Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Здесь нас встречали учителя и ученики, все из простого народа, из среды бедняков. Их учили чтению и письму. Я хорошо знаю, что многие простолюдины выдвинулись, занимаясь торговлей, – именно таким путём начали обогащаться предки моего дорогого Суффолка, – и что они принесли много пользы государству. Эта польза оказалась бы несравненно большей, если бы их богатства облагались налогами. Многие из наших лучших прелатов также весьма скромного происхождения, но, разумеется, даже приходский священник должен уметь читать, иначе как он сможет толковать Библию черни. Но, должна признаться, стремление обучить истинных простолюдинов чтению, и письму внушает мне немалые опасения. Юноша, умеющий читать, нередко не только читает слишком много, но ещё и размышляет о прочитанном; подобным же образом юноша, умеющий писать, зачастую принимается строчить подмётные письма. Однако Генрих придерживался на этот счёт других представлений.

– Когда не только каждый мужчина, но и каждая женщина в моём королевстве научится читать, куколка, – тут он нежно пожимал мою руку, – тогда и наступит пора истинного процветания для всей Англии.

Даже если он и сможет при жизни осуществить этот невероятный план, подумала я, вряд ли это королевство будет его королевством.

Покинув Виндзор, мы продолжали своё путешествие, пока не достигли расположенного на востоке страны Кембриджа, плоской низменной равнины, где возник университет, куда вошли учёные, по той или иной причине покинувшие первый английский университет в Оксфорде. Тут же, для удовлетворения нужд студентов, вырос и город.

Здесь Генрих основал колледж, который справедливо назывался Королевским. Естественно, нам пришлось встречаться с бедными юнцами и их наставниками, а стало быть, выслушивать бесконечные молитвы и песнопения. Если я была обеспокоена самим замыслом учить читать и писать бедняков, то ещё более меня взволновала непокорная и буйная толпа парней, вышедших из самых низов и теперь готовившихся стать адвокатами. Хорошо известно, что и у нас в Сорбонне есть университет. Я никогда там не была, но судя по тому, что слышала, сорбоннские студенты едва ли превосходят крепким здоровьем кембриджских.

Из Кембриджа, уже ближе к концу лета, мы прибыли в местечко, именуемое Линном, расположенное восточнее, где лежат ещё более низменные земли. Во время прилива трудно определить, где кончается море и начинается берег. Хотя я и люблю пресную воду, но к солёной воде испытываю отвращение; будучи здесь, я не могла не вспомнить, что один из ранних английских королей Иоанн был застигнут приливом в этом месте, которое не случайно называется Уош[21]21
  Прибои (англ.).


[Закрыть], и только чудом спасся от гибели, хотя и потерял в волнах все свои богатства.

Но Генрих уверил меня, что Уош находится значительно севернее Линна, лежащего на краю болота, называющегося Броудс, и хотя в этой части королевства нередко случаются наводнения, они почти никогда не приводят к многочисленным жертвам и утрате богатств.

Этим объяснением мне и оставалось довольствоваться, а заодно пришлось сделать вид, будто очень нравится этот сырой край. Мы остановились в монастыре Святого Августина[22]22
  Римский монах, начавший обращение англичан в христианство.


[Закрыть], где король развлекался беседами с добрыми монахами, осматривал здания и молился. Неожиданное появление гонца от Бофора, который просил короля как можно скорее возвратиться в Вестминстер, поскольку сложилась критическая ситуация, резко оборвало наше идиллическое существование.

Мы отправились домой.

Возможно, нам вообще не следовало никуда уезжать до полного разрешения кризиса. Проблема была не новая, а та же самая, которая лежала на нас тяжким бременем со времени проклятого французского посольства. Дядя Хамфри всё лето размышлял о неприемлемости всего этого. Я не знала о том, что в отношении Генриха он вынашивал свои матримониальные планы, связанные с желанием продолжать войну во Франции. Его кандидатурой в королевы была бургундская принцесса, дочь герцога Филиппа, в то время такого же заклятого врага Франции, как и все англичане.

