Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава 7

Как обычно этот неожиданный поворот событий застал нас врасплох, и мне в очередной раз пришлось тормошить своего господина и повелителя. Генрих, даже более чем когда-либо, был склонен позволить событиям идти своим чередом, ибо кузен Ричард, выказывая большую хитрость, заявлял, что не питает никакой вражды к королю, а только хочет оказать ему услугу, сместив Сомерсета, который, по его словам, губит королевство. Армия же сопровождает его только для того, чтобы защищать от вероломного убийства.

   – Вот-вот, – обрадовался Генрих, – в глубине души он вполне лояльный человек.

   – Мой дорогой муж, – сказала я, – похоже, вы готовы поверить чему угодно.

Великая беда Генриха, что он слышал только то, что хотел слышать. Касательно этого случая, однако, вспоминая прошлое, я прихожу к выводу, что Генрих в тот момент, возможно, был прав. Учитывая события, происшедшие в дальнейшем, я чувствую, что тогда ещё Йорк не принял окончательного решения относительно своего высшего права на трон. Не оставляло никаких сомнений и то, что мой дорогой Эдмунд правит Англией так же дурно, как командовал английскими войсками во Франции; поэтому страна стремительно приближалась к состоянию полной анархии; местные магистраты вершили правосудие как им вздумается, всячески попирая справедливость и ничуть не страшась, что кто-то, стоящий выше них, привлечёт их к ответственности. Но, по крайней мере, с моей точки зрения было бы куда худшим злом, стань герцог Йоркский королём если и не номинально, то фактически.

К счастью, мне удалось убедить Генриха, что мы оба в опасности, и конечно же, Эдмунд горячо поддержал меня. В результате мы собрали свою армию и дали ясно понять, что готовы помериться силами. Но в мои планы отнюдь это не входило, ибо нашей армией командовал кузен Эдмунд, тогда как кузен Ричард стоял во главе своих людей, а вряд ли приходилось сомневаться, кто из них лучший солдат: какая может быть стычка между крестьянским парнем и рыцарем в полных боевых доспехах? Что до меня, то я просто блефовала – так же, как и год назад, когда вызволила Эдмунда из Тауэра. И мой блеф в какой-то степени удался.

Так как, переправившись из Ирландии, герцог приближался с юго-запада, я поручила своим людям перекрыть все ведущие в Лондон дороги, тогда как Генрих, по моему предложению, взяв пример с Кейда, поднял свой королевский штандарт на Чёрной вересковой пустоши, это было удобнейшее место, чтобы расположить большое число людей, а со стратегической точки зрения – идеальная позиция для предотвращения каких-либо попыток переправиться через Темзу с юга, в непосредственной близости от города. Здесь мы и ждали приближения Йорка. Но и на этот раз с той фатальной нерешительностью, которая начисто отсутствует у его ужасного сына, Йорк, поняв, что ему предстоит столкновение с законным государем, уклонился от сражения и разбил лагерь на расстоянии нескольких миль, в Дептфорде.

С нами находился добрейший епископ Уэйнфлит, и мы отправили его к Йорку, поручив осведомиться о намерениях герцога. Вернувшись, епископ передал обычные заверения в лояльности, Йорк выдвигал лишь одно требование – чтобы герцог Сомерсетский был заключён под стражу. Если это условие будет принято, кузен Ричард обещал коленопреклонённо выразить свою преданность королю.

К этому времени я стала понимать, что настойчивость, с какой Ричард требует ареста Эдмунда, имеет более глубокие корни, чем желание избавиться от соперника или спасти королевство от дурного правления. Неужели он подозревает, что мы с Сомерсетом состоим в преступной связи? Сама я всегда строго соблюдала тайны, тем более столь чреватые опасностью; что до Байи, то я знала, что могу без опаски доверить ей свою жизнь. Третьим – и последним – участником заговора, ибо это было не что иное, как заговор, являлся сам Сомерсет. По всей очевидности, мне следовало доверять ему. Но мужчинам свойственно похваляться своими победами. Завоевать же королеву равносильно тому, что взобраться на самую крутую вершину.

