Текст книги "Фронтовые повести"
Автор книги: Адий Шарипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
– Простите, я все это хорошо понимаю, – перебил Иван Михайлович, – и мне тоже больно видеть все это. Но если вы даете мне такое важное, ответственное поручение, то должны абсолютно доверять мне. И коммунисты, и вообще все партизаны.
– Мы вам доверяем, Иван Михайлович, но об этом доверии никто не должен знать. Ни ваша жена, ни ваши дети, ни ваши соседи. То, что знает один, другой, пятый, постепенно дойдет до фашистов. А этого, сами понимаете, не хочется ни нам, ни тем более вам.
– Когда вернется наша армия, меня расстреляют как предателя, – тихо сказал учитель. – Ведь никто же не будет знать истины.
– Истину знают коммунисты, члены партийного комитета отряда. Этого достаточно. Мы никуда не уйдем из своего района. А если будем погибать, то о ваших делах расскажем другим коммунистам. Вы ведь знаете, что у подпольщиков так было всегда, со времен революции. Умирая, они передавали другим свои дела, свои имена, как знамя. Я не тороплю вас с ответом, Иван Михайлович, дело очень и очень серьезное. Подумайте. Втереться в доверие к военному командованию вам поможет одно обстоятельство.
Иван Михайлович невесело усмехнулся:
– А-а, то самое…
– У вас сохранилась копия приговора?
– Да, где-то есть.
– Хорошо. Возьмите этот документ и сами идите в немецкую комендатуру. Дескать, так и так, я много натерпелся от советской власти. Сидел в тюрьме, власть мне не нравилась. Но пока не было войны, я кое-как перебивался с хлеба на воду, а вот сейчас – не на что жить. Хочу, мол, устроиться на работу. Пошлите куда угодно, постараюсь принести пользу. Я хочу бороться с коммунистами, хочу свести с ними прежние счеты. Поклянитесь в своей ненависти к советской власти, покажите приговор.
– Простите, я не запомнил вашего имени-отчества…
– Петр Васильевич.
Лебедев полез в карман за документами, полагая, что старик не верит ему, но учитель остановил его спокойным, неторопливым жестом:
– Я верю вам. И своему ученику тоже верю. Но вот о чем хотел я вас предупредить, Петр Васильевич. Для такой роли нужно иметь помимо желания еще и соответствующие способности. Прежде всего надо быть артистом. А мне притворяться в своей жизни не приходилось. И как вы сами знаете, я учил детей прямоте и честности, в какие бы условия ни ставила их жизнь. Не всегда можно говорить прямо, иногда можно и промолчать, но нужно всегда оставаться честным. Так вот, я не представляю себя в роли притворщика и боюсь, что но смогу обмануть фашистов.
– У вас есть ум, Иван Михайлович, есть терпение, спокойствие, есть любовь к своей земле… к своей работе, которой вас лишили немцы. Есть все необходимые качества для выполнения самого серьезного задания нашей партии. Я верю вам, что вы не притворялись в жизни. Но в данном случае это будет не притворство, как что-то позорящее человеческую личность, – это будет работа. Вы будете говорить с врагом, а не с другом. А с врагом нельзя говорить от души, вы сами понимаете. Притворству вас научит ненависть к фашизму. Я думаю, вы достаточно насмотрелись на их зверства, достаточно наслышались о той «цивилизации», которую они несут… Если вы появитесь в городе, если устроитесь у немцев, наши люди будут знать об этом. В городе вас найдет молодая учительница по имени Тамара. Фамилия ее Васильева. Постарайтесь запомнить. До свидания, Иван Михайлович. Когда мы с вами увидимся?..
Учитель долго не отвечал. Подавая руку на прощанье, сказал глуховато:
– Спасибо за доверие… Жаль, немолод я уже, немолод… Наведайтесь через недельку, поговорим.
Они долго жали друг другу руки.
VII
Вчера опять весь день шел снег, а сегодня Иван Михайлович до полудня сгребал обломком деревянной лопаты снег с крыши, расчистил еле приметные тропинки возле дома.
