Текст книги "Фронтовые повести"
Автор книги: Адий Шарипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Вечером опять встретились. Мне он уже понравился, я ждала вечера с нетерпением. Он встретил меня возле клуба, спрашивает: «Куда пойдем, кино смотреть или, может быть, к озеру прогуляемся? А в клубе опять «Чапаев». – «Зачем же мы будем смотреть каждый день одно и то же, давай лучше прогуляемся». Пошли мы к озеру Сабындыколь. Идем мы медленно. Вечер тихий, небо в звездах, степь такая чудесная вокруг. И время – май месяц, когда в Сарыарке, у нас так степь называется, цветут тюльпаны… Много и других цветов, степных, пахучих… Начали рвать цветы, они так приятно пахнут, волнуют. Посидим на траве, пойдем дальше. Кажется, на край света так бы вот вместе и ушли. А возле озера стоят березы и сосны. Вода зеркальная, чистая, тихая, только слышно, как рыба всплеснется, звезды в воде ловит. Вокруг озера – горы, и самая большая, Акбет, возвышается как старейшина, как седой аксакал. И озеро, и сосны, и горы – все нас волновало, не хотелось идти домой, но надо было – ведь и его ждали дома, и меня.
После той ночи стали мы каждый день уходить в степь. Никогда это не забудется… Эх, Баян, наш Баян, как я соскучилась по нему!.. Тебе трудно представить, Тамара, здесь нет такой степи – огромная, огромная, без края. Ветерок, как шелк, теплый, с особенными запахами. Знаешь, как чудесно пахнет степная полынка в мае… Мы тогда бродили с Жилбеком и пели. Казахи любят эту песню. Слова в ней такие:
– Там у нас все называется Баян. И гора Баян, и степь Баян, и поселок Баян – все Баян. Теперь для нас и вот этот лес, где мы спасаемся от врага, тоже Баян…
– Знаешь, Жамал, когда я училась в институте…
Весь день женщины говорили о прошлом. О любви, о встречах, о друзьях и подругах. Когда возвращались в лагерь, Жамал неожиданно спросила:
– А кто тебе сейчас из нашего отряда нравится? Только честно.
– Отгадай!
– Гм… Трудно. Скажи хоть какую-нибудь примету.
– Высокий.
– Знаю – Петька! – Жамал расхохоталась.
– Вот видишь– самой смешно.
– Можешь не говорить, я сама знаю. Высокий, кудрявый, глаза синие-синие, строгий. Зовут Павлик. Только я его боюсь и называю Павлом Семеновичем.
Тамара улыбнулась.
XXII
Несколько дней партизаны отдыхали, ждали боеприпасов с Большой земли. Стирали гимнастерки и брюки, сушили портянки, дремали на солнцепеке, отсыпались.
В отряде появился смуглый кудрявый парень с гармошкой. После ужина его усадили на пенек посреди поляны и начали допрашивать: «Вальс умеешь? Цыганочку можешь?» Гармонист оказался на высоте; растягивая малиновые мехи, шпарил все без передышки – и вальсы, и фокстроты, и барыню– все, что душа пожелает. Плясали, кружились, веселились. И только по сумрачно-деловитым лицам идущих на пост часовых можно было судить, что кругом – враг.
Павлик не расставался с Тамарой. Они танцевали без устали. Алимбай танцевать не умел, он восхищенно следил за другом, хлопал в ладоши и восклицал:
– Смотри, братва, вот Пашка дает! По воздуху летает. Орел!
– А где Петька? – послышался чей-то веселый голос. – Он из-за Тамары сегодня кашу пересолил!
Петька сидел тут же, в кругу зевак, и, хотя его медвежью фигуру нельзя было не заметить, тем не менее все заорали:
– Пе-етька! Где Петька? – И начали вытягивать шеи, преувеличенно озираясь по сторонам. – Где же Петька? Куда пропал?..
– Здесь я, – басом ответил Петька. – Чего пристали?
– Как это чего пристали? Тамара фокстроты крутит, а ты сидишь как пень! Завтра опять кашу пересолишь.
– Зато понос не прошибет, – огрызнулся Петька.
