Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава 2

Как я уже упоминала, Суффолка в этой поездке сопровождала его жена. Насколько я поняла, ввиду моих юных лет именно к ней должны были перейти от маман все заботы обо мне; до того времени, пока я не соединюсь с мужем, она станет опекать меня.

Едва узнав о существовании этой женщины, я почувствовала к ней жгучую неприязнь, порождённую завистью: ей принадлежит то, чего я так страстно желаю. Когда же меня уведомили о том, что в течение месяца она будет обладать полной властью надо мной, эта неприязнь переросла в безграничную ненависть.

Разумеется, мы были представлены друг другу сразу же по моём приезде в Нанси, но пока не пришло время отправляться в Англию, она держалась в тени и появилась в моих покоях лишь для того, чтобы проследить за упаковкой вещей. И всё-таки её присутствие ещё больше усложнило моё достаточно противоречивое чувство к Суффолку.

Элис де ла Пол, высокая красивая женщина спокойного нрава, с неизменной приветливой улыбкой на губах, отнюдь не была простой домохозяйкой, которая обрела высокое положение благодаря удачному браку. Напротив, в девичестве она носила фамилию Чосер, и её дед считался известным придворным поэтом короля Эдуарда III. Поэт был таможенным досмотрщиком, не слишком-то высокое положение, но его сын Томас, отец Элис, приобрёл хорошую репутацию. Начав церемониймейстером при дворе Ричарда II, он снискал благосклонность Генриха IV и его сына, ему были пожалованы несколько поместий и ответственные посты, благодаря чему он разбогател. Ещё более важно то, что по материнской линии он был родственником Бофоров, которые, в свою очередь, состояли в побочном родстве с Джоном Гонтским[9]9
  Джон  Г о н т с к и й (1340—1399) – герцог Ланкастерский, четвёртый сын Эдуарда III.


[Закрыть]. Таким образом Элис оказалась дальней родственницей короля.

Как только мы с Элис познакомились поближе, моя неприязнь мгновенно улетучилась, мы подружились и продолжали дружить в самые трудные периоды, пока наконец, как и многие другие, она не устала бороться и примирилась с этим чудовищем – Эдуардом Йоркским. Но шёл 1445 год и до этого оставалось ещё много лет.

Наша дружба тем более примечательна, что, едва став королевой, ещё даже не начав путешествия в Англию, я уже столкнулась с первыми трудностями. Накануне того дня, когда мы собирались тронуться в путь, в мои покои явилась разъярённая мама и швырнула на стол свиток пергамента.

   – Этот Суффолк, – объявила она, – имеет наглость требовать, чтобы твою свиту урезали на две трети, подумать только – на две трети!

Вся предыдущая неделя прошла в развлечениях, и я почти не задумывалась над тем, какова окажется моя свита. Конечно, я знала, что ещё летом мама готовила список, подбирала подходящих людей. Но, заглянув в пергамент, я, честно сказать, была поражена непомерной величиной составленного ею списка.

Для удовлетворения всех моих нужд согласно списку требовалось шесть фрейлин, четверо пажей, восемнадцать служанок, двенадцать швей, шесть прачек, четверо поваров, двое кондитеров, шестеро пекарей, шесть судомоек, четверо сокольничих и шестеро псарей.

И всё это помимо моего мажордома Луи д’Эристаля, исповедника отца Жозефа и ещё четверых священников и двоих слуг, присматривавших за королевским львом – моим любимцем Альбионом.

   – Но, маман, – заметила я, – англичане вполне могут сами нанять судомоек и прачек. Даже псарей.

– Что за чепуха! – возмутилась маман. – Я этого не потерплю.

И всё же ей пришлось пойти на попятный. Суффолк был неумолим, и я выехала из Нанси с куда меньшим числом сопровождающих, чем требовала маман.

