Текст книги "Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе"

Автор книги: Акакий Гецадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Застрявшая рука и вкус ворованного винограда

После этого скандала я уже редко оставался во дворе. Зажав в руке увесистый кусок сыру и мчади, я бродил по округе. Как-то раз в конце деревни, за высокой изгородью, я приметил спелые орешки, но перелезть туда не посмел. И вдруг – удача! – щель, настоящая щель. Я мгновенно сунул туда руку, отломил целых три пучка орехов и потянул руку назад.

Как бы не так! Не идёт рука обратно, и всё тут. Мне показалось, что кто-то крепко схватил меня за руку! Посмотрел – никого. Проклятая изгородь руку не пускает. Может быть потому, что я украл? Я разжал пальцы, и орешки посыпались на землю. Но не тут-то было – руку всё равно вытащить не удалось. Тогда я схватился за грешную руку честной рукой и потянул, но опять никакого толка. Подумать какой хитрый забор поставили – сам вора ловит! Что же мне было делать? Не дай бог, прошёл бы кто-нибудь мимо! Как Царо обрадовалась бы, раззвонила бы об этом на весь белый свет! А сколько мук вытерпели бы мои уши! Так-то и вовсе без ушей останешься! Я представил себя безухим, и сразу слёзы градом покатились из глаз, не удержавшись, я громко всхлипнул.

– Кто там? – послышался женский голос.

Ого! Кто-то ходил там за изгородью. Слёзы тотчас же высохли у меня, я напрягся, что было сил, но… всё напрасно! Капкан действовал безотказно. Смотрю: идёт ко мне тётка в красном платье. Я пригляделся: надо же, кажется, та самая, у которой я подбил в прошлом году рябую курочку. Да, конечно, это она, я вспомнил её густые брови и огромные глаза.

«Чёрт возьми! Этого ещё не хватало! Вот и осрамился я. Кто же теперь станет меня уважать?»

А женщина подошла уже совсем близко.

«Ну теперь я пропал!»

– Ты чего плачешь, мальчик?

«Что ж ей ответить? Что, мол, орешки воровал?»

Я буркнул первое, что пришло на ум.

– Рука застряла, не могу вытащить.

Женщина посмотрела на мою руку и сказала мне:

– Вот чудак какой! Если тебе захотелось орешков, не мог что ли ветку пригнуть?

Вот, думаю, принесёт сейчас крапивы, задерёт мне штаны и…

– Да не мучай руку, исцарапаешься! Подожди, я сейчас помогу!

Смотри ты! – думаю, – ещё и издевается, подожди, мол, сейчас я тебе всыплю! И вовсе я не хочу ждать, но попробуй, освободись.

Женщина тем временем раздвинула прутья изгороди, и я легко высвободил руку. Удирать теперь было даже стыдно, и я стоял понурив голову.

– Больно? – спросила она.

– Нет, не очень, – ответил я смущённо, и вдруг мне показалось, что я похож на телёнка.

– Что ты здесь делал? Я тебя совсем не знаю.

– Да я так, прогуливался, – ответил я и пошёл прочь.

Вот беда, думаю, ещё спросит: чей ты, а тут, гляди, припомнит насчёт курицы, и тогда мне конец.

Но я напрасно испугался, она ничего не спросила, только сказала:

– Видишь, деточка, воровать ты не умеешь, кликнул бы лучше меня, и я бы тебе этот орешник с корнем отдала, не золото ведь! – и погладила меня по голове. Потом собрала рассыпавшиеся орехи, прибавила к ним ещё и, велев поднять подол рубахи, высыпала мне их туда.

Когда опасность миновала, я, в душе, даже обиделся на неё, почему она сказала, что я не умею воровать? Мне стало обидно, ведь все наши ребята, хвастаясь, наперебой рассказывали о своих проделках, и воровство казалось тогда нам истинным геройством.

Тут-то я и решил про себя: ну хорошо! Придёт время, и я покажу, на что я способен!

Наконец это время пришло!

Бабушка Гванца нередко уверяла, что в небе есть дыра: если найти её, то можно будет вылезть через неё в другой мир.

