Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 5"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Рекс Стаут,Жорж Сименон,Джон Кризи,Сирил Хейр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 54 страниц)

XI
Джон Уайлкс и Уильям Питт

В архиве этим утром было еще темнее, чем всегда, потому что узкие окна густо залепил снег, и даже холоднее, чем накануне; однако д–р Ботвинк вошел в него со вздохом облегчения. Он направился туда прямо из столовой, отчасти по привычке, отчасти, как он осознал, оглядевшись вокруг, по инстинкту, заставившему его искать убежища от ужасов и осложнений настоящего в том единственном мире, который для него является совершенно реальным.

Вздохнув с облегчением, он закрыл за собой дверь. Как он быстро убедился, здесь ничего не тронули. Сержант Роджерс, очевидно, не распространил свои поиски на этот отдаленный закоулок дома. Его бумаги лежали точно так, как он их оставил. На письменном столе еще белел неразборчивый документ, который он принялся вчера расшифровывать в тот момент, когда Бриггс позвал его к чаю. Вспомнив об этом, д–р Ботвинк горько усмехнулся. Вчера! Неужели это было так недавно? Он пожал плечами. Вчерашний день уже был историей, и притом историей безобразной и подлой. Он был не более реальным и не менее отдаленным, чем та дата, когда появился на свет вон тот трудоемкий манускрипт. Быть может, будущий историк найдет, что вчерашний день заслуживает исследования и увековечения, но он в этом сомневался. Сержант Роджерс мог бы написать его историю, если б сумел; он же – д–р Ботвинк – предпочитает восемнадцатый век.

Д–р Ботвинк посмотрел на часы. Меньше чем через полчаса он должен присоединиться к остальным гостям в комнате лорда Уорбека, чтобы пройти через эту тягостную церемонию праздничного поздравления. Хочешь не хочешь, отказаться было невозможно. Значит, для какой–либо серьезной работы времени не останется. Все–таки раз уж он здесь, можно опять проглядеть документ. Может быть, прочитав еще несколько фраз, он убедится, что эта бумага не представляет никакого интереса. Стоит попытаться. Он отведет на это четверть часа, самое большее двадцать минут… Он уселся за стол, зажег настольную лампу, тщательно протер очки и придвинул к себе пожелтевший листок.

Как ни хорошо он был знаком с чудовищным почерком третьего лорда Уорбека, какое–то время он не мог разобрать этих неряшливых каракуль. Он бросил бы свое занятие, если б какое–то шестое чувство не подсказывало ему, что упорствовать стоит. Наконец из сумбура чернильных закорючек вырисовалось сначала имя, потом дата. Имя было хорошо знакомо каждому изучающему историю, но до тех пор никогда не попадалось д–ру Ботвинку в бумагах дома Уорбеков. Возможно было – и даже похоже, – что в соединении с этой именно датой оно могло привести к важному открытию. С чувством растущего возбуждения д–р Ботвинк с новыми силами склонился над работой. Вооруженный лупой и равными образцами почерка третьего лорда Уорбека, он постепенно продвигался вперед. Мало–помалу весь выцветший документ ожил и приобрел смысл. И в конце концов д–р Ботвинк разобрал его вплоть до последней буквы. Он тщательно прочел и перечел его, а потом, достав ручку, принялся старательно его переписывать.

Сидя за письменным столом в холоде архива, д–р Ботвинк чувствовал, как по его жилам пробегает сладкий жар триумфа.

Здесь перед ним была действительность – здесь была правда! В его руках была запись разговора третьего лорда Уорбека с Джоном Уайлксом [63]63
  Джон Уайлкс (1727–1797) – знаменитый английский политический деятель; принадлежал к партии вигов, неоднократно подвергался преследованиям со стороны правительства, пользовался огромной популярностью среди населения.


[Закрыть]в разгар большой выборной кампании в Миддлсексе, сделанная в день разговора. Досадные видения двадцатого века поблекли, и остался только д–р Венцеслав Ботвинк наедине с историческим открытием, которому суждено было поразить всех специалистов – числом по меньшей мере полдесятка, – способных оценить его значение. Это была торжественная и радостная минута, какая выпадает человеку только раз или два за всю жизнь.

– Ей–ей, сэр, чертовски холодно здесь у вас!