Эти планы были сорваны объединёнными стараниями куда более влиятельного кардинала Бофора и партии мира во главе с королём, но в этом случае любопытно проследить причудливые повороты судьбы. Тут уместно вспомнить, что, когда я была ещё маленькой девочкой, обсуждалась возможность брака между мной и сыном Филиппа Карлом. Осуществись какой-нибудь из этих ранних планов, я была бы невесткой, а не женой Генриха и могла бы спокойно наблюдать за трагическими перипетиями его царствования из надёжно защищённого Брюгге. В лице Карла Смелого я нашла бы себе достойного мужа. Но судьбе было угодно, чтобы он женился на одной из дочерей Гордячки Сис.

Однако надо было предпринимать срочные меры, а не вздыхать по поводу того, что могло бы быть. Дядя Хамфри пришёл к выводу, что женитьба короля на француженке подорвала его влияние и престиж. В его ненависти ко мне я ничуть не сомневалась, но, пока была защищена любовью короля, могла не опасаться какого-либо вреда с его стороны.

Кардинал Бофор оставался непримиримым врагом дяди Хамфри, который уже не раз пытался низвергнуть его, но в конце концов эти замыслы с треском провалились. Теперь он сосредоточил свои усилия на более, как ему казалось, лёгкой добыче – Суффолке.

Хотя план возведения ставшего временно непопулярным Суффолка в герцогский сан и был отложен в долгий ящик, дяде Хамфри не удалось, как он ни порывался, обвинить графа в измене. Тут ему помешал акт о гарантиях, принятый парламентом в 1445 году и ещё раз подтверждённый в этом же году. Тем не менее дядя Хамфри пользовался любой возможностью подорвать влияние Суффолка, стараясь раскопать какие-нибудь компрометирующие обстоятельства в его прошлом, а у какого мужчины в прошлом не сыщется нескольких компрометирующих обстоятельств? Он подкапывался под моего дорогого Пола в двух направлениях.

Прежде всего он обвинил Суффолка в том, что тот прекратил осаду Орлеана, не выдержав натиска французских войск, воодушевляемых присутствием Девы. Это был реальный факт, хотя и семнадцатилетней давности. Но графа оправдал сам герцог Бедфордский, да и вообще все считали, что он не мог надеяться на успех, борясь против козней ведьмы. Дядя Хамфри заявлял теперь, что в действиях Суффолка коренилось предательство. Жанна д’Арк якобы вступила в тайные переговоры с английским командиром, виделась с ним по ночам и, пользуясь чарами семнадцатилетней девушки, пыталась соблазнить, а возможно, и соблазнила графа, заставив его нарушить свой долг перед королём и страной.

От этого обвинения Хамфри, естественно, переходил ко второму, ибо предположение, что Суффолк был соблазнён семнадцатилетней девушкой, вело к предположению, что, отведав человеческой крови, он вполне способен был соблазнить и будущую четырнадцатилетнюю королеву.

Я уже упоминала, что до тех пор, пока я была любима королём, Хамфри не мог причинить мне никакого вреда. Но он обвинял меня в государственной измене, коей равносильна неверность королевы. Всякий, кто прочитает эти слова, может сказать: ну и что, он уже прибегал к подобному обвинению. Но дело в том, что сам он не выдвигал этого обвинения, хотя и тайно подстрекал палату общин выдвинуть его против меня. Теперь же он выступал с открытым забралом. Я была в бешенстве.

   – Обвиняя меня в измене, он сам совершает измену, государственную измену, – заявила я Генриху. – Его следует арестовать и предать суду. Он должен или доказать свои обвинения, или понести за клевету суровое наказание.

   – Моя дорогая куколка, – своим обычным примирительным тоном сказал Генрих, – как может кто-нибудь доказать такое обвинение?

   – Но как смеет кто-нибудь выдвигать такое обвинение? – прокричала я.

   – Но вы-то знаете, да и я, и все кругом знают, что вы не совершали ничего плохого.