Насчёт небесной дыры я не совсем был уверен, но зато уж точно знал, что в изгородях, окружавших наши виноградники, всегда найдётся хоть одна лазейка. Да не такая, в какой рука моя застряла, а большая, в которую легко пролезть голове.

Мимо нашей калитки шла дорога, немного дальше она разветвлялась на тропинки, одна из которых вела к небольшой горке. Под той горкой находился самый знатный из всех наших виноградников – виноградник Тадеоза Кереселидзе.

Когда виноград поспел, Кечо взял меня туда. Он показал дыру в плетне, которую проделал барсук. Через эту дыру мы влезли в виноградник. До чего же был он хорош! Всюду пестрели чёрные, изумрудные и розовые гроздья. Мы поскорее залегли у спелых лоз. Гроздь винограда обычно отщипывают у самого черенка, иначе её сорвать трудно: ягоды осыпаются. Поэтому мы, как собачки, стали откусывать ягоды прямо с лоз.

Вначале мы целыми пригоршнями сыпали их в рот и глотали целиком, потом стали обрывать по ягодке и вскоре так объелись, что кожуру и косточки сплёвывали прямо на лозу.

Удивительно, до чего вкусен ворованный виноград! А может, там росли какие-то особые сорта, которых нет у моего деда? Или это просто мне так показалось?

Но Кечо уверял, что у моего деда виноград во сто крат слаще. Может быть, оно так, но только я слаще этого винограда никогда не ел.

Наверное, я бы съел там весь виноград, но от сладкого сока губы мои слиплись, и я уже с трудом открывал рот, а животы у нас, извините великодушно, так вздулись, что нам не только шевелиться, но и дышать было тяжело. Теперь мы уже не замечали красоты виноградника. Пока желудок пуст – любая еда мила, а наполни его – и пропала вся прелесть. Эту истину понял я тогда впервые. И ещё я понял, милые мои, что если хочешь наслаждаться красотой жизни, не грех иногда и поголодать.

Одним словом, долгое время не могли мы подняться с земли, но не оставаться же там было ночевать! Прихватив на прощанье самые крупные гроздья, мы подошли к лазейке. Можете себе представить, что в дыру, проделанную барсуком, пролезть нам уже не удалось, пришлось, изрядно исцарапав ноги колючками, лезть через изгородь.

У калитки Кечо приложил к губам палец и предупредил меня:

– Смотри, Каро, не проговорись!

Я кивнул головой – мол, лучше твоего знаю, но зря я был так в этом уверен.

Пока мы перешёптывались, откуда ни возьмись, появился мой дядя Пиран, с корзинкой за спиной, в которой лежали кукурузные початки.

Кечо косо взглянул на него и съёжился.

Мы вошли во двор. Дядя поставил корзину, потом почему-то оглядел меня с головы до ног.

– Эй, малыш, почему живот у тебя стал словно надутый бурдюк? – и, ткнув меня в живот локтем, произнёс: – Виноград ел?

– Какой там виноград! – поспешил я ответить, но сам растерялся.

– Украл? – нахмурился охотник.

– Что ты? – Теперь уже я совсем перепугался.

– Не ври! Дед не дал бы тебе столько съесть. Что у тебя с животом, от жадности того гляди лопнет! Это тебя Кечошка повёл воровать?

Не успел я и рта раскрыть, чтобы ответить, как из комнаты вышла мать.

– Куда это ты запропастился, негодник, целый день не евши не пивши шляешься!

– А зачем ему еда, видишь, как он брюхо набил виноградом, там и для иголки места не сыщется! – ответил вместо меня дядя.

– Где это ты съел столько? – рассердилась мать.

– Украл, – снова ответил за меня дядя.

– Этого ещё не хватало! – глаза её сверкнули недобрым блеском.

– У кого украл, говори, проклятый, чтоб тебя смерть украла!

Наверное, она меня обязательно бы побила, если бы дядя не заступился. Он повёл меня в дом, усадил у камина и заставил рассказать про набег на чужой виноградник.

– Ух ты! – изумился дядя. – Неужто в Тадеозов виноградник влезли? Что же теперь с тобой будет? В прошлом году один парень из соседнего села своровал у него виноград, так знаешь, что он с ним сделал?

– …?

– Не спрашивай, страшно даже вспомнить. Теперь этот несчастный стал одноруким. Тадеоз отрезал ему правую руку, всю, целиком! Так исстари наказывают воришек.

