Текст книги "Фронтовые повести"
Автор книги: Адий Шарипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
Начальник гестапо криво усмехнулся – этот белокурый красавчик задумал учить его, как надо вести себя с партизанскими лазутчиками!..
Разговор не вязался. Оба самолюбиво молчали, ожидая Белякова и надеясь перещеголять друг друга в умении вести допрос.
Через полчаса в коридоре послышался топот кованых сапог. Слышно было, как кого-то бросало из стороны в сторону под ударами кулаков и прикладов.
Белякова втолкнули в кабинет. Огромного роста солдат доложил:
– Господин подполковник, доставили партизана Белякова. При задержании пытался бежать.
– Да не бежал я вовсе! – высоким голосом завопил Беляков. – Я просто шел по деревне, не думал, что они за мной приехали, господин полковник, вы же меня знаете!
– Позвать сюда Емельянова и Дурнова! – приказал майор.
Один из солдат бросился выполнять приказание.
Беляков упал на колени и пополз к Ранкенау. Тот хладнокровно выждал, когда Беляков подполз поближе, и ударил его сапогом в лицо.
Предатель что-то попытался объяснить, но у двери его схватил за шиворот верзила солдат и так тряхнул, что у Белякова мотнулась голова, будто сломались шейные позвонки. Не успел он прийти в себя, как солдат сорвал с него одежду и уложил на пол лицом вниз. Ни слова не говоря, сам Ранкенау несколько раз до кровавых полос стегнул Белякова плетью.
Потом Ранкенау велел посадить свою жертву на стул. Солдаты подняли обмякшее тело, усадили. Беляков навалился на спинку стула, он еле держался, готовый вот-вот свалиться на пол.
– Беляков, – негромко окликнул Ранкенау, – вы меня слышите, Беляков?
Белякову подняли голову.
– Кто, кроме вас, еще связан с партизанами?
– Не знаю… – прохрипел тот.
– Бандитская морда. Партизан!
Подполковник, окончательно рассвирепев, начал бить кулаками по лицу, по голове, куда попало, пока Беляков не рухнул на пол.
Вошедшие Емельянов и Дурнов видели эту картину. И никто из присутствующих не знал, что эти двое русских торжествуют каждый по-своему. Они были разными людьми, но причина торжества была одна – наказывали предателя. Только Дурнов оставался в дураках, а старый учитель мстил за советских людей.
– Если он и завтра будет запираться и не назовет ни одного бандитского имени – повесить на площади, – решил подполковник и жестом приказал вынести безжизненное тело.
…На другой день всех жителей города согнали на центральную площадь, посреди которой зловеще темнела виселица. Неподалеку стояли начальник гестапо, комендант и бургомистр. Иван Михайлович не хотел идти на казнь, но майор приказал – ему хотелось, чтобы горожане видели среди вешателей и своего, русского. Эти минуты были мучительны для Ивана Михайловича – ведь не все в городе знают, какая сволочь Беляков, не все понимают замысел народных мстителей.
Солдаты потащили Белякова к виселице. Он был почти без сознания, ноги его волочились по земле, и, когда палач надел ему на шею петлю, солдат-верзила вынужден был поддержать его тело, чтобы оно не свалилось как мешок. Дурнов произнес назидательную речь. Майор хотел, чтобы эту речь произнес бургомистр, но Иван Михайлович отказался. Дурнов подошел к виселице, плюнул в лицо своему бывшему дружку и прокричал толпе:
– Все, кто попытается связаться с партизанами, рано или поздно будут болтаться на виселице!
Солдат дернул веревку, и Беляков повис, вывалив язык. По толпе пробежал стон, заплакали женщины. Иван Михайлович почувствовал тошноту. Ему захотелось подбежать к виселице и крикнуть: «Люди, не жалейте его!.. Это месть партизан, и так будет с каждым, кто предаст Родину!» Ему стало трудно дышать, он оглядел лица стоявших напротив, ненавидящие глаза, понял, что не сможет сейчас прокричать, не сможет потому, что слишком мало сделал для них в свое оправдание…
X
Пришла весна. Первая военная весна. Наступила пора, когда, как говорят казахи, толстый становится тонким, а тонкий рвется. Стаял снег на опушках, в открытых лощинах, и только в лесной глуши под деревьями все еще держался плотный, словно отлитый из серебра, наст.
