Текст книги "Повелительница львов"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3

Я наивно предполагала, что начавшееся ещё в прошлом году в Туре преображение принцессы Маргариты Анжуйской в английскую королеву в тот момент, как я соединилась со своим мужем, завершилось. Мне предстоял ещё долгий путь.

Прежде всего должна была состояться официальная свадебная церемония. Её назначили на 23 апреля, то есть по прошествии девяти дней после моей первой встречи с королём. На протяжении этого времени я видела его светлость всего один раз, да и то мимоходом; второй раз я встретилась с ним намеренно, о чём сейчас и поведаю.

Хотя я сгорала от нетерпения стать наконец признанной супругой величайшего, как неустанно повторяли мне окружающие, короля во всём христианском мире, задержка огорчала меня отнюдь не так сильно, как можно было бы предположить. Прежде всего я не прочь была оправиться от утомительного морского путешествия и перенесённой ветряной оспы. Кроме того, я полагала, что придворные швеи за это время сумеют сшить для меня ещё более роскошное платье, чем то, в котором я появлялась в Нанси или в соборе Парижской Богоматери. А ещё мне хотелось оценить своё положение и составить более определённое мнение о муже и обществе, в котором суждено было вращаться до конца дней.

Первое моё желание полностью исполнилось. После полуторанедельного отдыха в Саутгемптоне я чувствовала себя как никогда здоровой.

Осуществить второе желание оказалось непросто.

– Ваша светлость, вы непременно должны надеть то же платье, в котором были на предварительной свадьбе, – решительно заявила герцогиня Солсбери. Её поддержали многие другие родственницы, и среди них самая влиятельная – герцогиня Йоркская, которую даже подруги называли Гордячкой Сис и которая обладала ещё более властным характером, чем её невестка.

Она принадлежала, как я уже упоминала, к семейству Невиллей; двое её братьев – граф Уэстморленд и граф Солсбери – были весьма влиятельными людьми. Из этих двоих наиболее могущественным считайся Ричард Невилль, граф Солсбери. По прибытии в Саутгемптон я однажды встречалась с ним, но так как он был мужем моей «béte noire»[15]15
  Нечто ненавистное, в высшей степени противное (фр.).


[Закрыть], я заочно испытывала к нему глубокую неприязнь, а после того, как увидела, это чувство лишь усугубилось. Тем не менее оба эти брата, унаследовавшие от своих предков большие поместья, являлись богатейшими людьми в королевстве, исключая разве что кардинала (и, как ни странно, собственного сына Солсбери, о котором я расскажу позднее). Но они ревностно почитали своего зятя герцога Йоркского.

Так вот именно Гордячка Сис и нанесла смертельный удар по моим надеждам на новое платье.

– В казне нет денег, ваша светлость, – сказала она. – Их пришлось полностью израсходовать на то, чтобы привезти вас сюда.

Её слова произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я воспитывалась в так называемой благородной бедности. Мой отец был королём без королевства: большую часть принадлежащих ему владений захватили англичане. Мне всегда внушали, что и дядя Шарль находится почти в таком же, как мы, положении. Хотя он и обладает королевством, но значительная его часть также захвачена этими «проклятьями англичанами», чьей королевой по воле судьбы я стала. Но я также знала, что всякий раз, когда мой отец оказывался на грани полного разорения, французская королевская казна неизменно приходила ему на помощь, и что именно дядя Шарль, пусть он и сам пребывал в затруднительном положении, оплатил пышные празднества, сопровождающие мою предварительную свадьбу.

Все придворные дяди Шарля были глубоко убеждены, что английский король богат, как сам Крез, и мне предстоит вознестись от бедности к роскоши, которой я не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Мечты мои, смею заверить, были не так уж и смелы, но я нисколько не сомневалась, что отныне могу тратить когда и сколько захочу. А тут мне вдруг заявляют, что в королевских сундуках недостаточно денег, чтобы оплатить моё новое свадебное платье.