– Эх, братцы, а как она его любила! В первый день глаз не сводила. А теперь Пашка отбил. Смотри, какие выкрутасы отчубучивает!
Петька не выдержал, поднялся и гаркнул неизвестно кому:
– А ну, перестаньте танцевать!
А шутникам только того и надо было – повалились в траву от смеха. Петьку это мало смутило, он решил не сдаваться, вышел в круг, подошел к Павлику с Тамарой.
– Хватит плясать. Все один да один. Совесть надо иметь.
– Ты чего надулся, как пузырь на лампе? – удивился Павлик. – Хочешь танцевать – танцуй!
– А я не умею! – с вызовом ответил Петька.
– Не умеете, посидите, посмотрите, – посоветовала Тамара.
– Вы меня, конечно, извините, но я против! Ребята надо мной смеются.
– Да что я, жена ваша, что ли? – изумилась Тамара.
Гармонист затянул вальс. Петька стоял рядом с Тамарой и не пускал ее танцевать. Ему казалось, что именно сейчас перед товарищами он должен показать свою принципиальность.
– Где рос, черт тебя возьми, что шуток не понимаешь?! – возмутился наконец Алимбай. – С тех пор как пришел в отряд, не расквасил носа ни одному фрицу, а теперь хочешь ноги переломать лучшему разведчику. Ты иди воюй с котлами. Думаешь, мы будем любоваться, если хулиганить начнешь?!
Бормоча ругательства, Петька отошел.
Затащили в круг и Тимофея Михайловича. Кадровый командир в грязь лицом не ударил. Подхватил Жамал и закружился по поляне на зависть молодым.
Танцующих разогнал дождь. Расходились возбужденные—впервые за все время как-то совершенно по-мирному отдохнули. Гармониста благодарили без конца – славный парень, мастак, он сразу завоевал симпатии всего отряда.
Вечером Аркадий Винницкий принял шифровку с Большой земли – в двадцать четыре ноль-ноль снова разложить три костра по одной линии и принять боеприпасы.
В полночь на партизанской поляне взметнулся в небо высокий костер. Через минуту серебристая птица, качнув крыльями, сделала круг над поляной, потом второй и третий. Это означало, что пилот заметил костры. Один за другим куполы парашютов засветлели на звездном небе. Партизаны по нескольку человек, не отрывая глаз от парашютов, разбрелись по лесу – принимать груз.
Тюки были упакованы так тщательно, будто в них был тонкий хрусталь, а не патроны, мины, взрывчатка. Края стеганой мешковины аккуратно заправлены в ящики, мешковина плотно простежена ватой. Такая упаковка и человека могла спасти от холода в любой мороз.
С получением боеприпасов отряд снова начнет активную боевую жизнь.
На другое утро в штаб вызвали Тамару. Еще накануне, когда партизаны несли на базу тюки и ящики с боеприпасами, все говорили о предстоящих вылазках, операциях, и потому на другое утро поднялись раньше обычного в ожидании новостей – куда идти, с кем, что брать с собой. Зная о постоянной смертельной опасности, каждый партизан тем не менее с интересом ждал вестей о новой операции отряда.
Тамару вызвали в штаб незаметно. За столом, на котором размещалась радиостанция, сидели Коротченко и Лебедев. Разговор начался с вопросов о самочувствии, о здоровье. Тамара отвечала, что чувствует себя превосходно, вполне здорова и что ей, привыкшей к постоянным тревогам, становится скучновато без дела.
– Скучать мы тебе не дадим, – улыбнулся Лебедев. – Немцы нам всем не дают скучать. Мы решили поручить тебе очень важное дело. Центральный штаб запросил сведения о станции Пригорье – сколько там фашистов, чем они вооружены, каковы укрепления. В общем, ты должна принести как можно больше сведений. Для большей конспирации пойдешь не одна, а вместе с Толиком.
– Да, с ним будет легче, – согласилась Тамара. – А в Пригорье есть кто-нибудь из наших?