Однако малочисленность моей свиты стала заметна не сразу, потому что меня решили сопровождать папа и мой брат Жан. Дядя Шарли, естественно, не собирался приближаться к пограничной территории, где его могли бы захватить в плен англичане, и уж, тогда, можно не сомневаться, ему пришлось бы провести в тюрьме остаток своих дней. Но дядя в сопровождении своих придворных выехал вместе со мной за ворота Нанси, где он простился со мной, крепко сжав меня в своих объятиях и шепнув на ухо:

   – О Мег, Мег! Согласись, что я всегда очень тепло относился к тебе. – По щекам его струились слёзы.

   – Всегда, мой дражайший дядюшка, – подтвердила я.

– Тогда вспоминай обо мне, как о человеке, который нежно любил тебя и желал только добра.

Разумеется, проливая крокодиловы слёзы, он думал не столько о наших личных отношениях, сколько о тех преимуществах, которые сулит дружба между английской королевой и французским королём.

   – Конечно, я буду вспоминать о вас, дядя, – пообещала я, мысленно оговариваясь, однако, что мой долг перед новой родиной должен стоять превыше долга перед любой другой страной.

Мы распрощались, предполагая, что никогда больше не увидимся. Это предчувствие сбылось. Если бы мне никогда больше не пришлось увидеться и с моим кузеном, дофином Луи, то моя жизнь, возможно, сложилась бы куда счастливее. После моего расставания с дядей Шарли меня продолжали провожать многие рыцари и фрейлины французского двора, ведь официально я находилась на попечении брата короля герцога Орлеанского. От Нанси до Шалона я ехала по раскисшей зимней дороге в самом блистательном окружении. Однако среди провожающих не было маман, она вернулась в Анжер вместе с Иолантой. Я уверена, что и в их души закралось предчувствие, что мы никогда больше не увидимся.

Папа проводил меня до самого Бар-ле-Дюка, где мы и обнялись с ним на прощание, заливаясь слезами, все остальные проследовали со мною: до Шалона, где предполагалось окончательно доработать брачный договор и передать меня в руки встречающих.

С принцессами часто обращаются как с имеющим определённую цену товаром; увы, они и в самом деле остаются товаром, даже когда становятся королевами.

Мы довольно весело добрались до Шалона, и только после подписания договора мои сопровождающие позволили себе проявить неподдельную печаль по поводу предстоящего расставания. Перед тем как я удалилась в спальню, множество мужчин и женщин простились со мною, зачастую со слезами на глазах. Среди них и Пьер де Брезэ, главный министр моего дяди и самый могущественный человек во всей стране: ему подчинялась не только, армия, но и весь двор. Устроив так, чтобы мадемуазель Сорель очутилась в постели короля, он ещё больше укрепил свои позиции.

Де Брезэ был красив, хорошо сложен и не стар, лет тридцати пяти, но прежде в моём присутствии всегда разыгрывал роль важного государственного деятеля. Однако теперь, прощаясь со мной, он преклонил одно колено и поцеловал мою руку, задержав её чуточку дольше, чем позволяли приличия.

– Дорогая королева, – сказал он, – с вашим отъездом французская земля никогда уже не будет прежней.

   – Что вы, ваша милость, – ответила я. – Вскоре вы совсем позабудете обо мне.

   – Я? Никогда, ваша светлость. Я, Пьер де Брезэ, клянусь всю жизнь бережно хранить ваш образ в своей памяти. Подарите мне что-нибудь на прощание.

Я хотела было придать своему лицу суровое выражение, но мне не удалось; слишком велико оказалось моё удивление. Конечно, я понимала, что он находится в таком же подчинении у дяди Шарля, как и милорд Суффолк – у Генриха VI, и его признание, по всей вероятности, продиктовано не столько искренними чувствами, сколько политическими соображениями... Но он был красивым мужчиной, хотя и полной противоположностью маркиза – невысокий, темноволосый, смуглолицый да и помоложе, к тому же я знала, что он богат и обладает большой, пусть и временной, властью.