Историк поднял голову. Сквозь толстые линзы очков для чтения он видел только туманный абрис высокого человека, стоявшего у двери на другом конце комнаты. Сняв очки, он разглядел его яснее. Медленно и с мучительным усилием он выплыл из животрепещущей реальности выборной кампании 1768 года в Миддлсексе и обратился к этой серой тени настоящего.

– А, сержант Роджерс! – сказал он, поднимаясь с кресла. – Доброе утро!

– Могу ли я побеседовать с вами несколько минут, сэр?

– Само собой разумеется, я всецело к вашим услугам. Только – я как раз вспомнил – я договорился повидать сегодня утром лорда Уорбека. Пожалуй, мне следует сначала зайти к нему.

Сыщик кинул на него странный взгляд.

– Не думаю, чтобы его светлость пожелал видеть кого–либо в настоящий момент, – сказал он угрюмо. – Вы были здесь наверху все утро? – добавил он.

– Все утро? – Д–р Ботвинк вынул из кармана свои старомодные часы. – Не может быть! По–видимому, я пробыл здесь больше двух часов!

– Значит, мы как раз успеем побеседовать до обеда, – ответил Роджерс спокойно.

– Пожалуйста, сержант. Повторяю, я к вашим услугам. Два часа! А я и не заметил, как прошло время. Что же вы не присядете? Позвольте, я сниму книги с этого кресла.

– Нет, – возразил Роджерс твердо. – Нет, спасибо. Не знаю, как вы, сэр, а я предпочитаю, когда возможно, делать свою работу в тепле. Я пришел спросить вас, не спуститесь ли вы в библиотеку на минутку–другую.

– Разумеется, или, может быть, правильно было бы на ваш вопрос ответить «разумеется, да»? Как бы то ни было, я немедленно пойду с вами. Теперь, когда вы об этом упомянули, я нахожу, что здесь скорее холодно.

– Это тоже мелочь, которую вы, вероятно, не заметили, сэр? – сказал Роджерс не без насмешки и посторонился, чтобы пропустить д–ра Ботвинка вперед.

– У меня, знаете ли, было о чем думать, кроме температуры, – ответил д–р Ботвинк. В дверях он остановился и оглянулся на письменный стол, где рядышком лежали старый грязный манускрипт и чистый лист с переписанным текстом. Со вздохом сожаления он послал прощальный привет веку разума и стал спускаться впереди сержанта по узкой каменной лестнице вниз.

– Значит, вы не очень наблюдательны, доктор Ботвинк? – сказал Роджерс, усевшись в кресло перед горящим камином.

– Простите?

– То есть не замечаете, который час, тепло или холодно и тому подобное?

– А, я понял вас! Рассеянный профессор, любимый персонаж английских юмористов, – вот какую роль вы предназначаете мне, сержант? Что ж, вероятно, в известном смысле это правильно. Когда человек поглощен подлинно важным делом, он не замечает мелочей, так ведь? Но я льщу себя мыслью, что в обыденной жизни я сумею отличить кукушку от ястреба.

– Кукушку от ястреба – что это значит?

– Не важно. Не я изобрел это выражение – я думал, вы знаете его. Говоря обычным полицейским языком, я могу отличить живого от мертвого и естественную смерть от насильственной, в особенности если она происходит у меня на глазах. Вероятно, я прав, предполагая, что именно на сей счет вы и хотели со мной поговорить?

Роджерс не ответил. На его грубом лице не отражалось ничего, кроме усталости; полузакрыв глаза, он смотрел на огонь. Вдруг он повернулся к Ботвинку и ошарашил его неожиданным вопросом:

– А что вы за профессор, доктор Ботвинк?

Историк терпеливо перечислил свои степени и звания.

– И поколесили же вы по свету, не правда ли?

Губы д–ра Ботвинка скривились в холодной усмешке.

– Пожалуй, точнее будет сказать, что меня погоняли по свету, – заметил он мягко.

– Уточните, какие политические связи были у вас в Чехословакии.

– Я был левым, разумеется.

– Разумеется?

– Я хочу сказать, что моя… моя левизна, назовем это так, послужила естественной причиной того, что меня гоняли по свету.

– Гм… А потом вы некоторое время жили в Вене, так, кажется?

– Да. Я был приглашен туда, чтоб прочесть курс лекций. Но курс остался незаконченным.

– Это было при Дольфусе? [64]64
  Дольфус (1892–1934) – австрийский государственный деятель фашистско–католической ориентации. С мая 1932 года – австрийский канцлер и министр иностранных дел, установивший профашистский режим.