Надеюсь, мне не поставят в вину, что я сразу же заподозрила злой умысел со стороны этих дам (которые все, как и подтвердилось впоследствии, были убеждёнными йоркистами, то есть сторонницами герцога Йоркского и противницами Ланкастерского Дома). Их, несомненно, порадовало, бы, окажись я недостаточно хорошо одетой для своего нового положения. Однако, когда я обратилась к дорогой Элис, она подтвердила ужасающую правду. Продолжающаяся вражда между кардиналом и герцогом Хамфри губительно сказывалась на управлении Англией и прежде всего на сборе налогов. Иными словами, мой супруг находился в бедственном положении.

Я разрыдалась – скорее от гнева, чем от жалости к себе, что Свойственно скорее какой-нибудь молочнице, и выбрала единственно возможный путь, который, надеялась, поможет преодолеть все препятствия.

   – Мне нужно поговорить с королём, – решительно заявила я.

   – С королём? – Дамы переглянулись.

   – Со своим мужем, – напомнила я.

   – Но ведь состоялась ещё только предварительная свадьба, ваша светлость, – возразила графиня Солсбери.

   – Смотрите не пожалейте о своих словах, миледи, – выпалила я, совершенно выведенная из себя, так как мне показалось, будто и она и все остальные потешаются надо мной. – Я хочу повидать его светлость. И немедленно.

– Ваша светлость, – проговорила Гордячка Сис, сделав изысканный реверанс, – это невозможно. Его светлость молится.

Я выглянула в окно. Солнце стояло уже почти в зените.

   – Хорошо, – согласилась я. – Повидаю его перед обедом. Или, ещё лучше, пообедаю вместе с ним.

   – Ваша светлость, король всегда обедает один. И он молится вплоть до самого обеда.

Ну что ж, решила я, подобное положение дел следует изменить с самого начала: при дворе дяди Шарля обед всегда был настоящим празднеством.

   – В таком случае я повидаю его после обеда.

   – После обеда, ваша светлость, король возвращается к своим молитвам.

   – Мадам, – отрезала я, – нахожу ваше остроумие совершенно неуместным.

Графиня Солсбери удивлённо воззрилась на меня.

   – Но я говорю чистую правду, ваша светлость. Его светлость проводит большую часть своего времени в молитвах. Особенно в эту последнюю неделю. – Она взглянула на своих компаньонок, которые не могли сдержать смеха. – Король готовится к такому трудному испытанию, как женитьба.

Я сверкнула глазами на неё, на всех остальных и, подобрав юбки, оставила комнату. Снаружи я увидела мать-настоятельницу, беседовавшую с Байи.

– Проводите меня к королю, – потребовала я.

Последовало ужасное смятение. Дражайшая Элис в отчаянии заламывала руки. Гордячка Сис и её подруги неотступно следовали за мною по пятам, стараясь отговорить от опрометчивого поступка, монахини лихорадочно суетились, не зная, что делать. Меж тем Байи спокойно приказала, чтобы мне подали лошадь. Я села на неё в чём была, даже без хуппеланда, который бы укрыл меня от дождя. К счастью, на голове у. меня оказалась фетровая шляпка с плюмажем, а не обычная островерхая шляпа, доставлявшая невероятные трудности при ношении.

На улице не было столь обычного, как я впоследствии убедилась, дождя. За мной торопливо последовали мои конюшие. После расставания в Руане с французскими вельможами я была полностью лишена мужского общества, если не считать этих дюжих парней, влюбившихся в меня с первого взгляда. Я направилась прямо в аббатство.

Здесь моё появление породило ещё большее смятение, чем отъезд из монастыря. Стражники схватились за алебарды, оруженосцы поспешили к своим хозяевам, чтобы предупредить их о моём прибытии, лаяли собаки, монахи озадаченно почёсывали свои тонзуры... Я же пробежала мимо них всех, спрашивая на ходу, где находится король.

Как оказалось, Генрих только что перестал молиться и мыл руки, прежде чем усесться за обед. Вспомнив, что и у меня тоже руки немытые, я обратилась к трепещущим монахам:

   – Принесите мне миску с водой и полотенце. И проведите в трапезную, где обедает король.