Для отряда Коротченко наступила трудная пора. Иссякло продовольствие, кончились боеприпасы. Ели пареную рожь, доедали последние сухари. Разведчики Жилбека ходили по окрестным деревням, налаживали связь с населением, узнавали, где можно разжиться продуктами и особенно оружием.
Однажды через Тамару разведчики получили весть от Ивана Михайловича: в деревне Сергеевке живет тринадцатилетний мальчик по имени Толя. Когда здесь шли бои и наши отступили, он собрал оружие и спрятал у себя в огороде. Но какое оружие – неизвестно. Может быть, две-три винтовки? Стоит ли ради них рисковать, тем более что рядом с Сергеевкой находится большой Сещинский аэродром с немецким гарнизоном.
В ту же ночь разведчики Жилбека пошли в Сергеевку. Ночную темень то и дело прорезали мощные лучи прожекторов – в двух километрах от Сергеевки фашисты бдительно охраняли аэродром от ночных налетов наших бомбардировщиков. Время от времени были слышны отрывистые и гулкие залпы зениток. В самой Сергеевке немцев не было, но по дороге между деревней и аэродромом беспрерывно патрулировали мотоциклисты.
На встречу с Толиком вышла целая рота. Собственно, в саму деревню вошла небольшая группа во главе с Жилбеком, а два взвода остались у околицы на тот случай, если фрицам вдруг вздумается прочесать деревню.
В доме, где жил Толя, уже спали. Жилбек пропустил вперед Павлика, велел ему постучаться в дверь. Сны в войну тревожные, сразу же за дверью послышался сонный женский голос: – Кто там?
– Открой, тетка, не бойся, свои, русские, – ответил Павлик.
– А много вас?
Павлик оглянулся. Жилбек показал ему два пальца.
– Двое.
Женщина открыла дверь. В темноте смутно белело ее лицо.
– Проходите, только побыстрее!
Жилбек с Павликом, наталкиваясь в темноте на пустые ведра, стукаясь головой о притолоку, на ощупь вошли в комнату. Пахло вареной свеклой.
– Свет зажигать нельзя, немцы шныряют, – шепотом предупредила женщина.
– Ладно, не зажигай, – согласился Павлик. – Мы к тебе по детскому вопросу. Где твой пацан?
– Толька, что ли? – испуганно проронила мать.
– Он самый. Да не бойся, ничего плохого не сделаем с ним, поговорить надо.
– Здесь я, – послышался голос откуда-то сверху.
Глаза партизан уже привыкли к темноте, и они увидели, как на светлой печке зашевелилось что-то темное, приподнимаясь под потолком.
– Спи давай! – прикрикнула на него мать. – Какое тебе дело?
– А откуда вы про меня знаете? – не унимался мальчуган.
– Не спеши, потом узнаешь. Военная тайна. Мы партизаны, понял, Толя? Мы знаем твою военную тайну, ты молодец. А мамка твоя тоже знает?
– Никто не знает, – глухим от гордости голосом проговорил мальчуган.
– Ну тогда пошли во двор, побеседуем.
– Господи, куда вы его? Да он же несмышленый, – всполошилась женщина.
Жилбек стал ее успокаивать:
– Не волнуйтесь, мы с ним поговорим об одном деле, и он сразу вернется.
Мальчуган быстро оделся и вышел во двор вместе с партизанами.
– Толя, ты уже взрослый, – заговорил Павлик. – Ты видишь, что мы не какие-то бандиты, а самые настоящие партизаны. Ты знаешь, зачем мы пришли к тебе?
– Н-нет, – дрогнувшим голосом сказал Толя, зная, конечно, зачем пришли, но все еще стараясь подольше сохранить свою тайну. Ему хотелось передать спрятанное оружие настоящим бойцам, в настоящей форме и с орденами на груди. Ему казалось, что за такой подвиг и его возьмут в полк, и пойдет он до самого Берлина как сын полка.
– Не притворяйся, Толя, мы пришли за оружием. Нашему отряду сейчас тяжело, у нас мало винтовок, мало патронов. Мы знаем, что ты спрятал оружие. Теперь ты должен передать его в руки партизан как настоящий пионер.
