Текст книги "Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе"

Автор книги: Акакий Гецадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Схороненная мечта и насильно увиденный город

Сбор винограда был уже позади, и все мы облегчённо вздохнули. Настало время, когда бродит мачари: пришла пора свадеб. Нас, мальчишек, никто не звал в дружки, но всё же именно мы были душою и сердцем всех свадеб. Без нашей помощи не обходился ни мясник, ни повар, мы даже столы помогали накрывать, ну и, конечно, были незаменимыми виночерпиями в погребе. Нас с Кечошкой это всегда радовало, и мы заранее точили зубы.

И вот как раз в разгар всех этих дел, там, где дорога из Сакивары круто берёт в гору, нашли мёртвым духанщика Темира. На нём не обнаружили ни следов ран, ни удара. Одни говорили, что ему трудно было поднять в гору своё пузо и сердце у него лопнуло. Другие уверяли, что за духанщиком погнались взбешённые волы с арбой. У Темира выпали деньги, и он нагнулся, чтобы их собрать, и в это время волы налетели на него и растоптали. Алекса и Пация клялись, что своими глазами видели, как по Темиру проехалась арба. Надо же, умному иногда не веришь, а дураку, бывает, сразу поверишь!

– Бедняга, – сокрушался Адам Киквидзе, – стал жертвой денег. Эти проклятые деньги и губят мир!

– На самом деле, – вмешался в разговор Лукия, – чтоб у того руки отсохли, кто эти деньги придумал!

– При чём тот, кто придумал? – обиделся кузнец. – Если ты неумело замахнёшься топором и отрубишь себе ногу, выходит, ты меня должен проклинать?

– Да нет же, я к слову… – оправдывался Лукия. – Но всё же люди жили бы лучше, если бы не было денег.

Словом, так это было или не так, а духанщик Темир приказал долго жить. Отец и Лукия вернулись с поминок вместе. Они допоздна задержались у нашей калитки и долго что-то обсуждали.

После ужина мама погасила свет, и мы улеглись спать. Лежу и слышу, родители о чём-то шепчутся. Известное дело, если кто-то рядом орёт, ты можешь не обращать внимания, но стоит кому-то с кем-то пошептаться, как ты сгораешь от любопытства и желания поскорей узнать, в чём дело. Вот и я так: как только они зашушукались, у меня от любопытства ушки полезли на макушку.

– Да я тебе про Темира говорю, – шепчет отец. – Оказывается, в пашне, там, где у меня с Лукией межа проходит, он зарыл целый кувшин золота.

– Отчего же он его у себя не зарыл? – удивилась мама.

– Решил, что так будет менее подозрительно. А после забыл то место, где зарыл кувшин с золотом, и завещал сыну, чтобы тот выкупил нашу землю и перерыл её. А золота там столько, что, мол, если всю жизнь только пировать, всё равно хватит.

– Ну, и что же ты, собираешься продать ему землю?

– Что я, сдурел, что ли?

– Как же ты поступишь?

– Как поступлю? Вот чудачка! С завтрашнего дня мы с Лукией начнём копать, и всё тут. А если кто из нас найдёт золото, мы поделим его пополам. Понятно?

– На что тебе столько золота? Им ведь надо уметь пользоваться. А ты его и близко-то никогда не видел.

– Ничего, зато Караман мой увидит. Поставлю я ему кресло золочёное под ореховым деревом и пускай себе сидит, наслаждается жизнью. Эх, было бы оно, это золото! А что с ним делать – и дурак сообразит.

– А если сын Темира узнает и будет на вас жаловаться?

– Прямо! Испугались его! Этим золотом мы, милая, девять судей и семь уездных начальников подкупим и ещё столько же у нас останется. Найти золото у себя в земле и отдать другому? Пусть держит карман шире!

– Так как же, скажем Караманике?

