Текст книги "Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе"

Автор книги: Акакий Гецадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Щедрый хозяин и голодный гусь

До полудня мы проспали в тени, потом поднялись, умылись холодной водой и, вскинув пустые хурджины, побрели дальше месить грязь и пыль, которые, как знаете, не иссякают в дороге. По пути нам встретились двое – сван Созар и уравец Нариман. Созар всё время напевал себе под нос знаменитую сванскую «Бубу Какучелу», а Нариман был тихий и молчаливый, честное слово, поначалу он показался мне немым. Оба они шли в город впервые.

Нас они приняли за бывалых путешественников и потому обо всём с нами советовались.

На заре второго дня пути подошли мы к Кутаиси. У Кечошки аж ноги от радости сами затанцевали.

– Караман, Каро, послушай-ка!

– Чего тебе?

– Слышь, и здесь петухи по-рачински поют!

– Да ну тебя, ты что же думаешь, они здесь по-французски, что ли, должны кукарекать? – отмахнулся я и, как ледяной водою, погасил Кечошкин телячий восторг.

Было уже светло, когда мы подошли к висячему мосту. Навстречу нам из расположенного неподалёку двора вышел молодой парень с лихо закрученными кверху усами.

– Здравствуйте, люди добрые, – приветствовал он нас. – Вы, наверное, издалека?

– А что, разве не заметно? – спросил я.

– Пожалуйте, пожалуйте, дорогие, сюда! Отдохните вот тут во дворе, устали небось. Дорога ведь страсть как утомляет. А я тем временем угощу вас горяченьким и водочки поднесу. Утром это очень даже кстати. Не побрезгуйте хлебом-солью! Пожалуйста, дорогие, пожалуйте! – приглашал нас любезный хозяин.

А я подумал, какой гостеприимный в этом городе народ, зря отец наговаривал мне всякой всячины, встреть его сейчас, я так бы и сказал ему: чего, мол, ты меня пугал, обманывал про воров и убийц всякие там басни рассказывал, а вон какого доброго, обходительного человека мы встретили. Правда, отец считал городом только Тбилиси. Но разве Кутаиси не брат Тбилиси? Тоже ведь большой город. Ну чем, скажите, он на деревню похож?

– Ты не голоден, Кечули? – я посмотрел на друга.

– Ножницы раскрытые проглочу, – прошептал тот, – только то и удерживает меня, что с хозяином мы едва знакомы.

– Что будем делать? – спросил я у Созара.

– Неловко как-то, но уж когда так настойчиво приглашают, негоже отказываться. Зайдём, что ли? Благодать, как говорится, в мире не переводится, – сказал сван.

Нариман беззвучно согласился с нами.

Хозяин провёл нас через двор. Там, в глубине, под большим орехом стояли длинный стол и две дощатые лавки. Свалили мы нашу поклажу у ограды, сверху шапки побросали и устроились за столом.

– Что есть будете? – засуетился улыбающийся хозяин.

– Чего ты нас спрашиваешь? Тебе лучше знать, чем нас угостить, – осклабился Кечо.

– Как величать тебя прикажешь, хозяин дорогой? – спросил сван.

– Коцией, шени чириме.

Дорожка, усеянная гравием, вела прямо в дом. Коция побежал по ней словно пританцовывая, у двери обернулся.

– Водочку будете? Чача у меня такова, что Амирана, если тот с цепи сорвётся, снова приковать к скале может.

– По стаканчику не повредит, хорошо для аппетита, – кивнул я.

На столе появились хлеб, каурма, водка и маленькие стопочки.

– Кушайте, дорогие, кушайте, – угощает хозяин, хотя и незачем нас было уговаривать, – мы все вчетвером набросились на еду, как голодные волки.

– Да благословит бог нашего доброго хозяина, пусть воздастся ему за щедрость его, – поднял бокал Созар, – всю жизнь, если даже триста лет, как ворону, придётся прожить, буду твою хлеб-соль помнить. Ну-ка, друзья, выпьем по одной!

– Может, свиной шашлык вам зажарить? – пританцовывая подошёл к нам Коция.

– Если поставишь ещё кувшинчик водочки, мы и шашлык не прочь будем съесть, – бросил ему Кечо.

Второй стакан мы подняли за Кутаиси. Скоро Коция принёс нанизанный на шампур шашлык.