– А кто вам сказал? – не сдавался Толя.
– Наша разведчица узнала.
– А от кого?
– Военная тайна.
– Ну пойдемте, – нерешительно согласился мальчуган. Через полчаса от Толиного огорода в ночную темень ушли две тяжело груженные подводы.
На рассвете подводы прибыли на базу. Сам Коротченко принимал оружие. Да, это был не металлолом, который собирали школьники до войны. На Толином «складе» были два станковых и четыре ручных пулемета, тридцать автоматов, несколько ящиков с патронами и около сотни мин. Партизанской радости, как и удивлению, не было конца. Откуда у тринадцатилетнего пацана нашлось столько силы, чтобы перетаскать все это оружие к себе на огород? Вероятнее всего, ему помогали наши отступающие бойцы, надеясь вернуться и еще попользоваться своим оружием…
К вечеру другого дня часовые привели к Лебедеву неизвестного мальчишку, который искал партизанский штаб. На вопросы часовых он не стал отвечать, потребовал, чтобы его непременно провели к самому главному командиру.
– Такой настырный! – возмущался пожилой бородатый человек. – От горшка два вершка, а говорить не желает, подавай ему самого старшего. Дал я ему подзатыльника, все равно молчит.
– Ну хорошо, мне-то ты можешь рассказать, зачем пришел? – заговорил с мальчиком Лебедев. – Я комиссар партизанского отряда.
– Я из Сергеевки бежал. Я Толя. Вчера ночью у нас партизаны были, я им оружие сдал. А какой-то гад видел и донес немцам. Сегодня приходили за мной. Я сбежал, теперь некуда подаваться. Хорошо, что мамка ничего не знала, а бы и ей попало. А ваши обманщики. Обещали меня с собой взять, а сами оставили…
Толю поселили в землянке, где жила семья Акадилова. – Теперь у тебя, Жамалжан, и сын есть, – шутил Жилбек.
XI
В лес властно шла весна. Потеплели ночи, ярко зазеленели березки, оживились партизанские лица. Теперь можно было снять полушубки, драные шинели, пальто. Перед маем совсем стало жарко, и кое-кто из молодых, улучив минутку, раздевался до трусов – позагорать на полянке.
За два дня до 1 Мая Лебедев собрал коммунистов. Как-то невольно вспомнилось, как, бывало, давным-давно, до революции, вот так же в лесу тайком проводились маевки их отцами и старшими братьями.
– Товарищи, мне кажется, что Первое мая, наш большой весенний праздник, праздник международной солидарности, мы должны отметить чем-то знаменательным. Может быть, вы не сразу согласитесь с моим предложением, но я его все-таки выскажу. Давайте проведем в одной из больших деревень митинг, посвященный Первому мая.
Лебедев умышленно выждал, чтобы послушать, какие будут реплики, восклицания, но партизаны пока молчали.
– Дело, я понимаю, рискованное, – продолжал Лебедев, – но, честное слово, настоящее дело! Мы подбодрим население, мы сами, наконец, отметим праздник не чаркой водки, а как коммунисты, которые в любых условиях не складывают своего оружия, в любых условиях продолжают вести воспитательную работу. Я выступлю с небольшой информацией о положении на фронтах, потом кто-нибудь из местных жителей выступит. Вот и будет первомайский праздник на нашей улице!
– Население побоится собраться. Мы-то в лес уйдем, а они? Немцы за это по головке не гладят…
Совещались два часа. Выбрали, в какой деревне лучше всего провести, советовались, как лучше оповестить людей, стоит ли оповещать всех, и так далее.
И вот настал день 1 Мая 1942 года. Солнечный, теплый день. По небу плывут реденькие перистые облака. К деревне Деньгубовке по дорогам, по тропинкам, по лесу и по полю по двое, по трое идут люди. Большинство женщины. Они в светлых цветастых платках. Старики подоставали свои пронафталиненные пиджаки, расчесали усы, побрились – праздник.
В одиннадцать часов утра на площади в Деньгубовке было полно народу. Собрались, как собирались год тому назад, возле потемневшей трибуны из теса. Ждали, кто же будет выступать, переговаривались.