Король обедал в общей трапезной, высоком и довольно красивом – если бы не простые скамьи и положенные на козлы доски вместо столов – зале. Окуная пальцы в принесённую обеспокоенными братьями миску, я наблюдала за этой сценой, и тут появились довольно небрежно одетые графы Суффолк и Сомерсет, оба разгорячённые и встревоженные.

Несмотря на это и тот и другой был очень красив.

   – Ваша светлость, – оба мужчины поклонились, – у вас какие-то затруднения?

   – Ничего особенного, милорды, – ответила я. – Просто хочу поговорить со своим мужем. И у меня такое впечатление, будто всё королевство старается помешать нашей встрече.

Было ясно, мои собеседники стушевались, не зная, что ответить. К счастью для них, появился сам Генрих в сопровождении кардинала и других особ.

   – Мадам! – изумлённо воскликнул мой муж. – Фи, и ещё раз фи!

Впоследствии я узнала, что это довольно нелепое ругательство было единственным, которое он себе позволял.

Я упала перед ним на колени, и он протянул руки, чтобы поднять меня.

   – Что-нибудь случилось?

   – Я просто хотела поговорить с моим мужем, сир.

   – Но у вас ещё нет мужа, мадам.

Если у меня и в самом деле не было мужа, почему же он упорно называл меня мадам, а не мадемуазель?

   – По закону вы уже мой муж, сир, – напомнила я ему.

   – Но не в глазах церкви, мадам. Есть сила более великая, чем все людские законы. Вам не подобает навещать меня здесь, пока церковь не благословит наш союз. У вас какое-то срочное дело?

К этому времени я уже пребывала на грани взрыва. Какой мужчина, в чьих жилах течёт не рыбья кровь, не порадовался бы визиту прекрасной женщины, которая через несколько дней взойдёт на его ложе? И всё же я изобразила улыбку и медоточивым голосом сказала:

   – Я хотела бы спросить вашего совета, какое платье надеть на венчание.

   – Но, мадам, это чисто женская проблема. Есть куда более неотложные дела, – сказал он и, смягчившись, добавил: – Мне бы очень понравилось, Мег, если бы вы облачились во власяницу. Пожалуй, это был бы наиболее подходящий наряд для нас обоих, ибо мы все грешны перед Господом нашим:

Я, однако, не собиралась сдаваться.

   – Вы льстите мне, сир. Но подумайте, какое впечатление это произведёт на ваших подданных. Английская королева, конечно же, должна выглядеть английской королевой.

На мгновение Генрих нахмурился, и сердце у меня оборвалось. Но он тут же улыбнулся.

   – Разумеется, вы правы, милая Мег. Ваша просьба будет выполнена. А теперь вы должны удалиться. Милорды!

Оба графа быстро направились ко мне, но первым возле меня оказался Суффолк, он-то и стал моим сопровождающим.

   – Всё-таки мне удалось утереть нос этим наглым особам, – сказала я ему.

   – Вы смелы до дерзости, – ответил граф.

   – Я понравилась его светлости. А это главное.

   – Вы всегда будете нравиться ему, милая Мег. – Он сжал мою руку. – Вам только нужно всегда помнить, что дела духовные для него куда важнее мирских.

Суффолк проводил меня до самого монастыря, но следом за нами шли мои конюшие и подоспевшие фрейлины, среди них и его собственная жена, поэтому у него не было возможности утешить меня. Я отлично понимала, что в течение по крайней, мере ещё нескольких дней мне придётся следовать советам Гордячки Сис: своим властным характером она совершенно подавляла дорогую Элис. Однако, к своей вящей досаде, Сис получила приказ свыше и вынуждена была его исполнить. На другой же день появилась швея по имени Маргарет Чемберлейн – как мне не преминули сообщить, лучшая во всём королевстве. Без лишней суеты она принялась за работу, а я нежно прижалась к Альбиону, чувствуя, как рядом с моим сердцем бьётся сердце зверя.