   – Все кругом этого не знают, Генрих, – стояла я на своём. – И они вскоре поверят в клевету, если не остановить этого вашего подлого дядю.

   – Он также и ваш дядя, – защищаясь, возразил мой муж с явно обеспокоенным видом. Человек недалёкий, сам он никогда не терял спокойствия и, так как до сих пор ни разу не испытывал на себе моего гнева, был сильно встревожен. Посмотрев чуть позже в зеркало на свои раскрасневшиеся щёки, сверкающие глаза и вздымающуюся грудь, я поняла, что мой вид мог бы взволновать любого мужчину, хотя и не обязательно напугать.

Генрих взглянул на кардинала, который был вместе с нами, как бы прося его о поддержке.

   – Ваша светлость, – сказал достойный прелат таким же примирительным тоном, как и король, – нападки герцога направлены прежде всего против Суффолка.

   – Вы хотите сказать, – нетерпеливо подхватил Генрих, – что если мы...

   – Не смейте даже и думать об этом, – отрезала я, поражённая такой низостью. – Суффолк – правая рука вашей светлости. Вы не найдёте ему достойной замены. И я позволю себе не согласиться с его преосвященством. Происки герцога направлены против короля. Или вы уже забыли, что случилось с Ричардом И? Он был обвинён...

   – Моим дедом, – мягко заметил Генрих.

Я не обратила внимания на его слова.

   – Он был обвинён в том, что окружил себя некомпетентными и вероломными министрами. Но обвинение было направлено против трона. Да, это сделал ваш дед, Генрих. Я не виню его, потому что и сам Ричард страдал некомпетентностью. – Бофор предостерегающе кашлянул. Я ступила на очень тонкий лёд, ибо в королевстве хватало людей, которые могли бы обвинить Генриха в ещё большей некомпетентности. Но нас было всего трое, и я не собиралась останавливаться на полпути. – Самое главное, ваша светлость, что если удастся найти основания для отстранения вас от царствования, то Хамфри станет королём.

Я замолчала, чтобы перевести дух, и оба мужчины поглядели на меня. Они знали, что я говорю правду, но это была правда такого рода, какую никто не решался высказывать вслух.

– Если бы только у меня был наследник... – пробормотал Генрих.

– Да, ваша светлость, – сказала я самым решительным, даже, пожалуй, стальным тоном, – если бы только...

– Это весьма серьёзная проблема, ваша светлость, – поддержал меня Бофор. – Я вынужден согласиться с королевой. Мы должны потребовать, чтобы герцог высказал свои обвинения открыто, перед парламентом, и там либо подтвердили их, либо передали на рассмотрение вашей светлости.

Генрих как всегда уклонился от принятия решения, в результате чего дядя Хамфри мог беспрепятственно продолжать своё грязное дело, а его нападки на Суффолка и, следовательно, на меня стали ещё более резкими. С окончанием осени подлые наветы герцога стали волновать всё большее число людей; даже те, кто поддерживал меня, начинали подумывать, что нет дыма без огня, поэтому необходимость действовать стала ещё более настоятельной. И только тогда Генрих начал действовать; 14 декабря он издал рескрипт о созыве в феврале парламента.

Святая простота, Генрих собирался созвать парламент в Вестминстере, но я решительно выступила против подобного намерения, и к этому времени кардинал был всецело на моей стороне. Я даже в мыслях своих не допускаю, чтобы им руководила любовь ко мне, истинное уважение как к своей королеве или глубокая вера в мою невиновность. Он беспокоился прежде всего за свою семью. Теперь уже не оставалось сомнений, что дядя Хамфри стремится создать такую ситуацию, при которой Генрих был бы объявлен некомпетентным, а сам герцог – провозглашён по меньшей мере Лордом-протектором, как уже случалось в царствование покойного, никем не оплаканного Эдуарда II. Кардинал Бофор мог ясно предвидеть, в какое положение это поставит его самого и всю семью: он наверняка окажется в нескольких шагах от эшафота. Поэтому-то он и поддержал мои просьбы.