– И откуда столько миру-то набралось? – удивлялись старики. – Кругом немец рыщет, а им ничего.
И каждый говорил о смелости другого, забывая о том, что ведь и самому прежде всего не хотелось ударить в грязь лицом, не хотелось отказаться от весеннего праздника.
– Как бы фриц не пронюхал, нагрянет на мотоциклах, вот будет штука.
– Не нагрянет. Это же свои делают, – должно быть, все обдумали, зачем зря народ под пулю ставить…
– Придем к себе на хутор, а там немец уже хату спалил, узнал, что митинговали…
– Не дрожи, старина, семи смертям не бывать, а одной не миновать.
Мало кто из собравшихся знал, что в это время до зубов вооруженная рота Зарецкого с одного края, а рота Акадилова с другого стали на охрану Деньгубовки на случай наезда фашистов.
Легкий гомон в толпе смолк, когда к дощатой трибуне подошел Лебедев. Был он сегодня в чисто выстиранной гимнастерке, начищенный, подтянутый.
Чувствуя необычайное волнение, – ведь не в лесу выступать и не к тем обращаться, кто привык видеть комиссара каждый день, верит ему, знает его, а надо говорить с мирными людьми, надо вселить надежду, успокоить душевные раны, – Лебедев долго откашливался, прежде чем начать с заветного.
– Товарищи!.. Все вы знаете, как фашисты с пеной у рта трубили о молниеносном захвате нашей страны. Гитлер собирался принимать парад в Москве еще полгода назад. Но от Москвы фашистские оккупанты покатились на запад. Им дали такую взбучку, что фрицы до сих пор не могут очухаться. Наши войска продолжают наступление. Фашисты с каждым днем, с каждым часом несут все большие потери. Но враг еще силен, в первые месяцы войны он захватил немало наших городов. Сейчас для нашего народа самое главное – усилить партизанскую воину, не давать покоя врагу ни днем ни ночью, выводить из строя мосты и пускать под откос эшелоны. Для чего я говорю об этом? Для того, чтобы жители нашего района, который скоро станет свободным от оккупантов, включились в партизанскую борьбу с оружием в руках. Тот, кто не может идти в отряд, должен, как всякий гражданин, помогать своим братьям иными средствами. Партизаны часто терпят нужду в продуктах, недоедают, но продолжают вести ожесточенную борьбу с фашистами… В день Первого мая от имени всех партизан поздравляю вас с праздником и торжественно обещаю, что наш отряд будет еще беспощаднее расправляться с врагом!..
После Лебедева попросил разрешения «на два слова» высокий худой парень лет восемнадцати. Парень поднялся на трибуну, переступил с ноги на ногу и начал:
– Я вот насчет партизан…
– Чего мямлишь, не слышно!
– Я насчет того, чтобы в партизаны, товарищ комиссар. Мы тоже не лыком шиты, только винтовок у нас нет. А с голыми руками фрица не убьешь. У меня и дружки есть, которые не прочь в лес уйти. А как придешь с пустыми-то руками к партизанам? У нас, говорят, у самих винтовок не хватает, а тут еще придут нахлебники. С колуном или с дубиной сейчас не навоюешь много-то…
– Как тебя зовут? – перебил его Лебедев.
– Николай…
– Вот что, Николай… Фамилии твоей я пока спрашивать не буду, потом узнаем. А в отряд тебя примем охотно. И винтовку дадим. И патроны. А если есть у тебя друзья, которые готовы уйти с нами, прошу их остаться на площади. Остальные могут идти по домам. Митинг, посвященный празднованию Первого мая, считаю закрытым!
Может быть и не совсем складно говорил комиссар отряда, но громко, уверенно.
– Только не пугайтесь, товарищи, на окраинах села стоят наши партизаны. Это они охраняли митинг, чтобы какой-нибудь бестолковый фриц не помешал нашему празднику!..
Когда толпа разошлась, на площади остались парни, мужчины, старики. Договорились, что ровно в восемь часов вечера партизаны будут ждать их возле деревни Барковичи в лощине.
– А пока можете идти по домам, собрать для лесного житья-бытья кое-какие вещи, попрощаться с родными, – объявил Лебедев.