– Просто так, наобум мы тебя посылать не собираемся. В Пригорье живет родная сестра Павлика Смирнова. Ты назовешься женой Павлика и остановишься на несколько дней у его сестры. Через пять дней ты должна вернуться назад. Если что-нибудь случится, обратно пошлешь одного Толика, он будет у нас связным. На руках у тебя будет документ на имя студентки Гомельского педагогического института. Ты прекрасно знаешь свой институт, помнишь преподавателей, так что при случае все твои рассказы будут выглядеть вполне правдоподобно.
– Когда выходить? – спросила Тамара.
– Завтра. Переночуете в Артемовке и дальше. До Артемовки вас проводит Павлик со своим отделением.
– А если спросят, кем мне приходится Толик?
– Для сына великоват… Для мужа маловат. Лучше всего сказать – сирота. Сейчас это самая распространенная беда. Скажешь, что жила в Гомеле на квартире. В дом попала бомба, взрослые хозяева погибли, а мальчик остался сиротой. Ты его забрала с собой. А там уж придумаешь легенду по ходу событий. Ты воробей стреляный… Помни, задание очень ответственное, никто другой лучше тебя его не выполнит. Будь осмотрительна, но постарайся узнать как можно больше. Наши дальнейшие действия во многом будут зависеть от твоих сведений.
– Понятно… Дайте мне, пожалуйста, листок бумаги, – попросила Тамара.
Лебедев вырвал из блокнота чистый лист и подал Тамаре. Она села тут же за стол и написала несколько слов.
– Вот, Петр Васильевич, вам оставляю, – волнуясь, сказала Тамара.
Лебедев взял листок, быстро пробежал глазами.
– Правильно, Тамара, очень правильно!..
На листке было написано: «Если я погибну при выполнении боевого задания, прошу считать меня членом великой Коммунистической партии большевиков. Тамара Подгурская».
Через полчаса Тамара прощалась с Жамал.
– Счастливого тебе пути, – со слезами на глазах провожала Жамал подругу.
– Я скоро вернусь! Передай привет Жоре!
Тамара расцеловала Майю, взяла Толика за руку и пошла. За деревьями их уже ждал Павлик с разведчиками.
В тот же день в лагере Коротченко состоялось партийное бюро бригады. Помимо членов бюро присутствовали командиры рот, командиры мелких партизанских отрядов, которые действовали поблизости. На бюро единогласно приняли в кандидаты партии Тамару Подгурскую. По второму вопросу было много шума – обсуждали поведение некоторых партизан, их отношение к местному населению, их моральный облик. Разведчики отряда Коротченко были очевидцами такого случая. В одной из деревень они узнали, что несколько человек, назвавшихся партизанами, избили женщину, перепугали ее детей, переворошили вверх дном все вещи в доме в поисках водки. Разведчики тут же пошли по их следам и нашли незадачливых гуляк во дворе старого колхозника. Они были навеселе.
– Это уже не партизаны, а мародеры, – говорил Лебедев. – Мирное население грабят фашисты, теперь еще и наши же, русские, будут грабить? Я считаю, что подобные действия должны пресекаться на корню, и судить таких гуляк надо по всей строгости военного трибунала.
Командир отряда из-под Малиновки нерешительно заступался за своих пьяных хлопцев: «Ну, выпили, ну с кем не бывает, они больше не будут…»
– На сегодняшний день в Клетнянском лесу базируется несколько партизанских отрядов. Действовали они в основном правильно, стремились нанести врагу побольше урону. Но действия эти были разрозненными, один отряд не всегда был в состоянии оказать действенную помощь другому. Кроме того, отряды несли большие потери в стычках с карателями именно по той причине, что были разрознены. Районный комитет партии, согласовав свое предложение с Центральным штабом партизанского движения, предлагает объединить все отряды в бригаду и присвоить ей имя «Особой Клетнянской бригады». Основой бригады должен стать самый крупный отряд – отряд Коротченко. Командиром бригады назначается Тимофей Михайлович Коротченко. Отряды, которые вольются в бригаду, будут действовать как отдельные батальоны, командиры остаются прежние. Мы связаны с Большой землей, объединенными силами нам легче будет воевать и налаживать свою лесную жизнь…
XXIII
По извилистой тропинке меж деревьями к штабу проскакали дозорные. Впереди мчался Батырхан, сердито раздувая ноздри, шапка (он ее не снимал и летом) еле держалась на макушке. Кони в мыле. По всему видать, случилось что-то важное. Партизаны начали разбирать винтовки и автоматы.