– Как же не скажем? Зачем мне всё это, если не для него? Мне уже всё равно, я свои полжизни прожил. Караман, сынок, ты спишь?

До сна ли мне было? Радость так охватила моё сердце, что оно было готово выпрыгнуть из груди. Даже одеяло задрожало от волнения. Наверное, если б я не держал его, оно бы улетело. Но эта счастливая весть сделала меня совсем немым, и я не смог издать даже звука.

Внезапно я погрузился в розовые мечты. За одно мгновение я построил себе роскошный дворец. В пышном саду его раскинул широкие ветви могучий дуб. Под ним, журча, протекал хрустальный ручеёк с такой студёной водой, что зубам было больно. В саду стояли каменный столик и резное кресло. Я развалился в кресле, положил ногу на ногу и задымил из изогнутого кальяна. Слуги поставили рядом с моим второе кресло. Оно для моей прекрасной госпожи. Вот ей подали вязальный крючок из слоновой кости, и длинные её восковые пальцы начали свой непонятный танец. Она сразу связала что-то очень красивое и, нежно улыбаясь, подарила мне. Теперь госпоже Гульчине улыбка ещё больше шла… Нянечка вынесла из дворца люльку – ведь ребёнку необходим свежий воздух. Ребёнок машет ручонками и смотрит в мою сторону. Он очень любит отца. Над ним множество пёстрых погремушек, он играет ими и даже бьёт по лицу изображённого на монете царя. Хотя, если подумать, что ему от него надо? Что царь сделал ему плохого?..

– …Караманчик, ты спишь? – снова спросил меня отец. Этот голос поднял меня из моего кресла и вышвырнул вон из дворца.

Я сразу бухнулся из мечты в свою собственную постель, и ко мне вернулся дар речи:

– Нет, отец, не сплю. Чего тебе?

– Ты слышал наш разговор?

– Я же не глухой!

– Ну, и что теперь нам делать? Если мы не поторопимся, счастье может уплыть от нас.

– Не бойся, отец, день и ночь буду работать. За недельки две я всю эту землю так переворошу, как если бы на ней сражались девятиглавые дэвы.

– Ты вправду мне поможешь или по-прежнему дурака будешь валять?

– Клянусь матерью, помогу. Что я, неблагодарный, что ли? Ты так заботишься обо мне! Сложа руки на животе, сидеть не буду. Совесть и у меня есть.

– Только ты никому не говори об этом!

– Этого ещё не хватало! Да я себе на рот железный замок повешу. Разве мой язык не за моими собственными зубами?

– Вот видишь, мать, какой у тебя сын? Золото, а не парень! Ради такого я не то что клочок – всю землю выпотрошу! Теперь спи, сынок, а завтра чуть свет надо вставать!

Легко сказать – спи! Я понял, что большое счастье чем-то сродни большому горю, тут уж не до сна… Я весь отдался мечтам… И передо мной вновь возник прекрасный белокаменный дворец. Гульчина улыбается мне, и на голове её головной убор грузинских женщин…

До самой полуночи я, не смыкая глаз, вертелся в постели, как шампур. Я успел уже девять раз обойти вокруг земли и повидать все чудеса на свете. Сладкие мечты вконец измучили меня, и, обессилев, я уснул.

Проснувшись, я первым делом поискал глазами отца. Постель его была застлана. Мама суетилась у огня и пекла в кеци мчади.

Грешным делом я подумал вдруг: а не было ли вчерашнее каким-то наваждением…

– Вай ме! А где же отец? – испуганно спросил я у матери.

– Пошёл работать! – спокойно ответила она.

– Куда?

– Как куда? Ты забыл, что он тебе вчера сказал?

– А отчего же он меня с собой не взял?

– Да мы у тебя под ухом, милый мой, разве что из пушек не палили! Ты не хотел просыпаться.

– Вай-вай!

– Не горюй! Давай лучше побыстрей ешь, бери лопату и беги. Отец ведь, вон он, рядом работает!