Ночью к партизанскому костру пришло пополнение.
XII
В полдень Батырхан, уходивший с утра на разведку, прискакал к штабу на коне.
– Товарищ командир! Поймал двух шпионов!
– Где они?
– Возле деревни Ходинки. Старые, бороды до пупа. Сидят возле речки, ждут. Речка называется Воронец.
– Ну и что же?
– Решили не вести их на базу, там пока оставили. До выяснения. Жилбек говорит, чтобы вы сами подъехали туда, посмотрели, что за шпионы.
Коротченко, прихватив с собой еще нескольких партизан, последовал за Батырханом.
В указанном месте, на берегу Воронца, партизаны увидели двух стариков. Вид их был довольно жалок – оборванные, обросшие, в лаптях. Когда партизаны подошли, старики поднялись.
– Вы кто? – спросил Коротченко низенького старика с хмурым взглядом.
– Вас интересует, кто я сейчас или кем был до войны? – неожиданно спокойным голосом спросил старик.
– И то и другое.
– В доброе старое время– профессор Московского политехнического института, затем доброволец, затем окруженец. Вот коротко все. Два месяца идем вместе с товарищем, ищем партизан и, если таковых нашли, – очень рады!
Коротченко пристально вгляделся в старика, удовлетворенно кивнул и уже вежливей и уважительней спросил другого:
– А вы кто, скажите, пожалуйста?
– Дети мои, я был главным хирургом дивизионного медпункта. До войны работал в Московском медицинском институте.
– М-да-а, подходящие кадры, – довольно улыбнулся Коротченко. – Ну, а я командир партизанского отряда Коротченко. До войны – слушатель военной академии. Тоже москвич. Так что земляки… Батырхан, проводи товарищей в лагерь и распорядись, чтобы для начала их покормили как следует. Кстати, товарищ хирург, у нас есть раненые и больные. Прошу вас оказать им помощь.
Батырхан повел «шпионов» на базу. Старики еле плелись. Устав от многодневных скитаний и оказавшись наконец среди своих, они совсем раскисли. Батырхан решил подбодрить их по дороге.
– Как тебя звать? – спросил он хирурга.
– Николай Григорьевич, – ответил тот. – Фамилия Кузнецов.
– Значит, ты профессор? – продолжал Батырхан.
– Да.
– А я чабан. Из Актюбинской области. Раньше был чабаном. А теперь партизан. И я партизан, и ты партизан, – разулыбался Батырхан. – Держи выше нос.
В лагере хирургу показали больных. Павел Демидович был малоразговорчив и, как видно, не сразу решил довериться своему неожиданно появившемуся коллеге. Раненые были в удовлетворительном состоянии, но одному из них, Сергею Брякину, нужна была срочная операция. Сергей ходил с Жилбеком в разведку (они служили в одном батальоне еще в Бресте, были старыми товарищами) и получил тяжелое ранение в ногу. Хирург нашел, что у Сергея началась гангрена, и поэтому ему необходимо как можно скорее ампутировать ногу до колена. Необходимых инструментов не было.
– А пила, обыкновенная ножовка, есть? – спросил хирург.
– Есть ножовка, но нет ни стерильного материала, ни шелка, ничего из хирургических инструментов.
– Надо доложить вашему командиру, – сказал хирург, а когда они вдвоем вышли из землянки, где лежали раненые, он сказал Павлу Демидовичу – Если не сделаем операцию, он умрет через несколько дней. Наверняка. Теперь нас уже двое, коллега, нам будет стыдно.
– И не только стыдно, – добавил Павел Демидович, – но и жарко: командир задаст жару за такого партизана.
Под вечер были срочно подняты две роты. Наспех перекусив, выступили в поход. Никто не знал куда и зачем. Вел отряд сам Коротченко. Шли осторожно. Возле деревни Московки остановились.
– В Московке расположен один из тыловых госпиталей фашистов, – заговорил Тимофей Михайлович. – Все вы знаете, что у нас нет самых необходимых медицинских инструментов. Умирают лучшие бойцы. Как ни силен Павел Демидович, он не в состоянии лечить дедовскими способами, без инструментов и медикаментов. Задача: выбить охрану госпиталя, ворваться в помещение и забрать с собой все, что попадется под руки, – бинты, марлю, инструменты, лекарства. И чтобы все в целости и сохранности доставить на базу.