[Закрыть]

– Да. Я предвосхищу ваш следующий вопрос, заметив, что я был антидольфусовцем. Вот почему мои лекции, естественно, были прерваны. Я антиклерикал, антифашист, короче говоря, вы можете зарегистрировать меня как прирожденного «анти».

– А не проще ли сказать, что вы коммунист, доктор Ботвинк?

Историк покачал головой.

– Увы! – сказал он. – Когда–то, пожалуй, это и могло случиться, но если бы мне надо было определить мою позицию теперь, я сказал бы… Но зачем отнимать у вас попусту время, сержант? Вы хотите знать о двух вещах, я вам их скажу. Первое: я решительнейший, насколько это возможно, противник Лиги свободы и справедливости. Второе: ни по этой, ни по какой–либо иной причине я не убивал достопочтенного мистера Роберта Уорбека.

Нельзя было сказать, произвели ли слова д–ра Ботвинка впечатление на сержанта. Он не удостоил его ответом. Вместо этого он пошарил у себя в карманах, вынул из одного жестянку с табаком, из другого – пачку папиросной бумаги и стал скручивать сигарету. Закурив ее, он возобновил вопросы, но на совсем другую тему:

– Опишите мне эту бутылочку яда в шкафу в буфетной. Как она выглядела?

– Не имею ни малейшего представления.

– Вы хотите сказать, что ее там не было?

– У меня нет оснований сомневаться в этом. Просто я ее не заметил.

– Но вы по меньшей мере дважды открывали этот шкаф, как я понимаю. Первый раз – когда осматривали кусок старой деревянной резьбы…

– Полотняной обивки.

– …и второй раз, когда показывали ее Бриггсу. Неужели вы хотите сказать, что ни в том, ни в другом случае вы не заметили того, что находилось прямо у вас под носом?

– Меня интересовал шкаф или, говоря точнее, спинка шкафа, а не его содержимое. Я историк, сержант, а не отравитель. Chacun a son metier [65]65
  У каждого свое ремесло (фр.).


[Закрыть].

– И вы не подходили к шкафу третий раз?

– Зачем? У меня пропал интерес к нему.

– К шкафу или к яду?

– Повторяю, я не заметил там никакого яда.

– Ваша наблюдательность, доктор Ботвинк, по–видимому, весьма избирательна.

– Что верно, то верно. Вы определили эту черту, если позволите так сказать, с замечательной точностью.

– В таком случае вы небось скажете мне, что ваши наблюдения над тем, что произошло прошлой ночью, ничего не стоят и что, если я стану вас об этом спрашивать, я зря потрачу время.

– Напротив того. Я был живо заинтересован тем, что произошло. И я думаю, что видел все не хуже, чем… чем кто–либо другой.

– Мне бы хотелось это проверить. Заметили ли вы, что мистер Уорбек опустил что–то в свой бокал, перед тем как его выпить?

– Я не заметил этого, – сказал д–р Ботвинк подчеркнуто.

– Однако сэр Джулиус, миссис Карстерс и Бриггс – все они уверены в том, что он это сделал. Как вы это объясните, сэр?

Д–р Ботвинк молчал.

– Ну? Что вы скажете?

– Если они все в этом сходятся, то кто я такой, чтобы им возражать? Но сходятся ли они? Вот вопрос, который я себе задаю.

– Я только что сказал вам, что они стоят на одном.

– Извините меня, сержант, но этого вы мне как раз и не сказали. Вы мне сказали, что все они одинаково уверены в этом. Но вы не упомянули леди Камиллы, а это, пожалуй, кое–что да значит. Далее, вы не сказали, что они сходятся насчет момента, а также насчет обстоятельств, при которых этот факт, по их словам, имел место. Ведь в этом и состоит проверка, не так ли? Хоть я и антиклерикал, но Библию я знаю.

– А какое отношение к этому имеет Библия, позвольте спросить?

– Я имел в виду историю Сусанны и старцев, которую такой опытный полицейский, как вы, должен был бы знать [66]66
  Рассказ о Сусанне («Книга пророка Даниила», гл. XIII) вкратце состоит в следующем: двое старейшин, мстя красавице Сусанне за отказ в их домогательствах, ложно обвинили ее в прелюбодеянии, и она была присуждена к смерти. Однако перед казнью за нее вступился Даниил: он допросил каждого из старейшин в отдельности, и тогда один из них показал, что свидание Сусанны с любовником произошло под мастиковым деревом, другой – что под дубом. Это разногласие сделало явным их лжесвидетельство. Сусанна была оправдана, а старейшины казнены.