Я и Нариман съели по маленькому кусочку, остальное мгновенно уничтожили Созар и Кечо.

– В жизни не едал ничего вкуснее! – воскликнул Кечули, он высунул язык и облизнулся.

«Кабы шампур не проглотил», – испугался я.

– А больше он ничего не принесёт? – спросил сван, аппетит у него явно разыгрался не на шутку.

– Пора и честь знать, – я посмотрел на голый шампур.

– Наелись, чириме? – спросил хозяин.

– Да, да, да!!! – хором воскликнули мы трое, а Нариман кивнул.

Мы взвалили на себя наше барахлишко и стали прощаться с хозяином.

– Огромное тебе спасибо, батоно, век твоей доброты не забудем. За нами не пропадёт. Гора, говорят, с горою не встретится, а человек…

До сих пор Коция всё улыбался, но теперь вдруг лицо его омрачилось.

– Как же это вы так уходите и денег не платите?

– Какие ещё деньги? – удивился сван, – ты ведь нас сам пригласил, подолы нам пообрывал просьбами, уговорами, а теперь денег требуешь?!

– Ишь, что придумали, вы что же и вправду решили задарма покушать, потому-то пасти как драконы разевали. Поглядите на них? Это вам, братишечки, не что-нибудь, а духан. Вот если вы ко мне домой придёте, я вас приму-угощу да даром прислужу, пожалуйста. Но если стану я тут народ даром кормить, каков доход мне достанется? Ну чего друг на друга смотрите, выкладывайте денежки, торопитесь!

Легко сказать выкладывайте, а что выложить, если в кармане у тебя завалялся всего-навсего сирота пятак?!

– Вах! Ты что же это, добрый человек, сразу не мог сказать! – забеспокоился Кечо.

Нариман только плечами повёл и застыл в немом удивлении.

– Да что у вас в карманах скорпионы спрятались, пошевеливайте руками, не то… – Коция сверкнул на нас глазами и погрозил шампуром.

– Нет у нас ничего, батоно, чем же платить-то? Подожди денька два, никуда мы не убежим, работать ведь сюда приехали. Заработаем немного денег и расплатимся с тобою, – стал просить его Кечо.

Коция отошёл от нас подальше и заорал:

– Знаю я вас, что вы за фрукты, меня, старого воробья, на мякине не проведёшь, платите сейчас же, не то городового позову!

Тут сван обнажил свой кинжал.

– Ты же ещё нам угрожаешь, прочь с дороги, если жизнь тебе не надоела, не то покажу как людей обманывать!

– Городовой, городовой! – завопил Коция и выскочил за ворота.

Во двор влетел длинноусый и низколобый городовой. Он грозно завращал глазами.

– Что случилось?

Рассказали ему всё по порядку.

– Платите, или всех арестую!

– Ах, как славно мы покутили! – вырвалось у меня вдруг.

– Ладно, пусть посчитает! – сван спрятал в ножны свой длинный кинжал. – Креста на нём нет, откуда мне было знать, что он нас так подло обманывает.

Коция защёлкал чёрными костяшками:

– Всего три рубля.

– Что мы, корову у тебя съели? – заговорил вдруг Нариман.

Я вытащил из хурджина пустой бурдюк и положил на него пятак:

– На, больше у меня ничего нет!

Кечо положил свой бурдюк рядом.

Нариман молча протянул Коции рубль, а Созар отстегнул висевший на поясе кошель, достал два рубля и, швырнув их духанщику, крепко выругался и вышел со двора. Мы с Кечо догнали свана и стали предлагать ему свои бурдюки, он так наорал на нас, что у меня мурашки по спине забегали.

– Довольно и того, что нас так подло обманул этот прохвост. А тут ещё вы меня за дурака принимаете!

Пристыженные, спрятали мы наши бурдюки в хурджины, поблагодарили свана и распрощались с ним. Потом уселись у моста.

– И совсем он не был похож на духан, – недоумевал Кечули, – зачем только мы туда зашли, уж лучше, ей-богу, закусил бы я раскалёнными углями да запил их керосином. Дорого же всё это обошлось!

А Нариман соболезнующе кивал.

Я отнёсся ко всему происшедшему гораздо спокойнее, потому что наперёд знал – не будет в этом путешествии мне удачи, ведь не зря же первый, кого я встретил, отправляясь в дорогу, был Кечо. Нога у него ужас какая несчастливая.