Подлетев к штабу, Батырхан спрыгнул с коня у самой двери. Навстречу показался Коротченко.
– В чем дело?
– Стреляют! – охрипшим голосом выпалил Батырхан. – В Октябрьском лесном пункте стреляют!
– Кто стреляет?
– Не поймешь! Русские, а форма немецкая.
– Полицаи?
– Не поймешь, – повторил Батырхан. – Нашего парня убили.
– Сколько их?
– Дайте напиться, товарищ командир, потом все скажу.
Батырхану подали полный ковш воды, он осушил его, вытер рукавом губы.
– Целая рота! Не поймешь кто, – опять продолжал он. – Злые! За нами гнались, мы кое-как ускакали. А в деревне говорят, что прибыли они недавно сюда, грабят всех, обижают. Специально, говорят, приехали партизан уничтожать. С пулеметами. Не поймешь – почему русские? – изумлялся Батырхан. – Нашего парня убили. Наповал. Ни за что.
Коротченко тут же на колене развернул планшет, нашел на карте Октябрьский пункт. От него до базы – рукой подать.
– Обнаглели, сволочи, совсем вплотную подошли, – заметил Лебедев. – Надо отучить их навсегда от такой манеры.
В штаб срочно вызвали Жилбека, Гришу Галдина и Зарецкого. Надо было принимать срочные меры. Хорошо вооруженная вражеская рота могла нагрянуть на базу. Эта рота, скорее всего, собрана из какого-то наемного отребья. Драться они будут злее фашистов, потому что выход у них один – победа или смерть.
Командиры склонились над картой.
– Октябрьский лесопункт здесь, – Коротченко ткнул прокуренным пальцем в маленькую черточку у края леса. – Несколько домов и лесосклад. Будем атаковать с юга и востока. Главные силы с юга – две роты, рота Жилбека и рота Гриши. На западе – лес, туда каратели не пойдут, побоятся. Враг может отступить только на север. Туда пошлем еще две роты.
После короткого совещания решили послать два взвода и на запад от лесного пункта, на тот случай, если каратели ринутся в лес.
Схватка на этот раз была особенно ожесточенной. Когда партизаны окружили лесопункт и Коротченко прокричал: «Сдавайтесь!»– в ответ послышалась отборная ругань и над головами партизан засвистели пули.
Роты Жилбека и Гриши Галдина начали наступать. Партизаны вынуждены были передвигаться ползком, короткими перебежками, используя как укрытие каждый кустик, каждый пень. Но чем ближе они подходили к врагу, тем реже становился лес. Как только кто-нибудь на партизан поднимался с земли, сразу же начинал строчить пулемет врага. Уже были убиты двое из роты Жилбека, несколько раненых остались лежать на траве.
Пулемет строчил из-за бревен. Толстые, в два ряда, бревна окружили пулеметчика с трех сторон. За таким укрытием он мог продержаться долго. Жилбек приостановил наступление и приказал Алимбаю вместе о Виктором Паничем уничтожить пулеметное гнездо.
Алимбай и Виктор отошли назад, стороной обошли лесосклады и ползком стали пробираться к пулемету. В это время партизаны Жилбека открыли ожесточенную стрельбу, чтобы отвлечь на себя все внимание пулеметчика. Вскоре раздался взрыв, и пулемет смолк. Это Виктор о Алимбаем швырнули гранаты за бревна.
Как только смолк пулемет, Коротченко приказал обеим ротам с юга пойти в открытую атаку. Нельзя было затягивать бой, потому что с минуты на минуту могло подоспеть вражеское подкрепление. Партизаны Жилбека и Гриши поднялись и с криком «ура!» побежали вперед.
Враг сопротивлялся отчаянно. Из-за бревен, из-за домов градом сыпались пули, тарахтели ручные пулеметы. Спотыкаясь, то там, то здесь падали раненые.
Алимбай и Виктор уже сидели в гнезде и, оттащив от пулемета убитый расчет, попытались открыть огонь по врагу. Но гнездо было устроено таким образом, что простреливалась только поляна с юга. А враг засел слева, за бревенчатой стеной.