По своей обычной тактике отряд разделился надвое. Одна рота пошла с северной стороны, вторая – с южной. Немецкие санитары, услышав стрельбу, успели перетащить своих раненых, отошли за деревню и вызвали подмогу.
Не обошлось без стычки, но задача была выполнена. Сразу же, как только отряд вернулся на базу, Кузнецов, уже успевший побриться и помыться, начал операцию. Ногу Сергею пришлось ампутировать. Жизнь его была спасена, а в отряде появилось нечто вроде походного хирургического госпиталя с квалифицированным штатом.
XIII
Знал бы, где упасть, – соломки подстелил, – говорят в народе.
Но Жамал помнила и другую пословицу: волков бояться – в лес не ходить, и сегодня она пришлась ей по душе.
День выдался теплый, солнечный. Из леса несло ароматом свежей листвы, терпким запахом непышного лесного цветения. Жамал запеленала Майю и пошла с ней прогуляться по лесу, подальше от костров, которые в теплые дни дымили особенно густо.
Дни и ночи проводила Жамал в заботах о малютке. Она, мать с ребенком на руках, не всегда знала о вылазках отряда, тем более неожиданных. Поглощенная хлопотами о Майе, она как бы забыла, что в мире могут быть какие-то иные дела, более важные.
В лесу пели птицы. Ребенок слушал их пение и, тихонько посапывая, засыпал.
Неожиданно где-то неподалеку началась стрельба. Жамал, прижимая девочку к себе, побежала в сторону лагеря. Она не знала, насколько далеко ушла от своих. Сейчас ей казалось, что прошла она шагов сто-двести, не больше.
Но где же лагерь?
Выстрелы участились, послышалась пулеметная дробь – где-то шла отчаянная схватка. Потом выстрелы неожиданно стихли. Жамал, задыхаясь, присела под высокой сосной. Майя проснулась, заплакала, раскрывая беззубый ротик. Жамал покормила ее грудью, успокоила и снова пошла по направлению к лагерю. Не прошла она к двадцати шагов, как вдруг раздались выстрелы совсем рядом, там, куда она шла. Послышалась немецкая команда, истошный женский крик.
Жамал в ужасе остановилась – кричать в лесу могла только женщина из партизанского отряда. Значит враг напал на базу. Значит ей теперь некуда возвращаться! Надо как можно скорее уходить подальше, пока фашисты не поймали ее вместе с ребенком.
Жамал торопливо пошла в сторону от выстрелов. Сколько она прошла – не знала. Остановилась, когда выстрелы стали глуше. Усталая и встревоженная, она присела под развесистой березой. Вскоре выстрелы совсем утихли, слышались только шепот листвы да чириканье птиц.
Что ей теперь делать в глухом лесу? Куда идти, если вокруг ни дороги, ни тропочки? Эта березка – единственное пристанище, единственное спасение… Безмолвное дерево, словно понимая страдание женщины, тихо-тихо что-то нашептывало ей.
Но разве можно успокоиться, когда кругом враг? Жамал боялась, что с минуты на минуту здесь появятся фашисты. Они будут преследовать партизан, будут рыскать всюду как псы. И если найдут Жамал с ребенком– заколют штыками. Ведь не раз уже приходилось слышать Жамал о зверствах фашистов в русских и белорусских деревнях. Они не пожалеют грудного младенца, ужас молодой матери только повеселит их звериное сердце. Жамал слышала, как эсэсовец где-то взял мальчонку за ногу и ударил его о столб головой… При воспоминании об этом у Жамал потемнело в глазах.
Придя в себя, она перепеленала ребенка и снова поднялась, решив идти куда глаза глядят.
«У заблудившегося дорога впереди, а не сзади», – говорит пословица. И Жамал пошла вперед, стараясь не выбираться на прогалины. За каждым деревом ей чудилась вражеская засада. Прижимая одной рукой ребенка к груди, другой она раздвигала кустарник и шла, шла. Колючие сучья рвали платье, в кровь царапали руки, но она не чувствовала боли.