И вот наконец наступил великий день и меня препроводили в Тичфилдское аббатство, с тем чтобы епископ Аскью Солсбери совершил обряд венчания. Я была в великолепной небесно-голубой юбке и ярко-жёлтом лифе, отороченных мехом горностая. Небесно-голубую накидку также украшал горностай. Жёлтую шляпу дополняла золотистая вуаль и шляпу и воротник украшали все драгоценности, какие только нашли мои фрейлины.

Церемония собрала множество знатных вельмож и леди, они продрогли, дожидаясь под мелким дождём, но когда я проходила мимо, низко кланялись и ахали, поражённые моей красотой. К своему восторгу я увидела, что и Генрих впервые одет как король: в алую тунику и голубые панталоны. Грудь его украшали вышитые золотом английские леопарды (львы). Он выглядел истинным королём и настоящим мужчиной.

Рядом с ним стояли трое: мужчина и два отрока примерно моего возраста; их мне не доводилось видеть прежде. К моему удивлению оказалось, что это отчим и сводные братья короля. Но, пожалуй, говоря так, я несколько приукрашиваю Истину, и виной тому некоторые своеобразные подробности жизни семьи, в которую вошла. Второй женой недоброй памяти Ричарда II, как известно, была принцесса Изабелла, сестра моего дяди Шарля. Она вышла за него замуж двенадцати лет; судя по всему, Ричард II не мог иметь детей, а кроме того, питал болезненную любовь к покойной первой жене Анне Богемской. Это, однако, не помешало тете Изабелле страстно полюбить своего мужа. Она продолжала любить. Ричарда даже после того, как его – по излюбленной привычке англичан – низложили и убили.

В конце концов она вернулась во Францию, где вышла замуж за Карла Орлеанского, графа Ангулемского, который имел некоторые основания считать себя поэтом, но умер всего двадцати лет от роду. Вскоре ей предложили выйти замуж за сына Генриха IV, тогда принца Уэльского, ставшего впоследствии королём Генрихом V. Изабелла без малейших колебаний отклонила предложение сына, как она считала, узурпатора и убийцы её дорогого Ричарда.

Ничуть не пав духом, Генрих сделал предложение сестре Изабеллы, но и та наотрез отказала ему. Только после того, как в 1415 году французы потерпели полное поражение при Азенкуре и французская монархия капитулировала, приняв позорное условие о том, что Генрих станет королём Франции вместо Карла VI Безумного, матримониальные намерения Генриха наконец осуществились: у Карла была дочь по имени Катрин, так вот эта моя тётя не нашла смелости сказать «нет», когда победитель попросил её руки. Таким образом тётя Катрин[16]16
  Екатерина Валуа (1401—1437).


[Закрыть] стала матерью моего дорогого Генриха.

Однако, как все знают, через шесть лет после женитьбы, когда Великий Гарри прекратил свои бесконечные военные кампании и выбрал наконец время, чтобы обзавестись сыном, он скоропостижно скончался, оставив после себя девятимесячного младенца. Королева-мать, иностранка по происхождению, оказалась в довольно затруднительном положении. Она, естественно, считала, что никто лучше неё не сможет отстоять интересы сына в первые, наиболее опасные годы его жизни. Однако братья покойного короля Бедфорд и Глостер имели по этому поводу иное мнение. Они считали своим долгом продолжать войну и окончательно осуществить притязания Великого Гарри на французский трон. Мой будущий супруг был коронован в том самом соборе Парижской Богоматери, где состоялась наша предварительная свадьба. В то время он как раз находился в английских руках. Это был не более чем красивый жест: французские короли традиционно короновались в Реймском соборе. Но так как англичане не могли захватить Реймс, им не оставалось ничего иного, как довольствоваться собором Парижской Богоматери. Но в то время как они провозгласили Генриха королём Англии и Франции, дядя Шарль» в нарушение подписанного его отцом договора, короновался в Реймском соборе. В сложившейся ситуации дяди короля не могли облечь регентской властью (а стало быть, обеспечить и продолжение войны за французский престол) королеву, которая доводилась сестрой дяде Шарлю.