Да и какая женщина может остаться недовольной признанием в любви, пусть его искренность и сомнительна, тем более, если она знает, что это признание сделано без малейшей надежды на взаимность. Поэтому я подарила Пьеру де Брезэ свой шёлковый шарф, который он на мгновение прижал к щеке, а затем спрятал. О, если бы я могла предвидеть грядущее.

Из Шалона мы отправились в Париж, и я впервые увидела замечательнейший из всех городов, хотя, честно признаться, я была несколько разочарована. К сожалению, всё ещё стояли холода, и хотя снег стаял, зарядили долгие, нагоняющие тоску дожди.

   – Сами небеса оплакивают отъезд вашей светлости, – заметил мсье д’Эристаль.

Но меня уже не трогали подобные льстивые слова: моя отроческая романтичность быстро уступала место трезвому пониманию реальной жизни. Поэтому-то, при всей своей знаменитости, Париж казался мне прежде всего убогим скопищем лачуг к северу от реки, а не слишком многочисленные дворцы на острове так тесно лепились друг к другу, что я прямо-таки задыхалась в их Окружении.

   – С точки зрения обороны города место выбрано замечательно, сказал Суффолк, глядя глазами солдата на быстро бегущие воды Сены, которая разделялась здесь на рукава. И в самом деле, как свидетельствует история, первые парижане собрались на острове де ля Ситэ, чтобы спастись от нашествия полчища грабителей, нагрянувших из-за Рейна.

Моё критическое настроение, однако, не распространялось на собор Парижской Богоматери, поистине самое великолепное сооружение, которое я когда-либо видела или увижу. 16 марта 1445 года меня приняли в этом священном месте со всеми подобающими королеве почестями: громко трубили рожки и в унисон им звучали приветственные крики парижан, низко кланялись знатные особы и священники, а вдалеке, за пределами крепостных стен, даже палили пушки. В небо были подняты сотни и сотни голубей. В самом же соборе в мою честь состоялось торжественное богослужение, все молились за моё благополучие и здравие.

К концу этого дня я изнемогала от усталости.

До сих пор меня постоянно окружали люди, и у меня не было ни малейшей возможности поговорить с маркизом наедине. Впрочем, я не уверена, что слишком хотела этого. К тому же рядом со мной неотлучно находилась его жена, чьё общество доставляло мне искреннее удовольствие. Однако я должна была выказать Суффолку своё недовольство по поводу сокращения списка сопровождающих; это представлялось мне тем более необходимым, что отныне он являлся моим подданным.

Поэтому, невзирая на сильное физическое влечение к этому человеку, я удостаивала его лишь презрительной улыбки. И всякий раз, когда мы появлялись перед народом, а он как доверенное лицо моего мужа стоял рядом, держа меня за руку, я не допускала ни малейшего проявления своих чувств.

В тот вечер в Париже после долгого изнурительного дня я уже собиралась лечь спать, когда ко мне вошла моя старшая фрейлина мадам Байи и сказала, что граф Суффолкский просит о конфиденциальном разговоре.

   – Прикажете отказать ему, ваша светлость? – спросила мадам Байи.

Я задумалась. Элис уже ушла, я ещё не начинала раздеваться, к тому же я сильно досадовала, что после своего возвращения во Францию Суффолк не проявлял особого желания побыть со мной наедине.

   – Нет, – сказала я, – пригласите его войти. А сами, мадам, выйдите, чтобы не слышать нашего разговора, но всё же оставайтесь достаточно близко на тот случай, если мне потребуется позвать вас.

Она повиновалась, и через несколько секунд граф уже стоял передо мной, раскланиваясь и исподтишка беспокойно поглядывая на Альбиона, который по привычке лежал возле моего кресла, негромко утробно рыча, как и обычно при появлении незнакомых людей.

   – Я уже подумала, милорд, что существую для вас лишь как королева, – заметила я. – Присаживайтесь, пожалуйста. Вот сюда. – Ия показала на стоявшее в нескольких футах от меня кресло, опасаясь, как бы он не опустился на колени у моих ног.

Суффолк сел, не отрывая от меня взгляда.

   – Вы знаете, что я вас люблю, – сказал он.