– Помнишь, сын Темира показал мне город? – прищурившись, сказал Кечули.

– Как не помнить. При этом воспоминании уши у меня и посейчас горят.

– Теперь-то ты убедился, что за волчье логово – город.

Нариман извинился перед нами, мол, сегодня же должен отправиться в Тбилиси, и ушёл.

Остались мы с Кечошкой снова одни. Молча уселись рядышком, прислонившись к каменной ограде, и стали глядеть на пустынную улицу. Было с нами два пустых хурджина, два бурдюка и единственный пятак. Страшновато нам стало.

– Куда пойдём? – спросил я у Кечо.

– Откуда мне знать. Может, повезёт и найдём работу, наскребём денег на билеты, никто ведь даром в вагон не посадит. Отец мне говорил, что если нас в поезде безбилетными поймают, непременно в тюрьму упрячут. Напрасно мы с тобою придумали эту поездку в город.

– Перестань, не то разревусь.

– Замолчи! – Подперев рукой подбородок, я уставился в землю и вдруг почувствовал, что рука Кечошки легла мне на плечо.

– Чего тебе?

– Ничего… Просто… Возьми меня за руку, посидим так немного, надёжней как-то.

И правда, в этот миг почувствовал я, что нет для меня ничего на свете дороже тёплой Кечошкиной руки.

Неожиданно из-за угла появился высоченный человек, одетый в какие-то пёстрые лохмотья, в руках у него была разрисованная палка. Он приблизился к нам и остановился, снимая на ходу облезлую баранью шапку.

– Приветствую вас, господа!

– Здравствуйте! – ответили мы оба и отвернулись.

Незнакомец чем-то был похож на бродягу, который появился одно время у нас в Сакиваре, но был он страшней того, с выпученными глазами, уродливо морщил лицо и как-то дико озирался вокруг.

Ему, видимо, не понравилось, что мы отвернулись от него. Он присел и словно собака, готовящаяся прыгнуть на кусок мчади, оглядел нас со всех сторон.

– Отчего это вы меня сторонитесь, юноши? – подбросил он вдруг вверх свою облезлую шапку и поймав на лету, протянул её нам:

– Подайте грошики!

Мы с Кечо, прижавшись друг к другу, отвернулись, давая понять, чтобы он от нас отвязался.

– Вы что не слышите? Подайте грошик, хоть один, маленький, ну совсем малюсенький грошик!

Мы снова сделали вид, что не слышим.

Незнакомец захохотал и надел свою шапку на палку:

– Вы думаете, мне действительно нужны ваши деньги? Я нарочно попросил. Проверяю, что вы за люди. Тра-ля-ля, тра-ля-ля! – запел он.

– Чего тебе от нас нужно? Кто ты такой? – спросил я со страхом.

– Кто я такой? Я всё и ничего, – он сунул палку себе под мышку, нахлобучил шапку и присел, словно готовясь к прыжку. – Значит, вы не знаете, кто я такой, – сказал он, уродливо морща лицо. – Добро, давайте знакомиться. Когда-то и я назывался человеком, а теперь вот зовут меня – Никто. Был священником и духанщиком, обладателем большого состояния, потом стал нищим, был мудрецом и глупцом, сидел некогда в правительственном кресле и в тюрьме клопами был заеден, познал много всякого в жизни и остался невеждой, переменил тысячи разных ремёсел, но нигде ничего не выгадал. Мудрость моя вознесла меня до небес, а глупость к земле пригвоздила. И стал я теперь ничтожеством.

– Оставь нас, добрый человек, нам и своих бед хватает, возвращайся туда, где пил.

Незнакомец облизал языком сухие губы и соскочил с решётки, на которую он взгромоздился:

– Вы думаете, я пьян?! Ничуть, мне суета мирская голову вскружила. Жаждал я учёным стать, и вот, видите, что получилось! До чего докатился. Не пытайтесь быть умными, друзья мои!.. Одни зарабатывают хлеб мудростью, другие – глупостью. Горек хлеб, добытый мудростью, сладок – глупостью. Лишь безумец не ведает того, что к мудрости примешивается больше яда. Глупцы улыбаются друг другу, а мудрецы – убивают один другого. – Незнакомец снова изогнулся, как собака, и стал потирать руки, ёжась словно от холода. – Помните вы стишок «Козлик съел мой виноградник»? – спросил он нас вдруг.