Поэтому тётю Катрин вежливо отстранили от дел; предоставили ей приличное жилище и доход, попросив, чтобы она ни во что не вмешивалась. В то время ей исполнился двадцать один год, она была смелой и, боюсь, неуравновешенной женщиной. Что ей оставалось делать? Лишённая возможности играть важную роль, которая, казалось бы, должна соответствовать её положению, она обратилась к своим личным делам и из множества окружавших её людей выбрала своим фаворитом некоего уэльского сквайра по имени Оуэн Тюдор.

В скором времени он уже согревал её постель. Сам Оуэн всегда утверждал, что был законным мужем Катрин, но это очевидная ложь. Даже если они сочетались церковным браком, то его всё равно нельзя признать законным, потому что бывшая королева не может вновь выйти замуж без согласия своего сына или – если таковые имеются – его регентов. Катрин не обращалась с подобной просьбой к братьям покойного, короля, сын же её был ещё совсем ребёнком и, понятно, не мог решать подобных вопросов. Когда Бедфорд и Глостер узнали о том, что происходит (к тому времени живот моей милой тётушки стал пухнуть, и скрыть это оказалось невозможно), разразился скандал. Оуэн незамедлительно оказался в лондонском Тауэре и мог почитать за счастье, что избежал плахи.

Но вскоре гроза миновала, и в течение нескольких последующих лет Катрин родила от своего возлюбленного троих сыновей и двух дочерей. Она умерла за восемь лет до моего замужества, тридцати шести лет от роду. Её кончину, без сомнения, ускорил изнурительный любовный союз и его последствия. К сожалению, я никогда с ней не встречалась. Но самого Оуэна Тюдора его пасынок воскресил из полного забвения. Он получил ежегодную пенсию и даже, был принят при дворе. В живых остались два его сына – Эдмунд и Джаспер. Эдмунд был моим сверстником, ему исполнилось пятнадцать, Джаспер годом моложе. Эти, как и я, невысокого роста молодые люди, живые и энергичные, выглядели достаточно красивыми, хотя волосы у них были ярко-морковного цвета, а лица сплошь усеивали веснушки. Они понравились мне с первого взгляда, и впоследствии мы подружились.

Однако и улыбающиеся Тюдоры, и набычившийся герцог Хамфри, и бесстыдная Сис, я даже обеспокоенный красавец Суффолк да не менее красивый, но более утончённый Сомерсет утратили для меня всякое значение, когда я вложила свою белую ручку в руку своего мужа. По завершении брачного обряда мы были соединены, чтобы делить «горе и радости». Не знаю, многие ли невесты заключали столь выгодную для себя сделку?

Но в тот миг, во всяком случае, я была безмерно счастлива. Особенно когда увидела своё обручальное кольцо со вправленным в него огромным мерцающим алым рубином. Впоследствии я узнала, что этот камень подарил королю кардинал Бофор. Мне никогда не доводилось иметь такой драгоценности, и я сияла, как подаренный мне рубин.

Наконец свершилось событие, которого я так долго ждала. Меня не смутило даже то обстоятельство, что наша свадьба не была отпразднована с подобающей пышностью; меня заверили, что празднества отложены до коронации, которая состоится в Вестминстерском аббатстве в конце мая. А пока меня ждал медовый месяц.

За свою довольно ещё короткую жизнь я успела заметить, что короли ни в чём не отличаются от других мужчин. Мой дорогой папа по не зависящим от него обстоятельствам вынужден был проводить большую часть своей жизни вдали от постели любимой жены. Но когда он возвращался домой, они с маман сразу же удалялись в опочивальню, за запертые двери, и через некоторое время появлялись встрёпанные и счастливые. Дядя Шарль волочился за любой женщиной, мадам или мадемуазель, которая имела счастье или несчастье ему понравиться. Иными словами, в моём представлении короли были так же любвеобильны, как и все прочие мужчины, но имели куда больше шансов на успех. У кого хватит смелости отказать королю?