На дороге показался резво бегущий конь, запряженный в старинную кошевку. В седоке Иван Михайлович узнал Дурнова – старосту деревни Епищево, по-собачьи преданного фашистам. Иван Михайлович неожиданно для самого себя крикнул: «Господин Дурнов!»– и помахал обломком лопаты. Дурнов придержал коня, кособочась, обернулся к учителю:
– Чего тебе?
– Заехали бы, господин Дурнов, на часок. Насчет работы хочу посоветоваться…
– Вас много, а я один, – самодовольно проворчал Дурнов, потом испытующе посмотрел на Ивана Михайловича и добавил – Если верой и правдой будешь служить – устрою.
Договорились, что староста заедет попозже.
Пошла уже вторая неделя после той памятной ночи, когда приходили к учителю партизаны. Вторая неделя, а Иван Михайлович все еще не решался пойти в комендатуру. Чем может закончиться вся эта история? И что вообще сейчас представляет жизнь Ивана Михайловича? Единственное занятие – сгребать снег обломком лопаты или съездить в деревню подальше, поглуше, откуда немцы еще не все вывезли, да выменять там хлеба на барахлишко.
Ну, а потом? Что делать потом, когда не будет ни хлеба, ни барахла? Чем бы ответил он на такой вопрос, если бы его задали ученики?
Ответить можно двояко. Или, сложив руки, помирать, или, взяв оружие, бить фашистов. Середины нет. Той самой середины, о которой привыкли говорить: моя хата с краю, я ничего не знаю. Но где старику взять оружие?.. Впрочем, оружие может быть разным, по разить может одинаково.
Пусть эта новая работа будет связана с риском для жизни, пусть… Жить осталось Ивану Михайловичу не так уж много. Фашистам, надо полагать, осталось жить еще меньше. Дали им под Москвой, здорово дали. Теперь уже прошли те дни, когда по деревням да по городам стоял плач, когда люди тревожились – не захватит ли враг Москву?
Затихли споры, появилась уверенность, что враг здесь временно. Вот почему немецкое командование и забеспокоилось, стало все больше обращать внимание на дисциплину в своем тылу, на непокорные деревни и города.
Вспоминая волевое лицо Лебедева, его правдивые глаза, голос, в котором звучала вера и еще, пожалуй, злость, понятная в такую годину, Иван Михайлович и сам проникался какой-то незнакомой ему твердостью и решимостью– надо помочь, надо выполнить!
Надо пойти в комендатуру, надо попроситься на работу!..
Иван Михайлович поставил лопату в сенцах, обил старенькие, неумело подшитые валенки (не приходилось до войны подшивать-то) и вошел в комнату.
– Давай-ка, мать, похлебаем щец, – проговорил он веселым и высоким голосом, как говорил в мирные времена, возвращаясь из школы.
– Что, радио слушал? Вести хорошие? – удивленно подняла голову жена.
– Где же его послушаешь, мать?
– А чему радуешься? Капусты квашеной осталось на неделю, а там хоть ноги протягивай.
Ольга Ивановна говорила беззлобно, не укоряла, а просто уведомляла мужа, понимая, что сам-то он бессилен что-либо достать сейчас.
В добрые-то времена Иван Михайлович был в этом деле не мастак, а теперь и подавно.
– Доволен я, мать, тем, что обдумал сегодня наше житье-бытье и решил на работу устроиться.
– Куда?
Новость была неожиданной. Жена придержала поварешку над пустой тарелкой.
– К немцам.
– Немцев учить будешь, как жить-поживать, добра наживать? Они это и без тебя знают.
– Нет, мать, пойду старостой. Покажу документы, расскажу, как меня в лагерь упекли, приговор покажу, устроят.
– С ума сошел!
Бедная женщина, расстроившись, опустила поварешку мимо тарелки.
– В палачи хочешь проситься? Своих мучить?
– Ты, пожалуйста, за дурака меня не считай. Есть и у фашистов такая работа, где можно обойтись без всякого кровопролития.
– А придут наши, что скажут?
– Долго я думал, мать, по этому поводу, с ума схожу, не знаю, что решить. С одной стороны, работать у немцев совестно. С другой стороны, помирать тоже не хочется, хоть на кусок хлеба как-то надо заработать, перебиться пока. Если все мы добровольной смертью от голода перемрем, от этого только врагу польза.