– Смотри, Алимбай, вон тот, с краю, лупит по своим! – воскликнул Виктор, указывая вперед.
Действительно, лежа на животе, вражеский солдат в зеленом мундире, повернув ручной пулемет, строчил по своим.
– За мной, вперед, ур-ра-а! – послышался голос Жилбека.
Роты с востока тоже пошли в атаку с громким криком. Враги у ближних домиков побросали оружие, поднялись с поднятыми руками. А те, что сидели у дальних строений, продолжая отстреливаться, начали отходить к реке.
Никогда еще партизанский отряд не был в такой перепалке, никогда еще не полегло в бою ранеными и убитыми столько товарищей.
Алимбай и Виктор оставили пулемет в гнезде и вместо со своей ротой продолжали преследовать отступающих. Те отступали организованно, время от времени останавливались по команде, и их автоматы и ручные пулеметы злобно огрызались. В одну из таких остановок Виктор Панич не успел укрыться за деревом и упал. Вгорячах ни он, ни Алимбай не заметили, что вдвоем намного опередили своих товарищей и могли попасть в руки врагу. Алимбай, подбежав к неподвижно лежавшему Виктору, услышал, как над головой засвистели пули. Алимбай нелепо взмахнул руками, выронил автомат и рухнул наземь, притворясь убитым. И тотчас из-за ближайшего дерева рыжий верзила, в руках которого автомат казался детской игрушкой, бросился к ним.
Алимбай только этого и ждал. С небывалым наслаждением он успел прошить крест-накрест зеленый мундир, прежде чем верзила грузно свалился в траву.
Горстке врагов удалось перебраться через реку. Их не преследовали. Коротченко дал отбой.
После боя весь отряд тесным кольцом окружил пленных. Перед партизанами, затравленно сверкая глазами, стояли русские в зеленых мундирах. Они только что стреляли по своим, это были власовцы.
Еще год назад они дрались рука об руку с советскими воинами против фашистов, год назад и они слали своим женам, сестрам, невестам и матерям солдатские треугольники, их ждали в селах, деревнях, городах, ими гордились дети, они еще могли, погибая в бою, оставаться навечно в сердцах родных и близких честными, храбрыми, преданными своей Родине.
Но это было год назад… А сейчас ничего человеческого не осталось в их сердцах, одно звериное, животное желание – выжить, во что бы то ни стало выжить. Вот почему они с таким лютым ожесточением убивали тех, кто рано или поздно мог отомстить за предательство. Они убивали, страшась возмездия.
Когда Алимбай принес стонущего Виктора на плече, перед строем власовцев стоял тот самый пулеметчик, который в двух шагах от гнезда повернул свой пулемет против своих же. Он был труслив и жалок, падал на колени перед Коротченко. Алимбай, не скрывая брезгливой гримасы, подтвердил, что этот солдат действительно стрелял по своим. Власовец обещал дать важные показания, показал веревку, которой он был привязан к стволу дерева. Ему сохранили жизнь.
Судьбу остальных не обсуждали. Беспощадный приговор можно было прочесть в глазах каждого партизана: только смерть!
В полночь отряд вернулся на базу. Лил проливной дождь, все промокли до нитки, но никто не обращал на это внимания. Все были удручены гибелью товарищей. Алимбай, меняясь с санитарками, всю дорогу тащил носилки, на которых лежал тяжелораненый Виктор. Не раз им приходилось вместе проникать в логово фашистов, и всегда судьба берегла разведчиков. Алимбай вспомнил, что втроем– он, Павлик Смирнов и Виктор Панич – они сделали много опасных, рискованных вылазок и всегда выходили сухими из воды. Но вот сегодня пуля настигла одного из тройки. Где-то далеко, неизвестно где, идет сейчас Павлик со своим отделением – сопровождает Тамару с мальчишкой. Может быть, уже и его клюнула пуля-дура?.. Алимбай вытирал рукавом мокрый лоб и крепче стискивал зубы. Передав носилки своему сменщику, Алимбай отходил к разведчикам и сокрушенно повторял одно и то же:
– Хороший был джигит, никогда пули не боялся. Не брала его пуля. Если бы фашист стрелял – не попал бы. А тут свой стрелял, предатель. Смелого джигита может убить только предатель из-за угла. Так всегда было, у всех народов.