– Конечно, – отмахнулись мы одновременно и, поднявшись, решили уходить.

– Постойте! – преградил нам путь незнакомец.

– Оставь, не до тебя нам.

– Ну-ка, если помните этот стишок? – не отставал он, подбрасывая в воздух свою палку.

– Ненавижу я, батоно, экзамены, поэтому-то и школу раньше времени бросил, – ответил я.

– А я тебе, сукин сын, отметок ставить не собираюсь, просто хочется мне знать, правда ты этот стишок знаешь? Ну, давай, начинай! – в голосе его зазвучала просьба.

– Нашёл время стихи вспоминать! Что мы, маленькие, что ли! – поддержал меня Кечошка.

– Не знаете, не помните. Хи-хи-хи-хи! – вертел перед носом у нас свою палку незнакомец.

– Честное слово, знаем.

– Я человеческим клятвам не верю, если знаете, говорите.

– Ой, мамочки! И чего это он к нам пристал! Давай-ка, Каро, начнём, не то, чувствую, он от нас не отвяжется.

– Как прикажете, батоно, нам в позу становиться, или просто можно начинать? – подмигнул я Кечошке; если, мол, этот негодник собирается над нами потешаться, мы тоже в долгу не останемся.

– Как угодно, друзья, только дайте мне услышать человеческий голос. Сколько времени я тоскую по настоящему человеческому голосу. Ты ведь сын человеческий, – тронул он меня палкой по плечу.

Тут вспомнилось мне детство.

– Ничего подобного, – запротестовал я. – И вовсе я не человеческий сын, отец купил меня на базаре, в Они, а на базар меня ангел с неба сбросил.

– Э, дорогой, все хотят быть детьми ангелов. Но ведь ангелы-то бесплотны. – Он вскинул палку на плечо и обратился к Кечошке. – И тебя на базаре купили?

– Нет, – замотал головой Кечошка. – Н… нет! Отец мой всегда бедняком был. Не было у него денег, чтобы ребёнка купить… и он меня сделал сам…

Незнакомец простёр к небу руки и раскатисто захохотал:

– Это уже интересней!

Кечо, между тем, продолжал: – Дед мой приволок из лесу колоду, из неё-то и вырубил меня отец топором. А это разве по мне не видно, что я…

– Конечно, конечно, благослови тебя господь, а вот если ещё и стишок мне скажешь, совсем молодцом будешь.

Кечошка беспомощно посмотрел на меня, что, мол, делать будем?

– Давай, Кечули, начинай, я помогу.

 
Дай взгляну на виноградник,
Кто-то съел мой виноградник,
Козлик съел мой виноградник. —
 

несмело начал он, словно разжёвывая слова:

 
Дай взгляну на козлика.
Кто-то съел и козлика
Кто успел съесть козлика?
Серый волк съел козлика.
 

Постепенно голос его окреп:

 
Волк козлёнка,
Козлик съел мой виноградник.
 

– Продолжай, Каро, – обратился он ко мне.

 
Дай взгляну на серого.
Кто-то съел и серого.
Ружьё съело волка.
Ружьё – волка.
Волк – козлёнка.
А козлёнок – виноградник.
 

– Дальше, Кечо!

 
Дай взгляну я на ружьё.
Ружьё съела ржавчина,
Ружьё – волка,
Волк – козлёнка,
А козлёнок – виноградник.
Дай взгляну на ржавчину.
Кто-то съел и ржавчину.
Кто успел съесть ржавчину?
Земля съела ржавчину.
Ржавчина – ружьё,
Ружьё – волка,
Волк – козлёнка,
А козлёнок – виноградник.
 

– Продолжай, Каро, – теперь вместо палки взмахнул рукой незнакомец.

 
Дай взгляну на землю я,
Кто-то съесть успел и землю.
Кто ж посмел и землю съесть?
Это мышка съела землю.
Мышка – землю,
Земля – ржавчину,
Ржавчина – ружьё,
Ружьё – волка,
Волк – козлёнка,
А козлёнок – виноградник.
 

– Вместе, – замахал он руками.