– Ну, а кем перед людьми будем, отец? Завтра фашистов прогонят, снова школа откроется, ученики к тебе придут, как им-то в глаза посмотришь? – Ольга Ивановна отодвинула тарелку с постными прозрачными щами, положила руки на стол и заплакала. – Не пущу я тебя никуда. Лучше убей меня, а потом к фашистам иди.
– Ладно, мать, успокойся, – Иван Михайлович подошел к жене, погладил ее седые волосы. – Обойдется. Может быть, переводчиком устроюсь, я ведь раньше знал немецкий язык.
Разговор был прерван приходом Дурнова. Он уже успел хлебнуть у кого-то в Артемовке и был заметно навеселе.
– Проходите, господин Дурнов, проходите, – неожиданно приветливым голосом проговорил Иван Михайлович, невольно вспоминая слова Лебедева насчет умения притворяться где надо.
Епищевский староста, сопя и отдуваясь, начал стягивать с себя добротный новенький полушубок. Огляделся, не увидел вешалки и бросил полушубок на руки учителя.
Глядя на Дурнова, Иван Михайлович подумал, что в старину редко ошибались, когда впервые давали прозвище, которое потом становилось фамилией. Мало того, что Дурнов придурковат с виду, в глазах его горела жестокость, губы выдавали злой характер, лицо багровое, нос картошкой, шея бульдожья. Достаточно было взглянуть на этого человека, как сразу становилось понятным, на что он способен. И вот с таким омерзительным существом предстояло работать Ивану Михайловичу в любви и согласии!..
Староста прошел к столу, сел, навалился на стол всей грудью, помолчал, наверное силясь вспомнить, к кому попал и зачем пришел, и наконец вспомнил:
– Самогонки у тебя нет?
– Не делаю. Но вы подождите минутку, господин Дурнов, я мигом слетаю к соседям.
Иван Михайлович нахлобучил шапку, накинул на плечи пальто и вышел. Вернувшись, с громким стуком, как заправский выпивоха, поставил на стол литровую бутылку мутного самогона. Ольга Ивановна скрылась в другой комнате и не выходила.
Дурнов, сладко морщась, выцедил полный стакан самогонки, поставил его поближе к бутылке и уставился на Ивана Михайловича:
– Об чем речь?
– Насчет работы…
– Значит, насчет работы покалякать хочешь?.. Так-так. Помню я, что тебя НКВД тоже не миловал, а? За решеткой побывал, а? Одного мы с тобой поля ягода. Вот потому я тебя и уважаю. А то бы и в хату не зашел. Ну, налей…
Иван Михайлович, прикрывая рукой свой недопитый стакан, налил старосте.
– Натерпелся я от этих большевиков! И в нэпе, и в двадцать девятом, когда по миру пустили, сволочи, раскулачили! Терпел я, терпел, знал, что кончится их время. Так оно и вышло… А сейчас сам видишь, какая власть пришла… И законы другие. Теперь будем жить да добра наживать. Куда ты хочешь на работу?
– Мне бы, господин Дурнов, в город хотелось, – робко ответил Иван Михайлович. – Поближе к интеллигенции.
– Интеллиге-енция, – презрительно протянул Дурнов, посмотрел на бутылку и немного подобрел. – Ладно, в город так в город. Скажу коменданту, что подыскал ему работничка. Грамотного. Там грамотные нужны… Он мне еще спасибо скажет… Ну, налей еще…
– Спасибо, господин Дурнов, не забуду вашей доброты.
Через час Иван Михайлович проводил старосту до саней. Белый конь поводил глазом, переступал с ноги на ногу, чуя приближение своего лютого хозяина.
– Передайте, господин Дурнов, коменданту, что советская власть у меня в печенках сидит.
– И сам знаю. Все устрою, с тебя магарыч.
Дурнов дернул вожжами, и конь сорвался с места.
Через день Артемовку облетела весть – Ивана Михайловича Емельянова вызывает в город комендант по особо важному делу. А еще через день Артемовка узнала потрясающую новость – Емельянов, бывший сельский учитель, отныне волостной бургомистр.
