Текст книги "Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе"
Автор книги: Акакий Гецадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
Дорога, покойником перерезанная, и покойники, женихом оплаканные
Вышли мы из Ермолозовых ворот и всё со страху назад оглядывались, не спустил ли разгневанный хозяин овчарку с цепи нам вслед. Но всё обошлось благополучно. Миновала нас эта напасть – собака и двор собачий.
– Прав ты, Караманчик, уродина она, на человека не похожа. Что всё-таки с ней приключилось, ума не приложу?! – дивился сват, – месяца три назад видел я её, была она женщина как женщина, а теперь страшилище какое-то. Как вошли мы, я это сразу заметил, только тебя расстраивать не хотел. Ну ничего, поищем где-нибудь в другом месте.
– Эх, мой милый, если бы я только знал, что ты умеешь сватать по-настоящему…
– Что значит по-настоящему? – встрепенулся он.
– По-настоящему, это когда женщину мужчине расхваливают, а мужчину женщине, и обоих обманывают, понятно тебе?
– Выходит, я, по-твоему, обманщик? Не дожить мне до завтрашнего утра, если я тебе неправду говорю.
– Если бы бог наказывал всех, кто неправду говорит, на земле бы ни одного человека ненаказанного не осталось. Сват, говорят, ежели не соврёт, мыши его съедят.
– Хочешь правду знать, – эту девушку я тебе нарочно показал, зная, что первая невеста обязательно тебе не понравится. Первый блин, говорят, комом… Теперь я к такой приведу, пальчики оближешь, приданого даже не захочешь. И умная, и красивая, а волосы какие!..
– Что мне волосы? Какой в волосах прок?
– Э, милый, если во всём прок искать, тогда и красота ни к чему. А Нушия, так девушку зовут, чудо как хороша. Всем, чем бог бедную Допину обидел, Нушию одарил. Да что говорить, сам увидишь. Держись только, впрямь, с ума не сойди. Словно луна она.
– Обманщица?
– Нет, кацо, красавица, не лови меня на слове!
– Если ты мне, Кечошка, друг, не вспоминай о луне. Это она – причина всех моих невезений.
– Знаешь, ты и здесь не очень надейся. Я ведь давненько к ним не заглядывал, может, замуж она вышла, может, похитил кто, как знать?
– И её тоже, как Допину?!
– Тут уж наверняка могут!
– Смотри, Кечошка, в каком-нибудь дворе наверняка нас собака задерёт. Не у всех ведь она такой толстой цепью привязана…
Выкрашенные голубой краской ворота дома Барсонидзе были открыты. В глубине двора мы увидели тоненькую стройную девушку, она мела веником двор.
– Это Нушия, – сказал мне Кечо. – Слава богу…
Стали мы в укрытие и принялись рассматривать девушку.
– Смотри хорошенько, если не понравится, не войдём.
Кечо оказался прав, волосы у неё были действительно роскошные, длинные чёрные косы доходили до самых лодыжек.
– Ну как?
– Косы понравились. Но ведь сама-то она к нам спиной стоит. Волосы хороши, а всё остальное, кто его знает…
– Не бойся, она и лицом повернётся, потерпи немного.
Девушка действительно повернулась к нам лицом. И вправду похожа она была на луну, только не на ту, обманщицу, что меня и старого петуха обманула, а на правдивую луну. Нушия была немного бледна, но это очень шло ей.
– Нравится?
– Очень, – признался я.
– Ну, если издали нравится, посмотри теперь вблизи. И кончай уж с этим! Себя не мучай и меня по дворам не таскай. Войдём, что ли?
– Обожди, ещё разок взгляну.
– Ну смотри, смотри.
Нервы мои совсем расшалились, и кровь взбунтовалась. С первого же взгляда влюбился я в Нушию.
– Ты что, к месту прирос? Войдём давай!
– Н-не могу, сначала ты войди… – замялся я.
– Не бойся, не съест она тебя!
– Нет, не могу, ноги подкашиваются.
– Хорошо, я попробую… Хозяин!
– Батоно, – послышался в ответ нежный голосок. – Ах, это ты, Кечо? Заходи, заходи, дорогой, чего издали зовёшь? – Девушка заулыбалась гостю. Улыбка очень шла ей и делала её похожей на ангела.
Я подумал, что можно было бы ни жать, ни сеять, ни руками шевелить, одного было бы достаточно: на неё смотреть.