– Ну да! – засомневался я. – В соседнем селе ни одного однорукого нет.

– Правильно! – подтвердил дядя. – Потому что его тотчас же в город взяли.

– Как же он застёгивает себе брюки? – озадаченно спросил я. – Почему-то это меня обеспокоило больше всего.

– Помогают ему. А вдруг Тадеоз узнает про тебя, что мы будем делать! – и он удручённо покачал головой.

Я тоже испугался, но какая-то надежда всё-таки ещё теплилась во мне.

– Как же он узнает, ведь нас никто не видел?

– А он и того парня не видел, но вот пошёл по следу и дошёл до его дома. Боюсь, что он и тебя так найдёт. Что же нам делать, а? – и он понурил голову и прикрыл глаза рукой.

Слёзы душили меня, но я держался, ведь вор – герой, а герою не пристало реветь. Настроение у меня было подавленное.

– А ты его во двор не пускай, заряди ружьё и держи наготове, – несмело предложил я ему.

– Что ты! – возразил дядя. – Мало того, что человека обворовали, теперь ещё убивать его прикажешь? Тогда придёт другой, с ружьём, и арестует нас обоих, и меня, и тебя, свяжет нас по рукам и ногам и бросит в тюрьму. А кроме того, говорят, что Тадеоз знает какое-то заклинание и никакая пуля его не берёт.

Тут уж я не выдержал и зарыдал.

– Ну что ты, мальчик, что ты, миленький! – утешал меня дядя. – Не бойся, он не отрежет тебе руку, я его попрошу, он меня обязательно послушает. Нет, мучать тебя я ему не дам, а вот в тюрьму тебя, может, посадят на несколько дней. Ну, ничего, поголодаешь немного, и делу конец.

– Не хочу в тюрьму, не хочу! – заорал я.

– Ну хорошо, – почесал он затылок, – так и быть: когда они придут за тобой, я тебя спрячу в надёжное место, а им скажу, что тебя нет дома. Вот всё, чем я могу тебе помочь, дружок.

Это мне понравилось. Да и отступать было некуда: надо было прятаться и спасать свою шкуру.

В ту ночь мы с дядей легли, по обыкновению, в одной комнате. Он вскоре захрапел, а я не смог сомкнуть глаз и вздрагивал от малейшего шороха. Наконец, глубокой ночью я уснул, и во сне мне приснился усатый солдат. Утром меня разбудил собачий лай. Я вскочил как безумный и оделся так быстро, как никогда в жизни. Дядя уж был на ногах и причёсывал свой хохолок.

Он посмотрел на меня и вдруг сказал:

– Ой, кажется, пришли, Караманчик. Куда ж мне теперь тебя спрятать?

Я потерял дар речи от испуга. Но тут взгляд мой упал на топчан.

– Ну чего же ты смотришь? Полезай быстрей!

Перед топчаном лежала шкура барсука. На ночь, ложась в постель, мы вытирали об неё ноги. Я втащил её под тахту и лёг там на неё.

Дядя вышел. С замиранием сердца я ждал, что вот-вот войдут и начнут обыскивать.

И вдруг дверь легонько скрипнула, а я от страха совсем перестал дышать, закрыл глаза и притворился спящим. Но сердце моё так бешено колотилось, что я удивляюсь, как грудь моя не разорвалась.

– Вылезай, малыш! – услышал я слова дяди и, выглянув, не поверил своим глазам: он был один. Честно признаюсь вам, что целых две недели я был в тревоге и волнении, не выходил никуда из дома и старался даже не показываться во дворе. Однако скоро понял, что дом – не крепость. Как ни прячься – от людей никуда не денешься. Как-то раз, днём, послышался ожесточённый лай. Наш пёс всегда лаял так злобно, когда во двор заходил кто-то чужой. Я схватил дедову бурку, завернулся в неё, дрожу и жду, когда в комнату войдёт Тадеоз, а с ним этот проклятый солдат.

– Кто это там? – спрашивает отец маму.

– Никого нет. Это наш Куруха и собака Лукии нашли где-то кость и теперь грызутся.

Я успокоился, но ненадолго. В вечернее время было ещё того хуже.