[Закрыть].

– Знаю, – коротко ответил Роджерс.

Некоторое время он молчал. Д–р Ботвинк с видом дискутанта, отстоявшего свою точку зрения, удовлетворенно откинулся на спинку кресла и стал обводить глазами заставленные книжными полками стены библиотеки. Вдруг его глаза остановились на одной точке прямо за левым плечом сержанта. Он пристально смотрел на это место, и на лице у него появилось живейшее любопытство; но, когда Роджерс обернулся, чтобы узнать, что же так заинтересовало историка, он не увидел ничего, кроме уставленной книгами полки, не отличающейся от других полок в библиотеке ничем, кроме абсолютно неинтересных названий на корешках.

– Доктор Ботвинк! – сказал Роджерс громко.

Историк виновато вздрогнул.

– Прошу извинить меня, – сказал он. – Я на секунду отвлекся. Вы, кажется, сказали…

– Вы видели это раньше?

Сыщик достал откуда–то скомканный обрывок папиросной бумаги. Когда он осторожно расправил его у себя на колене, внутри оказалось несколько белых кристалликов. Д–р Ботвинк надел очки и внимательно рассмотрел их.

– Нет, не видел, – произнес он медленно. – А что это такое?

– Это мне скажет химик, если мне удастся отдать их на анализ.

– Так. А покуда я предполагаю, что неразумно было бы проверять эти кристаллы по–любительски и уж тем более на вкус. Позвольте спросить: где это было найдено?

– Под карточным столом.

– Понимаю. Это, конечно, согласуется с…

– С чем?

– С тем, что кто–то – сам ли мистер Роберт или кто–нибудь другой – высыпал содержимое этой бумажки в бокал мистера Роберта, когда бокал стоял на карточном столе. Если это был кто–то другой, то так как мы во все глаза глядели, что он выделывал у окна, это легко можно было сделать незаметно. Но если он сделал это сам… Скажите, сержант, неужели нам нужно ломать эту комедию дальше?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вы не верите, так же как и я, что этот несчастный субъект покончил с собой. Неужели человек, как бы он ни был пьян, сначала публично заявит, что он сейчас объявит важную новость, а затем примет яд, не успев огласить ее? Это чушь. Вы не задали мне ни одного вопроса о том, что произошло прошлой ночью, и это может объясняться только тем, что вы уже опросили других присутствовавших и таким образом разрушили смехотворный сговор между сэром Джулиусом и остальными. Вы просто проверяли меня, чтобы удостовериться, участвую ли я в этом сговоре или нет. Разве не так?

– Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, доктор Ботвинк.

– Как вам угодно. Но на один вопрос мне очень хотелось бы получить ответ, потому что он меня озадачивает. Узнали ли вы, какую новость мистер Роберт собирался объявить, и если да, то в чем она состоит?

– И этого я вам не скажу.

– Жаль. Знай это, я, пожалуй, смог бы вам помочь, а я, поверьте, рад был бы вам помочь, если бы мог. Ну что же, сержант, хотите задать мне еще какие–нибудь вопросы?

– Еще два вопроса, сэр, и потом я больше не стану вас беспокоить в ближайшее время. Вы сказали мне, когда я к вам зашел, что у вас назначена встреча с лордом Уорбеком. Зачем вам эта встреча?

– На это легко ответить. Это, собственно, не встреча в точном смысле слова. Просто за завтраком Бриггс сообщил мне, что его светлость пожелал сегодня утром принять всех гостей у себя, чтобы поздравить их с праздником. Учитывая то, что мы были в курсе случившегося, а он нет, встреча эта должна была быть довольно мучительной, но я не собирался уклоняться от нее.

– Но ведь вы не видели лорда Уорбека сегодня утром?

– Конечно, нет.

– Ни до завтрака, ни после?

– Разумеется, нет! Даже такой иноземец, как я, сержант, понимает, как неуместно навещать английского джентльмена до завтрака. А после завтрака, уверяю вас, я прошел прямо в архив и оставался там до вашего прихода. А почему вы спрашиваете?

– Кто–то, – ответил Роджерс мрачно, – побывал у его светлости после того, как Бриггс подал ему завтрак, и до того, как он вернулся за подносом.