– Нушия, ты ли это?
– Я, а кто же ещё?
– Не надеялся я тебя незамужней встретить.
– Одних, говорят, счастье у ворот поджидает, а других за девятью горами. Не все ведь под одной звездой рождены, – снова заулыбалась она.
– Как же это до сих пор тебя женихи не похитили, ослепли они, что ли?
– Нашёлся один такой, да на четвереньках, ни с чем ушёл, после него и похитителей как ветром сдуло. Вот ты парень умный, ответь-ка мне на такой вопрос: что это такое – похищение? Если девушка тебе не мила, сердце её тебя не согреет, а если мила и ты ей люб, она и без похищения за тобою пойдёт.
– Правильно говоришь, ей-богу!
– Чего это ты, дочка, на пороге разговор завела, гостя в дом не зовёшь, – появился на террасе высоченный мужчина.
«Да-а! – подумал я, – ежели этому благословенному в лицо посмотреть, шапка с тебя слетит» – и придержал на всякий случай свою папаху.
Из кухни выглянула хозяйка, дочь лицом на неё была похожа.
Я осмелел и тоже вошёл во двор.
Нас пригласили в дом… Горел очаг. Хозяин оказался даже выше, чем я его представлял. Я и сам не низкорослый, но был ему по плечо и рядом с ним казался хилым и щупленьким.
– Садитесь, – пригласил он.
В оде было тепло, но мы почему-то присели к очагу.
– Батоно Георгий, – сразу приступил к делу сват, – как спелый виноград убрать нужно вовремя, так и девушку заневестившуюся – вовремя замуж выдать. Правду я говорю?
Меня вдруг охватила дрожь, и в смущенье я опустил голову.
– Ты, вероятно, тогда в городе был, потому и не знаешь, какое у нас несчастье стряслось, – покачал головой хозяин, – старший мой сынок, Ростом, поскользнулся во время охоты да со скалы свалился, видишь, какое дело.
– Ой, разрази меня господь, что я слышу!
– Два года нам не до этого было. А теперь, пожалуйста, отчего же, если подходящий подвернётся, выдам.
Тут Кечо приступил к делу не мешкая. Хвалил дружка своего до небес, старался. Будущий тесть и жена его разглядывали меня с головы до ног, и я понял, что понравился обоим. Потом порасспросили о семье моей и тоже довольны остались. И Нушия раза два украдкой на меня взглядывала, но встретившись со мной глазами, опускала голову, и щёки у неё зацвели, как гранаты. Я тоже смотрел на неё исподтишка и тоже очень смущался, хотя в душе у меня всё ликовало.
Вот когда родителям действительно следовало бы пса во дворе на привязи держать!
Я так распалился, что забыл отцовские наставления – разузнать какого рода-племени невеста. Да, кстати сказать, в этом-то и необходимости не было. Всё здесь казались здоровыми. Брат, правда, помер, но не от болезни ведь, – на охоте оступился. Ну, а беспокоить других мертвецов в их могилах у меня, признаться, не было никакой охоты. Пусть себе спят спокойно! Нушия улыбалась мне, и этого было достаточно.
Девушка, сославшись на недометённый двор, встала и ушла.
Сват подмигнул мне, и мы вышли с ним на террасу. Хозяйка тем временем вынесла нам стулья, а сама на кухню ушла.
– Дела пока на мази, – заметил Кечо.
– Почему пока? Девушка мне улыбается. Отцу-матери я тоже нравлюсь, кто же ещё может мне поперёк дороги стать? – удивился я.
– Будешь теперь меня обманщиком называть, а?
Нушия снова взялась за веник.
И зачем такой девушке приданое, – подумал я, хотя она вовсе не выглядела бесприданницей.
Я снова посмотрел на неё, и вдруг у меня вырвалось, как песня:
«Не нужна подушка белая,
на твоей руке лежащему…»
– Э, парень, – поморщился сват, – твои песни мне ещё на Накерале надоели. Ты чего это здесь уселся и, как сова, глазами ворочаешь? Спустись-ка, покрутись рядом с девчонкой, ей-то и напой чего-нибудь. Я ж твои таланты знаю, ты ей покажи. Расселся тут и мурлычет. Встань, к ней иди!
– А про что говорить?