– Эй, Нико! – крикнет, бывало, кто-нибудь. А мы с дедом в это время в погребе. При свете лучинки мы готовили там всё необходимое для приближавшегося сбора винограда. Старик идёт на зов, а я остаюсь: если уж прятаться, то лучшего места не найти: я залезаю в давильню, и пот льёт с меня в три ручья.

Дед неторопливо возвращается. Оказывается, приходил кузнец Адам Киквидзе, который должен нам сменить колесо на арбе.

– Куда ж ты это залез, Караманчик? – удивляется дед.

– Я смотрю, нет ли здесь трещины! – отвечаю я и улыбаюсь своему умению удачно соврать.

– Амброла! Эй, Амброла! – громко зовёт кто-то отца.

Я снова шарахаюсь и забиваюсь в дальний угол амбара. А это всего лишь покупатель, пришедший к отцу купить кровельного железа.

– Пиран! Где ты, Пиран!

– Ой! Вот теперь на самом деле пришли! – шепчет дрожащим голосом дядя, и я, трясясь от страха, лезу в бочку с мукой. Но и на этот раз гроза прошла стороной: приятель просил у дяди денька на два охотничью собаку. Словом, посетителей было не счесть, да и углов, где я скрывался, тоже.

Стоило вдруг залаять собаке громче обычного, как я, ошалев от испуга, не мог сдвинуться с места и оставался стоять как истукан.

Однажды пёс заливался так долго, что я решил – пришёл мой конец. Бабка выглянула – никого. Дед выглянул – никого. А собака всё лает. И, думаете, на кого она лаяла? Представьте себе – на луну.

В один прекрасный вечер я дошёл до того, что умудрился влезть в кувшин, где обычно хранили сыр, и прикрылся сверху барсучьей шкурой. Спасибо, что сосед, позвавший дедушку, быстро ушёл, иначе б я наверняка задохнулся. Я потерял сон и покой. Всё время был настороже и смотрел в оба: днём и ночью мне мерещился солдат с ружьём. С ненавистью поглядывал я на виноградник, потому что хорошо понял, что нет на свете ничего горше украденного винограда, и лишь гораздо позднее я узнал, что дядя Пиран нарочно пугал меня: бедного Тадеоза Кереселидзе в то время давно уже не было в живых, а виноградник по привычке все ещё называли Тадеозовым…

Переваренные хачапури и спрятавшийся в амбаре чёрт

Мама решила, что тесная дружба с окончательно потерявшим совесть Кечо не сулит мне ничего хорошего и отправила меня в деревню к своей матери. Как раз в это время сосед бабушки Тапло, Олифантэ, приехал в Сакивару на лошади, и ему поручили отвезти меня к ней.

Когда мы уже подъезжали к бабушкиному дому, я соскочил с коня и, решив сократить путь, помчался наверх по узенькой тропинке, а Олифантэ поехал к дому по длинной и извилистой просёлочной дороге. Не открывая – калитки, я ловко перемахнул через неё.

Бабушка Тапло была на гумне, лущила там кукурузу. Она сидела на низенькой скамеечке и, склонившись над широкой плетёнкой, бросала туда очищенные початки, шурша стеблями.

Тихонько, на цыпочках, я подкрался сзади к бабушке и закричал ей прямо в ухо:

– Бааа!

Старуха подскочила как ужаленная, но, увидев меня, бросилась целовать и смеяться от радости, во весь рот, хотя зубов там у неё осталось, наверное, всего штук пять.

– Как поживаешь, бабуля? – спросил я её бодро. – Опять глаза болят?

– Глаза у меня из-за тебя болят, плутишка, а больше мне не на что пожаловаться.

– Ну, бабуля, сейчас-то ещё ничего, а вот потом хуже будет, – «утешил» я бабушку, и так уже ни на что не надеявшуюся.

– Скажи лучше, как дела, пострелёнок?

– Хорошо. Дед Нико все песни поёт…

– А где же мама?

– Да она дома осталась!

– Батюшки мои! Кто ж тебя привёз?

– Как кто? Что я, маленький? Дядя Олифантэ сюда ехал, я схватил его коня за хвост и приехал.

– Вот сукин сын! Да скажи хоть одно слово правды!