На это д–р Ботвинк ничего не сказал. Брови его вопросительно поднялись, а рот округлился в изумленное «о»!

– Кто–то, – продолжал сыщик, – сообщил ему о смерти сына. Когда Бриггс вернулся за подносом, он нашел его в состоянии полнейшей сердечной слабости.

– И он, бедняга, умер?

– Нет, еще жив, но только–только. Не могу сказать ни того, доживет ли он до тех пор, когда мы сможем достать врача, ни того, сможет ли врач что–либо сделать для него. Сильно сомневаюсь в этом.

– Так! – сказал д–р Ботвинк тихо, как бы про себя. – Этого и следовало ожидать. Да, я нахожу это очень логичным. А ваш второй вопрос, сержант?

– Я хотел только узнать, что в этой комнате так заинтересовало вас, на что вы смотрели?

– Рад, что вы меня спросили. Я сказал, что хотел бы вам помочь, не так ли? Так вот, я смотрел на книгу, которая навела меня на мысль, возможно, и не лишенную значения. Я смотрю на эту книгу и сейчас.

Д–р Ботвинк встал и подошел к книжной полке в противоположном углу комнаты.

– Вот эта книжка, – сказал он, приложив палец к томику в зеленом переплете, – «Жизнь Уильяма Питта» [67]67
  Уильям Питт – премьер–министр Англии (1759–1806), крупнейший государственный деятель; возглавлял борьбу с Наполеоном.


[Закрыть], сочинение лорда Розбери. Слабая работа, но отнюдь не поверхностная. В ней говорится о Питте–младшем, знаете, о втором сыне великого члена палаты общин. Вам следовало бы прочесть ее, сержант.

– Спасибо, сэр, – сказал Роджерс сухо. – Сейчас меня интересует смерть Роберта Уорбека, а не жизнь Уильяма Питта.

– Это немного выходит за рамки моего периода, – невозмутимо продолжал д–р Ботвинк, – и поэтому я не стыжусь признаться, что не могу указать вам точной даты, но я думаю, что это произошло в 1788 или 1789 году. Во всяком случае, в книжке Розбери вы ее найдете. Но понимаете, важно не то, что произошло в этом году, а то, чего не произошло. Вот что действительно было важно. Как с собакой у Шерлока Холмса ночью [68]68
  Имеется в виду эпизод из повести Конан Дойла «Собака Баскервилей»: Шерлок Холмс раскрывает преступление благодаря тому, что в одну из ночей баскервильская собака не появляется.


[Закрыть]. Вам не интересно, сержант Роджерс? Вы думаете, что я просто играю свою роль рассеянного профессора? Жаль, жаль! Во всяком случае, я сделал все, что было в моих силах, чтобы вам помочь. Разрешите уйти?

XII
Спальня и библиотека

Полнейшая тишина окружала старый дом. Не было даже слабого ветерка, который поколебал бы густой туман, нависший над погребенной под снегом местностью. Глядя из высокого окна в спальне лорда Уорбека, Камилла Прендергест видела перед собой мир, в котором сама жизнь словно остановилась, – мир бесформенный, бесцветный и, по всей видимости, безграничный. Трудно было поверить, что за этим пустым, безжизненным пространством жизнь идет своим чередом, что по оживленным морским путям вдоль берегов корабли осторожно пробираются во мраке или бросают якорь, тревожно окликая друг друга хриплыми сиренами; что по всей Англии наперекор морозу и снегу мужчины и женщины собрались, чтобы весело провести Рождество. Еще труднее было представить себе, что эта полная изоляция кратковременна, что она мимолетная причуда природы и что через несколько дней, а может быть, даже и часов, она исчезнет и Уорбек–холл и все, что в нем произошло, станет пищей ненасытного любопытства внешнего мира.

Она вздрогнула и, отвернувшись, окинула взглядом комнату. За исключением тиканья часов на камине, здесь все было также неподвижно и безмолвно, как и снаружи. Лорд Уорбек лежал на постели, и лицо его было едва ли не белее подушки, а дыхание таким слабым, что пододеяльник у рта почти не шевелился. Так он пролежал все утро, лишенный дара речи и без сознания, изолированный от окружающих людей, которые и сами были отрезаны от мира. Когда Бриггс доложил, в каком состоянии он нашел лорда Уорбека, Камилла согласилась посидеть с ним так же, как соглашаются побыть с покойником, потому что ни она и никто другой не в силах были ему помочь.