– Известно, ваша светлость, – сказал он, – что лондонцы зовут герцога Хамфри добрым герцогом Хамфри. Даже если бы он сознался в предательских замыслах, я сомневаюсь, чтобы они позволили, вам арестовать его, тем более в такой близости от города.

Генриху пришлось признать разумность этих доводов, и сессия парламента была перенесена в Бери Сент-Эдмундс, на безопасное расстояние от беснующихся толп.

В начале февраля, после очень мрачного Рождества, мы отправились в Бери. Кое-кому показалась необычным, что королева сопровождает своего супруга на парламентскую сессию, но я не собиралась ни на шаг отпускать от себя Генриха, опасаясь, как бы он не пошёл на попятную.

Это был самый холодный месяц в году, и к северу от Темзы мы попали в метель, которая мгновенно скрыла окрестности по обе стороны дороги. В Бери были закрыты все ставни, но когда в город въехали многочисленные вооружённые люди, ставни тут же отворились, и из окон выглянули любопытствующие горожане: по нашему с кардиналом общему совету нас сопровождал большой эскорт королевских гвардейцев. Кардинал также написал всем лордам, которым мог доверять; прежде всего кузенам короля Букингему и Сомерсету, прося их принять вместе со всеми своими вассалами. Герцог Йоркский, к счастью, находился на своём посту во Франции; разумеется, присутствовал и Суффолк с большим отрядом.

Прибыли в Бери также граф Солсбери, его брат, сыновья и племянники, но так как мы не посвящали их в свои тайны, они приехали каждый в сопровождении обычной свиты и оказались, таким образом, в значительном меньшинстве.

Это встревожило их, но поскольку дядя Хамфри ещё не появлялся, они не имели никакого понятия о происходящем. Солсбери посетил короля и, покосившись на меня – я сидела рядом со своим мужем, – спросил, почему в самом городе и вокруг него расквартировано столько солдат.

   – Мой дорогой граф, – ответил Генрих, – разве вы не читали рескрипта? Мы собираемся, чтобы изыскать средства, необходимые для поездки во Францию, где я должен встретиться с королём Карлом.

   – Но зачем же столько солдат, ваша светлость?

   – Но ведь в эти смутные времена, милорд, нам всем необходима надёжная охрана. Вы не согласны со мной?

Граф удалился ни с чем. На следующий день, 18 февраля, спустя неделю после нашего прибытия, мы получили известие, что к городу приближается дядя Хамфри в сопровождении около сотни солдат.

   – Дело ясное, – объявил Суффолк, – он замышляет измену.

   – Что же нам делать? – спросил бедный Генрих с испуганным видом.

   – Наши планы остаются неизменными; ваша светлость, – заверила я.

Наши планы, разработанные кардиналом, Суффолком, Сомерсетом и мной, и в самом деле оставались неизменными. Останавливать герцога на дороге было неразумно, это могло привести к столкновению. Мы отправили ему навстречу гонца, который в самых учтивых выражениях передал герцогу привет от его племянника и племянницы и сообщил ему, что квартиры для него и его людей отводятся в северном лазарете храма Святого Спасителя.

Дядя Хамфри был человеком неглупым и весьма учёным, хотя ум и учёность не всегда ходят рука об руку. Высокомерие ослепляло его, радость, выказанную при его появлении королём и королевой, той самой королевой, о которой он распространял клеветнические слухи, он принял как должное и без всяких возражений позволил отвести себя и своих людей в назначенные для них удобные квартиры. Его ничуть не насторожило, что провели их туда в обход города, а не по улицам. Поэтому он не заметил, большого скопления королевских гвардейцев, а также не обратил внимания, что отведённое для него помещение находится в некотором удалении от значительной части его вооружённого эскорта.

В ту же ночь Суффолк, сопровождаемый Сомерсетом, Букингемом и другими достойными доверия, лордами, обезоружил графа и уведомил его, что он арестован по обвинению в измене.