Когда я попробовала расспросить Эдмунда, он стал горячо отпираться. Впрочем, это вполне естественно. Как бы там ни было, я чувствовала, что Йорк слишком опасен, чтобы оставить его на свободе, да и вообще в живых, даже если он согласится постоянно жить вдали от Лондона... если он намерен верить всякого рода зловредным абсурдным слухам. А каждому, кто когда-либо видел моё прекрасное невинное лицо, наблюдал, с какой ревностностью я – правда, время от времени – молилась рядом с мужем, эти слухи непременно показались бы зловредными и нелепыми.

Итак, у меня имелся собственный план. Следует прежде всего помнить, что уже тогда я боролась за свою жизнь. И конечно же, за положение королевы Англии, которое было мне так же дорого, как жизнь. Когда всё, что ты имеешь, поставлено под угрозу, уже не до заботы о своей чести, тебе всё равно, какого мнения о тебе будут придерживаться твои подданные – и мужчины и женщины, и даже что скажет история. Важно одно – выживание.

   – Теперь самое важное, ваша светлость, – объяснила я Генриху, – встретиться с герцогом Йоркским с глазу на глаз и уладить все ваши разногласия, однако встреча должна произойти не там и тогда, где и когда он пожелает, что может оказаться не слишком благоприятным для вас, а там и тогда, где вы пожелаете. Например, сейчас и здесь, где вы под защитой армии.

Генрих только хмыкнул. Ничего другого от него и нельзя было ожидать, ведь ему предстояло принять решение.

   – Он никогда не посмеет явиться сюда, – проворчал Сомерсет.

   – Обязательно явится, если мы примем его условие, – сказала я. – Кузен Эдмунд, с этого момента вы под арестом.

   – Что? – воскликнул несчастный герцог.

   – Стража! – крикнула я, и ко мне тотчас подбежали стражники.

   – Ваша светлость! – Эдмунд побагровел.

Доверьтесь мне, милорд, – шепнула я. – А теперь, ваша светлость, – обратилась я к королю, – почему бы вам не известить Йорка о том, что его условие выполнено, и потребовать немедленно явиться сюда, чтобы поклясться в вечной преданности.

Генрих был в полной растерянности, поэтому я отправила послание сама.

   – Боюсь, нас ожидают большие неприятности, – пожаловался мой муж. – Да и время выбрано не слишком удачно.

В тот же день прибыл кузен Ричард, сопровождаемый сквайрами, но без Невиллей; войдя в королевский шатёр в полных доспехах, он осмотрелся с видом победителя, скользнул по мне беглым взглядом и только тогда заметил кузена Эдмунда, стоявшего за креслом короля. Он испустил громкий рёв, который, окажись поблизости коровы, наверняка внушил бы им страх, что их сейчас изнасилуют.

   – Тысяча чертей, я не потерплю, чтобы этот человек находился в моём присутствии! – прокричал он, точно был королём.

Такого не потерпел даже Генрих.

   –  Фи, и ещё раз фи! – воскликнул он, давая нам всем понять, что он в ярости. – Это уж позвольте мне решать, кому можно, а кому нельзя находиться в моём присутствии.

Ричард опешил, столкнувшись с неожиданным сопротивлением; прошло несколько мгновений, прежде чем он обрёл дар речи.

   –  Но ваша светлость заверили меня, что герцог Сомерсетский под арестом.

   –  Да, так оно и есть.

   – Почему же он стоит за вашей спиной, ваша светлость?

   – Где бы ни стоял человек, это вовсе не значит, что он не под арестом, – парировал Генрих. Он любил подобные споры, в сущности бессмысленные и никуда не ведущие.

   – Вы сыграли со мной злую шутку, обманули меня, ваша светлость, – овладев собой, сказал Йорк. – С вашего позволения я пойду посоветуюсь со своими приближёнными.

Генрих посмотрел на меня, ожидая подсказки, но я была уже готова действовать сама.