– Да вы только на него посмотрите, про что говорить, не знает?! В другое время язык у тебя, как собачий хвост, болтается, что же вдруг теперь он отсыхать стал! Ой, мамочки, уморил! Меня спрашивает, про что ему говорить. Если все слова забыл, стишки вверни, бабы это дело очень даже любят. Давай, давай, раскачивайся!
– Все мои стихи в Тбилиси на кладбище остались!
– Тогда скажи ей что-нибудь поласковее. Ласку да похвалу все любят.
– Ну, что, что сказать?
– До чего я дожил, видите, он у меня слова стал занимать! Ладно, ты ей вот что скажи: «Ослепительна ты, как солнце, и как луна прекрасна!» – Ну-ка, повтори.
Я повторил.
– Хорошо, – кивнул он мне, – теперь иди…
Спустился я во двор, подошёл к девушке, открыл было рот и вдруг почувствовал, что все слова, каким меня сват учил, я забыл и вместо этого пробормотал еле слышно:
– Какой у тебя, девочка, чудный веник!
Нушия в ответ громко расхохоталась, посмотрела мне прямо в глаза. Это длилось какую-то секунду, и вдруг как помешанная бросилась от меня прямо наверх по лестнице, так, словно смерть за нею гналась.
Я остолбенел. Конечно, пошутил я неуместно, это мне и самому было понятно, но ведь Нушия совсем не обратила внимания на эту шутку. Здесь, видимо, крылось что-то другое, недаром она стала бледна как смерть. Что же всё-таки с нею стряслось?! – недоумевал я. – Может, нечистая сила в неё вселилась? Недаром ведь родители её не держат собаку на привязи? Такая красавица и вдруг до сих пор не замужем, странно как-то. Я тотчас же рассказал обо всём Кечо, он – родителям Нушии. Те пришли в недоумение.
– Что с тобой? – спрашивали они дочь.
– Оставьте меня, – умоляла она, – скажите этому парню, пусть уходит отсюда поскорей!
– Почему, генацвале? Что с тобой, доченька, что тебя так расстроило?! – спрашивали наперебой испуганные родители.
– Скажите ему, пусть уходит, пока чего худого со мной не случилось, – умоляла девушка. – Не выйду я за него ни за что! – обливалась она слезами.
– Что ты, милая, чем он тебе не по нраву? Не урод, не хром.
– Всем хорош, лучшего парня отыскать трудно.
– Может, дурак или простофиля?
– Боже упаси!
– Может, неотёсанный какой, слова сказать толком не умеет?
– Что вы, прирождённый тамада он.
– Что же тебе тогда надо? Без недостатков ведь только бог один.
– Не приставайте ко мне, сказала не выйду, и всё тут! Оставьте меня в покое. – Снова стала она обливаться слезами и бросилась на кухню.
Я всё стоял, опустив голову, и перебирал в памяти, чем мог её обидеть. Но сколько ни старался, никак не мог сообразить, в чём я провинился. Потом задрал голову вверх и посмотрел в глаза Георгию, и шапка у меня упала, я наклонился, поднял её и снова надел.
Поступок Нушии нас всех поразил. Все мы горели одним желанием узнать, что же всё-таки с ней стряслось. Ясно было одно: что-то её мучило, но трудно ей было в том открыться.
Мы устремились за ней в кухню.
– Говори, какая тебя муха укусила? – накинулась на неё мать.
– Не выйду и всё! – упрямо твердила девушка. – Лучше уж в девках мне состариться, чем за него идти…
– Почему, почему? – спрашивал отец. Он грозно сдвинул брови. – В последний раз тебя спрашиваю, почему?
– Не могу!
– Скажи в конце концов, почему не можешь, съест он тебя, что ли?
– Хорошо, только вы выйдите, я маме скажу.
Мы покорно вышли. На пороге я остановился и навострил уши.
– Не могу, мамочка, – услышал я рыдания Нушии, – всем хорош, очень он мне нравится, но не могу. Сестрой ему буду, а женой не могу… Посмотри ты ему в глаза хорошенечко, на покойного Ростома нашего похож он, вылитый его портрет. Извинитесь перед ним, мамочка, плохого чего чтобы не подумал бы… Ох, не могу, нет, не могу!
Слёзы Нушии обожгли мне сердце. Конечно, я всё понял. Не хам ведь я неотёсанный, чтобы такого не понять. Распрощались мы с хозяевами и пошли чисто выметенным двором прочь. И сват мой опечалился, загрустил, молча он за мной поплёлся, потом и говорит:
– Не сердись на меня, Караманчик, ей-богу, нет на мне вины. Страшно всё-таки этот мир устроен.