Я почувствовала, что щёки у меня пылают, но постаралась ответить как можно спокойнее:

   – Надеюсь, милорд, что меня будут любить все мои подданные.

Он проигнорировал мою попытку свести наш разговор к банальностям.

   – Я не мог подойти к вам раньше, потому что вы всё время были окружены членами своей семьи и этими французскими мужланами.

Я подняла брови. Не слишком-то уважительно сказано – «французские мужланы».

   – Вы забыли упомянуть о своей жене, милорд.

   – Вы недовольны её присутствием?

   – Нет, что вы, я нахожу её очаровательной.

Несколько секунд: он обдумывал мои слова, затем сменил тему:

   – Но нам уже недолго осталось быть среди французов. Завтра, ваша светлость, мы ступим на английскую землю.

   – Я считаю каждую минуту, милорд.

   – И там вы окажетесь на попечении губернатора Нормандии, герцога Йоркского.

   – Значит, я не увижу своего мужа.

   – Нет, ваша светлость. Король Генрих не может оставить Англию. Герцог же – двоюродный брат короля.

   – Я знаю, милорд.

   – К тому же он люто ненавидит меня, – добавил Суффолк.

– В самом деле, милорд?

   – Поэтому... – Недоговорив, он соскользнул с кресла и опустился передо мной на одно колено, пожирая меня взглядом. – Мег, милая Мег. Надеюсь, что всё, мною сделанное, соответствует вашим желаниям.

   – Вы же знаете, что это именно так, милорд.

   – Прошу вас, никогда не забывайте об этом, какому бы давлению вы ни подвергались.

   – Давлению, милорд?

   – Вы не знаете, что происходит сейчас в Англии, куда вы направляетесь. – И он рассказал мне о раздирающем страну надвое соперничестве между Глостером и Бофором, сообщив, что сам он принадлежит к ратующей за мир партии Бофора.

   – Но ведь, устроив мой брак с королём, разве вы не одержали решительной победы, милорд? – спросила я. – Несомненно, уже вся Англия знает об этом. Вы говорите: давление? Ни один человек не посмеет пренебрегать моей волей.

   – Да, конечно, – согласился он, – но есть способы навредить даже королеве – через её слуг.

Я нахмурилась:

   – Говорите яснее, милорд.

   – Не все в Англии, позвольте мне быть откровенным, считают вас подходящей партией для нашего короля.

   – Они полагают, что я уродина?

   – Все знают, что вы прекраснейшая из женщин, ваша светлость.

Я улыбнулась. Подобные комплименты я могла бы слушать часами.

   – Может быть, кто-то сомневается, что в моих жилах течёт истинно королевская кровь?

   – Вы, несомненно, принадлежите к роду, более древнему, чем род нашего короля.

   – Что же им тогда не нравится? Просто, что я француженка? Но ведь в течение двухсот лет почти все английские короли женились на француженках. – Я рассмеялась. – А до того Плантагенеты и сами были французами.

Он глубоко вздохнул.

   – Люди говорят, что вы, ваша светлость, приезжаете в нашу страну без подобающего приданого.

Я опять нахмурилась:

   – Но ведь это хорошо известно, милорд. Постыдно выдвигать против меня такое обвинение.

   – Да, верно, ваша светлость. Мы уже давным-давно договорились, что никакого приданого не требуется.

   – Тогда в чём же дело?

Он поднялся, и я уже хотела было позвать Байи, но тема разговора весьма заинтересовала меня. К тому же Альбион опять заворчал, и он не приблизился ко мне, а несколько раз прошёлся по спальне. Было ясно, что Суффолк многое не договаривает.

   – Ваша светлость, я прибыл во Францию как полномочный посланник английского короля. Мне было поручено подобрать достойную невесту для моего повелителя и договориться об окончании войны. Я предполагал, что мне удастся выполнить оба поручения без особых трудностей.

Я сидела, подперев подбородок ладонью: это было моё первое соприкосновение с дипломатией.