– Думаю, король хочет, чтобы вы остались, дорогой герцог, – проворковала я сладким голоском.

Йорк сверкнул на меня глазами, я была единственной присутствующей женщиной, затем перевёл взгляд на короля.

   – Что вы хотите сказать, ваша светлость? – спросил он; в его голосе звучала неприкрытая угроза.

   – Его светлость хочет сказать, дорогой кузен, – ответила я, – что вам лучше всего остаться там, где вы находитесь, чтобы мы могли решить некоторые важные вопросы и вы могли подтвердить свою клятву верности. Вам не следует опасаться за свою безопасность. Если вы выглянете наружу, то увидите: шатёр окружён вооружёнными стражниками, а что до ваших приближённых, то им оказывают радушное гостеприимство.

Если бы взгляды могли убивать, я тут же упала бы замертво. Но восторжествуй моя воля, кузен Ричард первым отправился бы на тот свет. Такой поворот событий мог бы значительно изменить ход истории.

Но этому не суждено было случиться. Ричард и его приближённые вполне могли бы открыто нарушить письменное повеление короля, предать главного министра некоему подобию суда и отрубить ему голову... но король не хотел без суда и следствия казнить королевского герцога, причём его поддерживал и Эдмунд. Я сыграла в орлянку – и проиграла.

Но только в конечном итоге. Пока же Йорка, прежде чем он смог вернуться к своей свите, заставили подтвердить клятву верности. Я часто раздумывала потом: что он им, любопытно, сказал? Пока же моя решительность, как это уже было ранее, когда я освободила Сомерсета, пусть на короткое время, напомнила Генриху, что он король, он Плантагенет и, как предполагается, все мужчины и женщины должны трепетать перед его грозным взглядом. Я знаю, что катастрофа, случившаяся с моим мужем в следующем году, объясняется двумя причинами: неожиданной беременностью жены и полным поражением во Франции. Можно было предположить и третью причину, ещё более существенную: необходимость, пусть и недолгая, действовать как истинный король подорвала его рассудок, совершенно непригодный для такой цели.

Как бы там ни было, страна вдруг осознала, что у неё есть король. За пасхальную неделю Генрих приказал амнистировать сто сорок четыре человека.

– Я намерен покончить с внутренними распрями, – сказал он мне.

Затем он велел заняться нашими делами во Франции. Укрепления Кале и других ещё остававшихся у нас городов были тщательно осмотрены и наилучшим образом отремонтированы. И самое лучшее, он убедил моего давнишнего поклонника Джона Толбота, графа Шрусбери, – того самого, что на свадьбу подарил мне одну из любимейших книг, – принять командование.

Толбот, после смерти Бедфорда, несомненно, был наилучшим солдатом своего времени. Однако его последовательно отодвигали в сторону честолюбивые стремления Суффолка, Йорка и Сомерсета. В то время ему было уже за шестьдесят, а это немалый возраст для полководца, облачённого в латы и восседающего на коне; последние пару лет он замещал Йорка в Ирландии. И вот наконец был призван, чтобы отстаивать наше дело. Нам казалось, что теперь всё пойдёт хорошо.

Завершив эти весьма серьёзные дела, Генрих отправился в одно из своих долгих путешествий, намереваясь покончить с состоянием анархии, которое возобладало почти по всей стране. Начал он с Норфолка, оттуда переехал на запад, обогнув Эксетер и Бат, проехал вдоль границы с Уэльсом, посетил Херфорд и Ладлоу и наконец ненадолго заехал в Кенилуорт.

В октябре он снова предпринял путешествие: побывал в Стамфорде и Питерборо, а затем завернул в свой любимый Кембридж.

Не знаю, чего он достиг, совершая эти свои поездки, я не сопровождала его, но в конце лета мы встретились в Кенилуорте. В его отсутствие я проводила время очень приятно. Эдмунд находился у меня под рукой, и наши дела, казалось, наконец-то были в порядке. Даже из Франции, где Толбот отвоевал почти всю провинцию Гиень, поступали неизменно хорошие известия.