– Ничего не поделаешь, Алимбай, война, – негромко утешали его товарищи. – А ты посмотри, сколько сегодня наших убито…
Раненых уложили в большой землянке. На другое утро чуть свет Алимбай уже был здесь. Состояние Виктора было тяжелое, но не безнадежное. В то утро весь лагерь собрался возле этой землянки. Радист Винницкий дважды передал на Большую землю просьбу забрать раненых. Обещали в двадцать четыре часа прислать самолет.
Возле землянки появилась Жамал с Майей на руках. Девочка улыбалась, и от этого глазенки прятались в пухлых щечках, а пуговка-носик исчезал. Она тянулась к каждому, угукала, хватала ручонками за бороды, и весь ее цветущий, здоровый вид не вязался с обстановкой. И хмурые партизанские лица начинали светлеть. Майю передавали из рук в руки, каждому хотелось подержать ее, подбросить на руках, легонько шлепнуть. Из землянки вышел Павел Демидович с хирургом Кузнецовым. Оба сменили окровавленные халаты на чистые.
Ночью, в ожидании самолетов, при свете костров партизаны писали домой письма – самолет забирал обычно и почту. В назначенный час приземлились два «кукурузника». Они забрали троих тяжелораненых и почту. Вместе с письмами, написанными вкривь и вкось на замусоленной бумаге, с сообщениями о том, что «жив, здоров, чего и вам желаю», самолет уносил тяжелый груз– письма, написанные четким почерком комиссара бригады, – такой-то пал смертью храбрых на поле боя. Похоронен там-то и там-то. Вечная слава павшим героям. Смерть немецким захватчикам! И несколько теплых слов о погибшем – был он славным бойцом, храбрым и самоотверженным, пусть родные и близкие гордятся им…
На другой день была дана команда готовиться к большой операции. Партизаны чистили оружие, проверяли диски с патронами, стирали портянки, чинили сапоги и гимнастерки. Куда выходить и когда, никто не знал, кроме штабистов.
Повар Петька, глядя на невиданные приготовления, опрокинул в знак протеста котел и пошел к Коротченко.
– Не буду кашу варить, Тимофей Михайлович! Хватит, пусть другой повозится. Хочу фрицев бить, пусть все видят, что я не только затируху умею варить. Я из немца окрошку сделаю. Опять уйдете воевать, а мне со стыда хоть сквозь землю проваливайся. Бабы за человека не считают.
– А ты все обдумал?
– Я человек твердый, Тимофей Михайлович, – если надумал, значит точка!
– Ну что ж, попробуй, отказать тебе не могу. Пойдешь в роту Акадилова, этих ребят ты давно знаешь. Только при одном условии.
– При каком? – с готовностью пригнулся довольный Петька.
– Если выполним задание – вернешься снова в повара.
– Посмотрим, – пообещал Петька.
XXIV
Павлик сидел под деревом и клацал зубами от холода. Дождь лил не переставая, капли щелкали по листве, и это щелканье сливалось в холодный неуютный шум ненастья. Рядом с ним, прижавшись друг к дружке, дремали Тамара и Толик. Павлик отдал им свою короткую кожаную тужурку, и они едва упрятали под ней головы и плечи. Под двумя соседними соснами укрылись темные фигуры партизан. Сейчас бы в самую пору разжечь костер, погреться, но кругом фашисты. Курить и то приходится умело, в рукав, переговариваться – только шепотом.
На душе Павлика невесело. Днем, вместе с тремя партизанами, он попытался провести Тамару в Артемовку. В деревне оказались немцы, партизаны лоб в лоб столкнулись с патрулем и не успели даже поднять автоматы, как немцы открыли пальбу. Еле ноги унесли. Хорошо, что Тамара и Толик на всякий случай отсиживались в это время в кустах. После выстрелов патруля поднялась стрельба и в самой деревне. Немцы палили в воздух, стараясь нагнать страху на партизан и одновременно успокоить себя.