Девочка опять проснулась, стала плакать, просить грудь. Жамал казалось, что слабый голосок девочки громом разносится по лесу. Спрятавшись в непролазном кустарнике, Жамал покормила девочку. Молока в груди было мало.
«Это от испуга, – подумала Жамал. – К тому же я не ела ничего с самого утра. Главное, не волноваться. Надо взять себя в руки… Надо быть спокойной… Сама-то я перенесу голод, а что станет с Маей? Она будет без умолку плакать и плакать… Бедное дитя. И пеленки мокрые, а заменить нечем».
Всю ночь Жамал дрожала от страха, а с первыми лучами солнца снова пошла вперед, доверившись судьбе, уже никого не боясь от усталости, – лишь бы вынести дочь к человеческому жилью, лишь бы не заблудиться здесь, не остаться волкам на съедение.
Во рту пересохло. Кругом пышно зеленел лес, но нигде не слышалось журчания ручейка. Вдобавок ко всему, поношенные сапоги стали натирать ноги. С каждым шагом больнее, словно игла впивалась в пятку, и Жамал еле сдерживала стон. Попробовала идти босиком– еще хуже, мелкие сухие сучья, невидимые колючки, устилавшие землю, не давали ступить ни шагу.
Перед заходом солнца Жамал набрела на ручеек с ледяной водой. Напившись, Жамал снова перепеленала ребенка. Майя кричала охрипшим голоском. Жамал совала ей грудь, но тщетно – девочка не успокаивалась: материнская грудь была пуста.
Жамал в изнеможении легла на траву, положила на себя спеленатого ребенка и закрыла глаза…
XIV
Выстрелы, от которых бежала Жамал, были победными – партизанам удалось уничтожить карателей возле своей базы.
Жилбек готов был рвать на себе волосы, когда узнал, что Жамал и Майя исчезли. Вместе с товарищами он сразу после боя обыскал все ближайшие заросли, но тщетно: пропавших не было.
Неужели какой-то фашист смог увести их с собой? Неужели какой-то недобитый гад тащит теперь его жену и дочь? Или в отместку за свое поражение где-нибудь в лесу уже растерзал их…
Весь следующий день Жилбек искал пропавших вокруг базы – след их как в воду канул. Не у кого было спросить, кругом безлюдье и лесная глушь. Хоть бы какой-нибудь лоскуток одежды найти, чтобы можно было узнать, в какую сторону идти на поиски.
На следующий день Коротченко вызвал к себе Жилбека. Похудевший, почерневший от горя Жилбек молча стоял перед командиром, и тот без слов, по одному виду своего разведчика, понял, что дела плохи.
– Ничего, Акадилов, бодрись! Твоя жена жива. Она не пострадала от немецкой пули, иначе вы бы нашли ее неподалеку от нашей стоянки. Не могла же она сразу из лесу в рай улететь, – попытался улыбнуться Коротченко.
Шутка не подействовала на Жилбека, и командир сказал:
– Возьми из своей роты самых толковых ребят, следопытов, у которых нюх поострей, и отправляйся искать. Вооружитесь как следует. Без семьи не возвращайся!
Жилбек впервые за эти сутки скупо и благодарно улыбнулся.
…Немало мирных жителей пряталось в те дни в лесу, но никто ничего не знал о пропавшей матери с ребенком. А иные, завидев вооруженных партизан, принимали их за полицаев и шарахались в сторону. Жилбека утешало только то, что в лесу все-таки есть люди. А если есть, значит, найдется среди них доброе сердце, не оставит в беде мать.
Партизаны, сопровождавшие Жилбека, скоро устали, потеряли надежду, и только сам Жилбек не сдавался – не мог он вернуться на базу один, без семьи. И конечно, не потому, что так приказал Коротченко.
Под вечер, на третий день поиска, они увидели вдали между деревьев промелькнувшую женскую фигурку.
– Эй, подожди! – крикнул один из партизан. Женщина торопливо скрылась.
Жилбек погнался было, но остановился возле густых зарослей. Он долго озирался, ища глазами тропинку, по которой могла скрыться беглянка, и увидел дымок костра.
– Ни звука, ребята, – приказал он, – чтобы не спугнуть.
