, хотя и отлично знала, что семнадцатилетние юноши более подвержены необоснованной ревности, чем взрослые мужчины.

К сожалению, хотя мы с Карлом и очень приятно провели время, почти никаких ощутимых результатов это не принесло. Карл находился в ту пору в полном подчинении у отца, и несмотря на то, что он всё-таки убедил дядю Филиппа принять меня, сколько-нибудь удовлетворительных результатов это не принесло. Дядю Филиппа, видимо, справедливо считали величайшим рыцарем и богатейшим принцем христианского мира. Но будем честными: рыцарские манеры, равно как и бросающаяся в глаза роскошь, зачастую оказываются лишь показными. Но они ничего не говорят о самом человеке, внешне сверкающим великолепием, а тем более о тех средствах, с помощью которых он поддерживает ослепительную пышность своего существования. Герцог Филипп изъявил желание принять меня, возможно, даже хотел мне помочь, но дни его величия остались позади. Теперь это был нервный человек, постоянно потирающий руки, который всячески стремился не дай Бог не восстановить против себя двух своих могущественных соседей и родственников – Эдуарда Марчского и французского короля Людовика. Поэтому мне пришлось ехать из Брюгге в Сен-Поль на заднем сиденье экипажа какого-то ремесленника, в чужом платье, чтобы никто не знал, что герцог Бургундский принимает королеву Англии.

Когда мы наконец встретились, он был само обаяние и, невзирая на свои годы, ему исполнилось шестьдесят семь, оказался явно неравнодушен и к моему обаянию. Но, увы, мужчины с годами проявляют всё больший интерес к делам государственным и всё меньший – к делам любовным; сев рядом со мной, он проанализировал моё положение, и я вынуждена была мысленно согласиться, хотя так и не призналась в этом вслух, что наше с мужем дело безнадёжно и мне не остаётся ничего иного, как искать прибежища в частной жизни.

Легко себе представить, как огорчил меня подобный исход событий. Вот тогда-то я излила своё сердце сестре Филиппа, рассказав ей о злоключениях, которые преследовали меня последние десять лет. Но у меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы скрыть от неё правду о происхождении принца Эдуарда (я поведала ей, что через восемь лет после женитьбы Генрих проявил неожиданную пылкость!), о моих истинных отношениях с, их племянницей Марией Гельдернской (по моим словам, мы были только самыми близкими подругами) и, естественно, о том, что произошло между мной и разбойником Диконом. Но я не сочла нужным умалчивать о моём романе с Брезэ, ибо вряд ли кто поверил бы, будто женщина в моём положении, с моими взглядами и воспитанием, никогда не имела любовника.

Герцогиня пришла в ужас от того, что мне пришлось перенести. Не могу себе даже представить, как бы она восприняла полную правду.

Итак, все мои надежды рассыпались в прах и я снова стала нищей изгнанницей. Дядя Филипп решил оказать мне помощь и подарил две тысячи крон, дав тем самым понять, что чем скорее я покину территорию Бургундии, тем счастливее он будет.

Мне не оставалось ничего иного, как отправиться обратно в Брюгге, где я в последний раз переспала с Карлом и рассталась с ним, заливаясь слезами. Я мечтала о том, чтобы его отец вдруг испустил дух, а он унаследовал герцогство; я чувствовала, что смогу убедить его одолжить мне свою сильную правую руку, как он одалживал другие, не менее важные части своего тела. Возможно, я была чересчур большой оптимисткой, потому что Карл знал, что, как только его отец выпустит из рук поводья, произойдёт неминуемое столкновение с Людовиком, и уже обдумывал свои действия в этом случае.

Из Брюгге, в сопровождении своей заметно поредевшей свиты, я отправилась в Сен-Мишель-ан-Барруа, где папа отвёл мне жилище, пообещав выплачивать ежегодно по шесть тысяч крон. Это было всё, что он мог выкроить из своих ограниченных средств. Денег едва хватало на моё содержание, и я уже не могла оплачивать услуги лазутчиков и соглядатаев, а уж тем более вербовать армию. Я вновь и вновь обращалась к кузену Луи, но каждый раз получала холодный отказ в помощи. Пробовала я воззвать и к своему брату, но герцог Жан был в лагере решительных сторонников кузена Луи и рассматривал мои притязания на корону как маловажные по сравнению с необходимостью укрепления французской монархии.

Представьте себе, как тяжело переживала я своё изгнание всю ту зиму и часть следующего года; единственным моим утешением в это время оставался Джон Комб. Переживания мои усугублялись тем, что вокруг происходили великие события, а я не могла принять в них участия. Едва ли не самым важным было известие о том, что мой муж каким-то образом сумел бежать в Шотландию и даже получил там помощь. Дела в этом королевстве наконец наладились, и новоизбранные регенты юного короля Якова III вновь возвратились к вековой вражде с Англией. В случае своего восстановления в правах Генрих обещал предоставить им торговые привилегии, и они решили поддержать его, отправив вместе с армией в Англию. Там, хотите верьте, хотите нет, к нему присоединился Генри Сомерсет.

Когда эти новости достигли Сен-Мишеля, естественно, преисполнившись воинского пыла, я собралась было пересечь пролив и присоединиться к дорогим мне людям. К моему возмущению, мне не позволили это сделать, причём запрет исходил не только от французского короля, но и от папа. Я энергично протестовала, давая понять, что их власть никак не распространяется на меня, ибо как королева я. обладаю равными с ними правами. Они не оспаривали этого факта, но в свой черёд указывали, что у каждого из них есть в руках оружие, с помощью которого они могут принудить меня согласиться с их желаниями: королю я обязана подчиняться, поскольку живу на французской земле, папа же держит завязки моего кошелька. Как я в скором времени узнала, как раз в это время Людовик вёл переговоры с Уориком, который и был фактически королём Англии, о женитьбе Эдуарда Марчского на французской принцессе, надеясь таким образом создать широкий западноевропейский союз. Конечно, не в его силах было помешать королю Генриху и Генри Сомерсету затевать смуту в Англии, но он мог и был твёрдо намерен не допустить моего в ней участия.

Кузен Луи бы не на шутку обеспокоен, ибо на этом на тримониальном поприще у его протеже имелись конкурентки. Марча одновременно сватали за инфанту Изабеллу Кастильскую. Трудно даже вообразить себе возможные последствия этого брака.