Меня воспитывала не только маман, но и ещё прилежней тётя Мари и бабушка Иоланта Арагонская; все они внушали мне, что плотская любовь – отнюдь не привилегия мужчин, разумеется, при соответствующих обстоятельствах. Ещё в раннем девичестве меня начали готовить к замужеству и прежде всего к первой брачной ночи. А то, что мой муж – король, что он высок и красив и, очевидно, отличается добрым физическим здоровьем, служило для меня лишь дополнительным источником радости, как бы позлащая и без того прекрасную лилию; так, по крайней мере, мне казалось, когда я размышляла о любовных утехах. Поэтому, после того как мои фрейлины с весёлыми непристойными шутками раздели меня, облачив в просторную ночную рубашку и бархатные шлёпанцы, я с распущенными волосами, сбегавшими по спине до самых ягодиц, чуть ли не бегом кинулась к опочивальне короля; по пятам за мной бежали фрейлины.

Следует помнить, что мы были в аббатстве. И всё же меня поразила опочивальня: такая маленькая и так скудно обставлена. Она подходила скорее для монаха, – вероятно, обычно её и занимал один из монахов, – чем для короля и королевы. Но даже более чем скромная обстановка не повлияла на моё приподнятое настроение. Меня не огорчило и то, что в комнате находилось много мужчин. Гордячка Сис, естественно, потребовала, чтобы они пропустили нас, но всё же нам пришлось проталкиваться сквозь толпу млеющих от вожделения мужчин, и за эти несколько минут я получила больше тайных щипков, чем за всю свою предыдущую жизнь. Однако я продолжала упорно стремиться к своей цели. Думаю, те счастливцы, которым удалось ущипнуть ягодицу королевы, надолго сохранят память об этом. Наконец я добралась до своего мужа, одетого в мантию. К моему удивлению он был ещё и в ночном колпаке с кисточкой, которая нелепо болталась у него за ухом. Колпак придавал ему большое сходство с шутом, каковых, по-моему, очень недоставало английскому двору.

Отбросив эту случайную мысль, я сосредоточилась на том, что мне предстояло сделать.

   – Сир, – сказала я, опускаясь на одно колено.

   – Жена моя, – ответил он, поднимая меня за руку. Видя, что он колеблется, я поцеловала его в щёку, и это было, если можно так считать, первое соприкосновение наших тел.

Вельможи и знатные дамы отреагировали на мой поступок одобрительными восклицаниями, однако сам король выглядел сконфуженным. По старинному обычаю нам поднесли сливовые пирожки, обмакнутые в пряный эль, от чего наши щёки раскраснелись и король ещё более сконфузился. Отставив в сторону блюдо с пирожками, он хлопнул в ладоши.

   – Милорды и миледи, – сказал он, – боюсь, что вам придётся оставить нас.

Странные, что и говорить, слова. Но приближённые всё же покинули нас с многочисленными пожеланиями счастья и радости.

Наконец дверь затворилась, и мы остались одни.

   – Люди они неплохие, – заметил Генрих. – Жаль только, что почти все ненавидят меня.

   – Ненавидят вас, сир? – переспросила я с некоторой тревогой.

   – Такова, должно быть, участь монархов – чтобы их ненавидели, – сказал он без сколько-нибудь заметного негодования.

   – Но кто именно, сир?

Он пожал плечами.

– Милорды ненавидят меня за то, что я не веду их войной на Францию.

   – Но только не граф Суффолкский?

   – Нет, нет. Он человек неплохой. То же самое можно сказать и о моём кузене Сомерсете. Но Йорк...

   – Но ведь и он тоже ваш кузен, сир.

– Да, – мрачно отозвался Генрих. – Да. – И, посмотрев на меня, добавил: – Но это неподходящий разговор для нашей брачной ночи. Встаньте со мной рядом на колени.