– Он был прямо-таки ошеломлён, – позднее сообщил нам Суффолк. – Не мог выговорить ни слова.

Генрих выслушал его с явным облегчением. Удалась и остальная часть наших планов; было арестовано, обвинено в измене и разослано по разным тюрьмам тридцать человек из ближайшего окружения герцога.

Вот-вот дяде Хамфри предстояло появиться перед парламентом, чтобы ответить на обвинение в клевете. Это, однако, оказалось невозможным, ибо он, как нам сообщили, впал в полное бесчувствие. Мы были удивлены, но запаслись терпением.

Через четыре дня слуги дяди Хамфри нашли своего хозяина мёртвым в постели.

Глава 5

Мы были застигнуты врасплох этим событием. Все знали о преследовавших в последнее время дядю Хамфри недомоганиях. К тому же, будучи человеком бешеного темперамента, он, арестованный племянником, которого терроризировал всю свою жизнь, видимо, впал в такое негодование, что с ним случился апоплексический удар. Но никто не предполагал, что он может умереть. Впечатление создавалось такое, будто на помощь нам пришла рука Небес.

Или же на самом деле это была рука Ада? Первым заставил нас задуматься о возможных неприятных последствиях этой трагедии дядя Генри Бофор.

   – Он умер, арестованный вами, ваша светлость, в заключении, – сказал он. – Последуют всякие разговоры.

Слишком мягко сказано!

   – И что же могут сказать люди? – спросил Генрих, искренне озадаченный.

Дядя Генри Бофор посмотрел на меня с отчаянием во взгляде, затем собрался с духом и ответил:

   – Ваши злопыхатели станут утверждать, что герцог был убит, ваша светлость.

Генрих побелел как полотно.

   – Убит? Дядя Хамфри? Но это же чудовищная ложь! Неужели хоть кто-нибудь посмеет сказать, – он окинул взглядом, наши лица, – что я принимал участие в его убийстве?

   – Нет, ваша светлость, – сказал кардинал. – Не думаю, чтобы в этом королевстве нашёлся хоть один человек, который мог бы заподозрить вашу светлость в покушении на убийство, но...

   – Они подумают, будто я приказал его убить, – тихо произнёс Суффолк.

   – А вы и в самом деле приказали? – спросил Генрих.

Суффолк воззрился на него в полном смятении.

   – Ясно же, что он не отдавал такого приказа, ваша светлость! – отрезала я. – Ваш дядя умер от естественных причин. В этом надо убедить палату лордов. Такова правда.

   – Что же теперь делать? – жалобно спросил Генрих.

Вероятно, у всех нас оборвались сердца, когда мы осознали, каким жалким надломленным тростником оказался наш господин и повелитель во время этого первого в его царствовании серьёзного кризиса.

– Тело герцога следует немедленно выставить на всеобщее обозрение, – решил кардинал. – И надо привести не только лордов, но и лидеров палаты общин, чтобы все они собственными глазами убедились, что произошло на самом деле.

Тело было выставлено на всеобщее обозрение, но боюсь, это принесло мало пользы. Люди помнили рассказы своих дедов и бабушек о том, как в своё время тело короля Эдуарда II было выставлено на всеобщее обозрение; какие-либо подозрительные следы отсутствовали, но искажённые черты лица свидетельствовали о мучительной агонии. Все знали, что в задний проход ему засовывали раскалённые железные пруты, чтобы выжечь кишки. Черты лица герцога были также искажены, если не от боли, то от ярости. Мы слышали вокруг себя слова сожаления о «добром герцоге Хамфри», а также гневный ропот по поводу его горестной участи.