– Тапло! Эй, Тапло! – подъехал к калитке всадник.

– Кто это там? – выглянула бабушка.

– Мальчишка пришёл?

– Ах, это ты, Олифантэ? Да, он здесь. Ты его привёз?

– Да! Элисабед велела передать, если не будет тебя слушаться, тотчас же гони обратно.

– Что же ты через забор разговариваешь? Заходи во двор, за это платы не берут.

– Да чего там! Все живы, здоровы, кланяются тебе.

– Вот об этом-то мне и расскажи. Заходи, у меня есть ягодная водка, ты же у нас любитель, отведай капельку и иди к себе с богом.

– Ооо! Ягодную водку – с удовольствием. Кто ж от неё откажется! Говорят, помогает, когда ломота в суставах!

– Ну, конечно, особенно если ноги ломит – сразу снимает, только много пить не следует, иначе и голова разламываться станет.

– Так и быть, пусть рыба задохнётся в воде!

Олифантэ привязал коня к изгороди, вошёл во двор.

Бабушка Тапло вылезла из-под кучи кукурузных стеблей, отряхнула платье, вынесла из дому треножник и поставила его под ореховым деревом.

– Присаживайся! Не обессудь, что по-простому принимаю тебя, мой Олифантэ.

– Ничего, – пригладил пышные усы Олифантэ. – По мне было бы что попить-поесть, а посидеть и на огне посижу, тётушка.

Бабушка снова пошла в дом, а я побрёл за ней. Смотрю – берёт с полки хачапури, да такой румяный, такой соблазнительный! Как бы его съесть! Изрядно проголодавшись в дороге, я проглотил слюну. Потом бабушка вынула из шкафа литровую бутыль и пошла обратно.

– Бабуля, дай хачапури! – преградил я ей путь.

– Нельзя, деточка, только один и остался.

– А мне хватит!

– Проголодался, ласточка?

– Как волк.

– Потерпи немного – вот отправим гостя, накормлю тебя. А пока поешь мчади и сыр.

– Нет, мне хватит и хачапури.

– Ох, господи! Не осрами меня перед гостем, я тебе целых два таких испеку.

Теперь мне ещё больше захотелось его съесть. И, вспомнив, что в своё время меня отвезли в отцовский дом на муле, я окончательно заупрямился:

– Ничего не знаю, дай и всё!

– Перестань, деточка, дядя отломит кусочек, а остальное тебе останется.

– А вдруг он всё слопает, что тогда делать?

– Ну, будет тебе, человек с дороги, ждёт меня! – и она вышла. Я последовал за ней.

Олифантэ отломил кусочек хачапури, сунул в рот и зашевелил усами.

Бабушка налила в стакан водки.

– Ну, будем здоровы! – сказал Олифантэ и, выпив водку одним глотком, крякнул от удовольствия.

– Охо-хо! Крепка, чересчур крепка!

Потом отломил второй кусок и отправил его в рот. Тут аппетит у него разыгрался, и он энергично задвигал челюстями.

– Ну как там твой сын, что от него слышно? – спросил он бабушку.

– Эх! Бросил меня одну, и всё тут, – вздохнула она и снова налила ему водки.

– А как там они живут? Не собираются приехать?

– Нет! Видно этот чёртов город по душе ему пришёлся, он сюда и глаз не кажет, – пожаловалась бабушка.

Но зато я во все глаза смотрел на исчезавший хачапури.

Олифантэ был шустрым мужичонкой: он всё успевал, и водку пить, и судачить и с аппетитом есть.

Гость выпил сколько положено, три раза поднял тост за семью и, наконец, обратил своё внимание на меня. У меня, несчастного, в сердце бушевал огонь. Я глотал обильно слюну, но она не в силах была потушить этого пламени. Олифантэ ел так смачно, что, глядя на него захотел бы есть и плотно поевший человек. А я ни на минуту не отрывал взгляда от оставшегося куска хачапури. И когда он отправил в рот последний кусок, наконец не вытерпел и закричал:

– Ой, бабушка! Он всё съел!

– Вот дурак! – смущённо произнесла она и зажала мне рот рукой. Но было поздно, слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Ай, бедненький, ему тоже хотелось хачапури! – спохватился Олифантэ и открыл рот, но там уже ничего не осталось.