Если не принимать во внимание дорогого Эдмунда и моё растущее разочарование отсутствием наследника, это лето ушло на улаживание различных матримониальных дел, два из которых оказали исключительно большое влияние на будущее. Ещё до того как Генрих отправился в своё путешествие, Эдмунд привёз и представил при дворе свою племянницу Маргариту Бофор. Маргарите было тогда девять лет; что касается её внешности, то я бы не назвала её хорошенькой, но она была наследницей нашего покойного кузена Джона Бофора и, следовательно, унаследовала также большинство поместий Джона Гонтского, что делало её, с точки зрения будущего мужа, весьма и весьма привлекательной. Конечно, я могла бы присвоить Эдмунду титул герцога Сомерсетского, но, разумеется, я не имела возможности распоряжаться огромными богатствами кузена Джона, перешедшими к его единственному, оставшемуся в живых ребёнку.

Джон умер в 1444 году, восемь лет назад, когда Маргарита была ещё младенцем, и с этого времени дядя являлся её опекуном. Это означало, что он мог пользоваться доходами с её капитала, хотя и не самим капиталом. А потому вот уже восемь лет Эдмунд был очень богатым человеком, даже если говорить только о наличных деньгах. Теперь, в своём новообретённом могуществе, он хотел целиком и полностью решить это дело к своей выгоде. Эдмунд привёз Маргариту для того, чтобы выхлопотать разрешение короля на её брак со своим старшим сыном, которого также звали Генри. Таким образом Генри Сомерсет должен был немедленно унаследовать поместья и богатства своего дяди, а со временем и отцовский титул, это позволило бы объединить все богатства Бофоров.

Замысел Эдмунда представлялся мне чрезвычайно разумным, о чём я и сказала. Увы, пробудив в моём Генрихе желание действовать, как подобает истинному королю, я вложила ему в руки оружие против самой себя. У Генриха вдруг появилось множество собственных идей. К вящему удивлению всех, оказалось, что он отнюдь не был равнодушен к различного рода финансовым кризисам, которые затрудняли ведение его королевского хозяйства. И нетрудно себе представить, что, если король и королева время от времени оставались голодными, те, кто подъедал крошки с королевского стола, испытывали ещё более сильный голод. В этом отношении особенно заботила моего мужа судьба его единокровных братьев, которых он поклялся содержать в течение всей их жизни. Поэтому ему пришло в голову, что можно сделать полезный шаг в решении всех наших проблем, выдав замуж кузину Маргариту за Эдмунда Тюдора, который был хорошо сложенным, но очень бедным, без единого пенни в кармане, молодым человеком двадцати двух лет и, стало быть, моим ровесником. Этот брак не только сразу бы сделал Тюдора баснословно богатым, но и, поскольку его преданность трону не вызывала никаких сомнений, превратил бы его в такой же источник наличных денежных средств, каким некогда был покойный кардинал.

Что ж, если король принял решение, смертным не столь высокого сана остаётся лишь смириться. Эдмунду Бофору пришлось горько пожалеть о своём решении представить юную леди ко двору, в то время как его соименник Тюдор был ещё не женат, Эдмунд же Тюдор в один миг оказался в рядах высочайшей знати, и возникла необходимость присвоить ему титул, соответствующий его богатствам. Так как возвести его в герцогское достоинство Генрих не мог, то сделал его графом Ричмондским, а его младшего брата Джаспера – графом Пемброкским. Естественно, я испытывала двойственные чувства. Я не желала ничего кроме самого лучшего для Сомерсета, однако не могу отрицать, что иметь близкого родственника, богатого, как сам Крез, было весьма утешительно. Понятно, что ни я, ни кто-либо другой в то время не имели ни малейшего понятия о том, к каким поразительным последствиям приведёт этот брак, хотя тогда ещё он не был делом решённым.