Предположение кардинала оправдалось целиком и полностью. Никто не говорил, что Генрих имеет хоть какое-то отношение к смерти своего дяди. Зато открыто утверждали, будто это дело рук людей из ближайшего окружения короля, которым герцог угрожал разоблачением преступных деяний. Впечатление создавалось такое, что судьба, избавив меня от одного вероломного обвинителя, заменила его всей поголовно нацией. Тогда-то я впервые узнала, что меня называют французской волчицей. Одна из представительниц моего рода француженка Изабелла была женой злосчастного Эдуарда II и вместе со своим любовником Мортимером убила мужа. В каком-то смысле это был комплимент, ибо из чресел моей предшественницы появился грознейший воитель того времени Эдуард III. Узнать, кто был его истинным отцом, – дело довольно трудное, ибо известно, что Эдуард II предпочитал тешиться мужскими гениталиями, а отнюдь не женскими; к тому же ребёнок родился ещё до того, как королева воспылала преступной страстью к Мортимеру.

Возможно, именно это сопоставление навело меня позднее на некоторые мысли, которые принесли свои плоды.

В то время, однако, я не сознавала ничего, кроме того что мне нанесён тяжёлый удар. Подумайте только! Мне ещё нет и семнадцати, а меня обвиняют в супружеской и государственной измене, не говоря уже о зверском убийстве. Господь знает, что Хамфри Глостерский и я испытывали взаимную неприязнь, но у меня и в мыслях не было убивать его. Хотя я и намеревалась обвинить его в государственной измене, мною двигала лишь одна цель – лишить его всякого влияния в государственных делах, а не отобрать у него жизнь.

Я пребывала в смятении. Однако смятение моё было не настолько велико, чтобы я вообще перестала думать о наших проблемах. Одна из этих проблем состояла в полном отсутствии у нас средств, как на государственные, так и на домашние расходы. Герцог Хамфри был богатым и к тому же бездетным. На следующее же утро в разговоре с кардиналом я запустила пробный шар.

   – Герцог был очень богатым человеком? – спросила я.

   – Очень богатым, ваша светлость.

   – И кто же унаследует его состояние?

   – Это будет решено в своё время, ваша светлость.

   – В своё время? – переспросила я. – Звучит не слишком обнадёживающе.

Разумеется, он сразу понял ход моих мыслей.

   – Денег у него имелось не так уж много, ваша светлость. Есть у него, правда, большая библиотека, но она представляет ценность только для собирателей книг. Земли, принадлежавшие ему как герцогу Глостерскому, не подлежат отчуждению, ибо должны принадлежать новому герцогу Глостерскому, кто бы он ни был. Корона может получить их только в том случае, если будет доказано, что герцог – государственный изменник, но, откровенно говоря, ваша светлость, учитывая общее настроение людей, я бы настойчиво рекомендовал воздержаться от подобных действий.

   – Учитывая общее настроение людей! – тихо повторила я. Всё это дело было мною досконально изучено. – Нет сомнения, что и король и я склонимся перед вашим решением, ваше преосвященство. Но ведь значительная часть богатства дяди Хамфри существует в виде так называемой вдовьей доли, той его доли, которая записывается на жену. Эту часть своего богатства он получил от первой жены.

   – Да, это верно, – сказал кардинал, нахмурившись.

   – Никто не может утверждать, что эта вдовья доля принадлежит герцогству Глостерскому.

   – Нет, ваша светлость. Вдовья доля является совместным владением двоих супругов, но только пожизненно.

   – Но оба они мертвы! – торжествующе воскликнула я. – Эта их собственность должна перейти к Короне. Как наш личный феод. Как мой личный феод.

   – Ваша светлость... – хотел было запротестовать Бофор, но я перебила его:

   – Ваше преосвященство, позволю себе напомнить вам, что два года назад мне были пожалованы деньги и земли, но я не получила ни того, ни другого только потому, что у его светлости нет ни денег, ни земель. Этот феод послужит мне хорошей заменой.

Он медленно покачал головой.

   – Это вызовет нежелательные разговоры, ваша светлость.

Я топнула ногой.

   – Разговоры? И это всё, что вы можете мне сказать? Разговоры! Но ведь они всё равно станут говорить обо мне, лгать, клеветать, наушничать... Так пусть в их разговорах будет хоть какая-нибудь правда.