Она встала, подошла к кровати и наклонилась над неподвижной фигурой. Ей показалось, что лицо его стало еще бледнее, а дыхание еще слабее, но трудно было что–либо сказать определенно, настолько слабо теплилась в лорде Уорбеке жизнь. Хорошо еще, что он был жив. Она пристально смотрела на тонкие изможденные черты, потом отвернулась. В эту минуту за ее спиной тихо открылась дверь и вошел Бриггс.

– Как его светлость? – спросил он.

– Как будто без перемен, – ответила Камилла. – Как вы думаете, Бриггс, долго еще так протянется?

– Не могу вам сказать, миледи, – ответил дворецкий тем же ровным, спокойным тоном, каким он ответил бы на любой вопрос, касающийся домашних дел. – Я пришел доложить, – продолжал он тем же тоном, – что подам завтрак через четверть часа.

– Я не хочу есть.

– Позвольте заметить, миледи, нам всем надо поддерживать свои силы. Я думаю, что вам все–таки нужно покушать.

– Ну тогда пришлите мне чего–нибудь сюда. Я не могу оставить его светлость в гаком состоянии одного.

– Осмелюсь сказать, миледи, что вам надо подумать и о себе. Вам нельзя оставаться целый день взаперти. А чтобы оставить его светлость одного, об этом и речи нет. С ним будет сидеть другое лицо, я договорился.

Одиночество обострило чувствительность Камиллы. Она заметила несколько необычную интонацию Бриггса – что в другое время пропустила бы мимо ушей – и живо переспросила:

– Другое лицо? Кого вы имеете в виду? Кого–либо из слуг?

– Не то чтобы из слуг, миледи. Здесь моя дочь, и она готова сменить вас на это время.

– Ваша дочь? Как странно, Бриггс, я совсем забыла, что вы человек семейный. Где она?

– В коридоре, за дверью, миледи. Смею вас уверить, что на нее вполне можно положиться.

Первый раз губы Камиллы сложились в слабую улыбку.

– Иначе она вряд ли была бы вашей дочерью, – сказала она. – Я хотела бы ее видеть.

Бриггс подошел к двери и немедленно вернулся.

– Моя дочь Сюзанна, миледи, – сказал он.

– Здравствуйте, – сказала леди Камилла тоном, чуть–чуть преувеличенно вежливым, каким хорошо воспитанные женщины обычно разговаривают с теми, кто ниже их по общественному положению.

– Здравствуйте, – ответила Сюзанна. В ее тоне послышался глухой вызов, и Бриггс неодобрительно щелкнул языком, заметив, что она не добавила «миледи».

Сама не сознавая почему, Камилла вдруг почувствовала, что эта девушка к ней относится враждебно. Это вовсе не была та девушка, которую она ожидала увидеть. Перед ней стояла женщина, в поведении которой чувствовались затаенный вызов и недоброжелательство. Она собиралась поздороваться со вновь пришедшей и уйти, но что–то побуждало ее остаться и выяснить, что же кроется за этим выражением лица – и вызывающим, и одновременно испуганным. Это была странная сцена. Не говоря уже о приличиях, на всех троих действовало, что они находятся в комнате тяжелобольного, и поэтому они говорили приглушенными голосами, из уважения к ничего не видящему и ничего не слышащему больному.

– Мы ведь раньше с вами не встречались? – спросила Камилла.

– Нет, не встречались.

– Вы живете не здесь?

– Нет. Я приехала день–два назад.

– Понимаю. Вы хорошо скрывали ее, Бриггс.

– Папа не хотел, чтобы знали, что я здесь.

Бриггс начал было что–то говорить, но Сюзанна опередила его:

– Рано или поздно все равно узнают, папа. Почему не сейчас?

Камилла недоуменно переводила взгляд с одного на другого.

– Не понимаю, о чем идет речь, – пробормотала она. – О чем узнают?

– Пожалуйста, не обращайте на нее внимания, миледи, – вмешался Бриггс, явно расстроенный. – Не надо мне было позволять ей приходить сюда. Если б я только знал… Сюзанна, тебе не велено было разговаривать с миледи таким образом.

– Я имею право разговаривать, как мне нравится. Больше того, я имею право быть здесь, – упорствовала Сюзанна. – А это не всякая может про себя сказать.

– Сюзанна! – возмущенно воскликнул Бриггс. – Ты говорила мне, что будешь сидеть тихо, пока его светлость…

– Не прерывайте ее, Бриггс, – сказала Камилла высокомерно. – Я хочу докопаться до сути. О каком праве вы говорите?