Дело было так. Городской комендант очень любезно принял старого учителя. Любитель легкой жизни, красивый, белокурый, курчавый, всегда чисто выбритый майор Дитер фон Гаген с трудом справлялся с обязанностями коменданта и, чтобы облегчить себе работу в этой дикой, по его мнению, глуши, всячески старался подыскать себе как можно больше помощников из местного населения.
Увидя перед собой интеллигентного старика из Артемовки, майор вызвал переводчика и долго, внимательно знакомился с документами Ивана Михайловича. Больше всего обнадежила его копия судебного приговора. Человек, который попадает за решетку, вряд ли будет любить свою власть, безотносительно к тому, преступник он или честный. А если учесть, что Емельянов был осужден не за воровство, не за растрату, не за подделку документов, то, следовательно, у него есть и желание и способности потрудиться во имя процветания рейха. Или, в крайнем случае, нет охоты восстанавливать прежние порядки.
– Уважаемый господин Емельянов, – начал майор через переводчика, – хорошо ли вы знаете окрестные деревни?
– Я прожил всю жизнь в этих местах.
– Знаете ли вы таких людей, что могли бы служить нашему командованию? Есть ли у вас верные друзья, которые пошли бы за вами?
– К сожалению, пока не могу сказать, кто пойдет за мной. Я ведь еще не работал у вас, господин майор, я сидел дома и, кроме своей жены, никого не видел. Теперь я решил активно помогать вам в наведении порядка. Я надеюсь…
– Командование не забудет вашей преданности. Мы уже собрали кое-какие сведения о вас. Все говорят, что вы подвергались издевательствам со стороны большевиков и что вы честный человек. Учитывая ваш жизненный опыт, ваше знание обстановки, мы решили назначить вас волостным бургомистром.
– Спасибо, господин майор, для меня это великая честь. Но вы уверены в том, что я справлюсь с такой работой?
– Справитесь! С нами фюрер, наши доблестные солдаты. Мы всегда вам поможем. Отныне мы должны работать плечом к плечу. Главное сейчас – организация полицейских участков в каждой деревне. Сами понимаете, мы должны опираться на своих представителей, иначе будет анархия, неразбериха. Главной задачей полицейских участков будет наведение порядка и беспощадная борьба с партизанами. Кстати, эти бандиты в последнее время подняли голову, и на это обстоятельство вам придется обратить особое внимание, господин бургомистр.
– Вы правы, господин майор, без полицейских участков нам очень трудно навести порядок.
Майор бережно собрал документы Ивана Михайловича, вложил их в плотный пакет.
– С вашего позволения, – вежливо сказал майор и положил пакет к себе в стол.
Иван Михайлович и бровью не повел, понимая, однако, что фашист совершенно не намерен полностью довериться ему и потому надо быть чрезвычайно осторожным, особенно на первых порах.
– Вы Дурнова знаете, господин Емельянов?
– Как же не знать, он, можно сказать, мой друг.
– Это один из преданных нам людей. Он может быть примером для всех, кто собирается служить немецкому командованию.
Майор посмотрел в глаза Ивану Михайловичу.
– Да, мне кажется, что он способен принести большую пользу, – ответил Иван Михайлович, также прямо глядя в глаза майору. – Я не вправе высказывать свои откровенные мысли в нашу первую встречу, господин майор, но, мне кажется, вы не совсем доверяете мне.
Учитель кивнул на стол, в котором лежал пакет с его документами.
– А-а, пустая формальность, – усмехнулся майор. – Для оформления на работу необходимы ваши документы, как же иначе? Завтра последует приказ о назначении вас бургомистром. Сегодня вы можете объехать город и выбрать для своей семьи квартиру, которая вам больше всего по душе. В любом доме, на любой улице. Ваша управа будет помещаться в двухэтажном доме напротив. Как это говорят по-русски: ни пуха ни пера?
…Через десять дней бургомистру Емельянову была объявлена благодарность немецкого командования за образцовое выполнение приказа: создать в каждом селе полицейский участок.
Это были очень трудные дни в жизни учителя. Пожалуй, самые трудные. В каждом селе знали его как честного человека, в каждом селе верили его словам. И, услышав о том, что надо создавать местную полицию, каждый задумывался, что же теперь будет? Разве не вернется советская власть? Если уж сам Иван Михайлович взялся помогать немцам, значит, трудно приходится нашим войскам, значит, ждать не дождаться их возвращения!..