– Кто ж тебя винит? Помолчи уж лучше…
Всегда почему-то хочется виновника поражения найти. Вот и я так, взял да и на луну всё и свалил. Во всём, говорю, это она, проклятая, виновата, это она наслала на меня колдовские чары.
Сами подумайте, разве виноват я, что на брата Нушии похож? Коли не везёт человеку, то всё у него будет не так, как надо, и мертвец ему изгородь на пути поставит и живой дорогу перебежит. Брат Нушии, Ростом, со скалы слетел, да меня с собою увлёк. Сам погиб и меня погубил, вот так-то, дорогие мои…
* * *
Пришла зима. Накинули на плечи мы чёрные бурки, разумеется, у соседей одолжили, а сын Темира Сеит коней нам одолжил, за деньги, конечно. Хотел было я на месяц коней взять, да запросил он больно дорого, договорились на неделю. Вскочили мы с Кечо в сёдла и айда!
– Куда теперь путь держим? – сам у себя сват спрашивает.
Остановились мы на перекрёстке. Хотел было я ему тогда сказать, давай в Квацхути подадимся к той девочке, которой я вместо тебя понравился, – да не посмел, вдруг, думаю, обидится ещё.
– Вот что я хочу тебе предложить, кацо, не пошёл бы ты в примаки в богатую семью, а?
– Да ты что! Даже не говори мне про это. Остудить свой очаг, чтобы чужой согреть? Не пойду я на такое. Да и единственная их дочка тоже ещё не известно, что за птичка. Нет, уж, уволь.
– Это ты напрасно. Макрине – девушка ласковая, приветливая, всем она улыбается, со всеми смеётся.
– А может, она ненормальная?
– Брось дурака валять. Уж такая она воспитанная да обходительная, слова просто не скажет, всё «батоно» да «батоно», добродетель ходячая.
– Знаешь, что мне в городе имеретин один рассказывал? Содрали, говорит, с лисицы шкуру да на волю её выпустили, а она в поле бежать, завидели её крестьяне и на смех подняли, пуще всех смеётся крестьянин, что в зятьях живёт, а ободранная лиса ему и говорит: «Ты чего надо мной смеёшься? Моя доля всё лучше твоей. С меня один раз шкуру содрали, а с тебя вон каждый день дерут». Рассказал это имеретин, услышал рассказ кахетинец и другую притчу поведал: идёт как-то такой вот зять по дороге, повстречалась ему жаба: «Фу, на что ты похожа!» – говорит ей зять, а она в ответ: «А всё-таки я лучше тебя. У меня-то своя нора есть, и никто меня попрекнуть не может в том, что не своим живу». Вот так-то, милый мой!
– Не слушай ты эти глупые россказни. Разве я тебе плохое присоветую? Дуралей, счастья ведь твоего хочу. Тесть у тебя богатый будет, будешь жить как у бога за пазухой. Подушки у него деньгами набиты.
– А голова от этого не болит?
Сват пропустил моё замечание мимо ушей.
– Добра у него столько, что расстели он скатерть до самого солнца, хлеба-соли целых десять месяцев на ней не переведётся. Такое там богатство, что на двести лет хватит. Пойдём поглядим. Понравится девушка, в ту же ночь дело улажу, а нет – насильно жениться тебя тоже никто не заставит…
– Хозяин!
– Батоно?
Во дворе под большим орехом арба привязана. Двухэтажная ода словно на курьих ножках стоит. На зов вышел хозяин в линялой чохе с газырями. У хозяина – губа заячья.
– Будущий тесть, – прошептал мне Кечо.
Хозяин пригласил нас в дом. Отказывались мы не долго, вошли. В комнате за столом у самого камин сидели три старухи и два старичка и печально глядели на едва тлевший огонь. Нас увидели, оживились, приветливо закивали головами.
– Будущая тёща, – указал мне Кечо на женщину без ресниц и бровей. Я посмотрел и содрогнулся от отвращения. Совершенно лысая, она была похожа на опалённого поросёнка. В старости у некоторых волосы даже из ушей растут, а у этой, как ни странно, они повсюду выпали.
Мы познакомились. Две другие старухи были незамужними сёстрами безбровой. Молодыми, оказывается, они никак не могли женихов себе выбрать, так и просидели всю жизнь в девках, а под старость поселились у замужней сестры, присматривали за племянницей да у зятя на шее сидели.