Сюзанна пошарила у себя в сумке, и в руке у нее оказалась сложенная в несколько раз бумага.

– Вот о каком, – отрезала Сюзанна и сунула бумагу в руку Камилле.

Камилла медленно развернула бумагу. Медленно прочла. Потом так же неторопливо сложила и отдала Сюзанне. Выражение ее лица не изменилось, а голос, когда она заговорила, был ровно настолько приглушен, насколько полагается в комнате больного.

– Благодарю вас. Очень жаль, что никто не знал этого раньше. Для многих это изменило бы все. – Обратясь к Бриггсу, она добавила: – Ваша дочь совершенно права. Она имеет право находиться здесь. Я позавтракаю внизу.

Сюзанна открыла рот, но, прежде чем она успела что–либо сказать, леди Камилла вышла из комнаты. Она держала голову высоко, и по ее лицу никто бы не догадался, какой удар ее гордости нанесло это датированное прошлым годом свидетельство о браке между Робертом Артуром Перкином Уорбеком, холостяком, и Сюзанной Анной Бриггс, девицей.

Бриггс молча посмотрел Камилле вслед. Когда она ушла, он напустился на Сюзанну.

– Да знай я, что ты так забудешься, дочка, я бы ни за что не позволил тебе прийти сюда, – упрекнул он ее.

– А с чего бы это мне не сказать ей, раз мне хочется? – сказала его дочь заносчиво и в то же время как бы обороняясь. – Чем я хуже ее? Не такая же, что ли?

– Нет, дочка, – ответил Бриггс торжественно. – Выйди ты замуж даже за самого знатного человека в стране, ты все едино ей неровня, и не стоит делать вид, что это не так.

– Не в средние века живем, папа. Только оттого, что она из благородных…

– Только оттого, что она из благородных, – твердо повторил Бриггс, крепко придерживаясь своих устаревших убеждений. – Ты не сумела бы вот так, как она, выйти из комнаты, хоть век этому учись. Она выше тебя, Сюзанна, что бы она ни сделала.

– Ну, она… – загорячилась Сюзанна, но запнулась, когда до нее дошел смысл слов, сказанных отцом. – Что ты хочешь сказать? – прошептала она испуганно. – Папа, неужели ты хочешь сказать, что это она бросила ему то самое в бокал?

– Ничего я не хочу сказать – просто потому, что мне нечего сказать. Я сказал мистеру Роджерсу, что это было самоубийство, а поверил он мне или нет, не знаю. Говорю тебе, не твое это дело. Пусть им занимаются те, кого оно касается. Твое положение от того, как это произошло, не изменится. – Он посмотрел на часы. – Мне пора идти, – сказал он. – Я сейчас пришлю тебе сюда поднос с едой. Сиди смирно возле постели и дай мне знать, если его светлость… если что–нибудь случится. Ты не принесла с собой шитья или чего–нибудь, чем заняться?

– Найду чем, – ответила Сюзанна, доставая из своей сумки прибор для маникюра. – Ногтями займусь. А чудно! – добавила она, усаживаясь в кресло. – Сколько времени я хотела попасть к его светлости и вот – на тебе! Я сижу здесь, в его комнате, а все уже кончено, и только еще шум идет. Бедный старик! Он был славный, правда?

– Славный – не то слово, дочка.

– Мне думается, он бы ладил со мной, если бы Роберт поступил как надо. Просто совестно, что я не могу ему рассказать. И чудно вышло! Ты старался его оберечь, а он так и не узнал про то, что только и могло бы его порадовать. А сэру Джулиусу ты скажешь, папа? – добавила она.

Бриггс покачал головой.

– Пускай он называет себя социалистом, а я голову прозакладываю, что для него это будет удар, – заметила Сюзанна. Эта мысль, по–видимому, привела ее почти в хорошее настроение, и, когда отец ушел, она мирно занялась своими ногтями.

Сэр Джулиус в это время находился в библиотеке. Он вошел туда, едва д–р Ботвинк ушел, да так стремительно, будто ждал этого за дверью. Он застал сержанта Роджерса развалившимся в кресле; сержант курил свою самокрутку и задумчиво глядел на классические бюсты, стоявшие на книжных шкафах. Когда министр финансов вошел, он машинально встал.