Иван Михайлович похудел, осунулся. Каждую ночь снились ему кошмары, спал он плохо, и все больше и больше тянуло уйти к партизанам, все чаще и чаще думал он о том светлом дне, когда люди узнают настоящего Ивана Михайловича Емельянова.
– …Валенки, господин бургомистр, полушубки, теплые вещи, сало, мясо, яйца, господин бургомистр. Где удастся – действуйте убеждением, где убеждение не поможет – применяйте силу. В вашем распоряжении десять дней. Ровно через десять дней вы должны выполнить приказ, иначе не поздоровится ни вам, ни мне.
Майор говорил решительно и как будто спокойно, но Иван Михайлович видел под внешней личиной спокойствия его озабоченность. Ведь уже не впервые карательные отряды проходили по селам и деревням, не впервые грабили население. Что там теперь осталось?
– Будет исполнено, господин майор. Можно идти?
– В какие деревни вы намерены поехать?
– Думаю, в Сукромлю, Епищево, Корсиково…
– И в другие тоже надо заехать. Возьмите с собой наиболее надежных полицаев, господин бургомистр.
– Хорошо, господин комендант.
…К деревне Епищево подъехали вечером – сам бургомистр и шестеро матерых полицаев. Помня о том, что в этой деревне живет Тамара, партизанская связная, Иван Михайлович решил попытаться найти эту девушку.
– Ребята, в Епищеве самогонки много, – залихватски проговорил он. – Давайте-ка завернем к Дурнову на огонек!
Полицаев нечего было уговаривать – там, где пахло самогонкой, они всегда не прочь задержаться.
Заехали к Дурнову. Тот был рад гостям из города, да еще каким – своим в доску. Местные-то на него все зверем смотрят, даже и выпить по-человечески не с кем. А тут, как ни говори, одна служба, один крест несут. Жена Дурнова, толстая и проворная, гораздо моложе Дурнова и потому, видать, не первая на его веку, ловко и быстро накрыла на стол, поставила большой графин с первачком. Сам Дурнов, перекрестившись (последнее время стал он особенно набожен, меньше надеялся на фашистов, больше на бога), сел за стол и разлил самогон по стаканам.
– Выпьем за службу, господа полицаи!
Выпили. На сковороде зашкворчала жареная свинина. В тарелках краснели соленые помидоры, желтела квашеная капуста. Как будто и не было войны для дурновской хозяйки. Кому война, а кому – мошна полна.
– Ты что ж, Иван Михайлович, брезгуешь моим питьем? – проворчал Дурнов, указывая на недопитый стакан.
– Не спеши, староста, не спеши, дай закусить сначала, – оправдывался Иван Михайлович. – Уж больно хорошо готовит твоя жена. А капустка-то, капустка-то какая! – с восхищением продолжал он, поддевая вилкой хрустящий клин крепкой, янтарно-желтой капусты. – Сначала о деле давай поговорим, а потом можно пить до зеленых чертей. Командование приказало в десять дней собрать продовольствие и теплые вещи для армии. Начнем с твоей деревни. Майор назвал тебя лучшим старостой. К награде тебя представляет.
– Это дело знакомое, сможем, – самодовольно протянул Дурнов. – Принесут, не пикнут. А попробуют голос подать – выпорю принародно!
Упившись невероятно, полицаи повалились спать. Только один Иван Михайлович долго не мог заснуть. Он выходил во двор, смотрел на коней, несколько раз перепрятывал предназначенные для партизан электрические батареи.
Утром, пока полицаи и сам Дурнов продирали глаза и опохмелялись, Иван Михайлович решил пройтись по деревне. За пазухой лежал мешочек с батареями.
Вот и домик в самом начале улицы, под номером 6. Здесь, как ему было передано, должна проживать та самая Тамара Васильева.
А вдруг не здесь? Зайдет Иван Михайлович, встретят его незнакомые люди, а никакой Васильевой там уже нет. Что тогда сказать? Спросить, где живет староста? Так ведь уже все Епищево знает о приезде бургомистра.