Когда я пришёл туда, отец успел уже изрядно потрудиться. Он прорыл глубокий ряд и теперь собирался рыть другой рядом. Лукия с Кечошкой перерыли гораздо больше, но их-то было двое! Я сразу же принялся за работу. Мы с отцом так перепахивали землю, что не оставляли нетронутой ни одной её пяди. С непривычки ладони у меня горели, и я то и дело на них поплёвывал.

Первый день не принёс нам радости. Правда, Кечошка нашёл-таки кувшин, но был этот кувшин без дна и покрышки.

На второй день я поднялся пораньше и, вооружившись лопатой и мотыгой, поспешил к заветному месту.

Работал я так, – за правду мне не платят, для чего же мне лгать, – что отец только диву давался:

– Ты что же это, озверел, что ли? Чего ж ты раньше нам свою силу не показывал, раз она у тебя была?

Я молчал, деловито глядя в землю. Мне мерещился только один кувшин, сверху донизу полный золота. Поплёвывая на свои пылавшие ладони, я с ещё большим ожесточением вгрызался в землю.

В полдень лопата издала какой-то странный звук. Да, это был звук обожжённой глины. Сердце подступило к горлу, и руки мои задрожали. Я осторожно нагнулся и… это был обломок кеци. Как уж тут было в сердцах не сплюнуть и не выругаться. Отец тоже что-то нашёл. Оказалось – деревянная трубка, в которой младенцы в люльке справляли свою нужду. Хуже того, трубка оказалась для девочки, поэтому я совсем помрачнел, тьфу, думаю, сглазит проклятая! Недаром ведь говорят, что девчоночья – непременно к беде! Вскоре на ладошках у меня вспухли волдыри. Руки начали болеть, да ещё как! Врагам не пожелаю! Но я не отступал! Копал землю и выворачивал её наизнанку, а сам краешком глаза не забывал поглядывать за соседями, – авось, думаю, найдут и припрячут! Кечошка же в свою очередь следил за нами. У него, несчастного, глаза чуть не скосились, на нас глядючи. Впрочем, страхи были напрасны. Ну, допустим, они бы нашли клад, долго ли они смогли бы прятать его? Разве легко было сразу и просто переварить такое богатство?

Вскоре распухли руки и у отца, и он перевязал их. Я тоже последовал его примеру. Так руки болели меньше, хотя работать стало труднее.

Эх, одной надеждой и жив человек! Ровно девять дней копали мы эту треклятую землю и, кроме дырки в колесе от телеги, ничего не нашли. Но мы все держались молодцами и решили работать до самого конца. Разве можно успокоиться, когда где-то неподалёку, совсем рядом, лежит бесценный клад?

Почти всю половину рождественского месяца меня раздирали эти чувства, и я так похудел, что стал похож на собственную тень.

Выпал первый снег. Но и это не охладило нашего пыла. Работая, я вдруг увидел в земле корень. Поблизости не росло ни одного дерева. Я, конечно, удивился и спросил отца, откуда мог корень здесь взяться. Он повертел его в руках, внимательно посмотрел и сказал:

– Это лоза, сынок!

– Откуда? Я сроду здесь лоз не помню.

– А здесь, видимо, когда-то был виноградник, детка, потом он одичал и погиб.

– А если его снова здесь разбить, он привьётся?

– Отчего же ему не привиться? – ухмыльнулся отец. – Для лозы лучшего места и не найти. Только вначале землю надо освободить от камней…

Первыми рыть перестали соседи. Кечошка оглядел посеревшие склоны, и уши его печально сникли, а рот скривился в жалкой гримасе, – вот-вот заплачет.

Всё это место мы так перерыли, что кругом одна только земля и чернела.

И что мы искали? Потерянное?

Я от боли уже не чувствовал своих рук. Они сплошь были покрыты волдырями и ныли, не переставая.

Какой там к чёрту клад?