– Вот срамотник! – вырвалось у бабушки. – Ничего, я ему другой дам.

– У тебя же нет больше? – чуть не плача закричал я.

– Ох, ты, боже мой! Испеку, чтоб тебе лопнуть! Сыру у меня, слава богу, всегда вдоволь! Ах ты, мать честная, надо же, как ославил меня! Хорошо ещё, что Олифантэ свой, не посторонний, иначе сраму не оберёшься!

Олифантэ смущённо заёрзал и рассудил, что лучше всего, благословив напоследок дом, уйти восвояси…

Я ждал, что бабушка как следует всыплет мне за длинный язык, но, слава богу, отделался только упрёком:

– Как тебе не стыдно? Бессовестный ты!

Но тут же разожгла огонь, нагрела жаровни и спекла такой хачапури, что я себе все пальчики облизал. Клянусь вам, вкус его я до сих пор ещё помню…

…А такой дружок, как Кечошка, нашёлся у меня и здесь: это был сын Олифантэ Кучу. Мы были одного с ним роста, хотя он был немного старше меня. Правда, рот у него был кривоват и чуточку великоват, но во всём остальном это был парень что надо.

Деревня моей матери расположилась высоко в горах, а виноградники находились далеко в долине. Спускаться туда мы не могли, поэтому мы с Кучу часто сидели без винограда.

Впрочем, в моей памяти была ещё свежа история с Тадеозовым виноградником. Я теперь походил на ту собаку, что с перепугу целых девять лет лаяла на пень. И хотя у меня и в мыслях не было лезть в чужой виноградник, но всё-таки я не сидел сложа руки. Мои карманы вечно топорщились, набитые соседскими грушами и яблоками. Не забывал я и про орешки, в которые мы с увлечением играли с Кучуной, хоть я и проигрывал всегда.

Здешние соседи не были такими как Царо, они не считали воровством, когда мы лакомились их фруктами. Более того, в деревне любили повторять: если бы груши и яблоки имели рты, то сами давно съели бы друг друга, потому для ребёнка их грешно жалеть.

Но Кучу явно не хватало одних только фруктов, ему хотелось чего-нибудь другого, поплотнее. А за этим не нужно далеко ходить, достаточно было шмыгнуть в амбар бабушки Тапло.

Но бабушка заметила это и однажды, делая вид, что беспокоится, спросила:

– Послушай, пострелёнок, ты знаешь, что у меня в амбаре чёрт заперт?

– Правда?

– Конечно! Если туда кто-нибудь посторонний войдёт, он схватит, сунет его в бурдюк и заберёт к дьяволам. Ты-то боишься его?

– Я очень боюсь и чертей и леших!

– Тогда без меня не ходи в амбар, не то унесёт – и поминай как звали!

На другой день в амбаре оказалась вылизанной баночка мёда, а из глиняного горшка пропал целый круг сыра.

– Господи! – произнесла бабушка. – Я ведь знаю, что ты один не осилишь столько! – Потом вдруг спросила: – Ты, часом, никого не видел там?

– Нет. А впрочем, бабуля, у тебя же там чёрт сидит, он, наверное, слопал всё, а потом улетел. Пойди посмотри, может, он ещё там?

Бабушка прикрыла рот рукой, чтоб не рассмеяться, и, еле сдерживаясь, погрозила мне прутом:

– Пошёл отсюда, негодник! Жалко, что я вас с Кучуникой не заперла в свинарнике: тогда этот чёрт ни мёда бы ни вылизал, ни сыра не стянул!

Я знал, что бабушка не ударит меня, но на всякий случай отскочил в сторону и стал за дверью.

Она смягчилась:

– Смотри, глупышка, ешь сколько хочешь, но этого обжору сюда не пускай! Ему же целой коровы мало, с рогами и ногами обгложет её!

Бабушка говорила правду: Кучу был настоящим обжорой, он запихивал себе в рот громадные куски и глотал не разжёвывая, и никогда не чувствовал сытости. Бабушка Тапло была совершенно права, но и я был по-своему прав: без Кучу у меня пропадал аппетит, не морить же себя голодом? Поэтому я сам ел, и нового друга угощал.