Старшая была худа как жердь, под тонкой кожей у неё просвечивали синие жилки, а во рту одиноко торчали два гнилых зуба. Видно было недолго на этом свете она задержится. Вторая тоже едва на ногах стояла, а лицо сморщенное, на сушёное яблоко похоже. Один из стариков приходился дядей хозяину дома, всю свою жизнь он бобылём прожил, теперь вот тоже к племяннику на шею уселся. Второй старик был старинным другом первого, уже года два как овдовел и ходил сюда в надежде найти себе жену.
«Куда ему жениться? – подумал я. – Ведь одной ногой в могиле стоит». – И словно отвечая на мои мысли, этот восьмидесятилетний жених вдруг стал жаловаться:
– Эх, милок, нет ничего хуже, чем в моём возрасте жену потерять. Невестка совсем за мной не смотрит. На погреб замок повесила, не пей, мол, вина, водку тоже прячет. А у меня, если в день разочка три не приложусь, во рту пересыхает. Знаю, в душе вы надо мной смеётесь, к чему, мол, теперь Олипанте жена – неправы вы, дорогие, очень даже неправы. Старику жена нужна, чтобы кости старые согреть да кровь заледенелую разбудить. А у молодых, как вы, кровь и без того кипит. Женщина, дорогой, греховный цветок, но в этом греховном цветке столько добра и сладости, что без него нет на земле жизни. Если есть у мужчины хоть крупица ума, ни минуты он без женщины жить не должен. Вот и друг мой в последнее время жалеет, что состарился без жены. А что проку, я тебя спрашиваю, в такой жалости? Солнце-то назад не оглядывается, былого ведь не воротишь…
Хозяин между тем растопил очаг, накрыл длинный стол скатертью и лампу на него поставил. Только зажгли её, и словно на свет появилась из другой комнаты Макрине.
Так уж заведено, что возраст у женщины не спрашивают, а особенно у незамужней. А у неё, как я понял, все сроки были просрочены: давненько видать ей за сорок перевалило. Прошла она к столу, покачивая бёдрами, круглая такая, толстая, как подушка.
– Уф, уф, пампушка какая, – зашептал мне сват, – будущему её хозяину, я думаю, ни печи, ни одеяла тёплого не понадобится. И то сказать, мир полон худых женщин, а такая вот пышечка одна на тысячу попадётся. Давай, парень, действуй!
– На кой чёрт мне жир, я ведь не собираюсь мыло варить!
– Тише, дуралей! Услышит, обидится, – прошипел сват.
Она учтиво поклонилась нам и села за стол напротив.
Я перехватил её взгляд, брошенный украдкой, потом она улыбнулась мне, а во рту у неё звездой блеснул золотой зуб. Но и золотой зуб не украсил её. Уж очень она была некрасива: низколобая, широкоскулая, с кривым носом. Истинный портрет своей матери. Проживи она столько же, подумал я, будет на что посмотреть, и на мгновение представил её своей женой; эдакий безволосый поросёночек, брр…
– Пожалуйста, – хозяин поднёс мне целый хлеб и заставил преломить его.
Ужин был в разгаре. Старики ели медленно, неохотно, зато вино хлестали как воду. Хозяйка, которая была за столом виночерпием, едва успевала наполнять стаканы. Вино было хорошее, сладкое, пилось легко, но я вспомнил совет отца и вином не увлекался. Дабы не сделала эта сладость горькой судьбу мою, а хорошее вино не связало меня с плохой женщиной. Невесту упрашивать не приходилось. Аппетит был у неё завидный. С жадностью набросилась она на всё, что было на столе, запихивая в рот кусок за куском, помогая при этом толстыми, жирными пальцами. И от вина она не отказывалась, пила, как буйвол, а кости грызла, как собака голодная.
Смотрел я на неё и думал, что ежели есть ей будет нечего, она и мужа так обгложет. Сват, между прочим, от неё не отставал, ему даже отсутствие зубов не мешало. Подмигивая хозяйке, он ловко расправлялся со свиной головой, а от вина так развеселился, что даже петь начал.
Совсем не пришёл бы в мир, реро!
Если б ты мне не нравилась, реро!
Реро, реро, реро.
Никто его не поддержал, и он обиженно замолчал.
Покончив со свининой, он принялся за гусиную ветчину.