Второй брак, который в это лето вызывал во мне живейший интерес, также имел прямое отношение к королевской семье и также оказал глубочайшее влияние на всю нашу жизнь, хотя это влияние как будто бы уже перестало сказываться.

.Джон, герцог Бедфордский, ныне покойный, прославленный дядя моего мужа, человек очень крепкий, одинаково неутомимый как дома в постели, так и на поле сражения, после смерти своей первой жены вторично женился на самой красивой женщине в Европе. Следует иметь в виду, что я пишу о периоде, предшествовавшем моему рождению. Так вот, его женой стала Жакетта Люксембургская, дочь Петера Люксембургского, графа Сен-Поля. Я уже упоминала о том, какая всё-таки поразительная причудница судьба! Достаточно вспомнить, что этот самый граф Сен-Поль, когда я была ещё ребёнком, просил моей руки для своего сына, но затем отступился, видя, что дела моего папа идут всё хуже и хуже. Таким образом я вполне могла бы стать юной золовкой этой самой Жакетты, двадцатью годами старше меня.

Герцогиня Бедфордская была, несомненно, очень счастлива в своём замужестве, хотя, как это часто случается, когда выходят замуж за государственного деятеля и солдата, герцог почти не имел времени, чтобы согревать её постель, и уж конечно, он не нашёл времени зачать в её чреве ребёнка; в этом отношении он оказался ещё неудачливее, чем его знаменитый брат. И когда, как его брат, через шесть лет после женитьбы он умер, Жакетта, как и моя тётя Катрин, осталась молодой вдовой, не имеющей даже сына, который мог бы её утешить.

Она пошла той же тропой. Да и какая сильная духом женщина спасовала бы при таких обстоятельствах? Но будучи самой красивой женщиной в Европе, она сошлась не с простым постельничьим, как это сделала Катрин, а, как говорили, с самым красивым мужчиной в Англии, неким сэром Ричардом Вудвиллом. И несколько лучше, чем тётя Катрин отдавая себе отчёт в том, к чему она стремится, даже вышла замуж за этого малого.

Это не спасло её от заслуженной взбучки со стороны короля, а Ричарда – от пребывания в Тауэре, но затем её и его, как тётю Катрин и её возлюбленного – Тюдора, простили и даже позволили им поселиться в одном из уголков сельской Англии, принудив тем самым провести остаток своих дней в полной безвестности. Есть люди, самой судьбой обречённые на безвестность, однако существуют и другие, которые, как бы ни старались, неизбежно становятся предметом всеобщей ненависти и обожания, – эти чувства лишь две стороны одной монеты. Жакетта и Ричард не искали ли славы, ни богатства. Занимались они исключительно любовью, да так успешно, что у них родилось ни много ни мало семь сыновей и шесть дочерей, – герцогиня проявила удивительную плодовитость, хотя это ничуть не повредило её наружности.

Летом 1452 года дочери Жакетты и Ричарда, их первенцу, исполнилось пятнадцать лет, пришла пора выдавать её замуж. Когда красивейший мужчина во всей стране женится на красивейшей женщине Европы, даже если к этому времени она и оказалась на втором месте, есть все основания полагать, что у них родятся красивые дети. Так и случилось, причём старшая дочь была наикрасивейшей из всех. Звали её Элизабет (во Франции мы называли бы её Изабеллой), и должна признаться, приняв приглашение на свадьбу, я испытала нечто вроде болезненного укола, увидав её впервые.

Когда тебя превосходит красотой женщина, которая старше, чем ты, это можно перенести довольно спокойно, утешаясь мыслью, что она первая состарится. Но когда тебя превосходит красотой женщина, которая на семь лет моложе тебя, это дело нешуточное.