Кардинал прекратил спор, я восторжествовала и наконец-то стала богатой женщиной. Но он оказался прав, когда говорил, что я столкнусь с резким осуждением, и я была рада поскорее оставить Бери Сент-Эдмунде. Да мы и не стали медлить с отъездом, ибо со смертью Хамфри Глостерского Генрих утратил всякий интерес к предполагаемой поездке на континент, где он намеревался встретиться с дядей Шарли; что до парламента, то он прекратил свою работу без каких бы то ни было дальнейших дискуссий... к сожалению, так и не выделив никаких фондов.

Генрих чувствовал необходимость публично изъявить своё горе по поводу кончины дяди Хамфри, поэтому мы оба отправились в Кентерберийский собор, где молились и постились, а король ещё и подвергал себя самобичеванию. Короче говоря, мы делали всё, что следует в таких случаях делать, не встречая, однако, никакого сочувствия в палате общин, где продолжались различные подлые инсинуации. Это заняло у нас почти весь март, дядя Хамфри умер 28 февраля, и мы наконец смогли возвратиться в Вестминстер, где я насладилась заслуженным отдыхом после долгого паломничества, когда мне постоянно приходилось терпеть и снег, и дождь, и пронизывающие до костей ветра. Однако здесь нас ожидало новое несчастье: И апреля скончался дядя Генри.

Так уж устроен этот мир, что и мужчины и женщины рождаются, взрослеют, стареют и умирают. Кое-кто полагал, что дядя Хамфри умер слишком рано, но ему исполнилось пятьдесят шесть, а тот, кому за пятьдесят, должен ждать самого худшего. Дяде Генри было семьдесят, поэтому можно сказать, что он исчерпал всё отведённое ему время. Следовательно, смерть обоих этих людей была вполне естественна. Неожиданным оказалось только то, что эти смерти последовали одна за другой, с промежутком всего в шесть недель. Всю свою жизнь они боролись друг с другом, хотя баталии их и оставались чисто словесными, поэтому казалось, что со смертью дяди Хамфри кардинал лишился главного стимула для своего существования.

Генрих испытывал такое чувство, точно крышу дома, где он жил, сорвало ураганом. Очевидно, он не мог оценить, как ему повезло, что первым умер дядя Хамфри, а не дядя Генри, но то, что всю его жизнь, насколько он себя помнил, им управляли эти два человека, является бесспорным фактом. Столь же бесспорен и тот факт, что они – по крайней мере, один из них – причинили ему немало бед. Его дядя Джон Бедфорд, который был старше и по возрасту и по положению их обоих, почти всю свою жизнь провёл во Франции и возвратился в Англию по чистейшей необходимости – чтобы уладить ожесточённый спор между Глостером и Бофором; как бы там ни было, он умер одиннадцать лет назад.

Однако судьба распорядилась так, что мой бедный Генрих разом лишился обоих людей, которые служили ему опорой, хотя одного из них он и побаивался. Его захлестнуло смятение, и когда выяснилось, что дядя Генри завещав ему две тысячи фунтов – золотом! – он отказался принять эти деньги и передал их Церкви. Ужас охватил и меня. При жизни дяди Генри я всегда могла рассчитывать на его поддержку, так как в затруднительном положении – как мы не раз в том убеждались – у него всегда можно было получить своевременный заем. Теперь этот источник иссяк, а мой беспечный муж раздаёт остатки!

Мы оплакивали дядю Генри куда более, искренне, чем дядю Хамфри. Однако необходимость управлять государством и прежде всего решить, кто будет управлять, не оставляла нам времени на долгую скорбь. Я твёрдо знала наперёд: отныне надо мной не будет никаких королевских герцогов. К тому же у нас не осталось ни одного дяди, стало быть, придётся назначать кого-нибудь из королевских кузенов. Йорк и я испытывали глубокую антипатию друг к другу, Букингем не имел надлежащего опыта, а Сомерсет... В то время ни Генрих, ни я не знали, что нам и думать о Сомерсете. Ясно было только, что он ничем не походил на своего дядю.