Шагов через сто на крохотной полянке они увидели пятерых людей. Сидели они возле костра и о чем-то негромко переговаривались. Две женщины и трое стариков. Жилбек перекинул автомат за спину, чтобы зря не пугать сидящих у костра, и вышел из-за деревьев.
– Не бойтесь, товарищи, не бойтесь, – торопливо произнес он. – Мы партизаны. Мы вас не обидим. Только не убегайте, ради бога. Нам надо поговорить с вами.
У костра поднялся старик с желтыми прокуренными усами.
– Милый человек, сейчас не поймешь, кто тебе друг, кто тебе враг. А бежать… Куда нам бежать? Кругом лес. Нас не грабили, взять нечего, так что не боимся мы ни добрых, ни злых. Хорошо, если партизаны, а не дай бог полицаи? Война всех научила хитрить. Садитесь, ребятки, садитесь, – продолжал старик, – скоро чаек со смородиновым листом поспеет.
Жилбек подошел к костру.
– Вот какие дела у нас, дедушка. Пропала женщина с ребенком. Моя жена. И моя дочь, маленькая, грудная… Несколько дней ищем, с ног сбились – и никаких следов! Спрашиваем каждого встречного-поперечного, никто ничего не знает.
– Да-а, – протянул старик, – беда-а…
– А вы лесника Андрея Рябушкина не встречали? – спросила женщина в платке до самых бровей.
– Нет, не встречали.
– А я видела его вчера. Спрашиваю, как живешь? Говорит, плохо живу. С дочкой остался, жену фашисты забрали. Да вот еще, говорит, на свою шею нашел женщину с маленьким дитем. Заблудилась, сама не здешняя, ни к чему не приспособлена.
– Как нам разыскать его?
– Прежде он жил недалеко от деревни Глинка. Жилбек торопливо достал карту, начал искать.
– Да не ищи, не ищи. Нету его там. В лес-то он с девчонкой почему ушел? А потому, что фашист его жену уличил, будто с партизанами она связь имела. Увели жинку, а дом спалили. Вот он и подался с дочкой, с Нинкой, скитаться. Теперь, наверное, вчетвером где-нибудь приютились. Знала бы про вашу беду – спросила бы, где он поселился-то… А может быть, и не признался бы он мне. Ведь время такое, один другому не верит, один другого боится.
– Ну хоть приблизительно, где вы его встретили?
– Недалеко. В этих местах. Точно разве скажешь, возле какого дерева.
– А где сама Глинка находится?
Женщина рассказала. Когда партизаны поднялись, чтобы идти дальше, старик дал им в дорогу буханку хлеба и кусок вареной свинины.
Прошел еще день. От буханки не осталось и крошки, партизаны начали есть щавель, а Рябушкин все не встречался.
Высказывали всякие бодрые предположения, робко пытаясь настроить Жилбека на возвращение в отряд.
– Если дом спалили, а жену увели, так он теперь так спрятался, что его сам бог не найдет.
– Фашисты его в родном лесу не выследят. Лесник! Он здесь как рыба в воде. И сам спасается и других спасает.
– И Жамал жива, и Майя жива, – заговорил Мажит. – Они здесь, у нас под носом.
– Ты что, Мажит, из казаха в цыганку превратился, гадаешь?
– Сердце мое чует, ребята. Вот еще день, другой, и найдем. Разве может она пропасть? Огонь и воду прошла, в землянке рожала– чтобы ни за грош пропасть. Не верю!
Трудно сказать, что удержало партизан от возвращения. Во всяком случае, сам Жилбек уже не имел права приказывать – ведь они были партизанами, они не могли надолго отрываться от отряда и напрасно рисковать своей жизнью. В любую минуту их мог окружить враг – ведь была их всего горстка.
И все-таки они переждали ночь и весь следующий день искали Рябушкина.
И нашли.
Уже в сумерках громко, по-хозяйски уверенно их окликнул голос из-за кустов:
– Кого ищете?
Самого человека не было видно.
– А ты кто такой? – отозвался Жилбек.
– Мать с дитем ищете аль еще кого? – продолжал тот же голос.
– Да-да, ищем, – почти хором отозвались партизаны. Рябушкин вышел из-за кустов. Оказалось, что те пятеро у костра рассказали ему о встрече с партизанами.