Разумеется, я очень быстро сообразила, что у меня нет причин тревожиться. Белла Вудвилл была высока, пожалуй, чересчур высока для женщины, тогда как мой рост внушает всем мужчинам желание баюкать меня в своих объятиях. Беллу природа одарила необыкновенно красивыми, мягкими, как шёлк, золотистыми волосами, длинными и прямыми, однако чересчур послушными, моя же вьющаяся тёмная шевелюра, даже если и не колыхалась, непременно приковывала к себе взгляды. Безупречно правильные черты лица Беллы отличались некоторой строгостью. Её безукоризненно прямой нос был чуть-чуть длинноват, а рот, хоть и походил на розовый бутон, – маловат. Никто не мог бы сказать дурного слова о форме её подбородка, разве что он слишком заострён. Ничего легкомысленного во всём облике, ничего похожего на Мой вздёрнутый нос, которым я так гордилась, на мой широкий рот и округлый подбородок. Глаза у Беллы были холодно-голубые. Мои же – зелёные, выражающие полноту чувств. Когда мы познакомились с ней поближе, я убедилась, что фигура у неё очень хороша, в свои пятнадцать лет она, безусловно, была стройной девушкой, тогда как я к двадцати двум годам достигла чувственной пышности.

Самая большая разница, однако, заключалась в наших характерах. Я была сама пылкая страсть. Невзирая на все перипетии моей жизни, такой до сих пор и остаюсь. Белла – сдержанная, даже замкнутая. Но слабодушной я бы её никак не назвала. Тогда я ещё не знала всей глубины её целеустремлённости, неукротимого желания во что бы то ни стало добиться богатства и могущества для себя и своей семьи, вознестись на самые высокие вершины, стать вровень со мной, что стоило жизни многим людям, и не в последнюю очередь её родственникам.

Но в ту пору, не подозревая о грядущих переменах судьбы, я видела перед собой красивую, хотя и не слишком броскую девушку, отдалённую родственницу королевской семьи, которая выходила замуж за сельского джентльмена Джона Грея, сына лорда Феррерса Гроуби, который не имел абсолютно никаких шансов подняться над своим теперешним уровнем. Я же была королевой, милостиво изволившей посетить её свадебный пир. К тому же меня гораздо больше интересовала её мать, о которой я много слышала, но встречалась с ней впервые. Тётя Жакетта – по первому своему браку она приходилась мне тётей, – казалось, была польщена моим вниманием, да и всё семейство, видимо, взволновало моё решение посетить их скромное празднество. Находясь в самом щедром расположении духа, я предложила, чтобы Белла, когда её семейная жизнь окончательно устроится, заняла своё место при дворе, среди моих фрейлин. Её близкие с восторгом приняли моё предложение. Чего лучшего могла желать молодая девушка, чем место при дворе, под покровительством самой королевы, на что ещё могла надеяться? Но если тебя зовут Элизабет Вудвилл, ты можешь стремиться к гораздо большему. Тогда, однако, я не имела никакого понятия о честолюбивых устремлениях Беллы.

Иногда я думаю, что 1452 год был моим последним счастливым годом. Но, конечно, трудно сказать, когда именно начинается и когда заканчивается удачный год. Полностью ли совпадает он с годом календарным? В этом году я была счастлива, частично моё счастье перешло и в следующий год.

Признаюсь, я не пролила ни одной лишней слезы, когда умер архиепископ Стаффорд. Хотя я и часто упоминала его имя, о нём самом мне почти нечего сказать. Архиепископ участвовал в моей коронации – помазал меня холодным миром; он не сумел подавить восстание Кейда и во всех других отношениях – и как человек, и как прелат – оказался малополезным. После его смерти мы смогли назначить архиепископом верного Кемпа. Для меня, во всяком случае, это было большим утешением.

Рождество мы провели весело, ни в чём не нуждаясь. Единственной ложкой дёгтя в бочке мёда оказались гнусные слухи, которые распространял Йорк среди лондонцев. Эти негодяи никогда меня не любили и мгновенно подхватывали все распускаемые обо мне сплетни, коих ходило великое множество. Сомерсет негодовал, потому что эти сплетни были небезосновательны и, как нетрудно догадаться, он являлся их мишенью. Ему не оставалось ничего иного, как созвать парламент в Ридинге, подальше от толпы, где проще управлять событиями. И в начале марта мы выехали в Ридинг.