Пока он размышлял, стоя перед закрытыми ставнями, заскрипели ворота и показалась молодая стройная женщина. Она выводила корову.
«Боже мой, так это же учительница Подгурская», – опешил Иван Михайлович.
– Здравствуйте, мне хотелось бы видеть Тамару Васильеву.
– Это я, – не моргнув глазом ответила Подгурская.
– Я волостной бургомистр Емельянов. Будем знакомы, – Иван Михайлович чуть-чуть улыбнулся, и этого было достаточно для того, чтобы у мнимой Васильевой тоже засияло лицо – она, конечно же, узнала своего коллегу. – Передайте, пожалуйста, своему дяде вот этот мешочек и письмецо. Если дядя что-нибудь передаст мне, то вам лучше всего приехать ко мне в город, в волостную управу…
Через полчаса в доме Дурнова Иван Михайлович давал задание местным полицаям: не возмущая население, собрать продовольствие и теплую одежду. Без волнений и беспорядка. Немецкое командование верит нам, надеется, что мы найдем общий язык со своими земляками. Полицаи должны отличаться от карателей и действовать более мягко…
В тот же день в Сукромле Иван Михайлович встретился с начальником полицейского участка Чудиным. Он был учеником Емельянова и его ставленником. В Сукромле гнали неплохую самогонку из ржи, и, пока сопровождавшие бургомистра полицаи тешились ею, Иван Михайлович и Чудин о чем-то долго и обстоятельно беседовали.
VIII
– Входи, Жора, садись. Что нового? – спросил Коротченко.
Жилбек шагнул ближе к свету, снял с плеч рюкзак, развязал его.
– Принес подарок от какого-то Ивана Михайловича, – сказал он, подавая командиру сверток из плотной ткани. – Тамара спешила, сказала, что в подарке есть записка.
– Ого, уж не золото ли в нем? – улыбнулся Тимофей Михайлович, принимая тяжелый сверток. Достав перочинный нож, он срезал завязку и вывалил на стол несколько батарей.
К столу подошел Лебедев.
– Это от учителя, помнишь, я тебе рассказывал? Выручил старик. Не только мину взорвать нечем, но даже передачу из Москвы не послушаешь… А вот и его донесение. Уже расшифрованное. Лебедев подал Коротченко сложенный вчетверо листок бумаги. Тот развернул, громко прочитал:
– «Дорогой товарищ комиссар!»– и передал Лебедеву – Это тебе. Ты и читай.
Лебедев, оглядев присутствующих, прочел:
– «Вынужден исполнять приказ немецкого командования. Пока шел разговор о создании полицейских участков, я работал спокойно. Кое-где поставил своих. Но сейчас получил задание грабить. Это уже не по душе. Завтра к вечеру в Сукромле и Епищеве будут готовы первые обозы для отправки награбленного имущества в город. В Сукромле около пятидесяти полицаев. Руководит ими наш человек по фамилии Чудин. Предлагаю ночью сделать налет на Сукромлю. Полицаи будут отстреливаться, но только для виду. Прикажите и своим стрелять в воздух. Пусть будет побольше шуму. Полицаи, не выдержав натиска, должны отступить в сторону Корсикова. Вам необходимо их окружить, принудить к сдаче и «уничтожить». Слух об этом дойдет до города, семьи «уничтоженных» полицаев фашисты не будут преследовать. При первых выстрелах я вместе со своими спутниками убегаю из деревни. Всем захваченным продовольствием и теплыми вещами вы распорядитесь сами. Привет вашему командиру и Павлику. Желаю успеха. И. Емельянов. 20 января 1942 года».
На другую ночь большой отряд партизан с двух сторон подошел к Сукромле. Началась отчаянная пальба из автоматов. Деревня всполошилась – давно не было такой перестрелки. Отряд полицаев отступил. Рота Жилбека преследовала по пятам лихо мчавшиеся сани с бургомистром и шестью полицаями, но так и не настигла их. Бургомистр бросил в деревне санный обоз, который следовало отправить в город.