 
Дай взгляну на мышку я,
Кто-то съел малютку-мышь,
Это кошка съела мышку,
Кошка съела мышку,
Мышка съела землю,
Земля – ржавчину,
Ржавчина – ружьё,
Ружьё – волка,
Волк – козлёнка,
А козлёнок – виноградник.
 

– Опля! – Кувыркнулся в воздухе незнакомец. – Бедняжечки вы мои, это стихотворение должен знать каждый, ведь на нём мир и строится. Знаете ли вы, что все и вся враждуют в этом мире, и в остервенении всё в конце концов поедается землёй и кошкой. Главное в том, чтобы не дать себя съесть другому, а успеть это сделать самому. Поэтому, Кечо, ты должен успеть съесть Каро, пока он тебя не сожрал.

Услышав такое, мы с Кечошкой застыли в немом удивлении и ужасе, уставившись друг на друга.

– Почему это вас так удивило, милые вы мои?! Да, в конце концов, земля и кошка поглощают всё живое. Это вы должны твёрдо усвоить. Потому, пока вы живы и молоды, веселитесь, берите от жизни всё, ибо этот мир дешевле соломы.

– Батоно, ты нам лучше скажи, как в Тбилиси попасть?

– Вы что впервые в город идёте? – взглянул он на нас искоса.

Я кивнул.

Незнакомец на мгновение задумался, потом сказал:

– Что вы в этом Тбилиси потеряли? Пока ходил я по деревенской мягкой земле, чувствовал себя человеком. А тут в городе, ступая по каменной мостовой, за каждый свой шаг боюсь, как бы в преисподнюю не провалиться. Ушла у меня земля из-под ног, и сам я как потерянный брожу. Возвращайтесь-ка, ребятки, назад, не то станете такими, как я. Отравит вас город своим ядом, а потом вы других отравлять станете. Обездоленные, опустошённые, ничего вы любить не будете, ни землю, ни солнце, ни друг друга… Жизнь ваша превратится в сплошное страдание, – ведь в городе всё продаётся, скамейки и лестницы, ковры и люди. Вы тоже станете продаваться.

– Нет, батоно, нам непременно нужно в Тбилиси попасть.

– Идите, идите! Но помните – в городе множество бешеных собак, сторонитесь их, ребятки, чтоб они вас не слопали. Не хотите вы меня послушать, ладно уж, Уйду я! Будьте здоровы!

Незнакомец махнул нам на прощанье, потом, приспособив свою палку так, словно играет на гитаре, пошёл прочь, напевая что-то себе под нос, но вдруг, повернувшись, погрозил нам пальцем.

– Осторожнее, юноши! Помните про козлёнка, съевшего виноградник.

Несколько минут мы стояли как вкопанные.

– Интересно, кто был этот сумасшедший? – спросил у меня Кечо.

– Разве он сумасшедший?! – усомнился я.

– А что, пьяница?

– И на пьяницу-то он не похож. Идём, брат.

– Куда?

– Пошли на базар, может, работа какая подвернётся.

У самых ворот остановил нас человек в красной чохе.

– Рачинцы вы?

– Да.

– Работу ищете?

– Угу.

– Пошли со мною.

Человек в красной чохе строил двухэтажный дом. Целых две недели мы работали у него, не разгибая спины: таскали огромные камни. Зато спать было где, да еды и питья вдоволь. Он бессовестным образом пользовался нашей силой, но заплатил, что правда, то правда, щедро. Даже больше, чем мы запросили, и напоследок угостил нас на славу.

– Говорил же я тебе, не пропадём мы! – твердил Кечо, пряча в карман первые заработанные деньги.

– Давай-ка выпьем по чареке, – подмигнул я Кечо.

– Не поминай при мне чареку, не то я её об твою голову разобью.

На следующее утро мы пришли на вокзал, купили билеты и с пустыми бурдюками уселись в поезд. Зазвонил колокол отправления, поезд тронулся… Нас качало, мне это даже понравилось. Я вообразил, что лежу в колыбели, и сразу захотелось спать. Стемнело. Кечо влез на верхнюю полку, положил под голову пустой бурдюк, укрылся чохой и вскоре захрапел на весь вагон. Бояться нам было нечего, вещей у нас с собой не было, и я последовал примеру своего сметливого дружка: приспособил бурдюк вместо подушки, хурджин тюфяком и погрузился в сладчайший сон.