– А, Роджерс, – сказал сэр Джулиус. – Есть что–нибудь новое?

– Нет, сэр Джулиус. Сегодня утром я опять пробовал позвонить по телефону, но он все еще не действует. Мы услышим прогноз погоды по радио без пяти час, и тогда, может быть, узнаем, сколько времени продлится такое положение. По–моему, оно не может тянуться долго.

– Мне нужно при первой же возможности установить связь с премьер–министром в Чекэсре [69]69
  Чекэср – загородная резиденция премьер–министра.


[Закрыть]. Это очень важно. Я нахожусь в крайне затруднительном положении, Роджерс, крайне затруднительном.

– Совершенно верно, сэр. – Роджерса все это явно не интересовало.

– Леди Камилла сказала мне, что мой кузен очень плох.

– Да, сэр. Интересно было бы узнать, кто сообщил ему известие, которое свалило его с ног.

– Вероятно, кто–нибудь из этих идиотов слуг. У них нет никакого такта. Если бы сообщил ему я, все было бы иначе. А так – это просто ужасно. Ужасно!

– Совершенно верно, сэр.

– Вам этого не понять, Роджерс, но меня глубоко беспокоит состояние лорда Уорбека.

– Само собой понятно, что вас это беспокоит, – сухо ответил сыщик. – Но вы не должны забывать, что я в данный момент обеспокоен смертью Роберта Уорбека.

Брови сэра Джулиуса изумленно поднялись.

– А я думал, что это дело улажено, – сказал он. – Он покончил с собой. Я объяснил вам это сегодня утром.

– Да, сэр, объяснили. То же самое сказали миссис Карстерс и Бриггс.

– Ну так чего ж вам еще?

– К несчастью, сэр Джулиус, у меня есть основания не удовлетвориться этим объяснением.

– Не удовлетвориться! После того, как я рассказал вам то, что видел своими глазами!

– Да, сэр!

– Я знаю, в чем дело, Роджерс. Вы слушали этого проклятого Ботвинка.

– Сэр Джулиус, – торжественно произнес Роджерс. – Не забывайте, пожалуйста, что по вашему собственному требованию я выполняю сейчас обязанности сотрудника уголовной полиции, расследующего дело об убийстве. Я обязан считаться с вами не больше, чем с любым другим свидетелем. В мои обязанности не входит сообщать вам, где или от кого я получил сведения. С другой стороны, вы, как и все остальные, должны помогать мне, говоря правду. И с целью помочь вам я не постесняюсь сказать вот что: я получил три отчета об обстоятельствах, в которых мистер Уорбек совершил самоубийство. Они не согласуются один с другим и не согласуются с моими собственными наблюдениями на месте происшествия. И я не верю ни одному из них. А теперь, сэр, предположим, что мы опять начнем сначала, и посмотрим, не доберемся ли мы на этот раз до правды.

Сэр Джулиус сильно покраснел. Он громко откашлялся, дважды глотнул воздуху и наконец сказал:

– Ну хорошо. Я не видел вчера, чтобы Роберт опустил что–либо в свой бокал. Это была… неточность. Но за исключением этого, я вам дал полный и точный отчет обо всем, что произошло, насколько я мог заметить. Больше мне нечего вам сказать.

– Нечего, сэр Джулиус?

– Абсолютно нечего.

Сыщик молча прошелся по всей библиотеке и обратно. Потом он повернулся к сэру Джулиусу.

– Я надеялся, сэр, что вы расскажете мне о том, что вы делали вчера перед обедом. Какое–то время вы были неподалеку от буфетной, не так ли?

– Возможно.

– Не заходили ли вы, случайно, в буфетную?

– Право, не припоминаю. Пожалуй, я туда заглянул.

– Там кто–нибудь был, когда вы туда заглянули?

– Кажется, никого.

– Почему же, сэр Джулиус, вы заинтересовались служебными помещениями дома?

– Я очень люблю этот старинный дом. Я давно здесь не был и воспользовался случаем оживить былые воспоминания.

– Видно, так же, как миссис Карстерс?

– Я ничего не знаю о том, что делала миссис Карстерс. В конце концов, у меня естественный интерес к этому месту. Это дом моей семьи, и я полагаю, что могу ходить тут всюду, куда мне вздумается.

– Вашей семьи, это вы очень точно выразились, сэр Джулиус. И со смертью мистера Роберта Уорбека вы становитесь наследником пэрства. Вам это не приходило в голову?