   – К сожалению, мне не повезло, – продолжал он, – я увидел вас, да ещё и раздетой...

   – Милорд, – перебила я, – не будем говорить на эту тему. Да и как вы можете говорить «не повезло!».

   – Вам придётся выслушать меня, в последний раз, ваша светлость. Когда я увидел вас, ещё до купания в реке, то сразу же понял: вы единственная женщина, достойная быть королевой Англии. Вы знаете, что я влюбился в вас с первого взгляда. Выслушайте меня, умоляю вас, – поспешил он добавить, видя, что я намерена прервать его. – Я полагал, что о моих чувствах знаете только вы, и никто другой. Но, как оказалось, я ошибся.

   – Милорд! – испуганно вымолвила я.

   – Не бойтесь. Вам, по крайней мере, ничто не угрожает. Так вот, я также полагал, что ваш дядя – человек бесхитростный, можно сказать, простак...

Он остановился, видимо ожидая, что с моей стороны последуют какие-либо возражения, но я тоже была убеждена, что дядя Шарль – простодушный человек.

   – К сожалению, – продолжал Суффолк, – это далеко не так. Он чрезвычайно проницателен, если не сказать, чрезвычайно хитёр, и, сразу же заметив мою симпатию к вам, решил воспользоваться ею в своих интересах. Он предложил мне съездить в Англию, чтобы заручиться одобрением уже заключённой помолвки, однако свои истинные намерения открыл лишь после того, как приехал в Нанси. Он заявил, что согласится на заключение брака, только если будут приняты его условия. Вместо мирного договора между Англией и Францией он предложил подписать соглашение о перемирии на два года. Лишь по истечении этого срока оно будет! заменено мирным договором, согласно которому Англия должна будет передать Франции провинцию Мэн, а также те части Анжу, что захвачены вашими войсками, с той, как я понимаю, целью, чтобы ваш отец получил достойную его королевского сана территорию...

   – И что же тут предосудительного? – перебила я. – Ведь Мэн – частично, а Анжу – полностью входят в наследственные владения моего отца. Оккупация англичанами всей этой территории незаконна.

Суффолк опустил голову.

   – Увы, ваша светлость, английский народ не желает поступиться ни одним ярдом отобранной у Франции земли. Многие, без сомнения, скажут, что король Карл только делает вид, будто старается ради вашего отца, на самом же деле он приберёт всё к своим рукам. – Суффолк поднял голову. – Король Карл был непреклонен, и, чтобы не потерять вас, мне не оставалось ничего иного, как принять его условия.

Он всячески пытался улестить меня. Тем временем я старалась осмыслить чудовищное значение им сказанного.

   – Милорд, вы хотите сказать, что англичане обвинят вас в том, что вы пожертвовали английской территорией? Что я не только ничего не принесла, Англии, но и обошлась слишком дорого? Кто в Англии знает об этом?

   – Пока ещё никто, ваша светлость.

   – И что же ожидает вас, когда тайное станет явным?

   – Я постарался заранее обезопасить себя, ваша светлость. Прежде чем взяться за это поручение, я получил от парламента карт-бланш на ведение переговоров о заключении брака.

   – Но вы не предупредили парламент о своих намерениях?

   – Поскольку я не знал, что у вашего дяди на уме, я даже не предполагал, на сколь значительные территориальные уступки мне придётся пойти.

   – И вы опасаетесь, что заключённое вами соглашение может оказаться опротестованным?

Суффолк упал передо мной на колени; видя, в каком он отчаянии, я не нашла сил оттолкнуть его. Альбион вновь поднялся и потянулся. Выглядел зверь весьма грозно, но я погладила его по голове, и он удалился в угол, продолжая следить за графом.

   – Они не вправе порицать меня за то, что я отдаю Мэн и Анжу, но никогда мне этого не простят. Они будут выжидать, пока я совершу какую-нибудь ошибку, и уж тогда постараются разделаться со мной. Без вашей поддержки, ваша светлость, я человек обречённый.