Павлику удалось быстро увести своих в непролазную чащу, знал он эти места хорошо. И вот теперь все коротали ночь под соснами, безуспешно пытаясь задремать, слушая, как барабанит дождь в лесу.
От первоначального плана – переночевать в Артемовке и попутно узнать, как поживает сестра Павлика в Пригорье, – пришлось отказаться. Среди артемовских мог оказаться какой-нибудь полицай из Епищева и опознать Тамару…
«Разве такой должна быть у них жизнь? – горестно думал Павлик, глядя на понурых спутников– Тамару и Толика. – Бродят по лесу, как бездомные, ни еды, ни крова… Когда же прогоним эту сволочь со своей земли?..»
В темноте Толя захрустел мокрыми сухарями – проголодался.
– Братва! – вполголоса окликнул Павлик остальных партизан. – Давайте подзаправимся да пойдем дальше. Все равно отдыха тут никакого, а утром немцы начнут обшаривать лес. Как бы нас не засекли, все дело будет сорвано.
Наспех пожевали сухарей, разделили вареную говядину и пошли.
За день Павлик сильно устал, как никогда не уставал раньше. Но сейчас он упорно брел вперед. Дождь все лил, а Павлика мучила жажда. Он беспокоился за Тамару. Прежде, когда ее не было в отряде, он воевал спокойнее.
К утру дождь перестал. Выглянуло солнце, запели птицы. Постепенно от земли начал подниматься теплый пар, запахи трав и мокрой пахучей сосновой коры дурманили голову, нагоняли сон на усталых путников.
Павлик проснулся, когда солнце уже было в зените. Товарищи спали как мертвые. Измученный Толик, прикорнув на откинутой руке Тамары, спал с открытым ртом. Сидевший под деревом часовой лениво оглянулся и мучительно, до слез зевнул.
– Ложись, я посижу, – сказал ему Павлик.
Часовой без слов положил рядом автомат, коснулся щекой ложа и тут же захрапел.
Павлик отошел на несколько шагов от спящих, прислушался.
Где-то неподалеку прогудела автомашина, и опять стало тихо. До дороги оставалось примерно километра два. Всем выходить туда опасно. По этой дороге до самого Пригорья пойдут только Тамара с Толиком.
Павлик тревожился за их судьбу. Плохо, что не удалось побывать у младшей сестры в Артемовке, она, конечно, подробно бы рассказала о старшей сестре, у которой предстоит остановиться Тамаре. Может быть, сестра уже переехала, может быть, немцы сменили название улицы, раньше улица называлась Сталинской. Разве они оставят такое название? Тамаре надо торопиться, уже прошло два дня, а всего сроку – пять. Павлика удивляло самообладание Тамары – ничем она не выдала своего страха или беспокойства. Что это – привычка или сила воли? Говорят, раньше она была учительницей. Наверное привыкла сдерживать себя, не показывать перед учениками подлинных чувств?.. А ведь если попадется в лапы фашистам, они ее не помилуют, она хорошо знает об этом.
Павлик вздохнул. «Эх, вернулась бы жива-здорова!»
Неподалеку от дороги Павлик взобрался на высокое дерево. В бинокль была видна серая лента пустынной дороги. Проехала подвода… Прошли три женщины, таща за собой телку… И снова пустынно и тихо на дороге. Жители сидят дома, подальше от греха, боятся попасть на глаза фашистам, не то примут за партизан да пристрелят без всякого суда и следствия. Люди стали бояться леса. Как только враг увидит русского возле леса, с перепугу стреляет не разбираясь. Чем дальше, тем больше каждый пенек кажется трусливому фашисту партизаном.
Павлик вернулся к своим, подошел к спящей Тамаре. Под ногой треснула сухая ветка, Тамара сразу открыла глаза. Партизанская жизнь выработала у нее эту привычку. Треснула ветка, – значит, кто-то идет, кто-то к тебе приближается.
– Ты уже проснулся? – спросила она Павлика. – Лицо у тебя какое-то странное.
– Да вот… для тебя дорогу высматривал. Дальше сами пойдете, без нас… Пойдем, ребята, пора выходить!