– Бери, Караманчик, не стесняйся, нет ничего на свете вкуснее этого.
– Спасибо, сам угощайся.
– Ладно, не ломайся, хоть из уважения ко мне возьми кусочек.
– Не приставай, не то миску с ветчиной я тебе на голову насажу! – разозлился я.
К несчастью своему, заметил я блюдо с говядиной. Потянулся, взял кусочек, но прожевать не смог, такой уж жилистый попался, решил я его под стол выкинуть. Проделка моя от тестя не укрылась. Пришлось сделать вид, что коту кусочек пожертвовал: под столом тот сидел в ожидании. Длинноусый со всех ног на моё подношение набросился. Но не тут-то было: кусок и ему не по зубам оказался. Ощетинился кот, зарычал, словно с собакой драку затеял.
Я встал из-за стола, и веселье расстроилось.
Засуетилась тут Макрине, вымыла нам с Кечошкой ноги и постель постелила. Меня она особенно обхаживала, каждую секунду называла «батоно» да зуб золотой в улыбке показывала.
А я, как посмотрю на неё, так мне всё поросёнок палёный мерещится, и холодный пот меня с головы до ног прошибает.
В спальне два ковра лежало, один красивее другого, и зеркало большое в золотой раме. На стене – кинжал с насечкой. Улеглись мы на пуховые перины, одеялами шерстяными укрылись, и тут Кечошка мне говорит:
– Человек в этой жизни или спит или бодрствует. Плохо ли, хорошо ли, а треть своей жизни мы в постели проводим. Поэтому главное иметь хорошую постель, не так ли, Каро?
– Да, хорошую постель и я люблю, сладко в ней спать.
– Вот и хорошо! Чего же ты смотришь, давай шевелись, парень. За Макрине семь тюфяков да семь одеял с подушками в приданое дают, всё из шерсти, из пуха…
– Скажешь тоже. Не стану же я из-за хорошей постели уродливую жену брать. Мужчине и в давильне на соломе сладко спать, если рядом с ним женщина красивая лежать будет. А если противна тебе она, так и пуховая постель опротиветь может. Страшилище настоящее, Макрине твоя! Если ляжет она в постель со мной, в ту же ночь у меня душа вон выскочит.
– Страсть какой, дружок, ты разборчивый! Известно ли тебе, что на свете без недостатка нет ни мужчины, ни женщины? Так что такого страшного ты в Макрине нашёл? Подумаешь, немножечко нос у неё подгулял, большое дело! Зато добра сколько. Как сыр в масле кататься будешь.
В это время у дверей послышались шаги. Сват замолчал. Шаги смолкли, и разговор продолжился.
– Зачем тебе красивая жена? На некрасивой женишься, во всём она тебя ублажать будет, все желания твои выполнять, под ноги стлаться.
– А зачем мне, чтобы Макрине под ноги стлалась? Ты лучше посмотри, сколько в этой семье стариков-то!
– Шесть человек, а что?
– А то, что все они Макрине в глаза смотрят, чтобы куска хлеба на старости их не лишила. Если я в эту семью попаду, все они мне на шею сядут.
– Нашёл, чего бояться! Не видишь разве, недолго им лямку тянуть.
– Так я об этом-то и беспокоюсь. Как подумаю, что своими руками я их всех должен похоронить, страшно мне становится. Гробовщиком что ли заделаться прикажешь, а то ведь на гробы всего их состояния не хватит, придётся ещё и моим пожертвовать. Довольно я чужих мертвецов оплакивал, эти слёзы и сейчас ещё мне поперёк горла стоят, пусть теперь другие поплачут. Не хочу, Кечули. К чему мне это богатство?! Не хочу я на этой старой уродине жениться. Она и так уж наседкой засиделась. А что дальше-то будет? И лет ей немало, может, годика на два-три моложе бабки моей покойной. Так чего же, скажи бога ради, брать мне в жёны бабушку? Детей ведь она не родит…
– Потише ты, услышат, неудобно.
– А чего, разве я неправду говорю? Ребёнка ведь ни одна старуха ещё не родила. Старая, говорят, курица яиц не несёт.
– Ах, мерзавец, без ножа женщину зарезал. Ты хоть говори-то потише. Прямёхонько тебя из тёплой постели на мороз вышвырнут.
Утром, не дождавшись завтрака и не попрощавшись с хозяевами, пошли мы дальше.