В тот момент я была счастливее, чем когда-либо ещё в своей жизни, ибо впервые у меня наконец произошла задержка с месячными.

Не было никаких сомнений, что зачатие произошло в последнюю неделю января, когда Генрих страдал каким-то недомоганием и официально предполагалось, что я сплю одна; как раз в это время Сомерсет жил во дворце, ибо состояние дорог не позволяло ему возвратиться домой. Мы провели вместе две-три упоительные ночи, до сих пор на нашу долю никогда не выпадало подобное везение, но так как нам уже приходилось проводить вместе ночи без каких-либо последствий, кроме взаимного утомления, я и на этот раз не предполагала, будто может произойти нечто неожиданное. Как я уже упоминала, к этому времени во мне укрепилась уверенность, что материнство не для меня, поэтому когда я видела такие самой судьбой предназначенные для родов машины, как Жакетта Вудвилл, с трудом сдерживала желание сплюнуть.

Однако неожиданное всё же произошло. Последние месячные прошли у меня как раз перед тем, как Сомерсет провёл со мной ночь. Поэтому я ждала наступления очередных месячных в третью неделю февраля. Но они так и не начались.

Мы уже были на пути в Ридинг, когда на коже у меня появилось первое пятнышко, вернее, когда Байи сказала мне об этом. Разумеется, я готова была кричать от радости, хотя Байи и поспешила сказать, что одна ласточка весны не делает. В ближайшее время мне следовало осуществить план, который я составила как раз на такой непредвиденный случай, и тогда самое худшее, что могло случиться, это преждевременные роды.

К этому времени Генрих уже оправился от своей простуды, и по прибытии в Ридинг я тут же забралась к нему в постель, приговаривая, как сильно соскучилась по теплу его объятий за то время, пока он болел. Он был рад это слышать, однако проявленная мной настойчивость слегка его обескуражила. После утомительно долгой возни я всё же преуспела в своих намерениях. Должна сказать, что, будь у этой жалкой возни хоть какой-нибудь свидетель, Одна мысль о том, что подобное действо способно привести к беременности, вызвала бы его неудержимый смех. Если вспомнить о том, что на протяжении всей истории нас, бедных, беспомощных женщин, насиловали и грабили все случайно или не случайно проходящие мимо солдаты, то, думаю, никто не станет оспаривать, что я оказалась несчастнейшей из всех, ибо мой муж даже не мог оседлать меня как следует, дать мне удовлетворения, более того – не чувствовал его и сам.

Однако я всё-таки добилась своего, хотя и требовалось переждать пару месяцев, прежде нем объявить о своём положении. Словно разделяя со мной тайную радость по этому поводу, парламент, умело подобранный Сомерсетом, находясь также в превосходном настроении, ассигновал нам крупные суммы денег и назначил следующее своё заседание на ноябрь. Йорк и Невилли отсутствовали, и всем заправлял Эдмунд. И вот к концу мая в разговоре с королём я с полной уверенностью сообщила ему о том; что затяжелела.

Его реакция встревожила меня. Несколько минут он смотрел на меня не отрываясь, и я даже подумала было, что он не слышал моих слов.

   – У меня будет от вас ребёнок, ваша светлость, – сказала я самым обезоруживающим тоном. Уж если прибегаешь к такой чудовищной лжи, надо принять все возможные меры, чтобы в неё поверили.

Потрепав меня по щеке, он печально улыбнулся.

   – О Мег, – произнёс он, – дорогая, дорогая Мег. Вы всё ещё надеетесь? Но вы не можете затяжелеть. Господь не благословил нас детьми – ни меня, ни вас.

Я так и не смогла убедить его. Поэтому не было обычного в таких случаях колокольного звона; почти никто в стране не знал, что наконец мне улыбнулось счастье: я в положении. Говорю «почти никто», потому что беременность королевы, разумеется, нельзя держать в тайне, тем более что, родись у меня сын, драматически изменились бы судьбы и надежды очень многих. Сомерсет походил на пса с двумя хвостами, я с трудом смогла убедить его, что он должен радоваться за короля и Дом Ланкастеров, а не за будущее дитя и его мать. Боюсь, однако, что его неразумное поведение не осталось незамеченным.