Партизаны быстро поднялись, осторожно двинулись в сторону дороги. В кустах, возле самой опушки, Павлик передал Тамаре письмо для сестры.
– Ну, счастливо, – глухо проговорил он. – Давай поцелуемся на прощание.
Они расцеловались. Толик открыто, по-детски радовался – новые места, новые люди, что-то интересное. Ведь он еще ни разу в жизни не бывал на большой станции, не видел городских домов. А Тамара еле-еле удерживала слезы.
– Счастливо, – проговорил Павлик и легонько погладил Тамару по плечу. – Будем ждать здесь же… Если что – пусть сразу бежит сюда Толик. Толик, место запомнил?
Мальчишка для виду огляделся, звонко ответил:
– Ну конечно, запомнил!
Разведчики пошли к дороге не оглядываясь. Павлика неудержимо тянуло за ними, ему казалось, что именно сейчас, как только они выйдут на дорогу, их встретят фрицы, именно в эту минуту он и должен помочь им.
Но если выйти за ними следом, тогда уж непременно увидят вооруженного Павлика и поймут, что дело нечистое. Лучше подождать. Если случится неладное, они подадут голос. Если немцы начнут стрелять, Павлик бросится на защиту, чего бы это ни стоило.
Тихо. Тамара и Толик скрылись. Прошло минут пятнадцать. Павлик облегченно вздохнул и дал команду уходить.
Тамара и Толик в крестьянской одежде– Толик в лаптях, Тамара в длинном ситцевом платье, в платке до самых бровей – шли по дороге.
Сзади затарахтела бричка. Тамара оглянулась. Тощий конь легкой рысью тащил за собой телегу, в которой сидели две пожилые женщины. Когда телега поравнялась с путниками, Тамара помахала рукой, прося остановиться. Женщина натянула вожжи.
– Куда вам?
– До Пригорья не подвезете? Устала я с мальчонкой…
– Садись, чего уж там. Все равно по пути.
Толик резво вскочил на телегу. Тамара уселась на задке. Женщина дернула вожжами, чмокнула, низким голосом протянула: «Но-о, шевели ногами!»– и конь снова пошел легкой рысью. Несколько минут молчали. Тамара не знала, с чего начать разговор. Неизвестно, что это за женщины: здешние, станционные или, может быть, деревенские. Начни выпытывать, заподозрят или, чего доброго, примут за партизанку да напугаются, сгонят с телеги. Женщины долго не могли молчать. Та, что погоняла лошадь, спросила:
– Издалека идете?
– Из Артемовки… Плохо там сейчас, вот я и решила в родные места вернуться. Раньше-то я здесь жила, в Пригорье.
– Земляки, значит, – отозвалась другая женщина. – На станции сейчас полно этой саранчи зеленой. Когда уж уберутся, господи? – Женщина вздохнула.
– Кто его знает, – неопределенно ответила Тамара. – Одни говорят, что немцы плохо обращаются, а другие, наоборот, говорят, хорошо.
Женщины ничего не ответили и молчали до самой станции. Перед шлагбаумом старшая спросила:
– А куда вам на станции-то? На какую улицу-то?
– На Сталинскую.
– Хватилась! Такой улицы уже целый год нету. Бургомистр ее по-другому назвал, забыла как.
– Да ничего, найду, места-то родные, – успокоила ее Тамара, зорко вглядываясь в окружающие станцию строения, жадно запоминая все: переходы через пути, шлагбаумы, стрелки…
У вокзала она поблагодарила женщин и слезла с телеги. Соскочил и Толик. Они пересекли привокзальную площадь, по которой лениво прогуливались немецкие солдаты. Их было много, – вероятно, ждали отправки эшелона.
Без труда нашли бывшую улицу Сталина и номер дома, который указал Павлик в своем письмеце. Во дворе они увидели немолодую голубоглазую женщину, которая выносила из хаты ведро с помоями. Тамара подтолкнула вперед Толика и спросила, не здесь ли живет Мария Семеновна Смирнова. Женщина поставила ведро на землю, и, с тревогой оглядывая пришельцев, ответила, что она и есть Смирнова.
– Мы к вам издалека, – продолжала негромко Тамара. – Привезли вам привет от брата.