   – Без моей поддержки, милорд?

Девушка, до пятнадцатого дня рождения которой оставалось несколько дней, безусловно, заслуживает прощения за то, что колебалась, прежде чем принять на себя такую ответственность.

   – Вы повелительница Англии. Никто не посмеет сказать «нет» вашим решительным настояниям.

   – Исключая моего мужа, милорд. Может быть, вам следует обратиться к нему?

   – Король Генрих – достойный человек, ваша светлость. Более чем достойный. Но... я сомневаюсь, чтобы он смог поддержать меня столь же умело, как вы.

Я не вполне поняла, что он имеет в виду, приняв сказанное им за очередной комплимент.

Не дождавшись ответа, Суффолк схватил мои пальцы.

   – Моя судьба в этих руках, ваша светлость. Я умоляю вас помнить об этом, как и о том, что всеми моими поступками руководила любовь к вам.

   – Милый Суффолк, – произнесла я и в следующий же миг уже стояла напротив него на коленях, оказавшись в его объятиях; наши губы слились в поцелуе, а его руки блуждали по моей спине и плечам и даже ненадолго скользнули ниже талии. Подобная нескромность смутила меня. Пожалуй, есть что-то отталкивающее в пылком увлечении средних лет женатого мужчины девушкой на тридцать лет моложе его. Теперь, когда я и сама достигла зрелого возраста, этот эпизод, признаться, представляется мне и впрямь отвратительным.

Но в то время я была ещё совсем девочкой и поступала бездумно и неосмотрительно. Только Господь знает, что могло бы произойти, ибо ни один парламент на земле не способен оправдать такое преступление, как лишение королевы девственности, если бы на помощь мне не пришёл Альбион, который поднялся на задних лапах и испустил грозный рёв, – даром что был всего лишь львёнком. В мою спальню тотчас вбежали Байи и ещё несколько женщин.

Но к этому времени я уже высвободилась из объятий Суффолка и, сохраняя полное самообладание, сидела в кресле. Само собой разумеется, и граф стоял передо мной.

   – Почему вы врываетесь в спальню? – надменно спросила я. – Вас не звали.

   – Но, ваша светлость, лев... – попробовала было возразить Байи.

   – Должно быть, проголодался. Отведите его поесть.

Подозрительно поглядывая на графа, фрейлины стали покидать мою опочивальню.

– А вы, Байи, останьтесь, – приказала я. – Мне пора готовиться ко сну... Я хорошо поняла всё вами сказанное, граф, – добавила я, обращаясь к Суффолку. – Вы можете быть уверены, что я навсегда запомню ваши слова. А теперь – спокойной ночи.

Поколебавшись, он взглянул на Байи, затем на меня, затем поклонился и вышел. Не сомневаюсь, что в ту ночь он долго ворочался в постели. Так же, как и я.

Естественно, у меня не возникало никаких опасений за своё будущее. Из страха перед эшафотом граф не посмеет сказать ни слова о том, что произошло между нами. К тому же он любит меня и, думаю, сохранит любовь до самой смерти.

Во всяком случае, в тот вечер у меня были куда более серьёзные поводы для размышлений. Следующий день обещал стать самым важным в моей жизни. Герцог Орлеанский и герцог Калабрийский проводили меня до пограничного Пуасси, где тепло со мною распрощались.

   – Ты на пути к величию, сестра, – сказал Жан. – Да пошлёт тебе судьба благополучие и процветание!

   – И тебе тоже, дорогой брат, – ответила я.

Увы, оба эти пожелания не сбылись.

Я въехала в город в сопровождении свиты, подчиняющейся графу Суффолкскому, но меня уже ожидал большой отряд вооружённых воинов, рыцарей, а также лучников, которые в последующие годы нанесли значительный урон французскому рыцарству.

Девушки осыпали цветами дорогу перед моей лошадью и очень мило пугались Альбиона, которого вели передо мной на прочном поводке. Громко трубили фанфары, священник непрестанно благословлял меня, не смолкал воспевавший меня хор, а в некотором отдалении от толпы, один, если не считать очень маленького мальчика, восседал герцог Йоркский.