Наутро в деревне поднялась паника – сорок семь полицаев исчезли, как будто корова языком слизала. Пропали без вести? Расстреляны? Уведены в плен? Никто ничего толком не знал. Одни выли в голос, другие молчали – ведь не добрые люди пропали, а полицаи, предатели.
И никто не знал в деревне, что в ту громкую ночь начальник полицейского участка Чудин встретил роту Жилбека на опушке леса.
– Где главный? – спросил Чудин.
Жилбек проводил его к Коротченко. Чудин доложил:
– Сорок семь жителей Сукромли, бывших ранее полицаями, прибыли в ваше распоряжение.
– Бургомистр ушел?
– Удрал бургомистр, – улыбаясь, проговорил Чудин. Партизаны вернулись на базу.
Сани с бургомистром и шестью полицаями под яростный лай псов влетели во двор Дурнова на рассвете. Сам Дурнов выскочил на крыльцо в одном нижнем белье с двумя пистолетами в руках.
– Кто такие?!
– Свои, свои, не пугайся.
– А-а, – сонно протянул староста, узнав бургомистра. – Проходите в дом.
Полицаи гурьбой ввалились в комнату, оживленно переговариваясь:
– Хорошо, что кони были запряжены!..
– Иван Михайлович, молодчина, велел заранее запрячь, на всякий случай.
– Не то бы схватили тепленьких. Уж нам-то они нашли бы подходящую вербу.
– А что такое? – забеспокоился Дурнов.
– Партизаны в Сукромле, вот что, – ответил Иван Михайлович. – Еле ноги уволокли. И откуда набралось, прямо кишмя кишат.
– А в Епищево не нагрянут? – допытывался Дурнов.
– В том-то и беда, что могут нагрянуть.
«Тоже, скотина, жить хочешь, – подумал Иван Михайлович. – А сколько невинных душ отдал фашистам на расправу… Придет и твой час, посчитается с тобой народ…»
– А куда они денутся! – самодовольно усмехнулся староста. – Собрал всех полицаев, вчера весь день шуровали по деревне. Прячут, заразы, хлеб, как мы в двадцать девятом прятали. Ты, может, помнишь того старика, что коров пас? Упрямый такой, гад, чистый коммунист. «Нет, говорит, хлеба для вас, и крышка!»– «Ты мне не сопротивляйся, говорю, я тебе гонор быстро сшибу». – «Нет, говорит, я тебя не боюсь!» Ах так, думаю, зараза, ты меня не боишься? Дал ему по башке прикладом! Говорят, к ночи преставился.
Дурнов гыкнул, глядя на бургомистра. Иван Михайлович с усилием сдержал отвращение.
– В Сукромле весь обоз захватили партизаны. Чтобы у тебя того не случилось, срочно собирайся в город.
– Хорошо-хорошо, – довольно затараторил Дурнов, радуясь возможности уехать подальше от партизан.
В дороге Иван Михайлович угрюмо смотрел в одну точку. «Удалась первая крупная операция. А что теперь будет дальше, какое дело? И что вообще ждет меня здесь, когда кругом враги? Враги в городе, враги в деревне. И рядом привалился спиной эта образина Дурнов. Если комендант узнает от кого-нибудь из полицаев, что именно я сдал обоз партизанам, мне петли первому не миновать… Скоро ли вернусь на прежнюю работу, скоро ли придут свои? Смогу ли продержаться до их возвращения? Увижу ли когда-нибудь школьные парты, увижу ли стриженых мальчишек и девчонок с косичками? Входишь, бывало, в класс, гремят парты, и все встают. «Здрасс…» А если не увижу, погибну, так пусть потом эти мальчишки и девчонки слушают обо мне рассказы. Ведь хорошие дела не останутся в тайне. Пусть знают, как старый учитель мстил за советских людей…
Чудин говорил о Белякове. Изувер и сволочь, выдал немцам двух колхозных коммунистов. Хотели его убить в ту же ночь – не нашли, спрятался».
Глядя в упор на Дурнова ненавидящими глазами, Иван Михайлович спросил:
– Как ты думаешь, кто нас предал? Староста оторопело поморгал, удивился:
– Откуда мне знать, господин бургомистр.
– Я работаю в городе. Ты сидишь в деревне, жрешь, пьешь, зарплату получаешь от командования. Ты должен знать каждого человека, всю его подноготную.