Мы с Кечошкой снова глянули на оголившиеся горы и оросили свежевскопанную землю нашими горькими слезами.

– Обманул он нас, этот проклятый Темир, чтоб ему перевернуться в гробу! – бурчал Кечо.

И пока мы, дети, плакали, отцы наши невозмутимо покуривали свои трубки и нисколько не горевали о ненайденном кладе. Мне даже показалось, что они тихонечко посмеивались. А Лукия однажды даже громко рассмеялся. Сердце моё испепелилось от горя. Теперь вся эта вскопанная земля казалась мне громадной зияющей могилой, где были похоронены все мои голубые мечты и надежды. Рухнул мой роскошный чертог, завял столетний дуб! Высох журчащий ручей, разлетелось в щепки резное золочёное кресло. Сгорела детская люлька, а вместе с нею и госпожа Гульчина… И даже пепла от них не осталось… Ну, а я, естественно, тоже заклубился дымом.

Мне хотелось выть, как обречённому на заклание, но что сказали бы люди?

А Амброла и Лукия, наши жестокосердые отцы, ехидно посмеивались в усы. Загадка их смеха была отгадана мною лишь весной, когда они разбили на этом месте виноградник.

Я никогда бы не мог подумать, что мой отец может так провести меня. Отныне я действительно лютой ненавистью возненавидел лопату и мотыгу. Пока не созрел виноград, я даже не посмотрел в сторону этого виноградника. И лишь потом только удалось матери затащить меня туда: она хотела, чтобы я первый попробовал его, так как это считалось добрым знаком.

– Ну что, сынок? – удовлетворённо спросил меня отец. – Неужто у тебя язык повернётся сказать, что я о тебе не забочусь? Разве этот виноградник не золото? Когда меня не будет в живых, он поможет тебе существовать. Понимаешь ты это, дурачок?

Отец-то прав! Ей-богу, мы, дети, поистине неблагодарные существа! Отцы заставляют нас трудиться для нашего же блага, а мы недовольно брюзжим… Уж очень своенравна мельница судьбы, и очень по-своему крутятся её колёса. Один мелет, другой ест. А ведь по-иному она и не заработает, иначе весь мир перевернётся вверх тормашками…

* * *

Я и оглянуться не успел, как пролетели годы, и мне стукнуло семнадцать. Отец стал на меня косо поглядывать, не скрывая раздражения.

В ясный летний день я, принарядившись, собрался со двора. Отец преградил мне путь у калитки.

– Видишь тот ясень? – спрашивает.

– Конечно, я ж не слепой!

– Постой, а гнездо на нём видишь?

– Ну и что?

– В том гнезде ещё недавно жили птенцы.

– Знаю.

– Сегодня их уже нет там.

– А ты решил, что это я их украл?

– Не забегай вперёд, малодушный! Уж ты в своё время птенцов наворовал больше, чем волос на голове у попа Кирилэ. Да только не о старых грехах речь. Не тяни меня за язык, довольно того, что ты последний кусок у меня вытягиваешь и укорачиваешь мне жизнь!

– Вот надоело! – вскипел я. – Вечно об одном и том же! В конце концов разозлюсь, возьму и уйду из дому. Вот и всё! – и решив напугать отца, я сделал движение по направлению к калитке.

– Постой, дружочек! Не скачи, как бобовое зерно. Послушай лучше, что я тебе скажу. Никто этих птенцов не трогал. Пока они были крошечные мать таскала им корм, но теперь, когда у них подросли крылышки, она выпустила их из гнезда и – фррр! Отныне, мол, вы сами себя должны прокормить. Словом, не буду тебе рассказывать басню дальше, а скажу одно: до сегодняшнего дня я тебя, как птенца, поил-кормил. Теперь возьмись за дело сам, хватит без дела толочься!

– Значит, прогоняешь меня из дому? – решил я разжалобить отца.