Зрелище, надо признаться, было впечатляющее. Герцог Йоркский выглядел внушительно, мужественной наружностью не уступая графу Суффолкскому, но производимое им впечатление усиливала незримая аура его королевского происхождения; к тому же, на французский манер, он был чисто выбрит. Надеюсь, никто не подумает, будто я настолько легкомысленна, что немедленно прониклась к нему теми же чувствами, что и к Суффолку, тем более что, приблизившись и посмотрев ему в глаза – он там временем приветствовал меня широким взмахом руки с зажатой в ней шляпой, – я сразу же поняла: герцог никогда не станет моим другом. И главная причина заключалась в том, что, как считали многие, герцог Йоркский имел гораздо более весомые основания претендовать на английский трон, чем мой дорогой супруг.

Полагаю, что эта мысль нуждается в пояснении. Великий король Эдуард III, замерший за семьдесят лет до того времени, когда начинается моё повествование, имел нескольких сыновей. Двое умерли в детстве. Среди тех, кто остался в живых, самым знаменитым был старший, Эдуард по прозвищу Чёрный Принц, который произвёл во Франции даже большие опустошения, чем его отец. Однако он умер, так и не успев занять престол, и правление английским государством оказалось в руках его безрассудного молодого сына Ричарда II (его второй женой была сестра дяди Шарля Изабелла, и, следовательно, он приходился мне дядей).

Царствование Ричарда II породило такое возмущение, что его без труда низложил собственный кузен Генрих Ланкастерский, который вступил на престол под именем Генриха IV. Этот Генрих, дядя моего дорогого супруга, был отпрыском третьего оставшегося в живых сына Эдуарда Великого, Джона Гонтского, герцога Ланкастерского. Без всякого сомнения, он узурпировал трон у своего кузена Ричарда, но Ричард был бездетен и выказал полную неспособность управлять государством. С тех пор как его свергли, а я могу засвидетельствовать, что свергнутым властителям почти не на что надеяться, ни один голос в королевстве не возразил против захвата королевской власти Ланкастерским Домом. Помалкивали даже другие его кузены и кузины, в том числе и принцесса Филиппа, дочь второго оставшегося в живых сына Эдуарда III Лайонела, герцога Кларенского, а ведь англичане не признают салического закона[10]10
  Закон, по которому женщины не могли наследовать корону.


[Закрыть], запрещающего женщинам наследовать трон, поэтому она обладала первоочередными правами на трон.

Однако не подлежит сомнению, что, заговори Филиппа о своих правах, никто бы не внял её голосу. Она была женщиной, и хотя её права формально существовали, англичане предпочитали, чтобы в смутные времена ими правили мужчины.

В течение двух поколений никто даже не вспоминал о её правах на престол: все эти годы Англия процветала. А когда Генрих IV умер от какой-то заразной болезни, подхваченной им ещё в юности во время крестовых походов, то его сын Генрих V принёс Англии ещё большее процветание. Но двадцать три года назад Генрих Великий умер, и, как я уже рассказывала, после его кончины и недавней кончины его брата Бедфорда, дела в стране пошли не так благополучно, как прежде, а её победы в войне с Францией сменились поражениями. Англичане стали шёпотом поговаривать, будто узурпаторство приносит дурные плоды, забывая – это ведь так свойственно людям, – что почерпнули, много хорошего из этого замутнённого колодца.

Внучка Филиппы, Анна Мортимер, вышла замуж за своего дальнего родственника Ричарда, графа Дембриджского, младшего сына Эдмунда, герцога Йоркского, доводившегося пятым сыном Эдуарду III. Этот Ричард не причинял никаких хлопот предкам моего дорогого супруга, но его сын, которого также звали Ричардом, стал герцогом Йоркским. Как сын Анны Мортимер он был прямым потомком Лайонела Кларенского, старшего брата Джона Гонтского. Вот этот-то человек и приветствовал меня на английской территории с холодным презрением, хотя и воздавал почести, подобающие королеве.