   – Охотно, сир. – У меня мелькнула было мысль, что он хочет предаться каким-то незнакомым мне английским любовным утехам. Однако мой муж вознамерился помолиться. Ну что ж, не возражаю. Прошло несколько минут, а он продолжал что-то бормотать себе под нос, тогда как я уже успела попросить Всеблагого Господа послать нам счастливое завершение этой ночи, и у меня стали побаливать колени. Я смогла выдержать ещё несколько минут, после чего поднялась на ноги. Видя, что король не обратил на меня никакого внимания, я улеглась, в постель, сбросив рубашку, ибо в камине полыхал огонь, и в комнате было довольно жарко. К тому же лежать в постели одетой казалось мне совершенно нелепой затеей.

Тут король поднял голову и взглянул на меня в явном замешательстве. Как я впоследствии узнала, он впервые в жизни видел обнажённое женское тело, и хотя я была ещё недостаточно зрелой пятнадцатилетней девушкой, могу, не опасаясь ничьих возражений, сказать, что он взирал на само совершенство. Однако Генрих не был доволен.

   – Мег, – предостерегающе заявил он мне, – вы ведёте себя непристойно. Где ваша одежда?

– На мне нет ничего, – ответила я.

   – Тогда прикройте ваш срам одеялом.

В некотором недоумении я повиновалась и принялась исподтишка наблюдать, как он раздевается. Оказалось, однако, что под мантией скрывалась плотная ночная рубаха. Таков, видимо, сказала я себе, английский обычай. Но мой оптимизм был поколеблен, когда, забравшись под одеяло, мой муж лёг на спину и, не удостаивая меня взглядом, уставился на балдахин над нашими головами. Через несколько минут, потеряв терпение, я приподнялась на локте.

   – Вы недовольны мною, сир?

Наконец он повернул ко мне голову.

   – Недоволен? Нет, нет, Мег. Вы ещё так молоды. И к тому же француженка.

В его голосе слышалось осуждение. Но я не теряла выдержки.

   – Я только хотела бы угодить вам, милорд.

   – Вам это, несомненно, удастся, милая Мег. Поговорим об этом завтра. – С этими словами он приподнялся, но не для того чтобы заключить меня в объятья, а всего лишь задуть свечу, после чего улёгся снова, спиной ко мне!

В молчании прошли несколько минут. Но я не собиралась так легко сдаваться. Подавляя искушение ткнуть его как следует локтем в рёбра, я села на постели.

   – Сир, мы ещё не муж и жена.

Изумлённый, он перекатился на спину и так резко приподнялся, что я чуть не упала с кровати.

   – Хорошенькое дело! Разве наш союз не освящён епископом в этом самом аббатстве?

   – Да, сир. Но брак ещё не брак ни перед Господом, ни перед людьми, пока он не получил завершения. Это всеобщий закон, признаваемый как церковью, так и государством.

Несколько секунд Генрих не отвечал, затем тяжело вздохнул.

   – Конечно же, вы правы. Но я никак не ожидал встретить у юной девушки такого пристрастия к формальным процедурам.

   – Формальным процедурам?! – вскричала я, невольно забывшись. – Но я же ваша жена.

   – Да ведь она француженка, – пробормотал он, – француженка. – И тон у него был такой, словно он вдруг обнаружил, что оказался в одной постели с ведьмой. Затем Генрих снова лёг. – Милая Мег. В этом деле, признаться, я ничего не смыслю.

Понадобилось несколько секунд, прежде чем я обрела дар речи. Я просто не могла себе представить, чтобы взрослый двадцатитрёхлетний мужчина, не монах, оказался девственником. Тем более король!.. И всё же я по-прежнему не теряла выдержки. Возможно, мне даже повезло, ибо если он никогда не знал других женщин, то не исключено, никогда и не пожелает их знать. Оба хорошо знакомых мне короля имели множество любовниц, и у меня перед глазами стоял печальный пример: я хорошо помнила, как мадемуазель Сорель вытеснила тётю Мари из их общей с мужем постели.

   – В таком случае, сир, – заявила я, стараясь придерживаться как можно более обезоруживающего тона, – нам придётся учить друг друга.