– Перевешать их всех надо, – пробурчал Дурнов.
– Кто нас предал? – повторил Иван Михайлович еще строже.
– А черт его знает… Вот вернусь, попытаю одного, другого. Сопли на кулак намотаю – скажут. А вы у кого сами-то останавливались?
– У Белякова.
– Ну, это мужик проверенный. Свой в доску. Тоже раскулаченный. Партизанского шпиона недавно поймал, в город свез.
– А сам не шпион?
– Н-нет, пожалуй, – неуверенно ответил Дурнов.
– Перед вечером он приехал из лесу. Дрова привез. А ночью партизаны напали. Как ты думаешь, почему он поехал в лес, один поехал, не испугался? Какие у него заслуги?
Староста ничего не отвечал, на его грубом невыразительном лице промелькнула тень раздумья. Однако долго думать Дурнов не привык, лицо его снова приобрело прежнее бульдожье выражение.
– И тебя он поносил за самогонкой, господин Дурнов. Что, говорит, за старосту поставили? Мямля, а не староста. Есть говорит, слухи, что он с партизанами связан.
– Я-а?! – побагровел Дурнов. – Ах, зараза, ну я тебе покажу, Беляков, я т-тебе покажу! Значит, яму под меня копаешь. Мне донесли, что Беляков в старосты метит…
Иван Михайлович отвернулся. Дурнов замолчал, засопел и всю дорогу дулся, шевеля толстыми губами и, как видно, кляня про себя Белякова.
Въезжая в город, бургомистр строго наказал:
– Господин Дурнов! Прошу разузнать подробности насчет Белякова у коменданта. Возможно, у него есть уже какие-нибудь сигналы. Надо бдительность проявлять, а то с такими старостами скоро бургомистру нельзя будет из города носа высунуть!..
IX
В кабинете полумрак. Окно темно-фиолетовое от низких густых туч, затянувших вечернее небо. Майор Дитер фон Гаген сидит за столом, ухватившись за голову обеими руками. Сейчас он забыл о своей прическе, о подтянутости. Сейчас он один, никто его не видит, и потому майор может погоревать и поразмыслить над своими делами.
А дела, надо сказать, неважные. Неделю тому назад он сообщил верховному командованию, что все партизаны в районе уничтожены.
Но куда деваются солдаты фюрера? Достаточно им выйти из деревни, как они пропадают, словно проваливаются сквозь землю. Как докладывать об этом? Значит, партизаны растут, как грибы после дождя, черт их подери! Там убит офицер, там пущен под откос эшелон с боеприпасами, там взорван мост… Проклятая страна! Проклятый народ! Сколько ни привлекаешь их на свою сторону, ничего не помогает. Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Этому мерзавцу Белякову доверяли, а он оказался партизанским шпионом. Такой обоз отдали партизанам!
Майор взъерошил волосы, провел ладонями по щекам.
Дурнов врать не станет. Нюх у него собачий. Если говорит, что Беляков предатель, так оно и есть. Емельянов интеллигент, может колебаться. Но он тоже говорит, что в тот злосчастный день Беляков привез из лесу дрова… Потом Беляков сбежал в Епищево. Причем сбежал заранее, до прихода партизан. Значит, знал, что они придут… Так-та-ак… Сейчас его должны доставить сюда, голубчика, поговорим по душам…
Майор склонил голову еще ниже.
Так о чем теперь докладывать командованию?
Неожиданно резкий свет ослепил майора, он вскочил. В дверях стоял начальник гестапо подполковник Ранкенау.
– Почему сидите без света? – спросил подполковник тем небрежным тоном, который свойствен только сотрудникам гестапо. – Привезли Белякова?
– Нет еще. Жду с минуты на минуту.
– М-да, – холодно сказал подполковник.
Тон и манеры Ранкенау давно раздражали майора Дитера фон Гагена. Подполковник вел себя так, будто но имел никакого отношения к установлению порядка в районе, как будто этим делом должен заниматься только комендант. Нет, черт побери, обоим придется отвечать.
– Самого повесить, семью расстрелять, дом сжечь, – сказал майор, протягивая Ранкенау сигареты.