Вместе с ним был трёхлетний мальчик, хорошо сложенный крепыш, облачённый в латы и даже с небольшим мечом на боку.

– Мой старший сын, ваша светлость, – сказал герцог. – Эдуард, граф Марчский.

Если бы я могла тогда предвидеть будущее, я бы постаралась внушить Альбиону, что этот трёхлеток – лучший для него завтрак. Но не будучи провидицей я потрепала это ужасное чудовище по голове и сказала:

   – Какой красивый мальчик!

   – Он унаследовал красоту от матери, – галантно заметил герцог.

Странное сложилось положение. Обладай герцог даром предвидения, он, несомненно, постарался бы устроить в течение последующих нескольких недель, когда я всецело находилась в его власти, какое-нибудь дорожное происшествие со смертельным исходом, и король остался бы вдовцом, так и не став моим мужем. Нам предстояло сделаться самыми ожесточёнными и мстительными врагами, какие только ступали по этой земле, пока же мы ужинали вместе, пили вино и разговаривали, словно самые близкие друзья.

Я думаю, это не вина герцога, что при первой встрече он не придал большого значения новой королеве. Я провела две утомительные недели в Нанси, но ещё до этого убедилась, что путешествовать зимой по Франции – дело отнюдь не лёгкое. На протяжении всего этого времени я ложилась спать слишком поздно, чрезвычайно много танцевала и поглощала непозволительно большое количество еды и вина. К тому же благодаря Суффолку я постоянно пребывала в эмоциональном напряжении. Вследствие всего этого розы моих щёк поблекли, глаза перестали искриться, и от моей сияющей красоты остался лишь слабый намёк.

Вечером этого дня, к вящему беспокойству мадам Байи и Элис, у меня появились признаки простуды. Встревожились и те английские дамы, которые заранее приехали во Францию, чтобы сопровождать меня в дороге, и теперь постоянно толпились вокруг меня.

   – Эта мерзкая французская погода плохо сказалась на здоровье вашей светлости, – заметила графиня Солсбери.

Это её предположение изрядно меня раздосадовало. Претила мне и властность этой женщины. Позднее я узнала, что она свойственница герцога Йоркского. Герцог ещё более упрочил свои позиции, женившись на важной особе Сисели Невилль, сестре графа Солсбери, мужа графини. Этот человек был одним из богатейших землевладельцев во всём королевстве; не уступал ему в богатстве и его брат, граф Уэстморлендский. Что до злосчастного сына графа Солсбери, которого кое-кто называл Делателем Королей; но который стал могильщиком всех моих надежд, то о нём я расскажу позднее.

Достаточно сказать, что миледи Солсбери с её властным характером не могла допустить, чтобы какая-то несчастная простуда нарушила тщательно разработанные планы моего приёма. Поэтому, невзирая на возражения графини Суффолк, которая, увы, не обладала достаточной силой характера, чтобы противостоять высокомерной графине Солсбери, принадлежавшей к гораздо более богатой семье, на другой день мы выехали в Мант, откуда, разместившись на нескольких барках, поплыли вниз по течению в Руан. В моей барке находились не только обе графини, но и граф и герцог со своим сыном; зато с Альбионом меня разлучили.

   – Я не стану путешествовать в одной барке с этим чудовищем, – решительно заявила графиня Солсбери.

Разумеется, как королева, я могла бы настоять на своём, но чувствовала себя слишком плохо для того, чтобы это сделать. Ко всему ещё я страшно мёрзла. Когда 22 марта, накануне дня моего рождения, мы достигли Руана, я лежала в постели, страдая от сильного озноба и насморка.

К этому времени даже мои надменные попечительницы заволновались. Они долго совещались шёпотом, а когда мы подплыли к причалу, переполненному встречающими, приказали, чтобы к нам приблизилась вторая барка, и продолжили своё совещание. Затем ко мне подошла графиня Солсбери и села возле кровати.