– Так что же остаётся делать? Ведь и я человек, пожалей меня! Раз для тебя в нашей деревне никаких дел не нашлось, то ступай в город, посмотри, может, судьба смилостивится и подкинет тебе какую-нибудь работёнку. Надо же взяться за какое-нибудь ремесло, иначе жизнь с тобой сурово расправится, смотри! Не всегда же я буду рядом!

Помнится, когда мы в детстве с ребятами пасли скотину, сын духанщика Темира предложил мне однажды:

– Караманчик, хочешь я тебе город покажу?

– Да! – выпалил я радостно.

Мне казалось, что я и вправду город увижу.

Он стал позади меня, сжал мне уши руками, поднял вверх и покружил. Жилы на шее у меня напряглись, уши стали гореть.

– Увидел?

– Что?

– Город.

– Нет!

Тогда он поднял меня ещё выше. У меня чуть шея не оторвалась и совсем потемнело в глазах.

– Увидел?

Мне показалось, что настал час моей смерти.

– Увидел? – снова крикнул мне в ухо сын Темира и закружил меня, словно я был игрушечный.

Я не вытерпел боли и крикнул:

– Вижу, вижу!

– Большой?

– Очень, очень большой.

– Красивый?

– Красивый, красивый! Ой, мамочка!

Он отпустил меня, и я с облегчением вздохнул.

На второй день сын Темира решил показать город и Кечошке. Бедный Кечо совсем осоловел, но всё же сдержался, не заплакал.

Да, милые мои, сколько раз после этого мне приходилось говорить – вижу там, где я ничего не видел, и – нравится, когда мне вовсе и не нравилось. А что оставалось делать?! Не лучше ли было поступить так, чем ждать, когда оторвут голову? Ведь человек не дважды приходит на землю! Я это к тому, что город я впервые увидел именно так. И когда отец объявил мне, что посылает меня туда, мне сразу вспомнился сын Темира; я представил себя высоко в воздухе, и мной овладело неприятное чувство.

Но потом я призадумался, и мысль о городе стала всё навязчивей преследовать меня. «Ладно, думаю, двум смертям не бывать, одной не миновать. Пойду-ка я в город, погляжу на его дива. Будет польза – хорошо, не будет – мне с моими пустыми карманами терять нечего».

– Когда отправляться? – спросил я отца.

– Да когда пожелаешь.

– Схожу, узнаю, может, кто из старых ходоков тоже собирается, пойдём вместе.

– Зачем? Ты уже не ребёнок! Язык, говорят, до Киева доведёт. Ну, а у тебя язык заведомо длиннее, чем нужно. Если б его можно было повесить на спину, то хватило бы и на хвост.

Вечером мы ещё раз обсудили всё хорошенько. В разговоре участвовала и мама, и мы занялись приготовлениями.

Известное дело, на том свет стоит, что один на другого поглядывает. Как только Кечо узнал, что я собираюсь в город, он сразу же решил идти вместе со мной. Упёрся, как бык рогами, и всё тут – не расстанусь, мол, с Караманом.

– В городе и без тебя полно таких бездельников, – сказал я ему.

– От бездельника слышу! Там я тебе покажу, на что я способен! Судьба улыбнётся мне, и тебе придёте прикусить язык, – ответил он, подмигнув.

Решительность друга пришлась мне по сердцу. Я готов был порхать от радости и в самом радужном настроении прибежал домой.

– Слушай, жена, – обратился отец к матери. – Разве не надо благословить парня в дорогу?

Мама накрыла на стол и принесла вина.

Всю жизнь, сколько я себя помнил, отец день и ночь не уставал меня поучать. Теперь же он так завёлся, что его и остановить нельзя было.