– Где мы? – спрашивал я на каждой станции, но станций оказалось так много, что запомнить их было просто невозможно.

Пока поезд шёл, спал и я – останавливался, и я просыпался, ну, точно как ребёнок, пока качают колыбель, он спит, а перестают – глаза таращит.

На какой-то станции мы стояли долго. Спать совсем расхотелось, и я с досады разбурчался:

– Что это, поезд или арба? Чего мы стоим столько времени?!

– У паровоза подкова отскочила, не пойдёт пока не подкуют, – сказал кто-то в темноте и захихикал.

– Не верь ему, братишечка, – возразил другой голос, – поезд курицу задавил, теперь его вместе с паровозом арестовать хотят.

– Бедняга! – пожалел третий. – Выпустить его из-под ареста хорошей взятки стоить будет. Одна курица в девять коров обойдётся.

В это время поезд тронулся и побежал так быстро, словно и впрямь удирал из-под ареста.

Вдруг рядом что-то загрохотало. Как ни вглядывался я в темноту, ничего не увидел. Вспомнив, что на верхней полке храпит мой Кечо, я окликнул его:

– Кечо, Кечули!

– Я-а… – вместо голоса он издал какой-то дребезжащий звук.

– Что это, парень, сверху упало?

– Ничего особенного, чоха моя.

– А отчего это она столько шума наделала, чоха твоя?

– Да потому, что я в ней был.

– Ох-хо-хо! Ну что с тобой делать! Ушибся, больно?

– Нет, на счастье бурдюк меня опередил, я на него упал, да простит он мне. Немного голова болит, а так ничего.

– Ну голова пустяки, пройдёт!

В Хашури я окончательно проснулся. Уже рассвело. Собрав свою «постель», забросил её в угол на полку. Какой-то мальчишка внёс в вагон корзину с булками. Я, не торгуясь, купил пять штук и разбудил Кечо. Мы вмиг проглотили четыре чёрствых булки, разумеется, ни разу даже не поперхнувшись.

В Карели в вагон поднялся пассажир с гусем. Гусь всё время вытягивал шею и тихо шипел. У окна сидел монах, заметив гуся, он посоветовал крестьянину, – спрячь, мол, не то ссадят тебя с поезда, птицу ведь возить воспрещается. Человек забеспокоился, беспомощно огляделся вокруг, лихорадочно ища куда упрятать злополучного гуся, но так ничего и не придумав, остановился в нерешительности. На пассажире были широченные брюки, я, не смутившись, посоветовал:

– Дядь, а дядь, посади-ка его в штанину, лучше этого где спрячешь?

– Ой, благослови тебя бог! – обрадовался тот.

– А чтобы он у тебя не задохнулся, высуни ему голову, – ввязался в разговор Кечошка.

– Спасибо, деточки, научили! – обрадовался крестьянин и сунул гуся в штаны, потом, расстегнув пуговицу на ширинке, выпростал из неё гусиный клюв, сам сел, прислонившись спиной к стене, и задремал.

В Гори в купе к нам вошла молоденькая девушка. Она уселась рядом с Кечо, положив прямо перед собой корзинку, полную черешни.

Поезд тронулся.

Гусь, вероятно, был голоден и жаден порядком, заметив черешню, он храбро высунул голову из штанов хозяина, выгнул шею, потянулся к корзинке, схватил ягоду и тотчас же спрятался обратно. Занятие это, видимо, пришлось ему по вкусу, потому что он немедленно повторил свою проделку, много раз подряд вытягивая шею, хватал клювом краснощёкую черешню и прятался с головою в штаны хозяина.

Нас распирало от смеха, но громко смеяться мы боялись, – крестьянин мог проснуться и тогда – прощай удовольствие. Девушка почувствовала что-то неладное, но ничего не поняла, покраснела, как черешня, растерянно вскочила с места и в изумлении громко закричала:

– Господи, что за чудо! Отродясь такого не видывала, ой, ой! – схватила корзину и выскочила в коридор.

Так, в самом весёлом расположении духа незаметно доехали мы до Тбилиси.

– Не смейся так много, – уговаривал я Кечошку, – знаешь ведь, что за большим смехом большие слёзы приходят.

– И-и! Тоже мне! Разве не найдётся у меня слёз, когда нужно будет поплакать? Так почему же мне сейчас не посмеяться?.. – прервал он меня на полуслове.