Могу только догадываться, какое впечатление эта новость произвела на семейство Йорков в их сэндалском замке. Кузен Ричард предпочёл сделать вид, будто ничего не произошло, тем более что официального объявления так и не последовало. Гордячка Сис обеспокоилась куда больше. Без сомнения, она уже подсчитывала, через сколько месяцев станет королевой, поэтому даже мысль о том, что её чаяния не сбудутся, была невыносима для неё. Она тотчас же примчалась в город, объявив, что причина её приезда не имеет ко мне никакого отношения, но, находясь поблизости от Вестминстера, куда мы возвратились, она, естественно, не могла не нанести королеве визит вежливости.

Была середина июня, предполагалось, что моя беременность исчисляется четырьмя месяцами, но хотя я носила очень просторную юбку, её намётанный глаз – она сама только что родила сына Ричарда, отвратительного малого, который позднее титуловался Глостерским, – тотчас же определил, что дошедшие до них слухи имеют под собой веское основание.

– Господь благословил вашу светлость, – заметила она, перед тем как уйти.

Это был триумф, которому я могла бы порадоваться, но вдруг оказалась перед лицом катастрофы.

Всё началось, хотя я и не отдавала себе полного отчёта, со смертью архиепископа Стаффорда. В своё время Генрих тяжело переживал кончину предшественника Стаффорда архиепископа Кентерберийского, Чичеле, умершего ещё в 1443 году. В то время я не была знакома с королём, но по дошедшим до меня слухам он впал в очень сильное расстройство, так что кардиналу Бофору пришлось уверять его, что кончина Чичеле не имеет к нему никакого отношения и её никак нельзя считать недобрым предзнаменованием. Теперь его утешал Кемп, но за прошедшие десять лет Генрих стал куда более склонен к глубокой меланхолии, чем прежде.

Этот единственный удар он ещё мог бы перенести. Но в начале месяца пришло известие о захвате Константинополя турками. Это событие назревало уже давно; несчастные византийские императоры, как они упорно продолжали титуловать себя, хотя их «империя» сократилась до размеров английского графства, посылали многочисленные посольства на запад, прося помощи в борьбе с нечестивым врагом. К несчастью, в глазах любого истинного христианина византийцы, с их своеобразным пониманием религии, выглядели такими же язычниками, как и поклонники Мухаммеда, поэтому никто не спешил с помощью.

Но у Плантагенетов была в крови страсть к походам в те далёкие знойные земли. Ричард Львиное Сердце потратил целое состояние, разъезжая по Палестине. Эдуард I участвовал в крестовом походе, когда получил весть о том, что стал королём Англии. После своего изгнания из Англии Генри Болингброк отправился в Константинополь, чтобы сражаться с турками; на родину он вернулся полный воинского духа и опыта, хотя и больной, чтобы потребовать себе корону. Многие утверждали, что, если бы Генрих V с его военным талантом и валлийскими лучниками воевал на Балканах, а не под Азенкуром, он оказал бы христианству куда более важную услугу, нежели участвуя в династийных распрях.

Всё это лежало тяжким бременем на душе человека столь религиозного, как мой Генрих. Самсон не был солдатом, но имей возможность, не сомневаюсь, снарядил бы армию, чтобы помочь византийцам. Прежде у него не хватало на это денег, а теперь было уже слишком поздно. Он впал в уныние, связывая это бедственное для христиан положение с нашей недавней тяжёлой утратой. Уныние его ещё не усугубилось, когда, как и Гордячка Сис, он уже не мог отрицать свидетельство собственных глаз. Я была, несомненно, беременна, оставалось только предположить, что это результат его неохотных усилий. Таким образом, ему предстояло стать отцом. Я никогда не была уверена, какое именно из этих двух обстоятельств угнетало его больше всего.