– Сынок, ни одна мудрая книга не даст тебе столько, сколько даст жизнь. Вот выйдешь на широкую дорогу, не раз споткнёшься, потом пойдёшь осторожнее, будешь внимательнее. Город – это тебе не Сакивара. Ты должен быть очень осторожен и сдержан. В городе много кривых и тёмных улиц, а на улицах тех разбойники, и они так могут разделаться с простым человеком, что мать родная его не узнает. Запомни: дьявол никогда не дремлет, поэтому обходи стороной глухие места. Не следует и в трактиры заходить, туда всякие люди шастают. Народ-то в городе разный. Одни одеты в лохмотья, а сердце у них золотое, а иные, разнаряженные в атлас и парчу, кроме грязи, ничего в сердце не имеют. Пока близко не узнаешь человека, не доверяйся ему. И если попадётся тебе на пути тот, кто посулит тебе золотые горы, а сам ничего не сделает – беги от него подальше: как от сквозняка бывает насморк, так и от двуликого беды не оберёшься. Понятно тебе?

– Знаю, отец, ты ведь всё это сотни раз повторял.

– Ничего, мельнице большая вода не помешает, а отроку – наставления. Знаешь – хорошо, а теперь ещё лучше запомнишь. Не надо глупости повторять, а вот мудрость от повторения не обветшает. Вот и послушай, отец тебе плохого не пожелает. Если увидишь – глупцы сладкие речи ведут, обходи их стороной и помни, что только спор и беседы мудрецов заканчиваются миром. Не берись за такое дело, которое будет не под силу тебе… Спишь?..

– Да что ты! Я тебя слушаю с закрытыми глазами, так мне больше запомнится.

– Будь счастлив, если ты правду говоришь! На, глотни винца, и сон как рукой снимет!

– За моё путешествие, за благополучное возвращение, и чтоб счастье и радость я застал здесь! Уф! До чего приятное вино, как бальзам на душу…

– Давай, пей до дна! Только в городе вина остерегайся. Городское вино не такое чистое, желудок только себе испортишь. Вот так! Ну-ка, мать, наполни нам стаканы!..

Мама берёт кувшин, и светлые стаканы краснеют. А отец пришивает хвост последним словам:

– Человеческая жизнь, сынок, может уподобиться капле мёда и девяти чанам горького яду. Но жить всё-таки стоит хотя бы ради этой капли, потому что одна эта капля радости может перевесить все девять чанов горестей. Нечего на меня так смотреть, в твоём возрасте и я не верил тому, но потом жизнь научила. Это я к тому, что в пути тебя ждут горечь и разочарования, но не опускай руки! Помни, что где-то впереди для тебя есть капелька мёда, и стоит тебе её лизнуть, как тотчас же забудешь о прежних горестях. И ещё…

В это время я кивнул ему. Сон смежил мне веки, и я задремал. А отец, кажется, и не собирался кончать свои наставления, и пришлось сделать вид, что внимательно слушаю его.

– И как это у тебя язык не устал? – вмешалась вдруг мама. – Сколько можно говорить? Забыл, что парню надо рано вставать?

Эти золотые слова давно вертелись у меня на кончике языка. Но я был благодарен маме за то, что она опередила меня. Иначе мне снова, в последнюю перед расставанием ночь, пришлось бы обидеть отца. А этого мне совсем не хотелось. Не хотелось брать с собой этот грех в путь-дорогу, ибо отяжелевшее сердце давит на ноги.

Я взглядом поблагодарил маму. Как ясно видит мать всё, что делается в сердце у её ребёнка, словно это сердце лежит у неё на ладони…

Отец виновато замолчал.

Мама убрала со стола и навела порядок, – нехорошо отправлять путника из дому, где царит беспорядок.

Не успел я лечь, как сразу заснул. Мне приснилось, что я сижу на пёстром ковре и плаваю в лазури. Я хочу поймать второй ковёр, но мне не удаётся. На том ковре сидит Гульчина и машет мне. Её улыбкой полны земля и небеса.

Так и летал я всю ночь и не слышал, как родители легли и как встали.