Оставался Суффолк, единственный безоговорочный сторонник идей покойного кардинала, стойкий приверженец короля и – что важнее всего для меня – верный друг королевы. Однако тут нам предстояло преодолеть одну небольшую трудность: многие считали Суффолка ответственным за смерть дяди Хамфри, и по моему настоянию король вынужден был вплотную заняться этим делом. В Вестминстере был созван новый парламент, и там Суффолк мужественно отвергал все выдвигаемые против него обвинения. Граф снова напомнил в палате общин, что в решении вопроса о Мэне он имел carte blanche и мог заключать с Карлом любые, какие сочтёт нужными, соглашения; указал на благие результаты недавно подтверждённого договора о перемирии, который, по его убеждению, должен обеспечить длительный мир между Англией и Францией.

Должна сознаться, что оказанный ему приём был не слишком тёплым, но на заседании присутствовал сам Генрих и, говоря метафорично, я тоже, ибо недвусмысленно заранее предупредила его, что если он не добьётся одобрения всей деятельности Суффолка, то по возвращении домой встретится с разгневанной супругой. Король заявил, что полностью одобряет всё, сделанное Суффолком на посту министра, и ожидает того же самого от палаты лордов и палаты общин.

Это неожиданное проявление твёрдости со стороны короля застигло парламентариев врасплох. Сказывалось и отсутствие дяди Хамфри, который прежде обычно возглавлял оппозицию. Поэтому парламент вынужден был согласиться. Мы тотчас же назначили преданных людей на разные посты, дабы укрепить положение Суффолка. Генрих всё ещё возражал против возведения его в герцогский сан, которого тот бесспорно заслуживал, видимо опасаясь протестов других герцогов, в чьих жилах текла королевская кровь, но я последовательно заставила его присвоить моему дорогому другу целый ряд титулов: он стал графом Пемброкским, затем обер-гофмейстером, затем констеблем Дуврским, затем лордом-хранителем пяти портов[23]23
  Ассоциация пяти портов Англии (Гастингса, Ромни, Хайта, Дувра и Сандвича), созданная для обороны морского побережья Англии.


[Закрыть]. И наконец в августе был назначен адмиралом Англии.

Палата лордов, конечно, смотрела на его возвышение косо, но все понимали, что Суффолк и королева являются фактическими правителями Англии. Выступить против нас означало выступить против короля, а к этому ещё никто не был готов. Ободрённые этим обстоятельством, мы рискнули отозвать Ричарда Йоркского из Франции, где он командовал английскими войсками, и назначили его лордом-лейтенантом в Ирландию. Для этого манёвра, кроме политических соображений, нашлись и другие веские основания. Как солдат Ричард пользовался отличной репутацией, но во Франции установился мир, тогда как в Ирландии даже само это слово было незнакомо. Единственное удовольствие, которое ирландцы Ценят выше, чем выпивки и драки с друзьями, это стычки с властями предержащими, разумеется, тоже в пьяном виде. Стравив герцога Йоркского с этими дикарями, мы могли по-настоящему испытать его мужество. К тому же существовала вполне реальная возможность, что он погибнет.

Это назначение как обычно было встречено ропотом, но Ричард принял предложенный ему пост. Я всегда старалась объективно оценивать как своих друзей, так и врагов и должна сказать, что он был человеком странным: он, несомненно, знал, что имеет большие права на Престол, чем его кузен Генрих, знал также и то, что был бы куда более способным правителем. Ко мне он испытывал неприязнь, доходящую до ненависти. Но после того, как Генрих был помазан на царство, Ричард уже не мог сделать тот бесповоротный, изменнический, по его мнению, шаг – попытаться совершить государственный переворот. Стало слишком поздно. Тут он разительно отличался от своего старшего сына. Но ведь Ричард, герцог Йоркский, был сыном Анны Мортимер и Ричарда, графа Кембриджского, тогда как его сын Эдуард Марчский, впоследствии король Эдуард IV – сыном Ричарда, герцога Йоркского, и Гордячки Сис; кровь Невиллей придавала ему большие стойкость и гибкость.