Может ли слепец быть поводырём слепца? Меня направлял мой природный инстинкт, чего, однако, нельзя сказать о моём муже. Мне пришлось всё делать самой, и должна признаться, что в этом случае я не оказалась на должной высоте. Наконец в изнеможении мы оба забылись тяжёлым сном, а наутро, как только придворные дамы принесли нам по бокалу поссета[17]17
  Горячий напиток из молока, сахара и специй с добавлением вина.


[Закрыть], Генрих тут же покинул спальню.

Гордячка Сис, не скрывая презрения, осмотрела наши простыни.

– Вы ещё не королева, ваша светлость, – заметила она.

Но настойчивость всегда была одной из главных черт моего характера, о чём эта мерзкая женщина позднее узнала на своём собственном опыте, и прежде чем мы отправились в Лондон, я стала королевой Англии не только по названию, но и фактически. Случившееся, однако, потрясло Генриха, ибо я не смогла сдержать крика, когда наконец он нашёл в себе достаточно мужской силы, чтобы войти в меня: бедняга, решил было, что нанёс мне смертельное увечье.

Дело в том, что ещё в детстве Генриха разлучили с матерью и воспитывали его люди, которые стремились сочетать обычные школьные предметы с обучением воинской науке, не давая себе ни малейшего труда познакомить молодого человека с реальной действительностью. К тому времени, когда он, побуждаемый проснувшейся чувственностью, мог бы полюбопытствовать, что скрывается под юбками придворных дам, в нём уже наметился тот поворот к Церкви, который позднее привёл его к крайней религиозности:

Естественные отношения между мужчиной и женщиной он, по наущению церковников, рассматривал как некий порок, который допустим лишь в целях продолжения рода. Упаси Бог испытывать при этом вожделение или, хуже того, похоть. Напрасно старалась я убедить его, что для успешного завершения супружеских объятий необходима некоторая прелюдия, предварительная игра: каждый раз, после очередного неловкого соития, он молился о прощении.

Но, как ни странно, во время нашего медового месяца Генрих всё же влюбился в меня. Уверяю вас, что это не досужая выдумка отвергнутой женщины. Каждый день он давал мне всё новые свидетельства своей любви. Хотя король по-прежнему неохотно предавался чувственным удовольствиям, он стал проводить больше времени в моём обществе, чем посвящал молитвам. А узнав, что своей эмблемой я избрала скромную маргаритку, тут же последовал моему примеру и велел украсить этой эмблемой почти все свои одежды и даже солонки, и ножи.

Я поклялась строго придерживаться правды в этих своих записках – ведь никто никогда их не прочитает – и должна признаться, что с каждым днём, проведённым в обществе Генриха, я всё сильнее убеждалась, что судьба сыграла со мной весьма злую шутку. Я предполагала, что выхожу замуж за человека баснословно богатого, хотя меня и насторожил случай с подвенечным платьем, но постепенно поняла, что король, вынужденный поддерживать пышный образ жизни, был куда менее богат, чем Невилли или Бофоры.

Я знала, что выхожу за сына Великого Гарри, так оно на самом деле и было, однако трудно представить себе сына, менее похожего на отца, которого до небес превозносила молва. И при этом я упустила из виду, что моим мужем станет сын тёти Катрин и, стало быть, внук Карла Безумного. Мне и во сне не снилось, какой катастрофой это может обернуться.

Я думала, что выхожу замуж за великого воителя, но до нашей женитьбы Генрих ни разу не бывал ближе чем в ста милях от места сражения и даже никогда не обменивался ударами копьём на рыцарских турнирах.

Я полагала, что выхожу замуж за настоящего мужчину, однако уже писала о том, каким жалким любовником он оказался.

Я считала, что мне на роду написано стать матерью королей, которые прославят Англию.

Нет, я вовсе не была настолько наивна, чтобы думать, будто смогу зачать уже во время медового месяца, но слабосилие Генриха заставило меня усомниться, что я вообще когда-либо забеременею от него. Оставалось одно утешение: я вознамерилась стать английской королевой, и этому не мог помешать ни один мужчина и ни одна женщина.